Антонио Сальери. Интригант? Завистник? Убийца?

© Нечаев С. Ю., 2021

© ООО «Издательство «Аргументы недели», 2021

* * *

Посмертная слава Антонио Сальери сродни незавидной славе Герострата. Однако, в отличие от поджигателя храма Артемиды Эфесской, Сальери такой скандальной известности у потомков не домогался. Во многом благодаря трагедии А. С. Пушкина, неотразимо воздействующей магией стиха и мысли, реальный исторический образ талантливого, высоко ценимого современниками и имевшего действительно большие заслуги музыканта превратился в нарицательное обозначение низкого интригана, коварного завистника, творческого импотента и угрюмого убийцы.

Лариса Кириллина

доктор искусствоведения

* * *

Тема эта, по многим измерениям своим – и документальным, и психологическим, и моральным, по значительности вовлеченных в нее исторических фигур – несомненно, заслуживает книги.

Борис Кушнер

профессор, поэт и публицист

* * *

Во имя истины и справедливости необходимо покончить с диффамацией музыканта. Следует без недомолвок и околичностей рассеять то ложное и наносное, что накопилось в сальериане, восстановить факты, непредвзято рассмотреть взаимоотношения капельмейстера с современниками и вдумчиво разобраться в разноречивых сообщениях. В этом заинтересована, прежде всего, история музыки, но также и история литературы. В этом горячо заинтересованы широкие массы любознательных читателей.

Борис Штейнпресс

музыковед

Предисловие

Откуда мы все черпаем информацию об Антонио Сальери? Подавляющее большинство людей – из произведения А. С. Пушкина «Моцарт и Сальери», которое многие «проходили» еще в школе.

«Моцарт и Сальери» А. С. Пушкина – это трагедия, очень глубокая, помеченная печатью мощного гения, хотя и небольшая по объему. Ее главная идея – вопрос о сущности и взаимоотношениях таланта и гения.

В свое время В. Г. Белинский написал:

«Есть организации несчастные, недоконченные, одаренные сильным талантом, пожираемые сильной страстью к искусству и к славе. Любя искусство для искусства, они приносят ему в жертву всю жизнь, все радости, все надежды свои; с невероятным самоотвержением предаются его изучению, готовы пойти в рабство, закабалить себя на несколько лет какому-нибудь художнику, лишь бы он открыл тайны своего искусства. Если такой человек положительно бездарен и ограничен, из него выходит самодовольный Тредьяковский, который и живет, и умирает с убеждением, что он – великий гений. Но если это человек действительно с талантом, а главное – с замечательным умом, со способностью глубоко чувствовать, понимать и ценить искусство – из него выходит Сальери».

Вряд ли Белинский много знал о реальном Антонио Сальери. Будучи литературным критиком, он анализировал произведение Пушкина. И он соединял для себя реального Сальери и Сальери литературного. Соединял настоящего человека и придуманный персонаж. К сожалению, так поступают очень многие…

В. Г. Белинский пишет:

«У Сальери своя логика; на его стороне своего рода справедливость, парадоксальная в отношении к истине, но для него самого оправдываемая жгучими страданиями его страсти к искусству, невознагражденной славой. Из всех болезненных стремлений, страстей, странностей самые ужасные те, с которыми родится человек, которые, как проклятие, получил он при рождении вместе со своей кровью, своими нервами, своим мозгом. Такой человек – всегда лицо трагическое; он может быть отвратителен, ужасен, но не смешон. Его страсть – род помешательства при здравом состоянии рассудка. Сальери так умен, так любит музыку и так понимает ее, что сейчас понял, что Моцарт – гений, и что он, Сальери – ничто перед ним. Сальери был горд, благороден и никому не завидовал. Приобретенная им слава была счастьем его жизни; он ничего больше не требовал у судьбы, – вдруг видит он «безумца, гуляку праздного», на челе которого горит помазание свыше».

Итак, с подачи Пушкина Белинский утверждает, что Сальери – ничто по сравнению с Моцартом. К сожалению, так же считают очень многие. Но при этом так считающие люди в подавляющем большинстве ничего не знают о реальном Антонио Сальери и никогда не слышали его музыку.

Русский литературовед Д. Н. Овсянико-Куликовский в своей книге о Пушкине, изданной в 1909 году, пишет:

«Моцарт и Сальери», вместе с другими «драматическими опытами» Пушкина, справедливо причисляется к совершеннейшим созданиям его гения. Трудно представить себе художественное произведение, которое было бы, при меньшем размере, богаче содержанием».

И это действительно так. Только в этом-то как раз и заключается главная проблема.

Д. Н. Овсянико-Куликовский продолжает:

«Это не ребус, который еще нужно разгадать. Моральная мысль произведения обнаруживается сама собою. Психология зависти, как страсти, исчерпана в монологах и репликах Сальери, а изображение и истолкование натуры и гения в лице Моцарта должно быть признано одним из самых удивительных, истинно гениальных откровений Пушкина».

По мнению Д. Н. Овсянико-Куликовского, в произведении Пушкина есть лишь единственный недочет – «читателю может прийти в голову, будто сам Пушкин разделяет мнение Сальери, что Моцарт, как гений, – «гуляка праздный», что его гениальность избавляет его от необходимости работать, совершенствоваться, и его творчество обходится ему даром, являясь исключительно плодом какого-то «наития», какого-то непонятного чудесного «вдохновения»».

И получается, что литературоведу даже не приходит в голову, что «недочетом» может быть и другое – что литературный персонаж, взявший имя реально жившего человека, не соответствует сути этого человека, наводит на него напраслину, оговаривает его и незаслуженно очерняет в глазах потомков.

Д. Н. Овсянико-Куликовский рассуждает так:

«Гениальность есть особый тип умственного труда, а не праздности, и гений – всегда труженик. Пушкин должен был знать это по собственному опыту».

Итак, пункт первый: Пушкин – это гений.

Д. Н. Овсянико-Куликовский пишет:

«Психология гения – Моцарта – построена путем ее противопоставления натуре Сальери, это – антитеза гения и таланта. В основу антитезы положен психологический анализ зависти, омрачившей душу Сальери».

Пункт второй: гениальный Пушкин с изумительным художественным мастерством провел этот психологический анализ.

Для литературоведа очевидно, что психология зависти «омрачает разум и порабощает волю», и от нее – уже один шаг до преступления, и все это «в монологах и репликах Сальери изображено и раскрыто так, что лучшего, более полного изображения и истолкования нельзя и представить себе».

Д. Н. Овсянико-Куликовский, родившийся в 1853 году, то есть через двадцать восемь лет после смерти Антонио Сальери, и, конечно же, не знавший этого удивительного человека, считает возможным утверждать, что все «темное, сложное, лукавое и преступное, что зарождается, растет и копошится в душе Сальери, освещено тихим светом, отраженным от натуры Моцарта, этой воплощенной простоты и бесхитростности, этой души ребенка, души гения, в которой нет и тени мелких чувств, – ни зависти, ни подозрительности, ни злобы, нет даже самомнения, кичливости, тщеславия».

Ниже мы увидим, до какой степени Д. Н. Овсянико-Куликовский был неправ и в отношении Моцарта.

В. Г. Белинский убеждал нас в том, что «в лице Моцарта Пушкин представил тип непосредственной гениальности, которая проявляет себя без усилия, без расчета на успех, нисколько не подозревая своего величия».

Д. Н. Овсянико-Куликовский уточняет:

«Моцарт – bon enfant, «добрый малый», «непосредственная натура», человек, простодушно и наивно живущий, – и со стороны кажется, будто он и творит шутя, между делом и бездельем, не мудрствуя, не «священнодействуя». Он сознает себя «гением», но это сознание не играет большой роли в его внутреннем мире; он как бы едва замечает свою гениальность и не эксплуатирует ее преимуществ».

Впрочем, чуть ниже литературовед все же признает:

«Таков ли был Моцарт в действительности – это уже другой вопрос, за решением которого нужно обратиться к его биографам. Для нас важно лишь то, что таковым задумал и изобразил его Пушкин».

Потрясающая мысль! Таковым его задумал и изобразил Пушкин!

А Сальери?

Ведь его тоже таковым задумал и изобразил Пушкин!

Так, может быть, для того, чтобы установить, таков ли был Сальери в действительности, тоже имело бы смысл обратиться к его биографам?

Вот только настоящих биографий Антонио Сальери нет, и имя этого замечательного человека оказалось словно вычеркнутым из списков людей, достойных того, чтобы писать их биографии.

И все почему?

А все из-за пресловутого «драматического опыта» гениального А. С. Пушкина…

Д. Н. Овсянико-Куликовский пишет, что Сальери – «не гений, а только талант», что он, «за вычетом специальных дарований и того, что называется «призванием», является «обыкновенным смертным», подверженным, как все мы, грешные, гнету больших и малых страстей».

И литературовед, основываясь исключительно на литературных фантазиях Пушкина, выносит приговор:

«Бесстрастность Моцарта, безоблачность его души, его простодушие, беспечность, отсутствие всякой подозрительности и той душевной озабоченности или напряженности, которая вызывается присутствием в душе властной мысли или властного чувства, – все это представляет резкий контраст душевному укладу Сальери, порабощенному сложным и могучим чувством и властною идеею, способною привести человека к помешательству или к преступлению».

Далекий от изучения реальных исторических фактов Д. Н. Овсянико-Куликовский уверен, что «Моцарт стал ему, Сальери, поперек дороги, и все усилия, все труды, вся жизнь его, направленные к одной цели, разбились, свелись на нет в тот момент, когда, казалось, цель уже почти достигнута, и виновником этого крушения славы, столь дорого купленной, является Моцарт, «гуляка праздный», который пришел, увидел и победил, и эта победа досталась ему без всяких усилий и стараний».

У А. С. Пушкина читаем такие слова Сальери:

 
…Сам скажу – я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. – О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений – не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан -
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт!
 

И у читателей (а их миллионы) возникает впечатление, что Сальери именно таким и был, что это его реальные слова. Что имела место зависть на почве профессионального соперничества. Ничего не знавший о реальном Сальери Д. Н. Овсянико-Куликовский уверен, что это – «чувство по преимуществу «трудовое», «цеховое», и одна из его резких особенностей состоит в том, что его, так сказать, район ограничивается рамками известной профессии: актер завидует актеру, ученый – ученому, беллетрист – беллетристу, ювелир – ювелиру и т. д. Это – норма; случаи же, когда человек завидует вообще чужому успеху, без различия профессий, представляют собою явление анормальное, патологическое: это уже завистники по призванию и по извращению натуры. Сальери, который говорит о себе: «я ныне завистник», не принадлежит к числу этих болезненных натур: он не способен завидовать славе, например, Гете, Шиллера, Канта, Руссо и т. д., он завидует только Моцарту, представителю той же профессии, к которой он сам принадлежит, сотоварищу и сопернику по музыкальному творчеству».

Ничего не знавший о реальном Сальери литературовед рассуждает:

«Сальери по натуре своей вовсе и не предрасположен к завистничеству; всю жизнь, вплоть до появления Моцарта, он был свободен от этого чувства. «Нет! Никогда я зависти не знал!» – говорит он, и мы ему верим, потому что в итоге он рисуется нам как человек искренний, правдивый и прямой. Он не завидовал ни Глюку, ни Пиччинни, – он знал себе цену и верил в свою звезду. Он не сомневался в том, что, обладая выдающимся музыкальным дарованием, огромною трудоспособностью, терпением и выдержкой, он свое возьмет и достигнет общего признания и славы. Он – не мелкий завистник: он не будет завидовать попусту, потому только, что вот сейчас аплодируют не ему, а Глюку. Он слишком горд для этого».

Читаешь подобное и поражаешься: литературовед цитирует вымышленные слова реального человека и, основываясь на этом, дает характеристику этому человеку. При этом он опирается исключительно на фантазии Пушкина. А тот якобы от имени Сальери пишет так:

 
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто!..
 

Но реальный Антонио Сальери никогда ничего подобного не говорил!!!

Тем не менее, Д. Н. Овсянико-Куликовский употребляет в отношении Сальери такое определение как «душевное мошенничество». И оно якобы «наглядно сказалось в тех софизмах, которыми он усиливается оправдать перед самим собою свое злое чувство, свою зависть и ужасный умысел убийства». Сальери якобы хочет уверить себя, будто он «избран» самой Судьбой, чтобы «остановить» Моцарта. По мнению литературоведа, «преступление» Сальери «превращается, таким образом, в род самоотверженного подвига».

Основание?

Опять же фантазии Пушкина, а тот пишет так:

 
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет:
Наследника нам не оставит он.
Что пользы в нем? Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! чем скорей, тем лучше…
 

По мнению Д. Н. Овсянико-Куликовского, Сальери был уверен, что совершает «подвиг» не только для спасения себя и других «жрецов и служителей музыки», но и «для спасения самой музыки, для того, чтобы обеспечить дальнейшее преуспеяние этого высокого искусства, которому он фанатически служит: дело в том, что Моцарт – именно своею гениальностью – только портит это искусство, мешает ему развиваться и идти дальше правильною, размеренною поступью прогресса».

Ну а дальше – рассуждения про яд («осьмнадцать лет ношу его с собою»), про «ослепление мысли злым чувством», про «извращения ума скверною страстью», про «геркулесовы столбы внутреннего душевного плутовства»…

Слепо следуя за пушкинским вымыслом, Д. Н. Овсянико-Куликовский пишет:

«Фанатизм Сальери принадлежит к одному из худших его видов, к профессиональному: человек порабощен не отвлеченной идеей, не идеалом, например, религиозным, моральным, политическим, а своей профессией, избранным занятием и мыслью о своих успехах на этом поприще».

А дальше – рассуждения про «психоз», про «болезненное самолюбие», про «злобное отношение к сотоварищам по профессии, а потом и вообще к людям»…

Впрочем, Д. Н. Овсянико-Куликовский иногда все же оговаривается и признает, что это все «изобразил» Пушкин, который дал читателям в лице Сальери «одну из смягченных и облагороженных форм профессионального фанатизма».

Литературовед пишет:

«Сальери не производит отталкивающего впечатления: он не жалок, не смешон, не противен; он скорее вызывает в нас чувство сострадания, смешанное с уважением; нельзя презирать его: он – мученик, он – несчастный человек, он – жертва своей горькой участи, и психология его зависти и история его преступления – настоящая и глубокая драма».

На наш взгляд, настоящая и глубокая драма тут заключается в другом – в том, что литературный вымысел Пушкина смешался с реальной действительностью и незаметно совершенно вытеснил ее.

Почему же так произошло?

Во-первых, потому что А. С. Пушкин – гений. Он «наше все», и его слова и поступки не принято подвергать сомнению. Так уж сложилось, что его произведение «Моцарт и Сальери» читали миллионы людей, и практически все они уверены, что так оно все и было на самом деле. Никто толком не слышал музыки Сальери, никто ничего не знает о Сальери-человеке, но всем очевидно, что это был тот самый нехороший человек, который из зависти отравил еще одно «наше все» – великого Моцарта.

У В. Г. Белинского читаем:

«Для выражения своей идеи Пушкин удачно выбрал эти два типа. Из Сальери, как мало известного лица, он мог сделать, что ему угодно; но в лице Моцарта он исторически удачно выбрал беспечного художника, «гуляку праздного».

Так вот в чем проблема!

Белинский тоже был не историком, а литературным критиком, но он почему-то уверен, что Сальери был «мало известным лицом», и из него Пушкин «мог сделать, что ему угодно».

Потрясающая логика!

Если человек тебе лично не известен, то с ним можно делать, что угодно!

Наверное, именно так рассуждал и А. С. Пушкин?

Попробуем во всем этом разобраться.

Детство и отрочество Сальери

Сведения о детских годах Антонио Сальери обрывочны и их источником является сам композитор, оставивший небольшие заметки придворному венскому библиотекарю и музыкальному историку Игнацу фон Мозелю^[1], который написал на этой основе его первую биографию. Именно на нее опирались потом практически все дальнейшие работы, посвященные Сальери. К сожалению, сами заметки композитора не сохранились, и факт их существования известен сегодня только по случайным цитированиям и субъективным (а как же без этого) обработкам фон Мозеля.

К не меньшему сожалению, сведения эти весьма обрывочны, а все иные источники информации о детских годах Сальери лишь в том или ином виде повторяют данные фон Мозеля, лишь иногда снабжая их малодостоверными комментариями и личными домыслами их авторов.

Совершенно точно известно, что Антонио Сальери родился 18 августа 1750 года. Во всяком случае, в большинстве источников^[2] указана именно эта дата.

Некоторые авторы утверждают, что Сальери родился на следующий день, то есть 19 августа, но это не его день рождения, а день, когда его крестили.

В статье «Семь смертных грехов Антонио Сальери» Арсений Волков пишет:

«Восемнадцатого августа 1750 года в Италии родились одновременно два персонажа: один из реальной истории музыки, а другой – из маленькой трагедии Александра Пушкина. По роковому стечению обстоятельств они до сих пор носят одно и то же имя: Антонио Сальери. Для читающей и не читающей публики эти два Сальери так и остаются своего рода «сиамскими близнецами», хотя один из них просто случайно присвоил себе имя другого и под ним самостоятельно разгуливает по галерее мифов, придуманных человечеством».

Не согласиться с подобным определением невозможно. Так вот: реальный Антонио Сальери, которого ни в коем случае не надо путать с персонажем, выдуманным А. С. Пушкиным, родился в многодетной семье состоятельного торговца в итальянском местечке Леньяго (Legnago).

Леньяго – это была территория Венеции, а Венеция в тот момент была Светлейшей Республикой, занимавшей северо-восточную часть нынешней Италии, а также часть побережья Адриатического моря, принадлежащую ныне Словении и Хорватии. Еще точнее, Леньяго – это маленький городок, который и сейчас можно найти примерно в сорока километрах к юго-востоку от Вероны, на берегу Адидже, в том месте, где реку пересекает дорога из Падуи в Мантую.

Род Сальери происходил от некоего Францискуса Сальера (Franciscus Salier). Во всяком случае, это первый человек с похожей фамилией, сведения о котором можно найти в архивном регистре Леньяго.

Отец Антонио, тоже Антонио Сальери (1702–1764), был женат два раза. В первый раз, в 21 год, он женился на Элизабетте Бонаноме (Elisabetta Bonanome), девушке из богатой леньягской семьи, которая была на 4 года младше его. От этого брака родилось пять детей, из которых до совершеннолетия дожила лишь дочь Массимилиана.

6 апреля 1740 года Элизабетта умерла, и ровно через сорок дней после этого Антонио Сальери женился второй раз – на этот раз на семнадцатилетней Анне-Марии Скакки (Anna-Maria Scacchi). Анна-Мария родилась в 1723 году, то есть разница в возрасте с мужем у нее составляла 20 с лишним лет.

От этого брака родилось девять детей, среди которых был и наш Антонио.

Его отец, бывший торговцем, в раннем возрасте поместил сына в коллеж, где в того заложили основы музыки, игры на скрипке и на клавесине.

Франсуа-Жозеф ФЕТИ, бельгийский музыковед

На самом деле, отец Антонио торговал колбасами и беконом, и это делает почти невероятным тот факт, что его ребенок все-таки стал великим музыкантом. Несмотря на то, что ни одна эпоха так не жила музыкой, как восемнадцатое столетие, в семье Сальери никто не имел не только талантов, но и вообще склонности к ней. Тем не менее, именно отец отправил своего сына Франческо в музыкальную школу, благо что недостатка в учителях, обучавших игре на скрипке, флейте или клавесине, не было. Что же касается Антонио-младшего, то тут произошло что-то совсем уж удивительное: то ли родители каким-то непонятным образом разглядели музыкальный талант ребенка, то ли он сам очень рано проявил способности и интерес к музыке, но, в любом случае, можно с уверенностью сказать, что маленький Антонио получил отличное музыкальное образование. И при этом первые свои уроки музыки он брал именно у родного брата Франческо, родившегося 27 мая 1741 года. А тот стал скрипачом, и игре на скрипке он учился не у кого-нибудь, а у самого Джузеппе Тартини (1692–1770) – знаменитого итальянского скрипача, выработавшего основные приемы ведения смычка, которые были признаны всеми современными ему скрипачами и вошедшие во всеобщее употребление. В 1728 году основал школу, из которой вышло много первоклассных скрипачей. Кроме того, он написал для своего инструмента множество концертов и сонат, в том числе известную «Дьявольскую сонату» (Sonate du diable), про которую он всем говорил, что услышал ее впервые во сне, в исполнении черта.

Но вернемся к маленькому Антонио. Ребенком он был здоровым и румяным, но при этом отличался необыкновенной кротостью, а посему ходил в любимцах всего дома. Его выразительное личико, порой задумчивое, но чаще жизнерадостно улыбающееся, не носило, однако, отпечатка никакой яркой особенности. Обычно о людях судят по глазам, но его темные глаза не давали предугадать в нем ни замечательного ума, ни пылкой души.

Эльза Даль Монего описывает юного Сальери так:

«Сальери был невелик ростом, ни толстый, ни тонкий, смуглый, с ярко-черными глазами и волосами. <…> Одевался он модно, но избегал излишеств, очень любил конфеты и варенье, но при этом не любил вино и пил только воду. У него была мания чистоты и порядка, и это может стать интересной темой для фрейдистских исследований. Он был щедр со всеми, очень религиозен и весел. Его хобби составляли литература и долгие прогулки в одиночестве, которые, возможно, помогли ему медитировать».

А вот его старший брат Франческо, как уже говорилось, оказался очень способным скрипачом. Ему часто приходилось играть на церковных торжествах в районе Леньяго. Антонио сопровождал его и, чем мог, помогал. Когда Антонио было десять лет, его брат уехал играть в соседнюю деревню и не взял его с собой. Но мальчику очень хотелось послушать замечательную музыку. А посему, не спросив разрешения у родителей, он самовольно отправился туда пешком. Естественно, родители были очень обеспокоены исчезновением сына, а когда он вернулся домой, отец пригрозил запереть его в комнате на неделю и посадить на хлеб и воду. Конечно, это была всего лишь угроза. Любящий отец никогда бы так не поступил. Но мальчик, очень любивший сладкое, воспринял все всерьез и стал, на всякий случай, готовить запас сахара у себя в комнате.

Похоже, Антонио, как и его старшему брату Франческо, приходилось довольно часто испытывать своего отца, разрывавшегося между необходимой строгостью воспитания и тщательно скрываемой всепрощающей любовью.

Вундеркиндом юный Антонио Сальери, скорее всего, не был, но имел красивый голос, отличный слух и незаурядные способности.

Научившись кое-чему у своего старшего брата, мальчик затем упражнялся в игре на клавесине под руководством соборного органиста Джузеппе Симони, который, в свою очередь, был учеником знаменитого падре Мартини^[3] из Болоньи.

Когда Антонио чуть подрос, он начал бунтовать против показной суровости отца и при этом достиг значительных успехов в области понимания музыки. А для этого, как утверждает его друг Игнац фон Мозель, он стал все чаще и чаще убегать в соседние города, чтобы слушать там музыку, и часто посещал мессы в находившемся поблизости монастыре. На неизбежные же, но не слишком суровые наказания он со временем вообще перестал обращать внимание.

Музыкальное обучение Антонио шло успешно. Занимался он усердно, строго следуя тогдашним строгим музыкальным правилам. Его трудолюбие и сосредоточенность (и это отмечали все) были просто изумительны.

Безоблачное детство Антонио Сальери, однако, было недолгим.

* * *

К несчастью, 23 февраля 1763 года у Антонио умерла любимая мать. Ей едва минуло 40. А вскоре, 27 ноября 1764 года, вслед за нею ушел в мир иной и отец, потерявший к тому времени все состояние в результате неудачных торговых махинаций. Ему было 62 года. Злополучные торговые операции совершенно разорили его, и он, как утверждает Франсуа-Жозеф Фети, «умер от огорчения».

Так четырнадцатилетний Антонио остался полным сиротой. После этого он некоторое время жил в соседней Падуе со своим старшим братом, а затем его приняла на воспитание семья друзей отца.

Это была семья Мочениго, одна из самых богатых и аристократических в Венеции. Ее глава, Джованни Мочениго, состоятельный меценат и любитель музыки, был хорошим знакомым отца Антонио, и он проявил интерес к юному Антонио и взял его к себе в Венецию. А там талантливый ребенок поселился в одном из дворцов клана Мочениго.

По всей видимости, именно Джованни Мочениго решил дать мальчику более серьезное музыкальное образование. Во всяком случае, в Венеции Антонио Сальери с 1765 года изучал basso continuo^[4] у композитора и второго органиста собора Святого Марка Джованни-Баттиста Пескетти^[5], а также обучался гармонии и основам пения у известного тенора Фердинандо Пачини.

* * *

Венеция, подобно Венере, возникшая из недр моря, в то время уже давно прекратила войны с турками и пребывала «в сладостном бездействии». Притаившись в глубине своих лагун, она не принимала больше участия в серьезных политических событиях, совершавшихся в Европе, заботясь исключительно о сохранении своего спокойствия и об ограждении себя от соприкосновения с новыми идеями, со всех сторон возникавшими на территории нынешней Италии.

Правил тогда в Венеции 118-й по счету дож Альвизе IV Мочениго, родственник Джованни Мочениго. Обессиленная роскошью и бездействием, Светлейшая Республика еще не была разбужена Великой французской революцией, но при этом ее руководство все более и более склонялось к нейтралитету. Точнее, одна партия выступала за союз с Австрией, а другая – за союз с Францией.

Приехав из маленького провинциального Леньяго, Антонио Сальери первое время был буквально ослеплен великолепным зрелищем, представившимся его глазам. Все то, что он до этого слышал об этом уникальном городе, не могло сравниться с увиденным. Пламенное и романическое воображение юноши даже в самых смелых грезах не создавало ничего, подобного настоящей площади Святого Марка, Дворцу Дожей и Большому Каналу, протекавшему через город, разделяя его на две неравные части, связанные красивейшим мостом Риальто. Сердце его наполнялось гордостью при взгляде на великолепные дворцы, в которых каждый камень свидетельствовал о славе народа, где все были дворянами, художниками или моряками. И Антонио гордился тем, что принадлежит к нации, игравшей столь беспримерную роль в истории всего мира, и в своем юношеском тщеславии он был счастлив тем, что оказался связан со старой аристократией, считавшей своим наследием славу и могущество Венеции.

Со времени своего приезда в «город тысячи каналов» Антонио ощущал в себе какую-то внутреннюю силу. Само собой разумеется, эти мечты пятнадцатилетнего юноши были пока так же неопределенны, как и цели, к которым он стремился. Он просто шел по пути, на который указывало ему воображение, и он был очарован мыслью, что принадлежит к небольшому числу избранных.

На занятиях с Джованни-Баттиста Пескетти и Фердинандо Пачини он трудился с терпением монаха и жаром новичка, который положил себе во что бы то ни стало приобрести место на этом пиру жизни. Врожденная способность позволяла быстро извлекать из преподававшегося ему самые драгоценные песчинки. Ну, а Джованни Мочениго, видевший все это, сильно привязался к своему воспитаннику и старался ни в чем ему не отказывать.

Дом Мочениго слыл одним из самых великолепных в Венеции. В нем собирались все, кто был в ней особенным по знатности, уму, обходительности или дарованиям. Ни один иностранец не посещал город, не попросив позволения представиться сеньору Джованни Мочениго, великому распорядителю и судье всего, что касалось музыки и прочих искусств. Кстати, все известные венецианские композиторы и виртуозы середины XVIII века собирались во дворце Мочениго, потому что были уверены, что найдут там наиотборнейшее общество.

Однако вторым отцом Антонио стал не блестящий сеньор Мочениго, а совсем другой человек. Этим человеком оказался приехавший в это время по театральным делам в Венецию видный венский композитор Флориан-Леопольд Гассман^[6].

Уроженец Чехии, Гассман занимал весьма заметную позицию в Вене. Он был придворным композитором балетной и камерной музыки, капельмейстером и, что особенно важно, членом небольшой группы музыкантов, с которой ежедневно музицировал Иосиф, старший сын Франца I и Марии-Терезии^[7].

Пораженный музыкальным даром (пением и игрой на фортепиано) Сальери, Гассман предложил мальчику переехать в Вену.