Восхождение в бездну

Действие 7 Алькасаба-нок-Вирион

Весна. Пригород Цитадели Алькасаба-нок-Вирион. Утро.

Следующий день выдался действительно по-весеннему солнечным, словно всё вокруг настроено на торжество. Цветущее плато пригорода Алькасаба-нок-Вирион встречает зеленью и процветанием кортеж паладинов, что неизбежно движется навстречу светской жизни.

Грандиозная высота Цитадели Алькасаба-нок-Вирион упирается в небо, возвещая собой неприступность Империи Солнечного Гало. Её вершина увенчана короной редких позолоченных зубцов, которые пробивают небосвод. Всё это величие видно издалека, и оно встречает грусть Люциана ещё на подходе. Предвкушая праздную жизнь столицы, он не может изгнать из себя тлеющее ощущение отвращения. Тяжёлые мысли не позволяют даже допустить собственной радости и принять новую жизнь, что сама идёт к нему в руки. Он нахмурился в карете напротив отца и только и делает, что всю дорогу избегает его взгляда. Всё, что происходит с ним, – происходит не по его воле, а с чужой подачи. Его сердит даже мысль о том, что каждый вокруг знает, что лучше для него. Вот только во всей их уверенности он не может найти, где он сам, и от этого становится только хуже.

– Сын? – надорвал перетянутое молчание отец и терпеливо выдержал паузу, дожидаясь, пока тот на него посмотрит. – К чему всё это ребячество? Сними уже, наконец, со своего лица эту маску грустного недовольства и начинай прямо с этого момента радоваться. Разве ты не чувствуешь, что ты приступаешь к новому этапу своей жизни? И этот этап прекрасен, – Фер Элохим замолчал, ожидая хоть слова от Люциана, но сказанное им вызвало странную вспышку гнева, что отразился в свете синих глаз. Они горят всё той же синевой, но будто из пустого мрака. Люциан тяжело вздохнул, обдумывая свой вынужденный ответ, и, спуская гнев, выдохнул. Он всё же не нашёл более осмысленных слов, чем говорил ранее, и просто промолчал. Гнев в его груди не исчез, а лишь слегка затих в ожидании эмоционального выплеска.

Кортеж паладинов вошёл в Главные ворота Цитадели, тень от арки упала на карету, придав ей мимолётную благодать от палящего солнца. На Центральной площади карета вздрогнула и остановилась, Люциан со своим отцом даже не пошевелили пальцем, чтобы открыть себе дверь, они ждут слуг, иначе это оскорбит честь семьи Фермилорда. Когда двери, наконец, открылись, первым из кареты вышел Люциан и сразу подал руку своему отцу.

Переполненная людьми площадь Столицы встретила паладинов частоколом торговцев и обывателей, что без остановки меняют серебро на товар. Такое изобилие с непривычки слегка ошарашило молодого паладина, и он замер с протянутой отцу рукой, не заметив, как тот уже вышел. Зеваки выстроились плотным коридором, что тянется до входа в Цитадель, где в окружении эрелимов стоит сам Император со своим отцом. Как и прежде, величественный Вирион Мироносный внушает своим образом не только уважение, но и чувство гордости, что позволяет себе лично встречать гостей на званый приём.

– Здравствуй, друг мой, – первым поздоровался Император, хоть и не по правилам этикета, и первым протянул руку старому Фермилорду Твердыни Адма.

Фер Элохим без лишней скромности ухватил Вириона за предплечье и молча поклонился. – Твой сын? – Император перевёл внимание на молодого паладина, и тот вышел вперёд. – Как всегда серьёзный, молодой сын Зари, – он улыбнулся и пожал руку Люциану. Такая человечность Императора вдохновляет и сближает с ним, но это поведение не может не шокировать столь ярко выраженной простотой. Поддерживая мирный настрой своей дружелюбностью, он не соответствует своему величественному образу, но тем не менее правит уже второй десяток лет, и его правление проходит в мире.

– Моё почтение, Император, – Люциан склонил голову перед ним и замер, ощущая, как внутренний гнев отступает.

– Приветствую тебя, Геомант, – так просто и без лишних красочных слов отец Люциана обратился к отцу Императора и с незатейливой ухмылкой протянул ему руку.

– Рад видеть тебя, старина, – тот ответил рукопожатием. – Ты, как всегда, без опозданий?

– Дорога до Цитадели спокойная, как приятная прогулка.

– Люциан? – Фер Геомант протянул морщинистую руку молодому паладину, и тот пожал её в ответ, ощутив её крепкость.

– Моё почтение, Фермилорд, – ответил Люциан, сжимая чёрствую кисть. Сравнив её с мягким камнем, таким же чёрствым и одновременно податливым, он некоторое время ощущал соприкосновение с ней, даже после того, как отпустил.

– Прошу, проходите в зал и занимайте места, – вежливо взмахнул рукой Император, и на его грубом лице появилась довольная улыбка. – Да, и возьмите моего отца, а то его упорство встречать гостей сильно вредит его коленям.

– Сын, – возмутился Фер Геомант, но не свёл с лица ухмылку. – Так я ближе к земле, чем в этом душном зале. Поверь мне, я ещё в силах выстоять приветствие, хотя… – Он хитро улыбнулся и отвернулся ко входу в зал. – Нельзя перечить воле Императора… Пойдёмте, друзья, мы и за столом сможем всех встретить, – он усмехнулся уже спиной и повёл за собой паладинов.

Дорогой, выстланной бархатом, открылся Центральный зал перед ними. По краям тянутся ввысь колонны, которые примыкают к главной стене, где цветные переплетения гербов всех трёх Твердынь в золотых лучах Солнечного Гало замерли вокруг Цитадели Алькасаба-нок-Вирион. В дальнем углу зала сжались на сцене придворные музыканты, что наполняют пространство мелодичными напевами, которые принято называть музыкой. Уставленные яствами столы неразрывно стоят полукругом от входа. Центральное место за ними определяется Императором по праву главенства. Фер Геомант сел по правую руку от тронного кресла и дальше усадил паладинов. По левую руку от Императорского места предназначены для его дочерей. Дальше места распределяются по важности: чем дальше от центра, тем менее статусная персона его занимает.

Первый выход в свет, и молодой паладин в центральной посадке. На этом месте его сразу определят фаворитом Императора, но, несмотря на это, Люциан упёрся локтями в стол, всем своим видом показывая недовольство. Сделал он это непреднамеренно, но обратное заметили все. Долго не думая и продолжая вгонять себя в наигранную скуку, он решил разбавить настроение вином. Взяв золотой кувшин с вином и наполнив себе серебряный кубок до краёв, он залпом осушил его и тут же вновь потянулся за кувшином.

– Сын мой, не торопись с вином, его здесь предостаточно, – заметил ниспадающее напряжение сына отец и хотел было схватить его руку, но тот увернулся.

– Вечер обещает быть забавным, не так ли, отец? – Люциан плеснул себе ещё вина в кубок и показательно выпил разом.

– Выставить себя шутом несложно, а удержать лицо – вот здесь нужна выдержка, – произнёс Фер Элохим, глядя, как Люциан со стуком поставил кубок. Он хотел выпить ещё, но осознание пришло вовремя: это будет лишним. Отстранившись от стола, он откинулся на спинку стула. Его отец тут же перевёл внимание к Фер Геоманту, который сидел рядом и потирал колени. – Скажи мне, что сейчас творится с Шеол? Мой сын в последнее время очень переживает по этому поводу.

– Чёрная Смерть там бушует, – тяжело выдохнул Фер Геомант, и его ладони замерли, перестав потирать колени. – Многих жителей мы вывезли, но большая часть не решается покидать свои дома, а мы и не настаиваем, так как на их телах проявились Её отметины…

– А что вы намерены делать дальше, как бороться собираетесь с Ней? – Люциан, не в силах сдерживать свой пыл, тут же вмешался, чем показал всем свою невоспитанность. – Ведь если Её не остановить, то Она может разрастись по всей Империи.

– Да, Фер Элохим, твой сын действительно обеспокоен будущим Шеол, – похвально произнёс Фер Геомант, сглаживая выпад молодого паладина. – Мне он напоминает тебя в юности, когда вы с моим сыном искали смысл жизни, и ты всегда настраивал его на подвиги, ты был его старшим другом и советником в тех делах, в которых был я стар…

– Да, мы с ним уже обсуждали эту проблему, – улыбнулся он сыну. – Он молод и горяч, и ему это, надеюсь, простительно, – Люциан нахмурился, понимая, что не так просто услышать ответ от этих стариков. В них нет рвения, той решительности и энергии, что есть в нём. Одна часть его понимает, что с этой бедой они бороться не собираются, а вторая просит прислушаться.

– Так скажите мне, что вы предпримете? – не выдержал Люциан и снова вступил в разговор, ещё раз нарушив вежливую обстановку приёма. Возможно, это говорит вино в его голове, но оно не смогло заглушить мысли о кровавой давке в Шеол.

– Наши мудрецы изучают Её, мы ищем излечения, – Фер Геомант хмуро посмотрел на Люциана, пытаясь без слов предупредить наглеца. – Но, скорее всего, нам придётся оцепить город и погрузить его в изоляцию.

– И что, тогда все оставшиеся люди там просто умрут? – вдруг внутренний гнев, бурля, перелился в слова. – А мы здесь будем пировать и жить припеваючи? Ведь наши руки тоже в крови…

– Сын! – остановил его отец. – Извини его, Фер Геомант, он так молод.

– Всё в порядке, я его понимаю. Он думает, что мы старые и никчёмные и делаем лишь то, что доживаем свой век, и он отчасти прав, – старый Фер Геомант опустил локоть на стол и серьёзно посмотрел в сияющие синевой глаза Люциана. – Я, может, и согласился бы с тобой, юноша, но хочу заметить, что мудрость приходит с опытом, опыт с возрастом, а у тебя пока нет ни того, ни другого. Да, нам не хватает твоей пылкости, но и тебе не хватает нашей мудрости. Так, может, будем содействовать друг другу? – Люциан кивнул в ответ, но он ждёт прямых объяснений, а их пока нет ни от кого. – Какие у тебя есть предложения? – такой вопрос поставил молодого паладина в тупик, его интересовали действия мудрейших. А что он сам может им предложить? Наверное, только своё рвение, и в этом они правы.

– Я хочу сам отправиться в Шеол и посмотреть. Что-то в моей груди рвётся туда, и я чувствую, что смогу найти решение, – чувствуя в себе твёрдость и уверенность, ему кажется, что его не понимают, и его собеседник лишь лицемерно улыбается в ответ.

– Твои слова звучат смешно, – ответил на выше сказанное ему Фер Геомант, от чего Люциан чуть не вспыхнул яростью. – А если ты там просто умрёшь, причём, глупо?

– Значит, судьба моя такая глупая.

– Ты не пожалеешь живота за жизнь других – это похвально, но если ты умрёшь, тогда для чего жил все эти лета, для чего тебя отец породил на этот свет?

– Оставить, как минимум, неверное направление, чтобы другие молодые, с блеском в глазах, прошли рядом и не сделали этой ошибки, – в груди молодого паладина горит огонь, от чего кровь вскипает в жилах, то ли от гнева, то ли от прилива чувств. Он верит в то, что говорит.

– Молодым в равной мере свойственна великая храбрость и великая глупость, а также нерушимая вера в то, что не существует непреодолимых препятствий, непобедимых врагов и нерешаемых проблем, – старый Фер Геомант искренне улыбнулся пылкости молодого паладина, но он продолжил не соглашаться с ним. – Те же, кто достаточно пожил в суматохе мира, убеждены, что нельзя избавиться от всех препятствий, врагов и проблем, можно лишь сократить их число на короткий промежуток времени, который в свою очередь является лишь мгновением в медленном танце жизни.

– Прошу прощения, – Люциан вдруг с грохотом отодвинул своё кресло и встал из-за стола. – Могу ли я отлучиться на мгновение? – Фер Геомант одобрительно кивнул ему, и тот тут же удалился в направлении уборной.

Уворачиваясь от неподвижных колонн, проходя мимо не тех коридоров, молодой паладин еле сдерживал себя, ведь всю свою жизнь его готовили к испытаниям, лишениям и героическим действиям, а тут всё совершенно не так: приходится бездействовать. Люциан кулаком ударил в дверь, и она хрустнула, распахнувшись внутрь уборной. Следом за ней в уборную влетел он сам. Злость внутри него перешла в ярость, и теперь его кулак врезался в стену. Глухой щелчок пробил тишину уборной, но каменный булыжник остался непоколебим, и в него тут же влетел другой кулак. Учения Отцов смирению всегда давались с трудом, за это Люциан отхватывал лишнее наказание чаще остальных послушников. Сейчас он колотит стену, и его зубы скалятся от злости. Так Люциан выпускает свою ярость наружу, не причиняя никому вреда. Гнев ушёл, вышел через боль, оставив на каменной стене кровавое пятно от кулаков, и ему стало легче. Теперь он может дышать полной грудью, а не оборванными вдохами, как раньше. В нахлынувшем на него спокойствии он почувствовал запах растения Добрыш над головой, чьи зелёные кусты избавляют от запаха отходов. Возле стены стоят металлические омои с водой и песком на дне. Люциан сорвал пучок листьев этого растения, растёр пальцами и опустил в воду. Кровь на кулаках тут же остановилась, а вода окрасилась алым цветом. Теперь он готов вернуться в зал другим Люцианом – спокойным и молчаливым, слегка замкнутым в себе. Чувствуя себя легко, изобразил на лице такую же, как и у остальных, лицемерную ухмылку, с ней он и вошёл в зал. Он вернулся на своё место, а руки спрятал под стол.

– Всё хорошо, сын? – поинтересовался отец, заметив изменение в сыне.

– Да, всё уже гораздо лучше, – лживо улыбаясь, ответил тот.

– Это хорошо, потому что уже все собрались, и сейчас тебе должно стать веселее, – Люциан посмотрел на тронное кресло: Вирион Мироносный уже восседает за столом со всем своим величием.

– А что сейчас будет? – Люциан оглядел стол, но ни на чём интересном его взгляд не задержался.

– Как обычно, хотя для тебя всё это и не совсем обычно, – улыбнулся отец. – Танцы, песни и обсуждение важных вопросов.

– Отец, а разве важные вопросы не обсуждаются за закрытыми дверьми в более серьёзной обстановке?

– Обсуждаются, но не все. Большая часть обговаривается здесь, непринуждённо. Со временем ты это поймёшь и научишься…

– Да, конечно, – ответил он, как обычно, наотмашь, не придавая значения его словам.

– Всё, начинается. Посмотри, кто входит в зал, – отец показал на вход, и Люциан тут же затих. Там не идут, а плывут по воздуху Лилит и Немезида, а ведёт их толстая тётка-повитуха Исида в простеньком платье и фартуке, словно только с кухни.

Взгляд Люциана упёрся в образ Лилит, в его глазах она прекрасна как никто во всём мире. Её пышное зелёное платье до самого пола грациозно описывает походку, корсет стягивает тонкую талию и одновременно поднимает высокую грудь. Длинные тёмные волосы спадают на плечи переливами. Лицо по-прежнему прикрывает от сомнительных взглядов прозрачная вуаль, но через неё всё равно просматривается блеск её глаз. Люциан смотрит на неё и не может оторваться, такой красоты он не видел и даже представить ранее не мог. Она будто сошла с небес, прекрасная и недосягаемая. Со всех сторон ощущается падкое чувство вожделения к столь прекрасному цветку, и остановить это невозможно, пока она незамужняя. Он прекрасно понимает, что своей силой может переломить любого, но перед Лилит он готов пасть на колени и целовать землю под её ногами. Она плавно села на своё указанное место и смущённо прижалась к отцу. Тот что-то шепнул в ответ, и она сразу осмелела, сев более свободно, но по-прежнему сдержанно. Изгиб стола начинается прямо от тронного кресла Вириона Мироносного таким образом, что Люциан может с небольшим поворотом головы созерцать красоту его старшей дочери. Чем он и занялся до тех пор, пока она не почувствовала столь пристальное внимание к себе. Их взгляды встретились, и кровь вспыхнула жаром в его теле, но не гневом, как он уже привык, а чем-то незнакомым, новым. Сердце забилось в сумасшедшем темпе, как при первой их встрече в Шеол, только ещё сильнее. Он впервые в жизни испытывает такой трепет к человеку, и это буйство чувств в себе ему безрассудно нравится. Сейчас его не волнует война, чужие страдания, весь мир словно исчез, оставив их двоих в этом зале. Под прозрачной вуалью её карие глаза таинственно блестят, подчёркивая взаимность. Люциан просто не справился с собой и отвёл взгляд на свои руки, переводя дух. Даже глядя на битые костяшки, он продолжает видеть глаза Лилит. Шум, разговоры, песни поддатых музыкантов, чьи-то шаги и всё в этом мире смешалось в один неприятный гул, который давит на уши со всех сторон. Люциан мотнул головой, то ли чтобы прогнать, то ли чтобы развеять образ Лилит в глазах, но от этого, наоборот, он стал чище.

Сжимая кулаки до боли, Люциан силится вновь поднять глаза, чтоб опять узреть прекрасный её лик. Всё внутри горит желанием, но необъяснимый страх сковывает порыв. Он забыл обо всём на свете: о кровавой давке, о разбушевавшейся Чёрной Смерти. Его уже не тянуло в Шеол – лишь Лилит будоражила сознание молодого паладина. Тяжело вздохнув, он вскинул голову и скользящим взглядом устремился к ней, но, увы, она тут же отвела взгляд. Довольная улыбка тут же потянулась по лицу Люциана: он понимает, что Лилит так же смотрит на него. Он взял свой серебряный кубок с вином и довольно быстро опрокинул его. Ему приятна даже мысль, что она просто знает о его присутствии здесь, за одним столом с ней.

Весь вечер Люциан так и не нашёл повода радости, и ему осталось топить грусть в вине. К полуночи в его глазах начало двоиться, хмурясь, он пытался поймать картинку мелькающих танцоров, но воспринимал только муть. Появлялись волшебники, факиры и другие шарлатаны, после которых со столов пропадает еда и питьё. Но что Люциан чётко продолжает видеть, так это лицо Лилит за прозрачной вуалью – прекрасное и чистое. По крайней мере он так продолжает считать. Временами он пытается поглядывать на неё, отчего ему тут же становится лучше, и он даже немного трезвеет. Она видит его внимание и отвечает ему, бросая в ответ скучающие взгляды, но сегодня между ними остаётся лишь это.

Забитые в угол полупьяные музыканты всё так же бренчат о великой Империи Солнечного Гало и не хотят уходить, даже когда их начинают прогонять. Отец Люциана с головой погрузился в светские беседы, то и дело он отходит с кем-нибудь в сторону и подолгу беседует на самые различные темы, начиная от завтрака и заканчивая Чёрной Смертью.

Люциан всё больше и больше разочаровывается в светской жизни Столицы, продолжая топить грусть в кубке вина, пока та не утонула полностью.

Действие 8
Ссора

Весна. Пригород Твердыни Адма. Вечер.

В пяти километрах западнее Твердыни Адма в хвойном лесу разлилась небольшим озером река Лепра. У озера нет официального названия, но местные называют его Топь из-за его скрытого глубинного течения. В абсолютном одиночестве на его берегу лежит Люциан, томно созерцая неподвижную гладь воды, осознавая всю её скрытую опасность. Возможно, этим Топь и прельщает его купаться в себе, каждый раз проверяя себя на слабость.

Вечернее солнце уже не так греет, и слабый ветер уже начал обдувать прохладой. В стороне, совсем неподалёку, пасётся его конь всё той же породы – Дестриэ. Серая шелковистая грива вздымается ровным рядом, его шерсть с редкими белыми пятнами переливается угасающим солнцем после купания. Он мирно щиплет траву и играет мощными мышцами, переступая с ноги на ногу.

Облокотив голову и часть спины на седло, Люциан то и дело хмурит лоб, вспоминая вчерашний приём в Столице. Он обдумывает свою незаинтересованность во всей этой светской жизни. Ему нечего взять и нечего дать всем тем вельможам, что так старательно наслаждаются там жизнью. На его лице лишь изредка возникает улыбка, когда он вспоминает глаза Лилит. Грусть в них говорит больше, чем слова, которыми они так и не смогли обменяться. Всё это торжество – наигранно и пусто для неё, просто обязанность, быт. Люциану больше всего хочется просто забрать её и увезти так далеко, чтобы остаться с ней наедине и чтобы ни одна душа не потревожила их уединение.

– Знаешь, такая жизнь не для меня, – заговорил он вслух, – умру я так или в лучшем случае иссохну…

– Знаю, – прозвучал ответ из ниоткуда, и тут же рядом с ним трава прижалась к земле, а воздух над ней стал таять.

– А знаешь ли ты, почему меня так тянет в Шеол? – Люциан не удивился голосу из ниоткуда. Он посмотрел в сторону, где воздух начал принимать образ.

– Живое сердце тянет тебя, судьба твоя, которую ты сам себе пророчишь, – воздух становится более чёток в фигуре прозрачного подростка лет десяти, в домино с покрытой капюшоном головой. Его голос резко отличается от детской своей грубости, можно подумать, что это несформированный образ взрослого мужа проявляется сейчас рядом с паладином. Воздух продолжает таять, поднимая за его спиной крылья. Полупрозрачный подросток сидит рядом с Люцианом на траве, настолько же реальный, как и он сам.

– Что произошло в Шеол, знаешь ли ты, Разиэль? – Люциан сразу узнал своего хранителя, пусть тот и подрос с последней их встречи, но связь между ними продолжает существовать. Он всегда чувствовал и продолжает чувствовать редкий присмотр хранителя за собой, но без вмешательств.

– Многие погибли в тот день, но намного меньше пало позже и ещё меньше тех, кто умер впоследствии. Пусть ненадолго, но два мира слились воедино в тот день. Врата впустили чуждое этому миру и оставили здесь как последствия…

– У них нет надежды. У нас нет надежды. Вся эта чушь для мечтателей и поэтов, что собрались в Столице – я их всех вчера видел. Сидя у себя за стенами, знаний не получишь. Только там, только в Шеол, истина искомая, и её я чувствую своим нутром.

– Знание – не есть добро или зло, Люциан. Оно приобретает нравственность только при использовании. Если использовать со злым умыслом, оно станет злом. Если во благо других, – оно станет добрым.

– Так я же во имя всеобщего блага стремлюсь, ради них всех… – Люциан не дослушал Разиэля. Ему показалось что хранитель сам запутался в своих рассуждениях, переходя на двоякий смысл. – Почему отец меня не слышит? – он перестал говорить, и в его голове выстроился новый диалог – с отцом. Молодой паладин вскочил с места и, вскинув седло себе на плечо, прошёл хранителя насквозь, будто его и не было совсем. Полупрозрачный силуэт тут же растаял в воздухе, оставив после себя примятую траву с лёгким запахом грозы. Люциан услышал нарастающий писк в ушах, ему показалось, что это гнев рвётся наружу, что не удивительно в его буйном состоянии.

Возложив седло и натянув уздечку, Люциан погнал коня к Твердыне отца, чтоб в очередной раз постараться переубедить его. Сжимая вожжи в кулаках, он летит верхом на ветре к Твердыне Адма. Мысли безнадёжно подбирают слова к желанной просьбе, но всё тщетно, всё уже сказано ранее. Ворвавшись через Главные ворота на территорию Твердыни, Люциан спешился и побежал вверх по лестнице к Приёмному залу. Громко отстукивая шаги по бархатному ковру, он вошёл в зал, наполнив его пространство своим темпераментом с избытком.

– Отец! – раздался его голос в зале, и Фер Элохим чуть привстал с каменного трона. – Я так больше не могу, отец.

– Сын, успокойся. Незачем тут распыляться перед всеми, – настроенный решительно, Люциан продолжил приближаться и будто не собирался останавливаться до самого пьедестала отца. – Оставьте нас, – Фермилорд взмахом руки выгнал всех из Приёмного зала, чтобы остаться с Люцианом наедине.

– Здесь я как щенок у тебя на поводке, – Люциан подошёл к пьедесталу отца и преклонил колено. Все его движения продолжают быть нестерпимо резкими и чересчур вызывающими, но отец его прощает, пока тот не переступит черту.

– Ты по-прежнему рвёшься в Шеол? – спокойно спросил его отец.

– Да, рвусь, всем сердцем рвусь. И сейчас перед тобой последний раз прошу отпустить меня в Шеол добровольно, а иначе… – не успел договорить Люциан, как Фер Элохим встал с каменного трона и ледяное спокойствие испарилось.

– Иначе что?! – властно повысил голос Фер Элохим, и весь пустой Приёмный зал загудел эхом. – Ты паладин по праву рождения, ты мой сын в конце концов и должен следовать воле моей…

– Я не выбирал, кем родиться, но хочу решать, куда следовать.

– Ты хочешь бросить всё это? – он обхватил зал жестом рук и изумился упрямству сына. – Всё то, что принадлежит тебе по праву наследства?

– Да, отец, – твёрдо ответил тот, опустив взгляд в пол.

– И что, готов закончить как твой двоюродный дед Лорд Пура?

– Пусть и так, но быть героем и чувствовать нужду других в себе для меня важней, – Люциан поднял глаза на отца, и они блеснули чистотой помыслов. – В этом я чувствую своё предназначение, отец.

– Закончить, как он, и быть забытым? Это не есть быть нужным, сын…

– Но мы ведь помним его.

– Безумцем? Мы помним его безумцем, сын… – Фер Элохим медленно стал присаживаться обратно на каменный трон, упираясь руками в подлокотники. – Его имя почти стёрлось из летописей, как тупиковая ветвь древа, а всё из-за того, что после резни под Тир-Харот он бросил всё и ушёл в лес. Одержимый безрассудной идеей создать непобедимый альянс с орками, он последовал ей, и, напомни, чем для него всё закончилось? Да, вот именно, он исчез, растворился, его не стало, он не оставил после себя ничего, кроме размытой памяти о безумном паладине. А ведь мог вместо того, чтобы гнаться за навязчивыми идеями, быть главнокомандующим, вторым после Фера. Так и ты, вместо того чтобы перевести своё внимание на более приятные вещи в свои молодые годы, например, на юных сочных дев Твердыни, что так жаждут принять твоё благородное семя в свои лона, носишься с проклятьем города Шеол, как и он с этими орками…

– Ты просишь поступить меня так же, как поступил сам после триумфа, отец, и наплодить бастардов? А впоследствии всю ответственность возложить на единственного законнорождённого сына?

– Слышали бы тебя сейчас твои братья.

– Возможно, они мне больше братья, чем тебе сыновья…

– Да ты до сих пор, как новорождённый, губами ищешь сосок матери, слепо и на ощупь, доверяя необдуманным чувствам, так же пытаешься выбрать свой путь…

– Отец… – Люциан хотел было остановить его, но тот тут же осёк его на повышенных тонах.

– Послушай меня и не перебивай. Я здесь дольше тебя и видел многое. Видел все возможные петли судеб, а твой путь выложен перед глазами, тебе только стоит принять его и следовать ему, и здесь не нужно быть Пророком, сын. Ты станешь для своего народа истинным героем, тогда они тебя будут любить, а не распускать бредни в поисках Смерти. – Люциан опустил взгляд с тяжёлым вздохом, принимая волю отца. Ведь на войне есть шанс выжить, а спастись от Чёрной Смерти пока нельзя. – Ты не бросишь всё это. А раз тебе так хочется испытать себя, тогда я сошлю тебя на заставу в Тир-Харот, орков бить. Испытаешь на себе долю твоего двоюродного деда Пуры. Там ты себе спесь и собьёшь. Завтра же, с первыми лучами солнца, ты отправишься в путь. Так что можешь прямо сейчас идти и собирать вещи.

– Как вам угодно, Фермилорд, – Люциан встал и покорно поклонился отцу. Пыл сошёл с него, он даже поверил, что вместе со спесью сойдут и эти позывы в Шеол. Отчасти он добился своего, теперь он не будет находиться под присмотром отца и получит долгожданную свободу.

– А знаешь ли ты, кто загрустит больше всех по глупости твоей? – спросил его в спину отец, и тот замер. Люциан уже знает, что он скажет, но всё же с трепетом ждёт и одновременно боится этих слов. – Лилит, – сердце молодого паладина замерло, дыхание перехватило, а глаза заблестели от всплеска чувств.

– Только обещай мне одно отец, – не оборачиваясь, произнёс Люциан, – если я вернусь с победой, то ты отпустишь меня в Шеол.

Старик устало выдавил из себя воздух и ничего не ответил, махнув рукой, отпустил сына.

– Иди…