Читать книгу: «Анатолий Луначарский. Дон Кихот революции», страница 3

Европейские университеты. 1895 – 1898

Луначарскому все-таки удалось уговорить мать отпустить его на учебу, хотя и на срок не более 8 месяцев, и осуществить свои мечтания, уехав в Цюрих, а затем в Ниццу, Реймс и Париж. И эта первая заграничная поездка, которая растянется с июня 1895 г. по декабрь 1896 г., определит многое в его судьбе, открыв перед ним не только мир безграничных знаний, но и перспективы работы в среде самых известных революционеров. «Так начались мои странствия, – напишет он через несколько лет, – земля раскрывалась передо мной, но кто знал, что путь будет таким долгим…» До мая 1917 г. Луначарскому выпадет провести за границей в общей сложности (в течение 4 длительных выездов) более 14 лет, и, конечно, это станет для него огромным испытанием, которое он сам охарактеризовал такими словами: «Мы обретаем себя в странствиях и здесь же до боли учимся понимать, что такое Россия».

А. В. Луначарский. Париж,

1897–1898 [РИА Новости]

Анатолий фактически пошел по стопам своего деда, эрудита и знатока многих наук, когда стал вольнослушателем Цюрихского университета, слушая лекции по своему выбору и проявляя при этом свое свободолюбие, затем он также поступал в университетах Ниццы, Реймса, Парижа и в Москве по возвращении в Россию в 1898 г. В своих «Воспоминаниях из революционного прошлого» Луначарский писал: «Занятия мои в Цюрихском университете, продолжавшиеся менее года, были очень плодотворны; более или менее благотворно действовала уже сама жизнь за границей, богатство цюрихской библиотеки, широкие ресурсы Цюрихского университета и интеллектуально высокая среда тогдашнего нашего русского студенчества в Цюрихе… Я завалил себя книгами по философии, по истории, социологии и сам составил себе программу, комбинируя философское отделение факультета естественных наук, его натуралистическое отделение и некоторые лекции юридического факультета и даже цюрихского политехникума…

Но, разумеется, все отступало на задний план, в смысле моих университетских занятий, перед работами у Авенариуса. У него я слушал курс психологии, по которому я вел записки и участвовал в обоих семинариях: философском и специальном по изучению био-психологии… Мне казалось, что я привел в полное согласие этот наиболее последовательный и чистый вид позитивизма с философскими предпосылками Маркса. С этим, однако, не очень-то соглашался мой непосредственный учитель в области марксизма П. Б. Аксельрод»¹⁰.

Однако критика последним Авенариуса ничуть не помогла: Луначарский продолжал считать «эмпириокритицизм самой лучшей лестницей к твердыням, воздвигнутым Марксом». В учении Авенариуса его больше всего привлекало «обоснование биологической теории оценки», «теория элементов и характеров», «связь биологии и эстетики» и т. д. Луначарский признавался, что «все важнейшие вопросы, ответить на которые я считаю делом моей жизни, наметились для меня уже тогда, т. е. в 1895 – 96 годах», «широчайшие перспективы начали открываться передо мною, я предугадывал синтезы, наполнявшие меня счастливой тревогой». Главное, Луначарский стал уже предчувствовать, что «научный социализм» «неразрывно связан в плоскости оценки и идеала со всем религиозным развитием человечества», а это был первый шажок к главному его философскому труду «Религия и социализм» и его теории «пресловутого богостроительства», которая принесла ее автору впоследствии море критики и осложнений.

Казалось бы, развилка судьбы открывала Луначарскому философскую дорогу, сопряженную со «счастливой тревогой» открытий, но революционный дух склонил его на другую стезю. Опытный Аксельрод выступил в роли патрона молодого философа и революционера, они подружились, и Павел Борисович даже не прочь был выдать за него свою дочь. Родственниками они не стали, но Аксельрод ввел его в эмигрантскую социал-демократическую элиту Европы и познакомил юношу с Г. В. Плехановым, который пригласил Анатолия к себе в гости в Женеву и подарил ему три дня незабываемого общения.

Как оценил Плеханова Луначарский, это был «фейерверочный» собеседник. «Разумеется, мы сейчас же схватились с Плехановым, – вспоминал Анатолий. – По молодости лет я тогда никого не боялся и свои воззрения защищал с величайшей запальчивостью и дерзостью. Конечно, мне немало досталось от Плеханова».

По совету Плеханова, который высоко ценил своего молодого визави и характеризовал его позднее как «интересного человека», Луначарский «отбросил от себя» Шопенгауэра, засел за изучение Гегеля, а главное – немецких идеалистов Шеллинга и Фихте, а затем и Фейербаха. Плеханов пытался таким путем заставить Луначарского «подойти к Марксу так, как он подошел к нему сам», но в результате, по словам молодого философа, «получилось другое представление о марксизме, которое сказалось позднее в моем сочинении «Религия и социализм» и вызвало горячую и враждебную отповедь Плеханова».

Как видим, Луначарский начал показывать свою строптивость и «донкихотство» уже в 19 лет и даже в кампании людей, подобных Плеханову, а ведь в первом своем заграничном странствии ему повезло общаться и сблизиться с Розой Люксембург, Полем Лафаргом, Жаном Жоресом, Лаурой Маркс, Верой Засулич, старым революционером П. Л. Лавровым, видным социологом М. М. Ковалевским. И эти встречи склоняли тогда чашу весов не на философскую, а чисто революционную сторону дела, определив, что еще почти 10 лет, вплоть до эмиграции после поражения первой российской революции, Луначарскому придется окунуться именно в революционную стихию с ее подпольем, тюрьмами и ссылками.

В такой исход вмешался его величество случай. Как писал о внезапном завершении своей учебы в Цюрихском университете сам Луначарский, «жизнь резко пресекла планомерность моего развития. Рихард Авенариус умер. Тяжко заболевший брат мой… Платон Васильевич Луначарский, телеграммой вызвал меня в Ниццу. Началась борьба со смертью, которая тянулась около двух лет. Я жил с братом и его семьей в Ницце, Реймсе и Париже. Обстановка мало способствовала умственной работе. Тем не менее я много читал, изучал историю религии и искусств…».

Луначарский не был близок с братом, работавшим ранее ординатором психиатрической клиники Московского университета, но вынужден был «спасать его жизнь» с начала 1896 г.: пять месяцев в Ницце, затем около полугода в Реймсе и около года в Париже. И это многое говорит о его душевных качествах. Однако Луначарский успевал при этом и путешествовать по Европе, и работать в библиотеках, и даже написать биографию увлекшего его Гарибальди. По его словам, он «продолжал углублять марксистское мировоззрение, особенно пристально работая в области истории религии, притом совершенно самостоятельно. Я почти совершенно перестал посещать лекции и работал в музеях и библиотеках, особенно в богатом музее Гиме. Искусство и религия составляли тогда центр моего внимания, но не как эстета, а как марксиста. На эти же темы начал я в Париже читать, не без успеха, рефераты тамошнему студенчеству».

В конце 1896 г. Луначарскому пришлось ненадолго съездить в Россию из-за вызова «для отбывания воинской повинности», но ввиду «крайней близорукости» он был от нее освобожден. И после посещения двух столиц он вновь отправляется к брату, живет в Швейцарии, Бельгии и Германии. В сентябре 1898 г. вместе с братом, несколько оправившимся от болезни, Анатолий возвращается в Москву, чтобы… открыть свою тюремно-скитальческую эпопею, включившую в себя 17 месяцев в тюрьме и 3 года в ссылке.

Тюремно-скитальческая эпопея. 1898 – 1904

Во время болезни брата Луначарскому удалось привить марксистский образ мысли придерживавшимся раньше полутолстовских-полународнических взглядов родственнику и его жене Софье Николаевне Черносвитовой (впоследствии, после смерти Платона Васильевича в 1904 г., она стала носить фамилию своего второго мужа, видного большевика П. Г. Смидовича, сама же Софья Николаевна заведовала в ЦК РКП( б) партийной работой среди женщин и стала заместителем председателя Общества старых большевиков). Как писал Луначарский, «несмотря на то, что брат… был разбит параличом и тяжело ходил, опираясь на палку, он горел нетерпением вместе со мной начать практическую революционную работу. О том же мечтала его жена». Им выпало по рекомендательным письмам Плеханова и Аксельрода поехать на укрепление Московской организации социал-демократов («Московского рабочего союза»), испытывавшей большие трудности. Фактически прибывшие в сентябре 1898 г. в Москву Луначарские участвовали в создании нового комитета РСДРП, в котором были задействованы в том числе сестра В. И. Ленина А. И. Елизарова-Ульянова, видные революционеры М. В. Владимирский и Н. И. Гусев.

Фотография А. В. Луначарского, сделанная в Таганской тюрьме.

Москва, 1899. [Из открытых источников]

Дальнейшие события, которые Луначарский, ставший тогда вольнослушателем Московского университета, хорошо описал в своих воспоминаниях, прекрасно демонстрируют те испытания, которые в ту пору приходилось преодолевать революционерам: от соблюдения конспирации и налаживания работы подпольной типографии, от организации забастовок и лекций до допросов, арестов, полицейского надзора и высылки. Внешний вид Анатолия в одном из жандармских донесений был представлен таким образом: «Блондин, выше среднего роста, телосложения худощавого, лицо белое, чистое, одевался в пальто с бобровым воротником, носил светлые очки».

Почти весь Московский комитет был вскоре разгромлен из-за внедренного в него «прямого агента», некоей А. Е. Серебряковой, которая служила в охранке под кличками Субботина, Мамаша, Туз, и на ее совести были провалы почти всех революционных организаций Москвы. Впоследствии, в 1926 г., при участии Луначарского ее будут судить за это предательство. Брат Луначарского и его жена остались тогда в стороне, а привлеченными к так называемому «московскому делу», о котором подробно рассказано в статье «А. В. Луначарский и «Московское дело» 1899 года» Н. А. Трифонова и И. Ф. Шостак, оказались 26 человек, в том числе арестованная сестра Ленина М. И. Ульянова. Самого же Луначарского поначалу как «молодого заграничного студента, попавшего в дурную компанию», просто выслали из Москвы в Киев, но уже там через три дня арестовали, препроводили в столицу и уличили в руководящем участии в Московском комитете.

Несмотря на попытки выкрутиться и дать «правильные показания», Луначарского ждали обвинение «в организации кружков и революционной деятельности среди рабочих г. Москвы» и 8 месяцев одиночного заключения в знаменитой Таганской тюрьме с 13 апреля 1899 г. Как ни странно, эти месяцы, по словам Анатолия, оказались «очень хорошим временем», а в духовном отношении стали одним «из кульминационных пунктов» его жизни. Из-за «полного отсутствия прогулок» и неважного питания его мучила бессонница, однако заключенному давали возможность выписывать любые книги на получаемые от матери деньги, и он научился «сносно» читать по-английски. «Я прочитал целую библиотеку книг, написал множество стихотворений, рассказов, трактатов. Некоторые из них и сейчас находятся в моих бумагах. К этому времени относится окончательная выработка моих философских воззрений», – подводил он итог своих «тюремных университетов».

После освобождения 8 октября 1899 г. Луначарскому запретили проживать в Москве, «а равно и в других местностях империи» и выдали пропуск до Полтавы, чтобы там «немедленно явиться в местное полицейское управление». По прибытии он в тот же день отправился к Василию Федоровичу Луначарскому в село Супруновку Полтавского уезда, владевшему там небольшой усадьбой. Это была последняя возможность пообщаться с отчимом. По странному стечению обстоятельств к этому времени Луначарский унаследовал дворянское звание от отчима, действительного статского советника в отставке, который 31 мая 1899 г. указом Герольдии был утвержден в потомственном дворянстве. С ним дворянство получили «его жена Александра Яковлевна и их дети: Анатолий, Николай». Такой поворот оказался весьма кстати, потому что, согласно законам Российской империи, «дворянин свободен от всякого телесного наказания как по суду, так и во время содержания под стражею», и начавшему свой путь по тюрьмам и ссылкам молодому Анатолию это позволило легче переносить бремя гонений и неволи.

Ничего более существенного ставший дворянином в возрасте около 24 лет Луначарский не получил, так что отнести его к привилегированному сословию можно только с большой степенью натяжки. Для революционера, которого в будущем ждал высокий пост в Советской России, это было скорее серьезной обузой, как и для многих других большевиков дворянского происхождения. Дворянское «представительство» в большевистском руководстве (В. И. Ленин, Ф. Э. Дзержинский, Г. В. Чичерин, Н. К. Крупская, А. А. Жданов, Н. Н. Крестинский, В. В. Куйбышев, Г. К. Орджоникидзе, Г. М. Маленков, В. Р. Менжинский, Г. И. Бокий, В. Д. Бонч-Бруевич, А. М. Коллонтай и другие) говорит о том, что 1917 год и события, за ним последовавшие, все-таки не были полной пропастью на пути русской истории, эта история продолжалась в другом виде и течении и ее продолжали творить самые разные социальные группы и сословия, в том числе и дворяне. Со своим уровнем образования, со своими жизненными и культурными установками они не могли не вносить в палитру революции и нового строя свои «краски и оттенки».

После пребывания в Супруновке Луначарский некоторое время жил в Киеве у престарелой матери, а затем выбрал Калугу как город, где ему следовало подождать окончательного приговора. Однако там ему пришлось прожить целый год, а приговора все не было. Этот период в жизни революционера крайне важен. Его ждала встреча не только с К. Э. Циолковским, которому уже в советское время нарком будет всячески помогать, но и с «родственными по философским воззрениям» А. А. Богдановым (Малиновским) и В. А. Базаровым (Вл. Рудневым), с которыми он сблизился, особенно с первым. Луначарский признавался, что «нас всех объединял некоторый оригинальный уклон. Мы все глубоко интересовались философской стороной марксизма и при этом жаждали укрепить гносеологическую, этическую и эстетическую стороны его… Мы жили в Калуге необыкновенно интенсивной умственной и политической жизнью».

Луначарскому удалось приобрести в Калуге и окрестностях громкую известность и популярность. По его словам, жизнь у него была «самая разнородная, начиная от кружков самообразования среди приказчиков и приказчиц, с которыми я начал с чтения Пушкина и Шекспира, продолжая литературным кружком с весьма определенным радикально-демократическим налетом… Этот конец моего пребывания в Калуге я проводил действительно в каком-то кипении и нисколько не удивлялся, когда товарищи, недавно посетившие Калугу, рассказывали мне, что память обо мне там до сих пор не заглохла».

Важным событием в жизни Луначарского стало его сближение с крупным фабрикантом Д. Д. Гончаровым-младшим (1872–1908), внучатым племянником Натальи Николаевны Гончаровой, владельцем Полотняного Завода, хранителем гнезда Гончаровых, знавшего Пушкина и его жену. Главный дом усадьбы был настоящим культурным объектом, и Луначарский позднее сыграет главную роль в том, что там откроется музей. Гончаров и его жена Вера Константиновна были людьми высокой культуры, симпатизировали социал-демократам, а Полотняный Завод их усилиями превратился в маленькие Афины: концерты, оперные спектакли, литературные вечера чередовались там, принимая зачастую весьма оригинальный характер. Не это ли объясняет пристрастие Луначарского к театру? Поражаясь действиям Гончарова по внедрению на Полотняном Заводе почти социалистических принципов, 8-часового рабочего дня, Луначарский «совсем переселился на Полотняный Завод», где вел рабочие кружки.

А. В. Луначарский (справа стоит) среди ссыльных в Вологде.

[РИА Новости]

В архиве секретаря Луначарского В. Д. Зельдовича сохранились два стихотворения Анатолия Васильевича 1901 г. с посвящением жене Гончарова Вере Константиновне Новицкой (Бергман, 1875–1937), которая была артисткой театра Корфа. По воспоминаниям будущей жены Луначарского А. А. Малиновской, из-за страстной любви к Вере Константиновне, которая была с ним того же года рождения, будущий нарком пытался покончить собой. Известно, что Луначарский оберегал Гончарову и выдал ей впоследствии «охранную грамоту», подтверждающую ее «заслуги перед революцией». Так что обычные человеческие страсти были не чужды молодому революционеру.

Во время одной нелегальной поездки из Калуги в Москву Луначарского ждала неделя заключения в арестантском доме, где революционер занимался… переводом стихотворений немецкого поэта Рихарда Демеля, которые автор позднее потерял. А в апреле 1900 г. во время разрешенной ему поездки к матери в Киев Луначарский за участие в организованном для него выступления по теме «Генрик Ибсен как моралист» на собрании студентов на частной квартире был арестован вместе со всеми участниками. В аресте участвовал жандармский генерал Новицкий, который обратился к Луначарскому: «Вы известны как политически неблагонадежное лицо и находитесь в ожидании государева правосудия. Частный пристав разобрал это дело и выяснил его, хотя это собрание и замаскировано под литературную беседу». Как вспоминал Анатолий, «всех нас вывели на улицу, как стадо. Конные казаки, тесным кольцом охватив нас, погнали нас к находящейся на окраине города Лукьяновской тюрьме. Ближайший ко мне казак с иронией спрашивал другого: «Чего церемонятся, приказали бы взять в нагайки, помнили бы дольше и в тюрьме казенный хлеб не жрали бы». С таким приятным конвоем и дошли мы до наших новых квартир».

Арестовано тогда было 23 человека, и Луначарский попал с 29 апреля 1900 г. на 47 дней в киевскую Лукьяновскую тюрьму, где познакомился с будущим председателем Петроградского ЧК М. С. Урицким, с которым ему придется работать до его убийства в августе 1918 г. Тот был старостой политзаключенных, имевших огромную «моральную силу» в тюрьме, где служили не только «свирепые палачи». Рассказ Луначарского об этом эпизоде может поразить неожиданными деталями. Оказалось, что «политические в этой тюрьме ведут общее хозяйство на коммунальных началах, т. е. братски всем делятся, что они имеют право выходить из своих камер когда угодно и что камеры с утра до вечера даже не запираются. Действительно, тюрьма оказалась совершенно своеобразной, в ее кулуарах стояли, раскуривая папиросы, группы политических… Это чрезвычайно общественное существование вскоре до того мне надоело, что я иногда с отчаянием выскакивал в коридор и кричал нашему сторожу: «Иван Пампилович, заприте, пожалуйста, мою камеру… ведь я в одиночном заключении, могу же я хоть немножко бывать один и почитать».

О настроениях, которые обуревали Луначарского в тюрьме, свидетельствуют два стихотворения, сохранившиеся в его архиве и написанные в застенке. В первом из них «Гимн Аполлону» автор, прильнувший к окну, видит «Солнца луч», который «сквозь решетку проскользнул» и который «донесет быть может гул // наших песен, наших маршей» и «разгонит туманы мук». И далее:

 
Аполлон, бог просвещенья,
мы тебе воздвигнем храм.
Храм победы, храм науки,
светлый, с сотнями колонн,
чтобы дети, чтобы внуки
там росли, о Аполлон…
 
 
Пусть философы, поэты
учат радости людей —
света больше, больше света,
больше счастья для людей…
 
 
Тихо. Луч исчез. Стемнело.
Ах, крепка моя тюрьма!..
Ничего. Кричу я смело:
«Свет сияй. Да сгинет тьма»¹¹.
 

Человек, находясь в тюрьме, думает не столько о своем освобождении, сколько о грядущей победе «света и счастья для людей!». А во втором стихотворении, посвященном Э. Верхарну, «поэту, который за грани заглянул», пророку, который знает, что «нам готовит рок», Луначарский выражает жизненное кредо революционеров, «готовых к бою с судьбою», к «испытания» и жестокой битве:

 
Ты видишь трупы, слышишь стоны —
Пусть! Опрокинем троны!
В крови
Потопим золотой кумир,
Чтоб мир
Стал царственным в любви!¹²
 

Луначарский после освобождения из тюрьмы вернулся в Калугу, где дождался наконец после двух лет после первого ареста приговора, который оказался более мягким, чем опасались: его приговорили к двухлетней ссылке в Вятскую губернию. В Вятку же ссыльному ехать не хотелось, и он самовольно поехал в Вологду и уже оттуда подал министру внутренних дел В. К. Плеве записку, что он болен, нуждается в постоянном уходе и поэтому просит оставить его в Вологде, где живут его друзья. На удивление Плеве прислал в ответ короткую телеграмму: «Луначарского оставьте». 7 июня 1902 г. ему было сообщено о «высочайшем повелении» остаться в Вологде на полгода, а 29 декабря того же года распоряжением Николая II Луначарскому было разрешено отбывать весь срок наказания в Вологде.

По пути в Вологду Луначарский заехал в январе 1902 г. в Москву, где на квартире О. Л. Книппер читал свою драматическую сказку в стихах «Искушение». Книппер вскоре послала А. П. Чехову это произведение со словами, что Луначарский «читает оригинально, смело и написана сказка красивым стихом, картинно, сильно». Через некоторое время Чехов ответил из Ялты: «…Ты в восторге от пьесы Л., но ведь эта пьеса дилетантская, написанная торжественным классическим языком? Потому что автор не умеет писать просто, из русской жизни». Показательно, что эта пьеса, так не понравившаяся Чехову и не продемонстрировавшая драматургический талант молодого писателя, до сих пор так и не обнаружена¹³.

А. А. Богданов (Малиновский).

[Из открытых источников]

«Вологодский» этап ссыльных скитаний Луначарского со 2 февраля 1902 по конец марта 1903 г. начинался на эмоциональном подъеме: «В Вологду я выехал после тяжелой болезни зимой 1902 года. Как раз потому, что я приехал в этот засыпанный снегом городок в тот день, сиявший на солнце, выздоравливающим и еще пошатывающейся походкой сходил на перрон вокзала, я воспринял новые вологодские впечатления необычайно радостно. Я тогда физически воскресал и с особенным наслаждением впитывал в себя окружающее».

Конечно же, настрой вызван был не только первым впечатлением: Луначарский предвкушал «интенсивную умственную и политическую жизнь», о которой ему сообщал Богданов, оказавшийся в Вологде несколькими месяцами ранее. Имена вологодских ссыльных того времени действительно впечатляют: «доминирующее положение» там занимал блиставший своими рефератами Н. А. Бердяев, с которым придется схлестнуться вновь прибывшему, проявляли там свою общественную активность самобытный писатель А. М. Ремизов, будущий «террорист» Б. В. Савинков с женой, дочерью Глеба Успенского, историк литературы и общественного движения, пушкинист П. Е. Щеголев, «экономисты» П В. Чернышев и Н. Г. Малишевский, многие киевские знакомые ссыльного по социал-демократической работе: В. А. Карпинский, С. А. Суворов, В. А. Русанов, П. Л. Тучапский. Социал-демократы составляли самую сильную группу в Вологде, и именно эта группа стала поощрять Луначарского выступать с рядом диспутов и лекций против Бердяева, противопоставляя его идеализму марксистскую философию. И эти диспуты проходили «с выдающимся успехом», оттачивая ораторские способности Луначарского и делая его популярным среди тогдашней учащейся молодежи и многочисленной колонии ссыльных. «Сколько могу помнить, – вспоминал Луначарский, – успех мой был очень велик, и влияние Бердяева в нашей среде чрезвычайно ослабло. Сам Бердяев, несмотря на все мои приглашения приходить на мои рефераты и возражать мне, туда не являлся. Велико, но на этот раз уже параллельно с моими собственными стремлениями, было влияние Богданова. Жил он тогда в Кувшинове, врачом при психиатрической лечебнице. Я тоже поселился там, и на все собрания мы ездили из Кувшинова в Вологду, а к нам тогда постоянно приезжали гости».

Удивительно, но социал-демократы и эсеры в целом сосуществовали в Вологде довольно мирно и дружелюбно, что создавало «идиллическую обстановку», и это потом, в 1922 г., во время процесса над правоэсеровскими деятелями вспоминал его активный участник Луначарский. Важно, что именно в Вологде он начал свою непрерывную публицистическую деятельность, свое, как он говорил, «литературное служение», написав, прежде всего, ряд статей против Бердяева, С. Н. Булгакова и других идеалистов и осуществив выпуск коллективного сборника «Очерки реалистического мировоззрения» со своей программной статьей «Опыт позитивной эстетики». Если мы обратимся к самому полному указателю статей и произведений революционера, то именно 1902 г. помечены почти первые его 11 публикаций (до этого в 1896–1900 гг. зафиксировано только по одной публикации автора каждый год). Печатался тогда молодой публицист преимущественно в газете «Северный край» и журналах «Образование», «Русская мысль», причем половина его публикаций уже тогда касалась так или иначе театральных дел, ведь он почти ежедневно бывал в Вологодском городском театре, что потом не могло не сказаться на его стойком увлечении театрами и драматургией. Луначарский написал в Вологде и цикл своих «Маленьких фантазий», которые представляли собой рассказы-притчи, показавшие склонность автора к художественному творчеству.

Сразу отметим, что именно дар литератора постепенно стал «главным двигателем» революционной и партийной карьеры Луначарского, который становился известным прежде всего благодаря своему острому перу. И его писательская активность в последующие годы только нарастала: 1903 г. – 32 публикации (здесь появляется помимо театральных еще больше философских и литературоведческих статей), 1904 г. – 42, 1905 г. – 50, 1906 г. – уже 55 публикаций. Позднее, в эмиграции, количество публикаций автора немного сократилось, потом опять стало нарастать, достигнув апогея в советское время, когда, например, в 1928 г. Луначарским подготовил и выпустил более 350, а в 1929 г. – 280 публикаций. Всего же библиографами зафиксировано более 4000 публикаций его произведений за все годы творчества, причем количество неизданных доподлинно неизвестно¹⁴.

В Вологде Луначарский продолжал заниматься и чисто революционной работой в рабочей среде, находясь постоянно на виду. Это не могло не создавать ему репутации «опасного элемента», и в итоге вологодский губернатор Ладыженский, разозленный некоторыми крамольными речами и статьями молодого революционера с осуждением местных властей, распорядился выслать Луначарского в Тотьму.

Дальше последовали события, которые отчетливо демонстрируют «странную мягкость» действий властей, которые не выглядят «зловещими» и «чересчур жестокими» по отношению к революционерам. Как сообщал Луначарский, «тут началась довольно курьезная борьба между мною и губернатором: я добровольно выехать отказался – меня повезли этапом. Какие-то формальности при этом не были выполнены, и меня оставили в Кадникове. Из Кадникова я самовольно вернулся в Вологду. Тогда меня посадили в Вологодскую губернскую тюрьму. Но губернатор чувствовал смешную и нелепую сторону своих преследований против меня, в то время уже приобретшего некоторую литературную известность и, во всяком случае, почетное имя во всех сколько-нибудь интеллигентных кругах Вологды, он разрешил мне только ночевать в тюрьме, а весь день проводить у себя дома, то есть у родителей моей жены, ибо я незадолго перед тем женился на сестре А. Малиновского-Богданова – Анне Александровне».

Помимо начала литературной деятельности, свою женитьбу на 19-летней Анне Малиновской (1883–1959) Луначарский считал важнейшим событием «вологодского периода» своей биографии. Все произошло скоротечно. По воспоминаниям 26-летнего ссыльного, «после трехдневного знакомства я сделал предложение сестре А. Богданова – Анне Александровне Малиновской, в которой я нашел дорогую жену, наполнившую мою жизнь светом личного счастья». Что сыграло свою роль в такой стремительности: давняя и неудовлетворенная тоска по «женскому плечу» неустроенного ссыльного, вспыхнувшая любовь с первого взгляда или родственная близость невесты к Александру Богданову, который на то время был ближайшим другом нашего героя. Добавим к этому, что Анна была дочерью учителя, заведующего городским училищем, то есть вышла примерно из той же среды, что и ее 26-летний жених.

Анна Александровна, жена А. В. Луначарского. Флоренция. 1905.

[Из открытых источников]

Друг Луначарского И. Е. Ермолаев отговаривал товарища от «семейных уз», недопустимых для революционера, на что Луначарский ему ответил: «Я многогранен и потому не могу очутиться в лежачем положении головой вниз…» Предложение своей невесте он сделал в начале июля, а повенчались они 1 сентября 1902 г. в Николо-Владыченской церкви Вологды. В 1935 г. в интервью Анна Александровне рассказала, что ее брат считал Луначарского донжуаном и говорил: «А. В. ухаживал за многими женщинами. Познакомился по фотографии с Анной. Элемент сексуального эстетизма всегда привлекал внимание А. В. Заранее решил, что женится на ней». Вот так – жениться по фотографии сможет не каждый!

Отметим, что Луначарский ничуть не лукавил, когда писал, что «дорогая жена» наполнила его жизнь «светом личного счастья». Вместе им придется пройти много испытаний, она будет не раз спасать своего мужа от ударов судьбы, и главное, она станет не только его единомышленником, но и помощником во многих делах, выполняя редакторские и литературные функции. Мечтательная и эмоциональная, не чуждая «романтических отношений» с такими фигурами, как А. М. Горький и Ромен Роллан, Анюта, как ее звали родные и Луначарский, увлекалась вместе со своим мужем и революционным подвижничеством, и новой философией жизни, постоянно призывая «держать наше знамя человека», и любовью к литературе, имея явные писательские склонности. Показательно, что свои «маленькие фантазии» Луначарский публиковал в 1902–1903 гг. под псевдонимом Анатолий Анютин.

Анатолий Луначарский (в телеге на заднем плане) направляется в Кадниковскую тюрьму, где он заболел чесоткой. Март 1903 г.

[Из открытых источников]

Через сестру долгие годы поддерживались и не прерывались отношения Луначарского с ее братом Александром Александровичем Богдановым (Малиновским) (1873–1928), одним из самых оригинальных мыслителей России первой трети XX в., чье имя оказалось надолго вычеркнутым из отечественной истории в результате резкой критики им марксизма в изложении сначала плехановской, а потом ленинской школы. Между Богдановым и Луначарским с первых лет их знакомства существовало специфическое разделение труда: Богданов тяготел к философии, а Луначарский – к искусству, что заметно по всем изданиям, где они печатались вместе. Отношения их были теплые, семейные. Обычно Анатолий Васильевич обращался в письмах к Богданову «дорогой Сашка». Всю жизнь друзей связывало очень многое – от пристрастия к философии, литературе и «богоискательству» до увлечения идеей пролетарской культуры, легшей в основу культурной политики Советской России после революции. «…В известной степени другом, который помог мне сделаться тем, кто я есть… это был А. А. Богданов. Мы были довольно хорошо дружны», – вспоминал позднее Луначарский.