Читать книгу: «Клёкот из глубин», страница 3

3

Вечерние огни зажглись в таверне, где музыка лютней тихо лилась, а сладкоголосые барды пели о приветах. Бестолковая мелодия ненавязчиво просачивалась в уши патронов и с той же лёгкостью покидала головы, не успев запомниться.

На колонне напротив четырёхместного столика висел плакат с надписью: «Вы пришли без привета? Тогда что вы здесь делаете?»

Руби Роуз, прочитав это, усмехнулась:

– Я всех всегда приветствую. Не людей на улицах, разумеется, зрителей, когда начинаю выступление, – девушка сделала глоток своего пряного чая с ложечкой бренди.

– Это всё так неинтересно и заезжено, Златовласка, не удивляюсь, что ты не имеешь громкого успеха у публики, – флейтист Рэм явно испытывал её терпение.

– А ещё она благодарит всех в конце. Только вот за что? – присоединился Сэм, игрок на лютне.

– Наверное, за то, что никто не ушёл, а дослушал нас до конца. Если ты бренчишь на своей балалайке в шумной таверне, то тебя никто не воспринимает – ты фон. Сброд просто пьёт, а ты делаешь своё дело параллельно. Это всё только для того, чтобы никто не слышал, как падают на пол зубы, выбитые в драке, – барабанщик Тэм вступился за солистку.

– Да, благодарю, – Руби осушила чашку. – Но не публику, если кто-то так думает, то пускай, я не против. На самом деле, я благодарю богов за то, что мы снова можем выступать в славном месте и зарабатывать на хлеб и мёд, иметь ночлег. Жизнь на севере коротка. За каждый её момент стоит цепляться и ценить его. А что касается заезженности, то скажу так: если хотите увидеть что-то новенькое и нестандартное, то нам стоит отправиться в «Варежку». Там сегодня будет выступать Филип.

– Тот самый? Молчаливый?

– Да, парни. Знаменитый музыкант зачем-то прибыл в захолустный Гандвик.

Труппа Руби «Златовласки» Роуз под названием «Роза и три шипа» отдыхала в «Пшеничной таверне», выпивка и еда здесь были сносными, а конкуренты-барды в меру тихими. В шатре «Варвара и ведьмы», в котором Златовласка уже раздала свои приветы публике, ужинать Руби не решилась. Слишком грязно. А в «Варежке» задрали цены в честь приезда Филипа Молчаливого.

– Неужели его не пугают слухи, разлетевшиеся по округе? – Тэм барабанил пальцами по столу.

– Я думаю, что именно они и привлекли музыканта. Несколько лет назад он побывал в Кроссвинде, когда мистические события разворачивались на улицах увядающего торгового аванпоста. Наверняка он ищет вдохновения здесь, – сделал вывод Рэм.

– Может, и найдёт, – согласилась Руби.

Если Филипа интересовали сюжеты о безумцах, дорога в Гандвик и в самом деле представлялась проложенной специально для барда. Заезжие купцы покидали поселение, столь удобное для рыбаков, с испугом на лицах. «Роза и три шипа» нашли же здесь выгоду. Таверны наполнялись до отказу каждый вечер местными, мечтающими забыть заботы и отринуть мысли о злом роке.

Руби, прогуливаясь по берегу Чёрного озера, встречала уже сумасшедших пророков. Адда, обвиняемая ныне в убийстве собственного мужа, активно вела проповедь о водяном великане, что отправляет своих шлюх-дочерей на берег. По словам безумной женщины, со дна слышался его рык, песни русалок, металлический шёпот и клёкот невиданных тварей. Ни сама Руби, ни Рэм, Сэм или Тэм не ощущали ничего подобного.

«До каждого дойдёт очередь! Услышите своё имя замогильным голосом, отзовётесь и умрёте, а промолчите – лишитесь души, став пустым человеком», – вещала одна из старух, чей сын-рыбак утонул в горьких водах.

Кладези с преданиями и байками откапывались в глубинах подсознания перепуганных жителей Гандвика и могли стать основой для новых былин и сказов, леденящих кровь.

– Удачи Молчаливому в поиске наития, – Руби уверилась, что она ему тут может понадобиться. – А пока, я хочу послушать о его прошлых приключениях.

«Роза и три шипа» направились в «Варежку», плотно отужинав, и всё же сэкономить удалось не много.

– По пятнадцать медных монет с носа, – прохрипел вышибала на входе.

Не мало. Ужин в «Пшеничной таверне» обошёлся на всю компанию в половину этой суммы. Но, разумеется, услышать Филипа было дороже. Златовласая Руби раскошелилась.

«Варежка» переполнилась посетителями.

В лёгкой дымке накуренного благовониями зала Руби, Рэм, Сэм и Тэм сумели потеснить селян на длинной скамье, к тому моменту, как на невысокой сцене зазвучал первый аккорд.

Филип стоял к собравшимся спиной, ударил по струнам и томно промычал, мелодично и завораживающе, взял ещё аккорд, дважды притопнул и в пол-оборота взглянул прямо на Руби:

 
«Вы ждёте историю битвы?!
Сложите же руки в молитве!»
 

Рыжеволосый бард тряхнул кудрями, крутанулся на одной ноге, вновь взял гармоничный аккорд:

 
«Я спою о героях, что север спасли,
В той манере, что духи её донесли…»
 

Филип ритмично захлопал, создавая переход из своей прелюдии в певучую балладу:

 
«Как блестят под луной
Купола древних гор,
Так зовёт за собой
Окунуться в фольклор
Эта песня о тех,
Кто зажёг в нас костёр,
И увёл за мечтой
Каждый меч и топор.
 
 
Ивар Чистый Ручей удалой,
Размывающий скверну и грязь.
Ивар Чистый Ручей наш герой,
Он богами нам посланный князь.
Он тот сын, о котором мечтает отец
В каждом доме великой страны.
Он тот муж, тот храбрец, тот боец и мудрец,
В кого женщины все влюблены.
 
 
Даже тёмный клинок,
Испивающий души,
Подчинил ему рок,
За ненастьем идущий.
Не забыт тот боец,
Что бок о бок сражался,
Тот лихой удалец,
Что вне песен остался.
 
 
Волэн Звёздная Сталь – богатырь,
Эту землю от зла излечи!
Волэн Звёздная Сталь – ориентир,
Нам светящий в безлунной ночи.
Он тот брат, о котором мечтает любой,
Он надёжный и преданный друг.
Заслонит своих близких широкой спиной
И сразит богомерзких тварюг!»
♪ ♪
 

Руби Роуз приходилось слышать пересказы о подвигах и героях, воспетых Филипом Молчаливым. Ивар Хедлунд, получивший прозвище Чистый Ручей и ныне правил Скайсдором. А вот второй упомянутый – Волэн, хоть и стал живой легендой, но никто не знал, как сложилась его судьба после эпических событий четырёхлетней давности. Златовласка слышала, что фамилия Волэна – Надсон-Нарбут, а о прозвище Звёздная Сталь узнала только сейчас. Возможно, сам Филип его придумал, и случилась это позже событий песенного сборника «Молчаливый голос», продаваемого странствующим менестрелем после концертов.

С финальным аккордом Филип сорвал аплодисменты публики. А вот Рэм весьма громко хмыкнул:

– Эту мелодию я слышал не раз. Ну же, ребята, – флейтист посмотрел на коллег по труппе, – баллада об Альвейг Молнии Запада, даже слова некоторые сохранены!

– И что? Песня о её сыне и его боевом товарище. По мне, так эта отсылка вполне уместна, – Руби впечатлилась не столько лирикой и мотивом, сколько обаянием зеленоглазого менестреля, его голосом: заливистым, с налётом тайны, неумело прикрывающим безудержную страсть натуры.

– А сейчас, я хочу исполнить песню о крае, что подарил мне новые смыслы.

Пальцы Филипа ловко защипали струны, перебирая арпеджио в гармоничном миноре:

 
«Над простором, укрытом снегами,
Воссияет бесцветное солнце,
Над Зелёной рекою кругами
Стая птиц белокрылых завьётся.
На вершинах Морозных хребтов
Зазвенят ледяные сосульки,
Улыбнётся грядою зубов
Мидлкроуна божественный скульптор.
 
 
А я лютню возьму и перо,
Обмакнув в золотые чернила,
Опишу красоту и добро,
Что благая страна подарила.
 
 
В жилах кровь закипит у берсерка,
Когда он скакуна оседлает.
В лучах славы героя померкнет
Даже солнце, что ярко сияет.
 
 
А я лютню возьму и перо,
Не жалея заморских чернил,
Опишу героизм и тепло,
Коим север людей наделил».
♪ ♪
 

В этот раз хлопал и Рэм, а остальные радостно посвистывали:

– Всё верно!

Поднимали кружки с элем:

– За север! За Скайсдор!

– За Гандвик!

– Скёль!

Одобрительный шум, тосты и почести в адрес иноземного трубадура, возможно, могли длиться нескончаемо долго, если бы их не прервал резкий скрип. Входная дверь распахнулась, поток морозного воздуха разрушил атмосферу душевного вечера. Собравшиеся в «Варежке» селяне обернулись к выходу, где вместе с разозлённым вышибалой стояла посиневшая от холода девушка. Она судорожно дышала, и с паром из её рта вырывалось проклятие:

 
«На дне во тьме поёт он песню,
Imo in tenebris ipse cantat canticum,
 
 
Дрожит со страхом в резонанс,
Tremore, cum timor in resonare,
 
 
Как белокрылая воскреснет,
Cum whitefly resurget,
 
 
На жизнь он нам дарует шанс,
Ipse dat occasionem, ut vivere».
 

Проговорив каждое слово протяжным пророческим тоном на скайсдорском языке и древнем наречии первых королей зимы, девушка упала в обморок, вышибала едва успел подхватить её под руки.

Подавляющее большинство присутствующих застыли в остолбенении, но слышалось и робкое неразборчивое перешёптывание, и только Руби хватило смелости, чтобы подбежав к несчастной предвестнице, оказать ей помощь.

– Положи её на пол, – Златовласка Роуз говорила с вышибалой командно и уверенно. – Кто-нибудь, дайте кружку.

Руби подложила ёмкость под шею девушке, как валик, одновременно проверяя дыхание и язык: «Не запал, горло свободно, – приставленный к носу упавшей в обморок палец почувствовал лёгкое дуновение. – Дышит».

– Мне нужен крепкий алкоголь, всего немного.

Златовласка потёрла смоченными самогоном пальцами за ушами девушки, нанесла полосу алкоголя над губой. Бледная и холодная предвестница дурного очнулась с хриплым вздохом, закашляла. Её глаза растеряно забегали, она вновь пыталась что-то сказать, но сильно заикалась от шока:

– Там на… Килан… утоп…

– Успокойся, – Руби гладила девушку по холодному лбу.

– Нет. Килан, мой брат, он утонул, – прибежавшая в «Варежку» вестница заплакала, заголосила. Но её истерика не продлилась и минуты, хаотично размахивая руками и ногами, девушка вскочила на ноги. – Я покажу, пойдёмте за мной!

Руби хотела угомонить явно замёрзшую сестру Килана, но за спиной Роуз, над тихими недоумевающими переговорами, возвысился поставленный голос Филипа:

– Ты прервала моё душевное представление своим отнюдь недобрым стихотворением. Признаюсь, оно вполне годится в шокирующие пророческие откровения. Я заинтригован и напуган, так как сталкивался с древними проклятиями королей зимы. Веди нас!

Златовласка потерялась на мгновение: в ней боролись жалость и любопытство. А вот патроны «Варежки», даже Рэм, Сэм и Тэм с выпученными глазами незамедлительно двинулись за сестрой Килана, принявшей слова Филипа за безоговорочный побуждающий призыв.

Вместе с толпой Руби совсем скоро оказалась на берегу Чёрного озера. Молодая луна светила на удивление ярко, подсвечивая клубящийся туман своим серебром. Народ встал полукругом, в несколько рядов. Кто-то закусывал пальцы, кто-то платки, вновь роптали, шушукались, охали. Златовласка пробралась мимо своих музыкантов.

Мужчина, очевидно Килан, лежал на сухой траве, припорошенной снегом, запрокинув голову, с открытым ртом и глазами. Посмертная гримаса говорила об ужасе, испытанном в агонии. В том, что Килан мёртв сомнений не было: бледный, промокший, начавший покрываться изморозью. Его сестра присела на корточки рядом и еле слышно причитала. Из толпы вышел и Филип Молчаливый, он подошёл ближе всех к телу утопленника:

– Утонул, значит… Ты вытащила его на берег?

Сестра покойника кивнула.

– За что это нам?! – Руби услышала женский голос из толпы. – Почему боги позволяют злу разгуливать по улицам Гандвика, выныривая из глубин?

Этот выкрик показался Руби Роуз неуместным. Человек утонул. Неизвестно как это случилось, но зачем же сразу искать в этом дьявольские происки?

Предрассудки оказалось популярными, многие поддержали:

– Мы кличем на себя безумие, поддаваясь зовам и голосам.

– Я слышал шёпот прошлой ночью.

– Я что-то видела в окне под утро, что-то в тумане.

Филип осматривал собравшихся с неподдельным интересом, Руби следила за его прищуренным взглядом:

– Вы считаете, что в несчастии Килана виновны нечистые силы? – бард, будто, кость кинул. А собравшиеся с радостью подхватили.

– А Вы точно не знаете, господин певец, – пожилой мужчина в высоких рыбацких сапогах вышел вперёд. – Череда невзгод катится по нашим домам. Безумие, случаи утопления, убийства в помутнении, взять хоть Адду… У Бранки Урссон пропали трое детей, а до этого у Синфрейд близнецы не вернулись домой. А три утра назад Эрза Гафольд нашла своего младшего сына мёртвым. Его тело окоченело, сам малец поседел, а глаза его заволокло бельмами!

– Мой брат – рыбак, господин Молчаливый, – к рассказчику присоединилась пухлая девушка, весьма юная. – И он всегда любил удить на заре, но теперь боится. Говорит, что видел странную девушку на берегу, руки её покрывала чешуя, она пела и звала его в воду. Только молитва Вотану спасла от соблазна, и теперь он зарёкся от рыбалки в сумерках.

– А Фет Хилак? – присоединился парень с длинными распущенными волосами. – Его посадили под замок по обвинению жены его друга Люция, якобы Фет сбросил напарника в ледяную воду, после того, как придушил. Только сам Фет клянётся, что видел драугров, прежде чем выросшая на глазах мглистая завеса поглотила Люция.

Селяне жаловались, собирали в кучу все сплетни, страшилки и домыслы. Руби наблюдала, как Филип довольно кивает, запоминает.

«Фольклорист йотунхеймский», – Златовласка посмотрела на своих музыкантов. Даже они увлеклись россказнями.

– Что здесь за собрание?!

В командном голосе старосты, как и прежде, Руби слышала интонацию умиротворения и рассудительности. Фроуд Горьководный заставил народ расступиться, вышел к Килану, его сестре, Руби и Филипу, потеснив говорящую до этого троицу. Староста Гандвика, седой, худощавый и морщинистый, одетый в серую шерстяную рясу, с длинным посохом, походил на священнослужителя или даже волшебника из старушечьих сказок.

– Что с ним?

– Утоп, – ответил Филип. – А сестра его выдала прелюбопытнейшее проклятие. Как же там…

– Хватит с нас проклятий, – староста Фроуд не дал трубадуру вспомнить стихи, с которыми сестра Килана ворвалась в «Варежку». Горьководный присел рядом с покойником и его сестрой, всё ещё тихо плачущей и держащей брата за руку. – Ты совсем замёрзла, дитя. Тебе следует согреться, мы позаботимся о несчастном.

– Артист говорит правду, – дрожащими губами сестра Килана шептала, но в тишине успокоившихся селян, слова слышались отчётливо. – «На дне во тьме поёт он песню, imo in tenebris ipse cantat canticum, дрожит со страхом в резонанс, tremore, cum timor in resonare, как белокрылая воскреснет, cum whitefly resurget, на жизнь он нам дарует шанс, ipse dat occasionem, ut vivere», – так сказал Килан, когда вылез из воды.

– Подожди-ка, дорогуша, – Филип возмутился. – Он же утонул, а ты вытаскивала его из озера!

Староста Фроуд наклонился над покойником, внимательно его рассматривая:

– Его ударили по голове…

– Я должна была! – сестра Килана задрожала сильнее. – Не брат мой вещал жужжащим голосом, не его душой горели глаза, наполненные красным светом. Нечто ужасающее тянулось ко мне его ледяными руками, – девушка коснулась своей шеи. – Оно хотело задушить меня.

Староста лишь смиренно выдохнул. Руби даже показалось, что Горьководный настолько устал, что некое равнодушие начало брать над ним верх:

– Мы разберёмся в этом. Как и во всём остальном, – Фроуд встал.

– Слишком много всего накопилось! – выкрикнул мужик в рыбацких высоких сапогах.

– Не только для тингов! – подхватила пухлая девушка. – Сколько ещё горя мы испытаем, прежде чем кто-то успокоит зло, проснувшееся в Чёрном озере?

– И на острове с башней! – длинноволосый парень показал в мглистую тьму. Башня, о которой он говорил, как и сам остров, посреди Чёрного озера находилась сейчас вне взора, как и большую часть времени.

– Мы разберёмся, – повторил староста Фроуд. – Перед ужином сегодня к нам прибыл из Бэрбелла сам лагман Готтфрид Бек – брат ярла Нормуда Чёрно-белой Горы, наимудрейший и образованнейший человек во всём фольке!

Жители Гандвика притихли, весть, очевидно, показалась им благой. А вот Филип… Руби заметила некое ехидство в еле сдерживаемой улыбке трубадура:

– И где же до сих пор прохлаждается столь крутой дяденька? – Златовласка отчётливо слышала налёт иноземной издёвки в вопросе барда. – Зовите вашего лагмана. Пора ему поработать и со всеми поздороваться.

Руби вспомнила плакат из «Пшеничной таверны» с надписью: «Вы пришли без привета? Тогда что вы здесь делаете?»

Глаза Филипа сверкали, отражая факелы и лунный свет. Очевидно, его представление в Гандвике только началось.

4

– Да, господин! Да! – куртизанка наиграно стонала, сбивая Готтфрида с ритма.

– Заткнись, – лагман закрыл ей рот рукой.

Проститутка стояла раком на серых простынях, её маленькие сисечки дёргались в такт жёстких фрикций Готтфрида Бека, имевшего её по-собачьи.

В этом акте близости лагман искал облегчения. Наконец кончил после долгих рывков, упал на спину рядом с девкой, зажмурив глаза и переводя сбившееся дыхание.

«Только молчи, молю богов!» – Готтфрид и в самом деле испытал больше облегчение, чем удовольствие. Спустил своё напряжение, чтобы подготовить ум к холодной работе. Её в Гандвике предстояло немало. Но сейчас, лагману по вкусу больше пришлось бы разбирательство на тинге, чем нежности деревенской шлюхи:

– Если ты уйдёшь до того, как я открою глаза, заслужишь денежное поощрение.

Она покинула его бесшумно. Умница. Готтфрид убедился в том, что остался один, прежде чем налил себе эля из кувшина на прикроватной тумбочке и закурил трубку. Горький дым, горькая вода – Горьководный Фроуд вставал следом в этот ассоциативный ряд. Лагман Бек вынужденно общался со старостой Гандвика не первый год, но если его обращения за советом когда-то были редкостью, то за последние месяцы переросли в навязчивую закономерность.

Уверенный в своей долгожданности Готтфрид прибыл в рыбацкий посёлок ещё до ужина. Староста покорно изобразил неторопливость, без всякого форсирования событий расположив лагмана в пустующем особняке Фета Хилака – разбогатевшего рыбака. Своё состояние упомянутый удильщик, ныне обвиняемый женой его компаньона Люция, сколотил не на рыбном промысле. Хотя, счастливчик и остался у дел, в работе он давно не нуждался. О том, как несколько вёсен назад Фет Хилак выловил из Чёрного озера корону, самоцветы и золото, слухи давно разошлись по фольку.

В особняке обвиняемого, просторном и укомплектованном тремя слугами, Готтфрид расположился со всей полагающейся лагману в командировке дружиной. Кроме клерка-помощника Арчи, личного ассистента Бизга – попросту слуги, с Беком в Бэрбелл прибыла его домашняя стража в количестве четырёх человек.

Хотя староста Фроуд и постарался уважить Готтфрида, особо это отношения лагмана к нему не изменило. Горьководный настойчиво просил о визите, но по прибытии Бека растерялся. После не самого плодотворного, но главное что короткого, разговора, староста пришёл в себя и распорядился об ужине и размещении для бэрбеллских гостей.

К делам судебным Готтфрид подумал приступить завтра, а вечером заглянуть на огонёк в «Варежку», где обещано выступать должен был Филип Молчаливый. И, несмотря на все договорённости о необходимости лагмана отдохнуть с дороги, староста Гандвика явился на порог особняка. Самолично.

Арчи известил о его приходе, ровно тогда, когда Готтфрид отдал распоряжении о «премии» для послушной куртизанки, готовый отправиться в «Варежку».

Фроуд сообщил о новом несчастном случае, с подозрением на братоубийство:

– Какой ужас.

– Скорбная весть, вновь взволновавшая жителей.

Показалось, что Горьководный принял слова Бека за некий сочувственный жест. На самом же деле, лагман ужаснулся тому бардаку, который развёл староста. Готтфрид ещё раз взглянул на местного управленца. Тот в своём шерстяном балахоне с дурацким посохом больше напоминал бродягу, пришедшего в селение за милостью кметов. На его лице было написано: «могу лишь просить, я ничтожен, за что не возьмусь, никогда ничего доброго не получится».

– Сестру этого Килана под замок, поутру допросим.

– Уже сделано.

– Ведите к убитому, по свежему следу проще разобраться с причиной смерти. Разогнали народ?

Отрицательный ответ о том, что Фроуд оставил всех на берегу озера, разозлил Готтфрида. Только слова о менестреле Филипе внесли небольшое успокоение.

Лагман Бек шёл впереди, клерк Арчи не отставал с заготовленным листком бумаги и чернилами. Ассистент и один из стражей остались в доме, троих Готтфрид взял с собой. Фроуд плёлся позади. Не было в этом старике острой необходимости прямо сейчас. Дорогу среди улиц, не превосходящих количество пальцев, лагман способен найти.

В горстке оставшихся на морозе селян с парой зажжённых факелов и шайке разодетых менестрелей Бек сразу разглядел свидетелей тут же явившихся на место происшествия. Распознал он и Филипа. Несомненно, странствующий бард выделялся шелками, ухоженной шевелюрой и хорошей лютней среди деревенских скальдов. Квартет из трёх ни рыба ни мясо мужичков и светловолосой девчонки, хоть и был одет лучше местных рыбаков, но качество их камзолов оставляло желать лучшего.

В общении с людьми лагман не собирался выделять кого-то, но и забывать о ценности Филипа как информатора не намеревался.

– Мне сообщили о преступлении, совершённом здесь, – Бек обвёл взглядом всех присутствующих, посмотрел на тело Килана, на иноземного барда. – Я лагман Готтфрид из Бэрбелла и приступаю к следствию по накопившимся спорным делам, в том числе и по этому. Посторонним здесь не место.

– Свидетелям, не посторонним, – странствующий менестрель сделал шаг вперёд, положив руку на плечо белокурой девицы. – Филип Молчаливый, музыкант, поэт, друг конунга Ивара Хедлунда и почётный гость его оплота, мои коллеги.

– Руби Роуз, – представилась певица. – Это Рэм, Сэм и Тэм. Мы «Роза и три шипа».

– Остальным и в самом деле можно расходиться, – Филип небрежно махнул рукой селянам.

Бард продемонстрировал разговорчивость, представившись, это лагману Беку пришлось по вкусу в противовес любопытству и наглости.

– Можете остаться, друг конунга. Одного свидетеля будет вполне достаточно, – на выдохе процедил Готтфрид.

– Это понизит объективность, наверняка понизит. Уважаемый лагман Готтфрид, пусть хоть красавица Руби останется.

Бек терпеть не мог наглости, как и ситуаций, когда всё идёт не по плану. Но Филип ещё мог пригодиться. Маленький уступок не умалил бы авторитета, так что Готтфрид уговорил самого себя на него пойти. Он кивнул барду. Староста Фроуд подошёл к группе селян, пробасив: «Чего ждёте, сказано же, разойтись!» Арчи держался как можно ближе, пока лагман Бек приступил к осмотру тела Килана:

– Утонул пару часов назад, – Готтфрид повернул голову мертвеца в одну сторону, в другую, приподнял, рассматривая затылок. – Странно, но кажется, что по голове его ударили уже после смерти. Кровоподтёк слишком слабый, точно сердце уже не билось…

– Его сестра сказала, что сделала это после смерти брата, – подтвердила Руби.

Лагман не отвлекаясь от осмотра глаз, рта и шеи, где не обнаружил ничего необычного, спросил у певицы:

– Зачем?

– Сочтёте это бредом, – опередил Руби в ответе Фроуд Горьководный.

– Не стесняйся правды, уважаемый староста, – подхватил Филип. – «Не брат мой вещал жужжащим голосом, не его душой горели глаза, наполненные красным светом. Нечто ужасающее тянулось ко мне его ледяными руками. Оно хотело задушить меня», – так нам сказала бедняжка. Похоже, она в это верит.

Взбалмошных выводов и глупостей, основанных на сказаниях, Готтфрид ожидал в Гандвике, но ему не хотелось, чтобы кто-то, вроде Филипа, раздувал этот костёр невежества:

– Со всем уважением к конунгу Ивару Хедлунду и его друзьям, хочу предостеречь: фальсификация показаний, наведение смуты и угроза порядку – это то, что я приехал искоренить. Лучше постесняйтесь, ведь правда здесь только в том, что ополоумевшая братоубийца произнесла вслух бред, – Готтфрид увидел даже в свете факелов, что глаза Филипа сменили блеск уверенности на тихую осторожность. – Не робейте. Информация оказалась полезной, у меня появляются первые наброски мотива.

Лагман Бек потратил ещё некоторое время на осмотр тела Килана, пока выслушивал от Филипа и Руби малополезный рассказ о том, как сестра убитого ворвалась в «Варежку», и все последовали за ней на берег. Троица из труппы девушки только поддакивала. Кроме своих дурацких имён, точно подобранных мамашей со скудной фантазией, Рэм, Сэм и Тэм в этот вечер Готтфриду ничем не запомнились.

Арчи дал знак лагману, что успел законспектировать все показания менестрелей и старосты, Бек, прищурив один глаз, отмахнулся. Ничего важного они не поведали.

– Вот и всё, – Готтфрид обратился к своим никчёмным свидетелям. – Килана можно хоронить. Завтра я допрошу его сестру и рассмотрю другие дела.

– Было бы честью присутствовать при работе такого именитого лагмана. Я мог бы написать о Вас балладу, а может, и целую оду. Только представьте, как вдохновился бы народ Скайсдора, зная, какие люди служат ярлам в вопросах правосудия.

Конечно же, Готтфрида не интересовала слава, а навязчивость и позёрство раздражали. Отчасти лагман даже насторожился: «Он не простой человек. Его дурацкий иноземный юмор, показушное ребячество и кажущаяся слабость не должны смутить тебя», – вспомнились слова брата – ярла Нормуда Чёрно-белой Горы. Но за услугу можно просить другую, поэтому Бек одобрительно кивнул:

– Если музыканту и поэту придётся по вкусу и в удовольствие, то я не против баллады. Я разрешу Вам быть свидетелем работы следствия, но взамен попрошу не о восхвалении.

– Чего же Вы хотите?

– Мелочи. Просто задам несколько вопросов о творчестве.

Филип смутился, но заглотил наживку:

– Без проблем.

И Готтфрид решил, что и у него проблем здесь не возникнет, а значит, скоро он вернётся в Бэрбелл. Даже влезшая со своей глупой просьбой Руби Роуз не вызвала раздражения, спросив:

– Могу ли и я присутствовать завтра?

Филип улыбнулся, будто уговаривая. Гадёныш. В минутном порыве щедрости Готтфрид кивнул, позволив и певице явиться на завтрашний допрос подозреваемой, но успел предупредить, чтобы своих охламонов Руби с собой не брала.

Перед сном лагман задал себе вопрос: не слишком ли он был любезен? И быстро ответил: плевать, главное, чтобы Зиу и дальше сопутствовал ему в Гандвике.

Новое утро выдалось туманным. Погода лишь подбодрила самоуверенного Бека. Пройдя со своим клерком и стражем через мглу улиц от особняка Фета Хилака до площади, где под тинговым постаментом в клетках томились узники, он ощутил, что поднимающийся ветер разгоняет завесу водного конденсата.

Сооружение высотой и до двух метров недотягивало, но занимаемой площадью выдавалось. Готтфрид окинул взглядом дощатую площадку с лестницами, виселицами и подставками под факелы, поняв: «сотка, не меньше».

Менестрели Филип Молчаливый и Руби Роуз пришли спозаранку, и староста Фроуд не заставил себя ждать. Горьководный сразу сообщил, что помимо сестры Килана, которую, как оказалось, звали Эидис, следствия лагмана ожидали ещё трое. Среди них был и сам Фет Хилак, в особняке которого расположился Готтфрид со своими людьми.

Пять из девяти клеток пустовали, между остальными прохаживались два охранника, увидев старосту, они перестали награждать своим вниманием группу лагмана и менестрелей.

Эидис выглядела совсем плохо. Со слов Фроуда, ей дали сухую одежду вчера, но девушка так и не отошла от ужасного морозного побледнения.

«Не спала, и полна нескрываемого страха, – Готтфрид вглядывался в глаза обвиняемой, дрожащие блёклыми льдинками над тёмными кругами. – Только вот страх чего это, суда или недалёкого прошлого?»

– Ты ударила брата по голове, это так? – лагман Бек говорил беспристрастно, как и всегда. Он заметил краем глаза, как староста Фроуд помотал головой, как Филип и Роуз склонили головы на бок.

«Что это ещё за поведение?» – только люди Готтфрида вели себя сдержано да охранники, которые олицетворяли эталон беспристрастности. Лагман Бек обернулся к своим напросившимся понятым:

– Не заставляйте меня забирать свои слова назад и просить вас всех уйти.

У каждого из троицы была своя реакция на слова лагмана, но ему было плевать. Он не собирался разбираться в эмоциях непричастных к делу.

Эидис долго молчала, дав время своему судье и его понятым для случившейся бессмысленной переглядки. Если бы не опыт, Готтфрид подумал бы, что молчание её нарочно. Голос Эидис прозвучал спокойно, с долей смирения:

– Верно.

– Тебе есть, что сказать в своё оправдание?

– Нет, – после такого ответа менестрели не сдержали слово и разразились междометиями, Готтфрид жестом успокоил музыкантов, но тогда вступил Фроуд:

– Эидис, тебя повесят или изгонят за убийство брата, и я не знаю, что будет худшим исходом. Ты молчишь о том, что рассказывала вчера на берегу, потому что солгала тогда или давеча разуверилась?

– Я знаю, что Адду считают сумасшедшей, и Бранку Урссон поджидает дикое безумие, – Эидис помедлила. – И всех вас. Лучше я умру, последовав за Киланом. Вотан и Зиу знают, что я не виновна, а значит, встречусь с братом, как и заслуживаю.

– Зиу ведёт меня! – Готтфрид повысил голос. – Он направит мой глас согласно тому, как думает о тебе. И полагаю, он не будет милосерден.

– Как не будут милосердны остальные боги к Вам.

Готтфрид усмехнулся:

– Всё ясно. Кто следующий, староста?

Фроуд не успел ответить, как свой неудержимый язычок пустил в пляс Филип:

– Что с ней будет? Мне, например, ничего непонятно! Были страсти-мордасти, нет? Не нужно спросить, когда и как она брата по башке ударила?

Готтфрид с большим трудом сдержался, чтобы своим ёмким ответом не заткнуть выскочку, увидел, как клерк Арчи и даже страж посмотрели на него, но вслух произнёс деликатное:

– Будет тинг, господин певец. Как и должно в таких случаях.

Староста проводил к следующей клетке, в которой свернулась калачиком на низком лежаке под шкурами старушка:

– Брундге. Она обвиняется Бранкой Урссон в ведовстве и убийстве детей.

Готтфрид вспомнил письмо Фроуда Горьководного, прочитанное в Бэрбелле, в светлой канцелярии… «Чушь!»

Лагман Бек со всей силы ударил по решётке, старушка очнулась и скатилась на землю. Карга закряхтела, еле встала, подобрала шкуру и начала кутаться, одновременно всматриваясь: кто же пред ней.

– Староста Фроуд, – Готтфрид хотел верить, что вложил в свой взгляд на Горьководного всё своё презрение. «К чёрту снисхождение!» – У Бранки есть муж?

– Помер.

– Живые дети остались?

– Все, что были, сгинули.

– Прекрасно, – лагман неприкрыто улыбнулся, наслаждаясь обалдевшими взглядами менестрелей. Его люди не реагировали, они знали, что Бек – не идиот. – Бранку Урссон поместить в эту самую клетку, до тинга над ней. Брундге освободить. Эта карга слепа и немощна, не бредьте ведовством.

Староста пристыжено согласился. По крайней мере, был вынужден это сделать. Филип и Руби оценивающе одобрили. Этот манипулятивный акт подхалимства Готтфрид пропустил мимо. Лагман обратил внимание на женщину в соседней клетке.