Читать книгу: «Невероятное рядом. Сборник поэзии и прозы с мистическим сюжетом», страница 3

Он развел костер. Нужно было обогреться и поесть. Сердца очень питательны. Лежа на холодных камнях охотник почувствовал, что сам похож на зверя. Стиснув зубы он застонал, сотрясаемый мелким ознобом. Было паршиво. От того, что он продал все свои жизненные устои так дешево – враг даже не сопротивлялся. Еще хуже от того, что он чувствовал неудовлетворенность от такой мести, и, если он поддался один раз, то теперь он освободился.

Алес потерял все. Дом, лицо, устои. Засыпая, поклялся истребить весь косолапый род.

Затеплился рассвет. Сонно оглядывая пещеру, Алес заметил, что на месте косматой туши лежит человек. Труп нагой девушки лет двадцати от роду. Бурые волосы рассыпались вокруг головы, напоминая паутину. Остекленевшие глаза смотрели чуть вбок, а ниже ребер зияла дыра. Алес, приподнявшись на локте, без каких-либо чувств посмотрел на бездыханную девушку.

Косолапые… Алесу понравился вкус мяса зверей, которых он истреблял. С жадностью он освежевывал труп и доставал из него первым делом сердце. Со временем он даже прекратил готовить его, съедал так, на месте, с бесчеловечным причмокиванием. Меж тем прочие охотники замечали, что Алес сделался сильнее и крупнее. Алес же стал замечать, что волосы на его руках стали более густыми и грубыми, потом он бросил охотиться с ружьем – руки стали слишком большие. Через пару лет бурые прекратили на него скалиться при встрече. Появилась у охотника привычка яростно кричать на своего врага и, когда он выходил-таки один на один со зверем, было уже не разобрать человек ли кричит на зверя, или яростно друг на друга ревут два хозяина леса.

– Ну, как тебе, Данька? Такую тебе историю подавай? – К концу рассказа дед заметно погрустнел, но когда обратился к внуку, широко улыбнулся, оголяя двадцать девять желтоватых зуба.

– Это, деда – Даня задумчиво почмокал. Дед в этот раз рассказывал по-особенному вовлечено – обычно он быстро выкладывал заученные речи, целовал внука в лоб и уходил. – всем историям история. – Даня опять протягивал «О» – Давай еще одну, можно короткую, ты шибко интересно сегодня рассказываешь.

– Ладно – простодушно пожал плечами дед, рассеянно рассматривая пейзаж за окном – бабка все равно уж ворчать будет, мол задержались поздно. Давай еще чуток посидим.

Пригнулся дед, опершись локтями к колена и обхватив голову. Еще раз поискал зрачками, в этот раз он делал это немного дольше, вздохнул и начал.

– Что ж – дед облизнулся и натянул на потрескавшиеся от старости, сморщенные губы улыбку – приступим….

…День ото дня, потихоньку жил обычный, серый ворон. Искал он себе пищу, просыпался, засыпал, временами, от нечего делать, каркал в унисон с собратьями. Но не было в нем чувства единства с другими воронами. Он их ненавидел всей душой. Они казались ему одинаковыми – тупыми, злобными. Долго грустным, непонимающим взглядом сверлил и свое отражение в воде.

Вот однажды он решил избавить себя от всего этого кошмара. Улетел с насиженных мест, искать что-то новое, искать, что-то, что поможет ему найти себя. И через какое-то время ворон обнаружился в незнакомом березовом лесу. Посреди леса, на опушке, в кучке пыли и грязи, лежала птица. Она лежала, беспомощно хлопая глазами, неспособная даже двигаться Подчинись ворон своему нутру, он бы съел эту птицу как. Но он чувствовал отвращение к своему естеству. Поэтому решил воспротивиться ему. Решил поступить, как ему хотелось. Иначе.

Ворон остался с погибающей птицей. Днями на пролёт он каркал, пытаясь подбодрить несчастную. Долго пропадал в лесу. Приносил ей семена, ягоды и прочую пищу, но умирающая не принимала еды, а только смотрела на ворона, неспособными ничего выразить глазами. День ото дня кучка серой пыли под птицей уменьшалась, в то время, как птица здоровела.

Ворон этого не замечал, он был слишком увлечен опекой. Со временем птица стала двигаться, покрылась перьями. Ворон все ещё был рядом и радостно каркал. Он ненавидел себя за то, что умеет издавать только этот звук, но ничего другого он не мог.

И однажды, птица встала, выпрямилась, ростом превысив ворона раза в два. С переливистым, громким криком она покрылась пламенем. Ворон был удивлен и раздосадован. Он видел, насколько птица прекрасна и чувствовал, что она сейчас улетит. Он было хотел выщипать ее перышки, но, когда подошел, от жара перья ворона выгорели, стали словно снег.

Ворон подлетел к озеру и посмотрел в отражение. Он теперь выглядел так, как ощущал себя всю жизнь. Он был счастлив, он нашел себя разделив жизнь с жар-птицей. Ворон был настолько благодарен ей, что решил до конца жизни стать ее спутником. Но она направлялась к сородичам. Не желая делить жар-птицу, он еще раз захотел ощипать ее, удержать рядом.

Но знаешь, Дань, жар-птица ведь – не простая птица. Она только сама лишит себя свободы, если этого захочет. Она почувствовала, что ее хотят лишить воли. И когда ворон вновь приблизился к жар-птице, пламя теперь опалило крылья. Ворон камнем упал на землю, и не смог взлететь вновь. Жалобным взглядом он смотрел на парящую в воздухе огненную птицу. Жар-птица уронила слезу и улетела далеко-далеко к своим собратьям. Слеза прожгла ворону грудь, согрела и опалила сердце.

С тех пор ворон ползает в темном лесу. Преследует воспоминания о минувших счастливых днях. Скучает по жар-птице и ненавидит ее. Питается тем, что найдёт, засыпает, просыпается, молчит и одиноко смотрит вверх.

Он может встать на крыло, если сбросит перья и отрастит новые, но он этого не делает.

– Деда, а чего ворон не скинет перья?

– Потому, Даня, что птица глупа и не хочет отпустить прошлое. – поморщившись, вдумчиво сказал старец.

– А чего так? – Вторая история была все так же необычна, было интересно удержать деда.

– Маленький ты, Даня, подрастешь все поймешь… – в голосе проскользнула усмешка.

Мальчик, каждый раз, когда ему так говорили, строил недовольное лицо. Мир ему казался простым и понятным, где все можно объять своей любознательностью, поэтому было обидно, когда так говорили. Еще казалось, что непонятное просто ленятся ему объяснять. Он фыркнул носом, отмашистым движением пустил одеяло в воздух и в следующий миг скрылся под ним.

Теплый свет лучины пускал в пляс тени по стенам комнаты. Мимо окна пролетали мягкие хлопья снега, оседая частью свое на раме, они украшали кружевные узоры на слюдяном окне. Снаружи был такой сильный мороз, что эти узоры слегка проявлялись на внутренней стороне окна. Дед подошел к окну и пошкрябал сухим ногтем по льду. Потом посмотрел на пуховое одеяло, под которым обижался внук.

Сухой короткий смешок, больше похожий на кашель, вырвался из старца. Деду в тот день хотелось говорить, он с надеждой ждал того, чтобы его попросили рассказать еще. Это та нередкая черта, которая приходит со старостью – желание выговориться. Подходя к двери, дед даже немного погрустнел.

– Деда… – из-под одеяла послышался умоляющий голос – чем кончилась история с Алесом?

– Расскажу – с облегчением выдохнул дед. Потом дед, чтобы набрать важности добавил – только пообещай мне помочь успокоить бабку.

– Обещаю.

Дед встал у окна, протер себе пятнышко, задумчиво, всматриваясь в тьму за стволами высоких сосен продолжил.

– Дань, а рассказывал я тебе про Карачуна?

– Не

– Дело такое у нас…

…Охотники видели, как Алес крепчал. С любопытством выпрашивали его от чего он силу получает. Да как допытали, сразу пошла весть по всему городу, что из сердец зверей можно получить силу. Да вот только никто не заметил, как Алес стал берендеем. А после, он не мог сказать ничего.

Да и не нужно было это вовсе бывшему человеку – к тому времени красная ярость поглотила его и убивал он в облике хозяина леса других его хозяев.

Пошла тогда мода на звериные сердца. Люди поедали из в огромных количествах. Богатые ели сердца косолапых. Кто победнее, кабаньи, а совсем бедные довольствовались змеиными, кошачьими. Даже крыс в городе не стало.

Разумеется, то, что случилось, заставило себя ждать долго, но когда случилось, то разом у всех, «модников». На город пало проклятье, город наполнился зверьем. Не может олень ужиться рядом с волком. Оставшияся же люди, боялись, ибо некоторые оборотни, хотели назад свой облик, сходили с ума и не брезговали человечьими сердцами.

Наполнился город тогда безумием, каждый житель, что не сбежал, или боялся, или ненавидел соседа. В ненависти этой не заметили люди, как озверели и внутри. Не заметили они как в один день, посреди лета начало резко холодать. Не услышали они, что в ворота городские кто-то очень сильно стучится, и не заметили они, как ворота замерзли и разлетелись на тысячи кусочков, пропуская в стены города ледяных существ.

…Представь, Даня, себе бурю. Большую, очень-очень холодную. Карачун и есть такая буря. Только буря то не обычная. Никто не знает откуда он взялся, откуда приходит и куда уходит, но если пришел, то считай, что ты покойник. Самый теплый день в считанные мгновения сковывают лед и морозы. Вот тебе Карачун.

Но, Даня, это еще не все. У Карачуна-то есть свита. Наморозит он всякого зверья, там, птиц, змей, лосей, даже косолапых, даже людей. Умерев, они превращаются в лед, встают и пополняют свиту Карачуна. Куда идут ледяные мертвецы, туда и несут на плечах своего барина – Карачуна. Далеко глядит Карачун, до только слеп он и глух. Жертву он чует. Когда живая душа чувства какие начнет испытывать Карачун может учуять ее.

Ненависть – сильное чувство, наверное, самое сильное. Может страх или любовь сильнее, да только проверять я того не хочу. Так вот, как в городе том, если много живых душ наполняются этими сильными чувствами, Карачун тут как тут, всех переморозит. Приносит он зиму, да не только. Несет он с собой еще и безумие – чем ближе подходит, тем больше с ума жертвы его сходят, чтобы можно их лучше почуять. А ледяные мертвецы в том еще пуще помогают. Завидят они, скажем, страх и испужавшегося еще больше напугают. Почувствуют ледяные несчастного жениха, выйдет тогда из толпы ледяная красавица, похожая на ту, что сердце несчастного разбила и бродит вокруг него, томным взглядом сверлит, морозит взглядом тем. И ведь не сможет парень отличить подмены, поверит, да слезы горькие лить, просить вернуться. Все с ума сходят.

Так и не заметили жители того города, что Карачун пришел к ним. Город погиб. Немногие сбежали. Вот поди и Алес наш того… замерз, однако того я уже не знаю.

Дед умолк.

– Деда, ты все, что ль?

– Так.

– Вот ты, деда, сказочник! – Последний рассказ испугал не на шутку. Ребенок хотел, чтобы никакого Карачуна не существовало.

– Ладно, Дань, спи давай, а то разозлишь меня и Карачун придет. – дед рассмеялся.

– Так ведь Карачуна нету, правда?

– Конечно нету, спи давай.

Проковыляв к кровати, дед выпрямился. Поцеловал внука в лоб, тихонько вышел и закрыл дверь. Только дед прислушался обратил внимание, что шум от прялки только утих, как встретил бабку.

Остановившись в дверном проеме, пожилая дама в тонком платке и белой рубашке, скрывавшей ее фигуру, скрестила руки. На вид ей было лет шестьдесят. Опершись на одну стенку, с недоверчивым прищуром она обратила свои ясные голубые глаза к мужу.

– И чего это ты мальца так долго держишь? – Она оценивающе оглядела деда с головы до пят.

– Нин, не начинай.

– А что ты ему сказывал? Думаешь я за машинкой-то не услышу?

– Нин, ну не могу я так. – Дед развел руками, прогнусив «ну не могу» – Решительно не могу. Не мог не рассказать и все тут – Старик виновато, словно напакостивший пятилетний ребенок, потупил взгляд в пол.

– Зачем ребенку такие страсти знать? А? Лучше бы потешку какую спел, да частушка матерная и то лучше.

– Нин, ты ведь знаешь медве… косолапые очень семейны. А что если же и этот… по сыну соскучится… нужно же Даньку предупредить. – быстро протараторил дед.

– Так до конца бы все и рассказал ему.

– Дай Боже не придется. Може Карачун убил Алеса… – задумавшись, дед добавил – …это лучше для всех.

Воцарилась молчание. Грозный взгляд задрожал, а на глазах проступили слезы. Дед стоял, словно ждал, чтобы жена отпустила спать. Он переводил взгляд на нее, потом на свои стопы, на висящее на стене ружье и опять на нее.

Не выдержав он тихонько подошел и обнял Нину.

– Хватит слезы лить. Что свершилось, того не воротить.

Казалось, Нина вот-вот заревет. Слезы уже растекались по сети морщин – бороздок, орошая высушенную годами старческую кожу. Она сняла платок, утерлась. Жиденькие седые волосы редкими локонами сильно старили ее. Теперь она выглядела на семьдесят, может больше.

– А что за история с вороном? Это про эту потаскуху-Алису? Чай та еще Жар-птица.

– Ну нужно. О покойниках или хорошо или никак.

– Что? Если б же она не прыгала в койку к соседу, только муж за порог.

– Нина…

– Курва она…

– Нина!

– Пашко. Не затыкай мне рот. Все из-за ней. Сейчас бы, сама жива была и Алес был бы здесь…

– Нина! Он мог себя сдержать в руках. Неверная жена это, конечно… – дед, не зная, что сказать, проглотил конец фразы – …никто не заставлял его убивать.

– Нет. Его заставили. Ревность заставила. Я что ль вас мужиков не знаю…

– Нина, если ты не прекратишь, то накличешь беду.

– А куда еще беду кличать? Ни города, и чем же Даню теперь кормить? – всхлипывая, начала Нина.

Дед Пашко не знал звука хуже, чем звук голоса, ломающегося перед плачем. Нина заплакала беззвучно, потом, сквозь всхлипы начала:

– Беду накличать. Хаха. Медведь. Медведь. Медведь да приди же ты, убей всех нас, чай легше будет, чем жить вот так… медведь… – с безумной настойчивостью, старая женщина повторяла слово.

– Нина прекрати! Я все сделаю, не пропадем, поверь же! – Дед Пашко испуганно стиснул бабку, а та уже громко рыдая обняла его крепко в ответ.

Пожилая пара присела в прихожей на скамью. С полчаса они вглядываясь в беззвучную темень за окном. Потом бабка Нина сдалась и пошла спать. А дед Пашко снял со стены старое ружье, молча сидел и стал прокручивать в голове всю свою несчастливую жизнь, разглядывая оружие.

Так, в сидячем положении, дед заснул. Спал, однако, он недолго. Его разбудил хруст снега за окном. Дед прильнул к окну, но сквозь слюдяное стекло ничего не разглядел. Принялся обоими рукавами рубахи судорожно протирать окно. Из темноты на него смотрели два глаза. Свет окна отражался от зрачков и два зеленых ровных круга зависли в черноте.

Дед быстро накинул на себя растрепанную фуфайку, натянул прохудившуюся шапку ушанку, прохромал в сени и открыл дверь. Теплый, желтый свет пролился из теплого дома на сугробы, которые во тьме ночной лежали иссиня-белой гладью с блестками. Теплый воздух паром валил из дверного проема, покуда дед напрягая свои чувства, смотрел по сторонам.

На пятно света вышел медведь огромных размеров, в пасти держа окровавленную тушу оленя. Дед испуганно отпрыгнул, взвел ружье. Медведь фыркнул и проводил взглядом тушу, что, пролетев чуть меньше сажени, пробурила своей тяжестью ямку в сугробе. Потом замер, словно выжидая, что ему скажет человек.

Деда пробрал едва различимый озноб. Непонимающими глазами он переводил взгляд с оленя на гигантского медведя. Дед Пашко нервно пожевал губами, щелкнул предохранителем – медведь подался чуть-чуть назад, оскалился. Дед быстрым движением опустил ружье отвернулся и сплюнул.

– Уходи, добром прошу. – Старец попытался придать голосу убедительности.

Медведь прекратил скалиться, но не сдвинулся с места.

– Уходи, кому говорю. Твой дом – дед махнул дулом в сторону – там.

Мороз прекратил обращать на себя внимание старца, и даже влажная от слез Нины рубашка, льдом прилипшая к телу, не волновала его. Из правого глаза деда пустилась слеза и тут же превратилась в льдинку. Дрожащим голосом дед Пашко, будто сам себе не веря продолжил.

– Чего ты пришел? Нет тут твого сына.

Медведь жалобно ухнул и махнул мордой. Сердце старца сжалось – то отцовская любовь нахлынула. Медведь все не уходил.

– Нету тут сына твого! Оглох что ли?

Медведь стоял. Тут деда пронзило болезненное осознание. Медведь пришел сюда не за сыном, вернее не только за сыном. Дед понял, что пришел сюда зверь за прощением. Пришел повидать отца…

– Уходи! Ты потерял все, еще тогда…

Сдерживая слезы дед принялся тяжело дышать. Его ноздри широко расходились, губы начали дрожать и надуваться. Старец собрался с силами. Глаза его выпучились – он пытался разыграть злобу, однако голос его сорвался на отчаянный, приглушенный крик еще при первом слове.

– Иди, кому говорят, домой. И отца… твоего… тоже… нет.

Медведь заухал еще сильней и протяжней. В звуках, издаваемых им, слышалась тоска и раскаяние. Он медленно повернулся и обвел мордой тот холодный, безрадостный кусок света, в котором теперь был обречен остаться один, еще раз посмотрел на старца. Медведь ушел…

Сказ про колдуна

Ванька только открыл глаза, а уже знал, что вся семья встала. Дед Василек встал поди раньше всех и уже следит за всей семьей, словно пастушья собака. Семейство было обширное. Дед, бабка, мать, отец. Отец в свое время отлично разгулялся, потому у Ваньки было трое старших братьев, уже ушедших строить свои семьи, двое младших братьев, среди которых был еще от сиськи не оторванный младенец и старшая сестра, которая вот-вот выходила замуж, уходила в новый род. Вот почему Ваньку сегодня никто не разбудил! Наверное, для него была припасена какая-то особая работа в приготовлении свадьбы. Парнишка вскочил с лавки, ураганом пронесся по избе, одеваясь, попутно поглядывая в открытые ставни – выглядывал деда.

Дед имел обычай чуть ли не до первых петухов просыпаться, садиться посеред двора, на пень, искоса, а порой и прямо смотря на хлопочущих во всем хозяйстве домочадцев. От его зоркого глаза под высоко возведенной правой бровью ничего и никогда не могло укрыться. Иной раз Ванька даже удивлялся, как это дед мог углядеть, что он, залезши в погреб уплетал за обе щеки горох. Не менее вездесущим был и голос деда, казалось, что единственное место, куда он не может докричаться, находилось где-то за близлежащей речкой и то нельзя было об этом точно сказать. Уряд дня был одним для всех и всегда. Отец как обычно уходил на косьбу, заготовку леса или еще какую работу, чтоб пораньше сбежать из дому. Мать Ваньки трудилась за стряпаньем еды, да присматривала за младенцем. Сестра училась хозяйству у мамы, готовилась стать главной хозяйкой в новой семье. Бабка помогала им и не случись, кто-то из домашних уплетет что-нибудь до обеда. Дед узнает, как собака вынюхает, облает, а может быть и покусает пастью, пускай в которой недоставало зубов.

Двое братьев бегали по тем или иным поручениям, будь то принести отцу на поле крынку с молоком, или что-то подергать в огороде. В общем, помогали взрослым. А Ванька же, как старший из оставшихся в роду братьев чаще всего уходил пасти коров, играть им на рожке. Еще с пяти лет он этим занимался, хотя порой ему казалось, что часть всей работы мог не напрягаясь выполнять и дед, если он все видит и знает.

Утром накануне женитьбы Ваньку никто не разбудил. Точнее нарочно никто не будил. Проснулся парень, услышав переговоры бабки с дедом.

– Василий!

– А!

– Чаго а? Хватит сидеть те на пне.

– Мовчи! То мое место, никто не может больше так сидеть, как я!

– Да я про другое хотела!

– Што?

– Сбрый ты цю погану поросль с лица! Всех гостей и внуков мне распугаш!

– Иди и сбрый сама! Мне некогда, я занят!

С ворчанием бабка на четверть шага отошла от стола, за которым месили каравайное тесто в шесть рук, порядком еще не успев вытянуть из теста и пальчика. Она действительно собиралась уйти в баню, чтобы нарыскать там бритвенных причиндалов. Между ней и дедом были по меньшей мере стена, полуприкрытые ставни, кусты и с десяток саженей.

– Ты што, старая? Совсем сдурила! Куда навострилась! Меси тесто давай!

Бабка заворчала еще громче, пускай дед слышал ее ворчание еще тогда, когда то было бубнением под нос.

– А ты, спиногрыз, бегом сюда и прихвати свого брата! – в голосе деда была еще одна странность – он мог крикнуть в толпу, но человек, которому дед кричит всегда поймет, что это обращаются к нему.

– Какого? – Пискнул Ванька.

– Какого-нибудь, все равно… главное чтоб у мамки из рук младенца не вытягнул!

Ванька вышел и схватил за ворот первого попавшегося брата, вылетевшего из погреба в запятнанной черничным вареньем рубахой. Данька уж было понял к кому ведет его брат, но не успел взмолиться о том, чтоб Ванька его отпустил хотяб рубаху сменить, как они были уже перед стариком.

– У вас есть задание сегодня. Ваня. Не опасайся, коровы сегодня управятся и без тебя.

От первых дедовых слов Данька уж было съежился, но голос деда был спокоен.

– Каравай, что сейчас месят наши бабаньки на свадьбу не гож. Его в продажу отдадим. Мы к столу испечем не обычный каравай, а из пшеницы и ржи. Чай в кармане дыр нету. Но нету у нас так же и ржи. Отсырела вся, будь она не ладна!

Ванька согласно мотнул головой.

– Идите, да выменяйте у соседей. Ванька – буш за старшого. Нужно мешок муки. – дед, руками в воздухе очертил размер мешка – В зернах вы рожь принесете или колосьях, это уж как придется.

Меж собой братья порешили так – не разбегаться, сначала узнать кто и почем меняет рожь, а потом уж до дома возвращаться, с дедом советоваться. Уходя за двери калитки, не без удивления мальчишки заметили то, что дед не обратил внимания на следы варенья на рубахе Дани. Это значило, что задание, которое дед хотел дать и впрямь важное. Но все же ребятам на мгновение пришла в голову грустная мысль, что дед стареет и просто не заметил.

– Данька! Едрена вош. Што ты как порося? Рубаху поменяй. – голос деда был насмешливый, однако парень пригнулся, будто он в поле гром услыхал.

***

Несмотря на то, что Ванька был годов эдак на шесть старше Даньки, среди всех братьев они сдружились пуще всего. Оттого шли ребята весело. Никуда не торопились – свадьба только на следующий день.

В селе закрытыми двери никто не держал, потому Васька спокойно прошмыгнул через калитку ближайшего соседского двора. Подлетел к избе, постучал, что есть дури и загорланил.

– Колядын, колядын, я у матушки один! Матка не велела долго мне стоять. Доставай сундучок, доставай пятачок!

На дворе было лето.

– Ты там сдурел! – из-за двери зазвенел голос. Спустя пару мгновений продолжил – А кто там сдурел-то?

– Сдурел потому что в двери так тарабанит, али тому, что колядки летом распевает?

Голос за дверью отказался выбирать. Вместо того дверь отворилась, хотя по-сути даже не была заперта.

– Чаго милый гость, тебе надо?

В дверном проеме стояла тонюсенькая девка, если с виду и казалась она маленькой и хрупкой, то труд сделал ее сильной и уверенной в движениях.

– Ржи.

– Игого. А яшо, Вань, чего изволишь?

Даня захохотал.

– Да ржи мне надо. – после Данькиного хохота Ванька стал говорить чуть менее уверенно – Из нее муку делать. У сестрицы свадьба скоро, а каравай будет… ммм… тебе самый вкусный кусок будет.

– Вань, ты что попрошайничать удумал?

– Нет же, проси, что хош, может и сойдемся.

– Отец не велел мне без него ничего продавать но рожь особенно, она там такая…

– А ты покажи нам сначала!

– Сестре на свадьбу говоришь…

Девушка подумала мгновенье, покачалась с ноги на ногу, а потом махнула рукой и позвала гостей за собой. Пошли в погреб. При свечении одной только лучины, Ванька разглядел стебли, уложенные в несколько десятков снопов. Зернышки в зеленоватых колосьях становились черными, бурыми и серыми. Данька потянул пальцы, как любой маленький ребенок желая потрогать неизвестную диковину. Брат поймал его руку, и одернул.

– Данька, нельзя чужое трогать. – обратился к хозяйке – за дурака меня не держи, то и не рожь вовсе. У ржи зернышки зелененькие, а тут разноцветные какие-то.

– То спорынья.

– Ну вот, обманывать вздумала. Меня за дурака держать не надо.

– Спорынья – подхватил младший брат.

– А я и сразу сказала, что не велено продавать.

– А мне дед и не велел такого покупать. – Ваньке стало интересно почему это соседка так удерживает продажу невиданного растения – откуда эта… эээ… штука берется? Как выращивается? Я такой не видел.

– Да что уж, тут-то все рожь… не знаю… колдун наверное наслал спорынью эту…

– Колдун значит – взгляд Вани стал недоверчивым.

Ванька заугрюмился, он не любил когда кто-то пытался его обмануть, а былички о колдунах для него являлись самыми что сказками – никогда он не видел чего-либо имеющего связь с колдовством. Уже хотел уходить, как соседская дочь заметила угрюмость в белом лице гостя, позвала к столу отведать гостинцев. Не хотела ли показаться плохой хозяйкой и отпускать гостей, или еще почему, Ванька сказать не мог, но согласился.

Стол был и впрямь щедрый. Там, да сям лежала сдоба, а дерево в кружках исходило теплом от налитого сбитня. Пускай семья Вани была довольно зажиточна, кормились в ней скромно, ибо не особо жаловали праздность. Потому и отведать у ребят сладкого выходилось по праздникам или в гостях. Оттого ребята без смущения быстро уплетали все вкусное, что стояло на столе. Тем более любая хозяйка будет рада, когда ее стрепня хорошо естся. Соседская дочь о нравах в Ванькиной семье знала, ибо тайн никто не держал, поэтому и пригласила ребят к столу, расспрашивать о свадьбе. Кто жених, когда свадьба и зачем это рожь понадобилась. Почти на все вопросы, что младший, что старший брат разводили руками и хватали стаканы с горячим напитком. Дочка же соседская ловила каждое их редкое слово, а когда Данька назвал имя жениха, она беззвучно повторила его и бросила мечтательный взгляд в сторону.

Сдоба подходила к концу, кружки пустели, а время неумолимо текло. Но хозяйка никак не хотела отпускать ребят. Расспрашивала и расспрашивала. Под конец же, когда Ванька вновь сделался хмурым от того, что его задерживают. Напоследок хозяйка предложила им не ржи, а сразу ржаной муки, пару мешков, да даром. Только велела подождать, пока мука не будет эта готова. Ребят это предложение столько же удивило, сколько и обрадовало, а обрадовало оно из весьма, но ждать они не стали, пошли до дома – разговаривать с дедом. В дороге оба шли радостные и воспрявшие духом. Много меж собой говорили.

– Колдун… а колдуны существуют? – младший брат хотел задать этот вопрос еще когда вышел из дома соседей.

Данька смотрел на Ваню, как на кладезь всяческих знаний, старший же знал не многим больше своего младшего брата, однако считал своим долгом отвечать на каждый вопрос вне зависимости от своих познаний.

– Бабушка рассказывала… Я не хотел идти по поручению деда, хотел колдуна искать.

Данька сощурил удивленные глаза.

– Да-да. На свадьбу нада колдуна привесть. Много около свадьбы бесовской силы крутится, колдуна нужно пригласить, чтоб защищал от нее. На свадьбу-то и не просто бесовщина, другой какой колдун вредить придет.

Бабушка сказывала, мол когда еще мала была видела, как идет незнакомый дед… злющий такой идет, да в сторону свадьбы. Он шагает, а над ним как будто дым вьется. Колдун, которого к свадьбе позвали цыцнул на него, сказал «стой на месте» и дед тот встал, все три десятка зубов скалил, а сойти с места не сойдет – не может. Колдун тогда обрадовался – назад на свадьбу пошел, а дед тот злой все-таки к вечеру объявился. Так и так, грит:

– Давай силой меряться!

Выпучил глаз на кружку деревянную – там внутри квас был налит. Говорит, пей, мол. Колдун-то выпил, икота напала да волосы из бороды падать стали, но он не испужался, отпил из другой кружки, остатки протягивает:

– Теперь ты от меня выпей.

Дед и выпил. Сделал один глоток – тоже облысел, но не только бородою, а всеми волосьями, другой глоток сделал – горб вырос, третий – ноги подкосились. Лежит на полу, извивается, как змея. И оскалиться не может – зубки все на полу валяются. Кричит.

– Отпусти меня, мне тяжко.

Колдун икает, да улыбается, головой водит, на прореженную бороду показывает.

– Ладно – кричит дед – понял.

Еще пуще выпучил глаз на кружку, говорит, чтобы волосы сжег, пепел примешал к напитку, да из кружки выпил. Колдун все сделал – икота прошла, волосы тут же отросли. Тогда он схватил метелку и зубы, что у злого деда изо рта попадали, смел в уголок. Тот как поднялся на ноги, так сразу убежал. От горба его избавил свадебный колдун, да только волосы с зубами не вернул. В наказание. Был тот незнакомый дед другим колдуном, хотел свадьбу попортить, да только смеху навел.

Между тем, как Васька рассказывал, ребята уже дошли до дома.

Дед, в ответ на весть о двух мешках дарованной ржаной муки, удивленно задрал правую бровь – задрать еще и левую было бы совсем для него роскошью. Но решил муку все-таки принять – в случай чего можно было всегда внука отправить обратно искать. А когда ребята принесли мешок, дед опустил в него иссушенный старостью палец, поднес к губам, попробовал, посидел чуть-чуть причмокивая, после чего лицо его засияло. Мука вызвала у него много приятных ощущений, словом, была отличная.

– Добрый каравай из печки вылезет.

Мальчишки, уж было готовые к взбучке, выдохнули. Данька стоял, тупя взгляд в землю, поскребывая ногтем засохшее варенье с рубашки.

– Обойдетесь в этот раз без латачки, хотя для того времени, что вы ходили, принесли весть только об одном из соседей.

Дед задумался.

– Скажите, ребят, неужели вы только одного соседа навестили, иль у остальных ржи не было.

– Да, деда, и у того соседа, от которого мука, не было ржи. – сказал Данька, хотя старший брат уже давно хотел уходить.

– Это как это?

– Дочка соседская в погреб повела, когда просили рожь показать. – к разговору присоединился Ваня. – хотела обмануть, вместо ржи была что-то… эээ… – Ваня не мог вспомнить название нового растения.

– Простыня! – выпалил младший брат – или простыр… спросто… – он тоже не мог точно вспомнить диковинное слово.

– Просо. И где она его взяла? – угрюмо вставил дед.

– Ну да… хитрила там что-то… про жениха расспрашивала… – принялся вспоминать старший брат, хотя сказать точно просо то было, или нет, он не мог, не видел проса – не растили в тех краях его.

– Зла, за то, что просо с рожью попутала, мы держать на нее не будем, мало ли какой ветер у нее в голове гуляет, да и девке той, видать ветер не просто в голову, а куда ниже ударил, раз о чужих женихах думать стала. – дед усмехнулся, его смех был похож на резкое, сухое кряхтение или кашель – я рад, что ты, Ваня, не дал себя обмануть. И муку ты принес отличную.

Так деду тогда радостно сделалось, что хотел внуков в тот день освободить от всякой работы, дать погулять. Конечно сказать он об этом им не мог «наглые хари совсем разленятся», поэтому наказал ходить по селу и искать другую рожь, только до дому не носить, а вернуться к вечеру с рассказами. За таким делом братья и прогуляли до первых закатных лучей. Как пришли – дед не ругался, что поздно.