В Даболим мы приземлились в сумерках. Народу в зале прилета скопилась тьма тьмущая, и когда вместе с другими прибывшими я наконец вывалился из аэропорта с багажом в обеих руках, на улице уже стояла непроглядная ночь. В высоком небе переливались звезды, а под ногами шныряли портеры и так и норовили утащить твой чемодан, якобы помочь с такси, а на деле выудить доллар-другой у еще не успевшего сориентироваться туриста. Путь мне предстоял неблизкий, и я заранее решил, что останусь на ночлег где-нибудь в окрестностях, а в Канакону отправлюсь на следующее утро – отдохну от долгого перелета, да и ехать буду при свете дня. Мой выбор пал на Васко да Гама, культурный портовый городок с парочкой приличных отелей на главной улице; четверть часа на такси, и я уже заселялся в номер одного из них, мысленно хваля себя за это решение. Ехать в черной ночи никуда не хотелось, да и отель на первый взгляд оказался лучше, чем я ожидал. Персонал вышколен, горячей воды в кране сколько душе угодно, ужин накрыт в ресторане на верхнем этаже – чего еще желать с дороги.
Утром я не спешил. В Канаконе меня едва ли ждут раньше обеда, так что, отзавтракав в полном одиночестве в чинной столовой, со всех концов обдуваемой кондиционерами, я с наслаждением вышел на солнце и пустился осматривать город. Улица, вчера вечером ярко освещенная фонарями, сейчас выглядела пыльной и невзрачной. На дороге, по гоанским меркам просто великолепной – с высоким бордюрным камнем, разделяющим две полосы, с островками земли вроде клумб, только без цветов, с пешеходными переходами, – несмотря на раннее утро, вовсю толпился транспорт местного розлива: автомобили времен моего детства, мопеды и дряхлые, накрененные на бок автобусы, каких даже я не видывал. Хороших машин здесь не встречалось, я заметил это еще вчера, когда ехал из аэропорта в узеньком, громыхающем всеми внутренностями такси. Несколько трехзвездочных отелей и уже открывшиеся закусочные немного разбавляли общую унылость. Туристов не было. Совсем близко стояла железнодорожная станция, с окраины улицы мне виден был перрон и стоящий на нем состав, да и ночью, я вспомнил, слышались гудки поездов; может быть, путешествующие пересаживались на станции и ехали дальше, не заглядывая в город, во всяком случае, я оказался единственным приезжим и сразу привлек к себе внимание – на меня налетела босоногая детвора, без зазрения совести выпрашивая деньги, ручку, леденцы или, на худой конец, карту Васко да Гама, взятую мной в отеле. Неподалеку мне встретился маленький скверик. По его периметру вышагивали трое: индийцы, выходя на утреннюю пробежку, никогда не бегают, а только ходят; я успел позабыть об этой странной особенности и теперь заново ей удивился. От обычной прогулки эта ходьба отличается чуть более стремительным шагом, и только. Ходят они размашисто, небрежно, далеко раскидывая руки и выпятив вперед толстые животы, – со стороны кажется, что человек просто прибавил шагу, опаздывая на поезд. Сквер был аккуратный и по-своему ухоженный, садовник поливал траву из новенького шланга, единственная здесь женщина мела тропинки, но когда только прилетаешь из Москвы, невольно обращаешь внимание на то, что деревья тут кривые и потрепанные, фонтан давно усох, кругом мусор, в воздухе пахнет дизелем, а к скамейкам не подойти из-за сидящих на ветках ворон, с громкими карканьями обстреливающих пространство под собой. Я вернулся на главную улицу. В глубину переулков и соваться нечего – даже отсюда мне видны были стоящие вкривь и вкось полуразвалившиеся дома и запущенные пустыри. На мгновенье я растерялся. У меня была пара часов свободного времени, и я хотел увидеть что-то в этом городе – когда еще окажешься в таком далеке, но что смотреть, куда податься, я не представлял и вернулся в отель. Расторопный портье, к которому я обратился, быстро все разъяснил: здесь есть музей военно-морской авиации (но сейчас туда не поедешь, он открывается позднее), есть порт и рыбный рынок (тут он поморщился, и я словно бы ощутил ударную волну запахов, ожидающих меня там) и пляж Богмало, настоящая жемчужина этих мест. На том и порешили. Он вызвал мне такси, выйдя из отеля и махнув кому-то на улице, и велел везти меня на пляж.
Богмало оказался типичной индийской деревушкой на берегу океана. Вдоль сухой песчаной дороги тянулись низенькие домишки, на обочине среди всякого хлама сидели на земле и смотрели на все безразличными глазами полуодетые мужчины с темной как смоль кожей и женщины в сари, с детьми на руках; все они, по всей вероятности, тут же, на улице, и жили. Такси высадило меня у входа на пляж. Дальше пришлось пробираться сквозь ряды торговых лавочек, увешанных всякой утварью, под нос мне совали штаны, крема, пакетики со специями, поющие чаши, барабаны, да все подряд – завидев свежее лицо, торговцы наперебой бросались предлагать свой товар. Как видно, набитые до отказа автобусы подъезжали сюда с самого утра, выгружая толпы индийцев, в основном мужчин, решивших провести субботний день на пляже. Вот и сейчас в одно время со мной у входа с грохотом затормозил очередной без окон, без дверей автобус, из него высыпали похожие друг на друга лица, галдящие и чем-то словно недовольные, кучной толпой они встали на месте и принялись перекрикиваться, шуметь, как будто даже ругаться; я с трудом протиснулся между ними. Впереди лежал океан, и он дышал простором.
Пляж здесь такой же точно, что я встречал повсюду в северном ГОА. Гладкая песчаная полоса, по которой так приятно идти, окуная ноги в шелковистое мелководье, позади ресторанчики, их называют тут шарками, и лежаки в аренду; один-единственный отель, помпезный и наверняка непомерно дорогой, стоит на берегу чуть левее, в окружении пышных кокосовых пальм; встречающиеся на пляже европейцы, несомненно, его постояльцы. В отдалении, там, где заканчивался пляж, тянулась канава со сточными водами, за ней возвышались груды мусора, и ветер нет-нет да приносил оттуда запах нечистот, но это не слишком портило впечатления – на самом пляже было относительно чисто и, как ни странно, тихо. Народу в этот час собралось уже немало, но, разойдясь кто куда по широкой песчаной полосе, друг другу не мешали. Индийцы, как водится, сбивались в кучки. Молодые парни компаниями по пять-шесть человек слонялись взад-вперед, щелкая семечками и глазея на туристов, семейства из нескольких поколений, с детьми и престарелыми родственниками, держались сами по себе; как правило, они не заходили в кафе и не покупали ничего из еды, не купались и не загорали, а садились на песок, не снимая одежд, и сидели так, и стар и млад, молчаливо взирая друг на друга; вокруг них бегали дети. Только что сошла с автобуса стайка студентов в одинаковых хлопковых рубашках с коротким рукавом, они гурьбой понеслись по взморью, брызгаясь и хохоча с беззаботностью, какая бывает только в их годы, и среди них попадались нежные девчачьи лица с волосами как вороново крыло.
Мало кто купался, хотя вода была чудо как хороша, и заход на глубину, по всему видно, плавный, ровный. Индийцы, я заметил, совсем не любят воду. Я в жизни не видел индийца, рассекающего морскую гладь уверенным взмахом рук, может быть, мне просто не встречались такие. Когда индиец подходит к воде, вид у него такой, будто он впервые увидел океан и не знает, что с ним делать. Маловероятно, что индиец, придя на пляж, скинет с себя одежду и с наслаждением бросится в волны; на пляже у него полно других занятий, и чаще всего до купания дело не дойдет. Если же он решит таки искупаться, то будет барахтаться по колено в воде, кое-как двигаясь по дну вдоль берега, но никогда вглубь. Излюбленное развлечение индийцев – всей компанией порезвиться у воды, погонять мяч, задевая прохожих, побросать тарелочку, устроить партию в крикет, используя вместо биты какую-нибудь деревяшку. Как-то пару лет назад на моих глазах двое индийцев решили оседлать каяк. В отеле, где я тогда жил, были популярны прогулки на каяках: течение в той части бухточки было несильное, разве что к вечеру иногда поднимались волны, от берега несло на хорошей скорости почти безо всяких усилий, на обратном пути приходилось чуть навалиться на весла, но тоже не чересчур. За неимением других развлечений мы по нескольку раз на дню выходили в море, кавалеры катали своих дам, мужички соревновались друг с другом. И вот мы увидели, что впервые за все время к нам решили присоединиться индийцы. Оба были не первой молодости, наверняка отцы семейств, оба неповоротливые, с животиками. Чем они сходу нас поразили, так это тем, что с помощью бич-боя натянули на себя спасательные жилеты; обычно их надевали только на детей. Довольно долго они не могли усесться в лодку. Пытались по очереди, потом вдвоем синхронно, но каждый раз кренились на борт и оказывались в воде. У самого берега разбивались волны, и лучше было бы скорее направить лодку вглубь, но им это никак не удавалось. Бич-бой изо всех сил старался вытолкнуть их вперед, но только весь взмок и забрызгал свою новенькую сине-белую форму. После десятка неудачных попыток, им наконец удалось сдвинуться с места, но тут стало ясно, что оба ни разу не держали в руках весел. Лупили по воде кто во что горазд и быстро теряли равновесие, вставали поперек волны и, не удержавшись, опрокидывались в море. Из воды выбирались с трудом: выпирающие на животах жилеты цеплялись друг за друга застежками, и оба прилично надавали друг другу веслами по голове, пока тащили к берегу лодку. Все начиналось сначала. Удивительно было то, с какой серьезностью они снова и снова брались за дело. Незадолго до этого бич-бой усаживал на каяк двух подружек, которые тоже никак не могли отплыть, – они хохотали на весь пляж, и невозможно было не хохотать вместе с ними; так они и не поплыли, сфотографировались с красавцем бич-боем, бросили каяк да побежали скакать на волнах. Эти же двое упорно начинали все заново, и весь пляж посмеивался, глядя на них.
Сегодня я бы с радостью окунулся. Если б только не опасался оставлять на берегу свои вещи – как бы ни понравился мне пляж и каким бы спокойным он ни казался в сравнении с другими, я отлично знал, что в таких местах нельзя терять бдительность. Удовлетворившись тем, что намочил ноги и подышал океаном, я направился в сторону ресторанчиков и сел в одном из них. Мне повезло, место оказалось на редкость удачным. Чистенькие бело-голубые скатерти, на стенах картинки в тон, бойкие официанты, привыкшие ко вкусам туристов. Цены, как и можно было ожидать, намного выше, чем в городе. Я заказал рыбу в тандуре, жареный рис с яйцом и местную лепешку наам, потом, разгорячившись от еды и от все усиливающегося солнца, послушался официанта и взял мороженое с манговым пюре. Уже чувствовалась наступающая жара. Веранда, на которой я сидел, стояла на высоких деревянных сваях, время от времени ее обдувал слабый и оттого ощущаемый особенно остро ветерок; почувствовав его дуновение, невольно замираешь на месте, чтобы успеть поймать его короткую прохладу. Перед глазами до куда хватало взгляда простирался океан. Это была не лазурная синева морских берегов, а желтовато-мучнистая гладь с низкими, долгими, идущими наискосок волнами; небо казалось белым, почти бесцветным и слепило так, что с непривычки резало глаза; у самой кромки воды над песком вздымались вверх клубы пара, воздух вокруг наливался влажным прилипчивым зноем, пахнущим сразу всем, и рыбой, и канализацией, и жареными в масле бананами, и едкими благовониями, что жгли повсюду. Я узнавал запах Индии. Ледяные московские вьюги и остекленевшие в февральской мерзлоте деревья окончательно испарились из моей головы. Сквозь обступавшие со всех сторон запахи, сквозь густой запотевший воздух и вязкую жару я различал дыхание лета и ветер другой земли; я испытывал восторг путешественника, очутившегося в новом краю.
Толпы пляжников остались внизу. Около меня садились только туристы, местные сюда даже не заглядывали. Были и две русские девушки, судя по всему, чем-то сильно раздосадованные. Я их понимал: не хотел бы я оказаться здесь с семьей. Индия чудесная страна, своеобразная и полная сюрпризов; не знаю никого, кто, побывав на этой земле, остался бы к ней равнодушен, поездки сюда редко идут по установленному плану, зато не бывают скучны, лично я, хоть никогда и не был завсегдатаем гоанских пляжей, приезжал в эту страну не раз, и впечатления о ней храню самые теплые. К счастью, неудобства, возникающие на протяжении всего пути, быстро забываются, а пережитые впечатления так поразительны и глубоки, что запоминаются надолго, и кажется, нигде на целом свете ты не испытал бы такого. Единственное, для чего, на мой взгляд, непригодна Индия, так это для путешествия с женщиной. Нашу первую совместную поездку сюда мы совершили, как это обычно и бывает, по настоянию жены. Ездить в Индию стало модно, тут и там судачили об очередных чьих-то приключениях, откровениях, просветлениях и изменениях судьбы, и вот, набравшись духу и заверив меня, что она изучила все возможные трудности такой поездки и вполне подготовила себя к ним, жена уговорила меня купить билеты. Мы останавливались не в самых дешевых отелях и бывали не в самых бедных районах, однако в случае с Индией все это не играет никакой роли. Повсеместная грязь, вонь и картины устрашающего, нечеловеческого существования, открывающиеся из окна такси, поражают женщину еще на подъезде к отелю и впечатываются в ее память, кажется, навечно. Ни роскошные, по здешним меркам, завтраки, ни безбрежный океан, ни берущие за душу мелодии, исполненные в тишине лунной ночи задумчивым бородачом в чалме, не заставят ее забыть о том, что приборы в кафе подали немытые, что хлеб принесли не с кухни, а с соседнего стола, только что окончившего обед, что у входа в ресторан меж ступенями скользнула гадюка и что какой-то мужик, из местных, справил нужду стоя в двух метрах от нас. Добавить сюда наперченную донельзя еду, атакующие отовсюду запахи сточных вод и отсутствие не то что пешеходных аллей, но хотя бы маломальских тротуаров вдоль дорог, наводненных тарахтящими мопедами, навьюченными телегами и бредущими куда глаза глядят коровами, и понимаешь, что все это оставляет твою женщину запертой в четырех стенах отеля – здесь и обед приготовят без перца, и оградят от шума и пыли. Единственное неоспоримое богатство здешних мест, широченные песчаные пляжи, и тех она оказывается лишена. У индийцев в традиции настойчиво и довольно бесцеремонно разглядывать туристов. То, что это доставляет определенное неудобство, да и вообще, выходит за рамки всех приличий, им неведомо. Они будут стоять и смотреть, как вы стягиваете с себя одежду, и не сдвинутся с места, пока не выяснят, какого цвета у вас плавки и что лежит в карманах ваших брюк. Еще и заговорят с вами, если им что-то непонятно. Однажды индиец захотел взглянуть на мои солнечные очки и, когда я дал их ему, ничуть не смущаясь, нацепил их на себя, поглядел вокруг и одобрительно закивал, мол, недурственные у тебя очки, my friend. Интерес их чаще всего вполне безобидный, почти детский, но от этого не легче. Белокожая женщина моментально приковывает к себе внимание, и то обстоятельство, что ее сопровождает мужчина, мало что меняет. Попытки противостоять этому ни к чему не приведут – объяснять что-то им не станешь, отогнать не сможешь. Поэтому в большинстве случаев жена не купалась, а ждала меня на берегу, полностью одетая, под прицельным огнем десятков любопытных глаз. Ничего не поделаешь: таковы местные нравы, а мы здесь всего лишь гости.
После нашего возвращения жена просила никогда больше не предлагать ей ехать в Индию, разве что, уточнила она, настанет день, когда мы пресытимся комфортом и захотим самой простой жизни среди самых простых людей. Лично я совсем не уверен, что такие времена когда-нибудь наступят, во всяком случае, для моей жены. Женщина по природе своей существо утонченное, и надо быть натурой совсем уж не чувствительной, чтобы согласиться на эти тяготы добровольно. Хотя путешествие с женой требовало от меня неустанных усилий – я все время находился в поиске заведения почище и местечка поспокойнее, – в глубине души я не без удовлетворения убеждался: эти края не для нее. Вряд ли есть на свете мужчина, который обрадовался бы тому, что его спутница, получив за столом плавающего в тарелке жука, продолжила бы обед как ни в чем не бывало, а вляпавшись в коровий помет, который тут повсюду, отряхнулась бы и со словами «оригинальненько!» пошла бы себе дальше. Другое дело мужчина. Один мой знакомый лондонец, человек весьма обеспеченный, проводит на юге Индии месяца по три-четыре в году. Говорит, иначе ему не пишется, а музыка – его призвание и дар. Несколько лет назад Индия спасла ему жизнь: сломленный творческими неудачами, он совсем опустился и отдал бы богу душу, если бы не друзья, которые притащили его сюда. Сами они с тех пор здесь не бывали, а он исправно приезжает каждый год. А чтобы не слоняться без дела, работает в баре – варит кофе.
Отлично помню, как первые недели после возращения домой моя жена то и дело с благоговением приговаривала – ух ты, чистые тарелки! Белые чашки – ни трещинки, ни пятен! И на стул можно сразу сесть! И под ноги можно не смотреть! В те дни настроение у нее было приподнятое оттого только, что она находилась не в Индии. Прошло время, мы побывали с ней в других краях, тоже ярких и небезынтересных, но она все еще помнила Индию так отчетливо, как будто была там вчера. Ничто не могло перебить впечатления о ней. Стоило кому-то в разговоре захандрить, пожаловаться на скуку и лень, как она советовала – езжайте в Индию, начнете по-новому ценить свою жизнь. Если вдуматься, она не слишком преувеличивала: после Индии как-то по-особенному проникаешься и уютом собственного дома, и изысканным благополучием стран, в которых привык бывать. Так что опыт этот по-своему полезный. Но повторять его не хотелось. И только годы спустя, когда очередной зимой встал вопрос о том, куда ехать в творческий отпуск, в наших планах снова замаячила Индия. Что и говорить, климат в это время года здесь очень приятный, дни долгие, солнце мягкое, вода в океане словно теплая постель, в которой, переворачиваясь с боку на бок, можно нежиться часами. Что до меня, я бы отправился туда, не раздумывая, но совершать ту же ошибку я не собирался. Решено было, что первую часть поездки я проведу по своему усмотрению, а на те две недели, что ко мне присоединится жена, мы поселимся в каком-нибудь хорошем отеле, который я подберу, находясь там. Я собирался найти нечто такое, что позволило бы нам наслаждаться отпуском, не покидая территории, потому что знал: как бы жена ни храбрилась дома, оказавшись на месте, она и шагу не ступит за ворота отеля. Сейчас, сидя в Богмало и думая обо всем этом, я ощутил в душе беспокойство – не зря ли я это затеял, окажется ли место, куда я сегодня направляюсь, таким, как о нем говорят?
Такси для переезда в Канакону я заказал у того же отельного портье, подумал, что так будет надежнее. И промахнулся. Казалось, мы с водителем обо всем договорились, но когда мы отдалились от Васко да Гама уже на сотню километров и, по моим расчетам, должны были вот-вот прибыть на место, он вдруг остановил машину и принялся причитать и хлопать себя по лбу, показывая, что он до крайности огорчен. Я подумал, мы заблудились, но он сказал, что дело не в этом.
– А в чем тогда?
– Дело в том, сэр, что оплаты хватает только досюда.
– И что, ты высадишь меня прямо здесь?
Мы стояли одни посреди заброшенной местности. Справа и слева от нас дикие рощицы полуживых, иссушенных деревьев, сверху нещадно палит солнце, вокруг ни души.
– Мне очень жаль, сэр.
Я планировал оставить ему рупий триста чаевых, но нет так нет.
– Сколько?
– Еще пятьсот рупий, сэр.
– Сто, – ответил я с его же наглостью, тут ехать-то осталось всего ничего.
Мы сошлись на трехстах. Здесь ничего не меняется, подумал я про себя.
Я ехал к своему товарищу. Звали его Кипил, мы были знакомы по Непалу – пережили снежную бурю в горах Аннапурны и чудом остались живы. Я познакомился с ним в лагере на высоте под пять тысяч метров, здесь была последняя остановка перед длинным шестичасовым перевалом. Он отстал от группы, потому что не мог нормально дышать, говорил, что у него разыгралась аллергия на пыльцу какого-то дикого растения, но по-моему, с ним попросту случилась горная болезнь. Я же заночевал там из-за разболевшегося колена; хотел дать себе передышку, прежде чем пускаться в дорогу, тем более, я шел один, со мной был только портер. Что бы там ни говорили интернетовские писаки, Торунг-Пасс перевал не из легких, и главная его трудность не в виляющих вверх-вниз, узких и шатких каменистых тропках и не в резких, сносящих с ног ветрах, возникающих аккурат к полудню и до вечера только усиливающихся, а в перепаде высот. Если ломит затылок, крутит живот, грудь сдавливает до тошноты, а ноги-руки слабеют и не слушаются, то о переходе нечего и думать. Горная болезнь так просто не отступит, и единственный способ продолжить поход – остановиться. Таких было немало, и все они оставались здесь, в базовом лагере, чтобы приучить себя к высоте. Кто-то сидел на месте, кто-то предпринимал короткие броски на двести-триста метров вверх и обратно в качестве тренировки, а кому-то приходилось повернуть назад, так и не сумев свыкнуться с высотой гор. Частенько между вершин кружили красные спасательные вертолеты – забирали тех, кому совсем поплохело. Мы с Кипилом посчитали, что достаточно подкрепились и готовы одолеть путь. В тот день мы и представить себе не могли, что нас ждет. Все наши планы спутала внезапно начавшаяся снежная буря.
В общей сложности мы провели вместе шесть дней, из которых сутки просидели нос к носу в продуваемой насквозь деревянной хибаре, в обычное время служащей чайным домиком, и едва не замерзли насмерть. Поутру, еще в темноте, мы начали спуск. Выбирать было особенно не из чего – или околевать здесь, надеясь, что спасатели успеют добраться сюда раньше, чем мы отдадим концы, или спускаться на ощупь по скользкой непролазной тропе, проваливаясь по пояс в засыпанные снегом расщелины. Мы выбрали идти. О том, как мы шли, я не рассказывал потом никому, ни друзьям, ни жене. Есть вещи, которые лучше навсегда оставить при себе; слова, сказанные вслух, нарисуют историю, подкрепят ее переживаниями, чьими-то, кроме твоих, и тогда она затвердеет, обрастет выдумками и превратится в семейную легенду, героическую и далекую от правды. Я этого не хотел. Спокойней жить, когда правду со всеми ее малоприятными подробностями, которых никогда не понять тому, кто не был на твоем месте, знаешь только ты. Да еще Кипил – индиец, живущий на другом конце света. Вышли мы, когда на часах еще не было шести, а на место пришли в пять вечера. За это время мы опустились больше, чем на полторы тысячи метров, это много и для нормальных условий, а мы к тому же обмерзли и шли впроголодь. Спустившись, мы упали и некоторое время лежали на земле. Как поняли потом, улеглись мы на солнечной равнинной площадке вблизи какого-то храма, увешанного флажками, в местечке Муктинат. Никогда не забуду эти минуты. От перенапряжения ноги тряслись так, что невозможно было ни сидеть, ни стоять, ни даже лежать, – мы легли, а ноги у нас дергались и вспрыгивали, и никаким усилием воли нельзя было заставить их вытянуться и полежать спокойно хоть минуту; неясно было, как при таком перенапряжении они держали нас еще час назад. Мы не разговаривали. Ни один из нас не терял сознания, мы молча лежали с открытыми глазами и ни о чем не думали. Меня наполняло странное состояние пустоты, но пустоты не черной и зияющей, а пустоты – ясности; в звенящей голове не было ни страха, ни восторга, пережитое не ужасало, будущее не сияло радужным сиянием, чувств не было, было лишь знание, что все есть как есть и нет ничего страшного ни в жизни, ни в смерти. Помню это удивительное ощущение понимания – не чего-то конкретного, а сразу всего, полностью и всеохватно, как будто с этой минуты ты смотришь на мир и все видишь, все знаешь.
Позднее нам сказали, что наверх трижды поднимался вертолет, что многих спасти не удалось, и даже портеры, а они, местные, выносливы как мулы, погибли. Тут-то к нам с Кипилом снова вернулись чувства. Перед глазами пронеслись лица, ставшие родными; когда идешь по тропе, невольно знаешь всех, кто идет по ней в эти же дни. Вы то нагоняете друг друга, то оставляете позади, то снова встречаетесь в столовой гостевого домика, выбранного на ночлег. За едой вы почти не разговариваете – все слишком устали для этого и думают лишь о том, как поесть, отогреться, просушить вещи и немного поспать. А если и говорите, то только о здоровье, погоде на завтра и о дальнейшем пути. Вы толком не знаете друг друга, но чувство у вас такое, будто все вы хорошие знакомые, почти семья. Я подумал о французе в красной куртке, называвшим себя мастером рейки, и о его подруге со смущенным лицом, которую он никогда не представлял и которая, по всему видно, была его преданной ученицей. После нашего маршрута он собирался поехать в соседнюю Индию, чтобы поднабраться там знаний, и наверняка взял бы ее с собой и туда. Где они теперь? Живы ли? Я вспомнил группу израильтянок – до крайности аскетичных, экономящих каждый рупий девчат. Другой француз шел с матерью. Она была живенькая поджарая старушка, очень дружелюбная и разговорчивая, всегда шла впереди и никогда не уставала; сын плелся за ней из последних сил и при первом удобном случае мешком валился на землю отсидеться и перевести дух. Все подшучивали над ними, и она, зная это, ничуть не обижалась и объясняла всем, что привела его сюда, чтобы наконец сделать из него мужчину. Была еще моя землячка, тренер по йоге, москвичка. Как-то при мне она опустилась на камень посреди тропы и разрыдалась, потому что не могла больше идти, – горная болезнь вконец ее измотала. Я спросил, почему же она не вернется, ведь никто не обязан идти до самого верха? Придется так и сделать, горько сказала она и зарыдала еще сильней. Послушалась ли она моего совета, вернулась ли назад, спасла ли тем самым себе жизнь? Похоже, такие же мысли носились и в голове у Кипила, потому что он вдруг опустил голову и заплакал.
Следующие двое суток у нас одинаково ломило ноги. Дрожь удалось унять, и теперь нас настигла крепкая равномерная боль, камнем сковавшая мышцы от бедра и до самой ступни; ноги будто решили дать ответ на неимоверное напряжение, которому их подвергли. Ночью мы не могли спать, а днем едва передвигались на гудящих конечностях. И все же, несмотря ни на что, это была приятная мука. Мы знали, что боль эта имеет свой конец, и на душе было хорошо: мы уцелели, и впереди у нас планы, будущее, жизнь. А через три дня мы с Кипилом распрощались. Его ждали в отеле, где он служил, кажется, финансовым менеджером; меня никто не ждал, и я провел еще месяц в непальской Покхаре, городе, в котором начинаются и заканчиваются все походы вокруг Аннапурны. Хотя, прощаясь, мы договаривались встретиться – он непременно собирался побывать в России, а я хотел навестить его в индийском городишке, откуда он родом и о котором много рассказывал, – с той поры мы ни разу не виделись. Договоренность наша быстро забылась, утонув в повседневных делах, и Кипил стал для меня кем-то вроде боевого товарища из прошлого. Только раз в год мы выходили на связь. В первом же декабре я получил от него письмо, он поздравлял меня с католическим Рождеством. Сначала я удивился, но потом понял, что в отель, где он работает, приезжают туристы из Европы и Англии и что он решил поздравить меня по аналогии с ними. Ни к чему было объяснять, что в моей стране Рождество наступает в январе, и я поздравил его в ответ. Так мы переписывались из года в год, поздравляя друг друга с праздником, которого оба не отмечаем.
Собираясь в поездку, я написал ему. Я знал, что после Непала он намеревался круто изменить жизнь, так что я понятия не имел, где он теперь и чем занимается. Из его рассказов я помнил, что у себя на родине он должен был стать чуть не национальным героем: покоривший пятитысячную высоту уже герой, а узнав из новостей подробности опасного восхождения, люди вознесут до небес его чудодейственное спасение и станут почитать его как святого. Он отчетливо представлял себе свою новую жизнь. Говорил, что придется многое переменить и ко многому приспособиться, но ему это по силам. Отныне он собирался посвятить себя служению народу. Отель решил бросить, о карьере забыть – святые в Индии живут за счет добрых дел и подношений. Имущество он думал раздать, оставив только то, что позволило бы прокормиться его матери, четырем сестрам, младшему брату и жене. Оказалось, он давным-давно мечтал о такой доле, еще мальчишкой хотел уйти в монастырь, а после – проповедовать, но дядя, глава семьи, запретил. И вот теперь старые мечты вновь обретали крылья. Так вот для чего судьба направила меня в Непал, твердил он. Я спросил его, как воспримут это решение его близкие. Дядя больше не сможет ему помешать, уверенно сказал он. А жена? У них тогда уже был ребенок, и вот-вот должен был родиться второй. Он только плечами пожал: «Не знаю. Наверно, не обрадуется. Но какое это имеет значение?». Отправляя ему письмо, я так и видел его сидящим в окружении свиты, среди дымящихся благовоний, с очередью под дверьми из многочисленных паломников, жаждущих прикоснуться к святыне. Вполне может быть, ему теперь совсем не до меня, думал я. Но он страшно обрадовался моему письму, сказал, что по-прежнему работает в отеле, только теперь в другом, в «Раджбаг Паласе», в респектабельном курортном местечке в южном ГОА, и звал меня туда. Поскольку никаких определенных планов у меня не было, я согласился.
Он встретил меня сам. Выбежал из отеля, едва такси остановилось у дверей, и мы обнялись как старые друзья. Было непривычно видеть его в костюме – в горах мы видели друг друга замурованными в одежду, а ночью в спальники, – к тому же, он стал носить очки. Выглядел он как настоящий офисный начальник. С ним выскочили двое парнишек в шлепанцах на босу ногу, отвесили мне приветственные поклоны и понесли мой чемодан. Мы вошли в лобби. Кипил повел меня наверх. Открывал чуть не все подряд комнаты, предоставляя мне на выбор любую. Все они были одинаковые, обставленные только самым необходимым, разве что в некоторых имелся крохотный балкончик со втиснутыми в него двумя стульями, однако комнатам, как могли, придали уют: на кроватях лежали покрывала абрикосового цвета в тон таких же светлых розоватых стен, полотенца сложены лебедями, кое-где поставлена вазочка с цветком. Ванные всюду на индийский манер – в стене душ, в полу дырка, вот и вся ванная. Я попросил номер на тенистой стороне; окна, хотя и зашторенные, пропускали солнце, в комнатах было душно, нагрето, очевидно, жара здесь стояла нешуточная. Кипил должен был отлучиться по делам, и мы условились посидеть вечером в каком-нибудь баре. Велев мне чувствовать себя как дома, он оставил меня на попечении помощника, одного из тех парнишек, что встречали меня внизу, и тот взялся показать мне все – отель, окрестности и пляжи.