Читать книгу: «Волчий пастырь»

Зачин

Людям, как правило, когда в их жизни ничего не происходит, становится скучно как-то. Хочу, мол, чтоб и у меня как у других: тусовка, движуха там всякая разная, толкотня. Но как только их мечтания, а порой и бредни, сбываются идут реплики, возможно и не сразу конечно, о том, как всё достало, надоело, задрало и тому подобное, в зависимости от эмоционального накала и характера вопиющего. Позвольте! Вы же сами этого хотели? Да! Но ведь подразумевалось что-то хорошее, благостное, счастье вселенское, например, и желательно – вечное, а тут что вы мне подсунули, издеваетесь что ли?! И не всегда это хорошо заканчивается, бывают и пострадавшие, и ладно если это другие, чужие, а если сам или близкие, а если увечьями или смертью; как там говорится – «поломанные жизни, поломанные судьбы». Да! А бывает и не заканчивается или закончится ещё очень нескоро. И что тогда? А жизнь-то проходит и когда-нибудь пройдёт окончательно, хотя в смерти, если вдуматься, есть и свои плюсы: на работу ходить не надо, я надеюсь, или детей забирать из садика, или ездить к тёще на блины, или… или… у каждого «или» свои. Плюсы, которые при жизни кажутся минусами. Странно не правда ли?! Или только кажутся?!

Вот и я думаю, когда хорошо, чего ещё надо? Радуйся себе на здоровье. Но нет! Вот смотрю я на этих двоих: странные они какие-то, то толкаются, то пихаются, за загривки хватаются. То стоят, тяжело дышат, волком смотрят, думают значит: «А что бы ещё такое сотворить, желательно пакостное». Нет чтоб пойти куда-нибудь, посидеть, поговорить по душам, без обиняков, так, мол, и так, чего горячку-то пороть! Да и видок у них чудаковатый: в белых штанишках и курточках с чёрным пояском на босу ногу. Молодые да задорные, эх! Да! Их энергию бы да в нужное русло, как говорится.

А! Во, глянь! Опять схватились! Ой! Да как бойко-то! Во, во, смотри… упали, во дают! И вот терзают друг-дружку. Ишь ты, ноги на него закинул и за руку дергает. Да успокойся уже ты, малахольный! Чего пристал-то к нему, видишь, человек лежит себе спокойно, никого не трогает, чего прицепился. Да ты руку сейчас оторвёшь ему, чего ты её всё дёргаешь-то, смотреть на это уже больно, а ему-то каково! Блин, больно же! Отпусти! А!? Как больно…

Глава 1

«Блиииин! Как больно-то!». Боль застряла где-то в голове и с частотой пульса била по мозгам. «Чего башка-то так болит?! Где я? Кажется, меня куда-то тащат». Держа за правую руку, кто-то волочил меня по земле. Остановились.

Было холодно и сыро, воздух пропитался влагой, как мокрая тряпка, обволакивая вместе с каким-то шумом. «Что происходит-то?». Руку отпустили – она смачно шлёпнулась в лужу. Я попытался открыть глаза. Сквозь резь и слёзы виднелись лишь тучи, капал дождик. Небо заслонила чья-то физиономия: лохматое, бородатое с тёмными провалами вместо глаз. Рожа открыла рот, пытаясь что-то сказать. В глазах все закачалось из стороны в стороны. Изображение остановилось, снова эта морда, рот открывается, закрывается, но звук пробивается с трудом, словно сквозь кисель в ушах. Пытаюсь разобрать слова. Гул в ушах, поначалу слабый, постепенно стал нарастать. Опять мир закачался, превратился в смазанную картинку.

– Эй, нехристь! –наконец-то услышал я. –Пёсий сын. Очухался что ли? А ну, вставай, давай.

– Где я? – во рту пересохло, язык был как чужой, тяжёлый, в итоге получилось: -Дзы а?

– А! Замычала. Пагниль! Зенки протирай, приехали.

– Баламут! Оставь его, видишь, ещё лапти без лыка плетёт, давай, собирай поимников всех скопом, батя сейчас подойдёт, – расслышал я ещё чей-то голос.

Лохматый ушёл. Тучи стали чёрные, растекаясь кляксой по небу. И тут до меня дошло, что я на улице. Осознание этого факта пришло хоть и запоздало, а вот глаза раскрылись моментально. Звуки всё настойчивее просачивались в мою голову: людская речь, лай собак, чей-то плачь, фырканье лошади. Лошади?! «Где я? И кто эти люди? А по какому поводу они тут собрались? Чем я вчера занимался? Не помню. Напился что ли? Так ж не пью… я… вроде… а кто я?!» Бросило в жар, я порывисто сел, голова закружилась. «Кто я? Кто я? Где я? Что вообще происходит? Блин! Я не помню.» Ударил гром, который тут же забарабанил в моей голове – мне стало муторно, боязно и зябко. Дождь усилился, превращая неясный мир вокруг в смазанную чёрточками картину. Сюрреализм какой-то!

Пощупал левый локоть, голый локоть. «Ой! А где одежда-то? Блииин! Я чего – голый?! Да чего происходит-то? Так, стопэ! Стопэ! Надо все-таки взять себя в руки, успокоиться, выдохнуть, омммм там всякое. Это что еще за «ом» такое? Блииин! Обсерил Тузик грелку. Ладно, так, если я вчера бухал, то, скорее всего, где-то здесь, значит, и одежда должна быть тоже где-то здесь. Но голый-то почему? Так, ладно, без паники, надо осмотреться и хоть что-нибудь вспомнить».

Зрение то расплывалось, и тогда всё становилось размытым цветастым пятном, то резко собиралось на каком-нибудь предмете, чётко выделяя контуры и детали, полностью вытесняя всё остальное.

Сидел я на земле, а точнее, в грязи. Осмотрел свои руки-ноги: тело молодое, жилистое, на вид лет двадцать-двадцать пять, чумазое и в мурашках.

Обхватил себя руками. «Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать… нее… хватит, на поддавался уже. Блииин, где яааа, а?». Поднял голову. Чуть в сторонке расположились люди: разного рода, возраста, захудалой наружности, сбитые в кучку. Одёжка на них простая, на тряпьё похожая, кто-то босой, кто-то в странной обуви. Я поморгал глазами, пытаясь получше рассмотреть их, прищурился. Некоторые мужчины были бородаты, а кто-то без бороды, но с большими длинными усами. Пощупал свой подбородок – ни бороды, ни усов, лишь недельная щетина, может дней десять. Были среди них и женщины. В этой толпе ярко выделялся седовласый старик с длинной седой бородой и в белом балахоне. Стоял спокойно, с достоинством. К нему подошли несколько человек, воинственно и по-хозяйски стали что-то расспрашивать. Он им тут же отвечал, порой с вызовом. Слов было не разобрать. Одеты подошедшие были уже по-другому: в разноцветных длинных, почти до колен, рубахах, штаны, да что-то, типа кожаных сапог, а главное – все при оружии, правда кто-то в кольчуге, кто-то без. «Блииин! Так это вои русские, богатыри былинные. Ну точно! Кино что ли снимают? Вот, блин, психанул-то! А! Фу ты! Да это ж кино снимают! Вот псих-то!». На душе сразу полегчало, стало как-то спокойнее. И в голове прояснение наметилось и дождик не так донимал. Правда, вот, что за кино вспомнить никак не получалось. «Вообще, что я здесь делаю, консультирую что ли? Блин, зачем я так напился? Да и с кем? Знакомых актеров у меня вроде бы нет. Может быть я в массовке участвую? Надо у кого-нибудь разузнать, как я сюда попал и чего было-то. Хотя, блин, может лучше и не надо, а то сейчас узнаешь на свою голову, потом сраму не оберёшься, и обрисуют по полной программе почему я здесь, да ещё с голой задницей».

– Эй! Уважаемый! – я попытался подняться, но не удержался, плюхнулся в грязь. В голове закружилось, живот свело судорогой. Посидел, подышал, немного полегчало.

– Эй! Уважаемый! Позвольте узнать, – помахав рукой, сказал я какому-то бородачу, стоящему ближе всех. Язык ещё заплетается, но слова уже можно различить. Но люди меня не слышат – все заняты своими делами.

Складывалось такое впечатление, что я был вне этого мира: кто-то уходит, кто-то приходит, про меня напрочь забыли. «Ну и ладно, ну и фиг с вами… Нет, ну кто-то же приволок меня сюда… Значит про меня не забыли. Где у них тут режиссёр там, оператор?». Огляделся, покрутился, типичная картина русского деревянного зодчества среднего века: люди, лошади, телеги. По краям, на сколько мог окинуть взором, стояли бревенчатые одноэтажные постройки. От всего этого веяло стариной, Русью. «Блин! Как натурально-то!». За спиной угадывалось здание повыше, а в самом дальнем конце, почти напротив меня, немного левее, находились вышка и раскрытые ворота.

И вот в эти самые ворота влетали на конях какие-то люди с круглыми щитами в одной руке и с сабельками в другой, размахивая ими в разные стороны, с остроконечными шлемами, разномастные, разноцветные со свистом и улюлюканьем.

– О, о, о, кино начинается, – сначала обрадовался я, но когда всё стремительно пришло в движение: одни побежали в одну сторону, другие в другую, звон, крики, стоны, то картинка перед глазами стала расплываться, от шума голова ещё пуще разболелась, хоть ложись да помирай, но, когда рванул заряд грома, тут я не удержался – закрыл уши руками и зажмурился. – Блиииин! – завопил я. – Когда же всё это кончится-то, а?

Земля задрожала, загудела, дождь ускорился. Что-то ударило в ногу. Открыл глаза. Рядом со мной лежала собака. Она посмотрела на меня и жалобно заскулила.

– О! Собачка, не плачь, – сказал я, протягивая к ней руку. -

Не плачь, сейчас всё пройдёт, кино снимут, и мы пойдём. Скоро всё закончится, вот увидишь, не плачь.

Я гладил собачку, шерсть намокла. Серая масть пса стала темнеть, наливаясь бурым цветом. Я поднес руку к лицу – ладонь была вся красная. Кобель затих. Стало жалко себя, собачку, губы затряслись, хотелось плакать.

– Блииин! Кровь что ли? Собачка не умирай…

Тут я вздрогнул от резкого гвалта, хлынувшего на меня со всех сторон. Крики, стоны, истошные вопли раненных и умиравших перемешались со свистом, гиканьем, лязгом, звоном и рычанием здоровых и живых. Неразбериха стояла такая, что понять, кто с кем куда и как, не было ни малейшей возможности.

Страшный рык сотряс воздух. Словно огромный медведь в толпу дерущихся, врезался какой-то воин. Размахивая здоровенной дубиной, он сносил головы, ломал щиты, крутясь как юла. Дубина была шипастая, жутких размеров, шансов на то, чтобы уцелеть не было никаких. Иногда он резко припадал на одно колено, бил по ногам, а потом упавшего добивал ударом сверху. В другой руке был круглый щит, под стать хозяину. Он им то принимал удары на себя, то пускал в ход подобно тарану, а то и просто дубасил им, причём неважно было куда прилитит – человечки отлетали как тряпичные куклы. А когда эта детина била своей кувалдой снизу-вверх по челюсти, то шлем отлетал, казалось, вместе с головой.

На мгновение, пробегавшая мимо вопящая тётка заслонила мне обзор. Она на секунду запнулась, упала, распластавшись по земле, и больше не двигалась – в спине торчала стрела. Миг и уже какой-то тип несётся ко мне замахиваясь мечом, но споткнулся о мертвую тётку и рухнул прямо на меня. Завалившись на спину, я судорожно закинул ноги мужику на шею и потянув за руку, в которой был меч, сильно сжал их в «треугольник». Я смотрел на дядьку, чья голова оказалась между моих ног. Он выпучился как жаба, его зловонное дыхание было сродни газовой атаки.

– Ааа,– не выдержал я, выгнулся дугой, ещё сильнее сжал руки и ноги.

Вскоре он перестал дёргаться и затих. Я вылез из-под него, кое-как поднялся, ноги, руки дрожали. Хотелось убраться отсюда подальше, хоть куда-нибудь, шатало словно во сне, да и всё происходящее напоминало сон – страшный сон.

Сзади послышались лязг, хлюпанье и стоны. Повернулся – черноволосый, небольшого роста, дядька в чёрной броне, с мечом в одной руке и топориком в другой. Находясь в самой гуще противников, казалось, его вот-вот сейчас прихлопнут как муху, но мечи, топоры лишь со свистом рассекали воздух. Я замер с открытым ртом, происходящее потрясало воображение как в крутом боевике. Он двигался с такой скоростью, меняя направление атаки, что противники попросту не поспевали за ним, но сам он безостановочно наносил удары в шею, пах, глаза, руки, ноги – да во что попадёт. Движения были сильными, четкими, в лад – загляденье. Я на миг усомнился в действительности происходящего. «Может… и впрямь кино снимают… а!?».

Боль пронзила лодыжку. Я глянул вниз – тот самый седовласый дед в некогда белом, а теперь грязно-сером балахоне, лежа на боку, одной рукой держал меня за ногу, а другой тянулся ко мне. В руке что-то сверкнуло.

– Тия пеуа,– прохрипел дед,– тиа пее…

– Отстань дед, чего тебе?

Вокруг продолжалась рубка, и самое хорошее для меня было бы скрыться куда-нибудь с глаз долой, а лучше бы вообще исчезнуть, но тут какой-то «леший» узрел меня и пошёл в мою сторону.

Дед продолжал тянуться, настойчиво тряся рукой.

– Да чё тебе? А?

Я бросил взгляд на «лешего» – тот ускорил шаг.

– Тиа пеуа, – мычал дед.

Он, всё так же хватко держась за мою ногу, тянулся ко мне, сжимая в руке диск жёлтого цвета. Я потянулся к нему, указательный и безымянный пальцы попали в два отверстия посередине. Сжал руку, стал тащить, но дед не отпускал.

– Давай сюда, – я начинал паниковать, поглядывая то на деда, то на «лешего», а «леший», тем временем, перешёл на бег, замахиваясь топором и ощерясь в ухмылке – я для него уже был трупом.

– Тиа пеуа, – завыл дед.

– Ну так отпускай уже, – дёргал я руку, пытаясь вырвать медальон.

– Аааа… – заорал бегущий на меня «дровосек».

– Тиая пеху… аааа – выл дед.

– Да отдай же, уже… аааа! – кричал я.

Но дед вцепился мёртвой хваткой, я стал тянуть ещё сильнее.

– Тиа пеуа… – продолжал верещать дед.

«Бегун» был уже в паре метров.

– Отдай, гад,– я рванул, что есть мочи.

– Ааа…– завизжал он.

– Ааа…– взвыл я.

Его пальцы разжались, рука резко взметнулась вверх, и я застыл в позе – «Родина – мать зовет». И тут–то бегущий «дровосек» должен был бы меня зарубить, но что-то громыхнуло, полыхнуло, руку и нутро неприятно обожгло, закололо, а потом в глазах потемнело, и я упал, но этого уже не почувствовал.

Глава2

– Дитя Перуна.

– А! Кто здесь? – я еле расслышал свой голос.

Темно и, на диво, тихо. Время словно застыло, но тишина была странная, осязаемая, казалось, что можно потрогать, пощупать. Она поначалу окутывала меня, затем затягивала, впитывала словно губка, будто бы требуя: «Ещё, ещё…».

– Тьфу ты, что за…– я потряс головой.

– Дитя Перуна.

Я посмотрел себе под ноги, тьма послушна расступилась. О как! Появился человек. «Опять ты?» Но в этот раз волхв лежал аккуратный, чистенький в светлой просторной одежде. Седовласый с окладистой бородой, на голове серебристый шлем с крылышками по бокам. Лицо тёмное, морщинистое, словно дубовое.

– Судьба под ногами, судья над нами, дар в рукаве, теперь сила в тебе,– торжественно заявил волхв.

– Чего? – спросил я, нахмурив брови.

– Мааакс.

Я поднял голову: дед исчез, из темноты возник женский силуэт.

– А, – выдохнул я.

– Мааакс.

– Что…

– Макс, ну вставай, соня.

Милая девушка. Длинные светлые локоны окаймляли её лицо. Она тянет меня за руку. Как хорошо! А то приснится чёрт знает что.

– Ну дай ещё полежать, – прошу я. – Немножечко.

– Макс, вставай, – настаивает она, – а то опоздаем.

– Блин! Мне такое приснилось! – сказал я, зевая.

– Вставай, вставай,– начала дёргать меня девушка.

– Да подожди…

– Вставай, Макс, – упёрлась блондинка, ещё крепче вцепившись мне в руку.

– Отпусти.

– Отпущу, когда встанешь, – дёргая все сильнее ответила она.

– Отпусти, больно!

– Жив… учий, падлюка! – Она одной ногой упёрлась мне в грудь, взявшись двумя руками за мою кисть, с силой потянула на себя.

– Ты чё, дура! Больно! – возмутился я.

– Закрой пасть, пагниль, – вместо прекрасной девушки нарисовался страшный мужик. Он ещё сильнее, наступая ногой мне на грудь, тянул мою руку, норовя её оторвать. Хрустнуло, пальцы резанула боль, отдалось по руке в плечо, подскочило к голове и взорвалось фугасом.

***

Очнулся стоя на коленях на дощатом полу в каком-то помещении, рядом кто-то ещё. Впереди стол, по бокам разномастные ноги сидящих. Перед глазами всё плыло, во рту пересохло, в правой руке дёрганая, пульсирующая боль. Тут я вспомнил про мужика и во мне тотчас все похолодело. Поднес руку к лицу: вся в красной паутине лопнувших сосудов, пальцы были на месте, но распухли и болели зверски. Указательный палец охватывала какая-то штука.

– Шестерёнка, – сказал я, удивленно глядя на свой палец.

Удар по затылку и пол больно врезался мне в лицо.

– Ай! Блин!

Больно-то как, но я тут же поднялся на четвереньки. Передо мной появились две ноги, которые схватили меня за волосы и потянули вверх. Удар по лицу – в голове и глазах все завертелось, заискрилось. Опомнился я, лёжа на боку. Мотнул головой, подвигал челюстью, вроде всё на месте, ничего не сломано.

– Баламут! Угомонись! Чего добре зашибёшь раньше времени, а нам ещё допрос учинить надобно.

Голос говорившего был тяжёлый, словно гири: каждое слово вдавливало в пол чуть ли не физически.

– Кто таков?

Услыхал я уже женский голос. Кряхтя, как старый дед, я сперва поднялся на четвереньки, подождал не станут ли меня ещё бить, а затем и на колени. Передо мной за столом восседала группа человек, а по середине сидела женщина. Единственная женщина в компании суровых мужиков выглядела странно. Чистое спокойное личико правильной овальной формы, губки бантиком, бровки домиком, как говориться. Голову покрывала тёмная шаль, которая полностью скрывала волосы, но лоб оставался открытым. Слева от нее сидел тот чернявый, который так лихо расправлялся с врагами – чёрные волосы, чёрная одежда, даже колечко на пальце и то было чёрным. Справа – детина-медведь: светлые длинные волосы, светлая же одежда, борода. На его месте свободно могли бы уместиться запросто двое.

– Кто таков, откуда? – спросила она, уставившись на меня не мигающим взглядом.

– Эээ… а…– я замялся, пощупал левый локоть. Властный голос совсем не вязался с её обликом, но, судя по всему, именно она здесь и была за главного.

Тут же прилетел подзатыльник, но я всё же удержался, чтобы не растянуться на полу, видимо подзатыльник был чисто для острастки.

– Да, что вы себе позволяете?! – возмутился я и повернулся к дядьке меня дубасившему. – Да, перестаньте уже! Мне же больно! Граждане-товарищи! – Повернулся я уже к сидящим за столом. – Да, что здесь происходит-то?! Что он меня всё время бьёт? – Вытянул я руку в сторону моего мучителя. – Прекратите немедленно.

Тот опять меня шлепнул по руке и по голове:

– Да я табе зараз всё по отрываю и кажут, шо так и было, курва языческая.

– Блин, что вы такое несёте? – присутствующие удивленно посмотрели на свои руки, переглянулись, пожали плечами. – Мне в больницу надо… я прошу вас… отпустите меня,– чуть ли не плача взмолился я.– Только очень прошу, пожалуйста, вызовите мне такси, а то я до…

Страшный удар сотряс стол: всё, что на нём было, подпрыгнуло, да и все, кто сидел за ним – то же. Что-то хрустнуло.

– Вот ты щас чё сказать?!– проревел белобрысый «медведь», который сидел по правую руку от главной.

Медленно поднимаясь из-за стола, он вытаращил на меня глазищи, ноздри раздулись, задышал, как бык перед разбегом, сейчас того и гляди копытом бить начнёт.

– Шатун! Сядь,– тихо сказал чернявый,– это тебя не касаемо.

Медведюга замер, поджав губы. «Мама дорогая, до чего же он здоровый!». Все оцепенели в испуге, боясь пошевелиться. Наступила звенящая тишина. Не страшен он был, по ходу, только двоим: главной барышне и чернявому. Гигант нахмурился, насупился и сел обратно: сидевшие на лавочке подпрыгнули, все разом выдохнули.

– Имя… как? – сглотнув, спросил дядька, сидевший вдоль стеночки ближе всех к столу. Если его слова были как гири, то глаза словно клещи – вцепились так, что отодрать только с мясом можно. Грузный, грозный – монолит дядька. Чуть сутулый с посохом лет шестидесяти, длинные седеющие волосы и такая же борода.

– М…Макс, – выпалил я и покосился влево на стоящего немного сзади мужика, раздающего мне подзатыльники. – Кажется.

– Кажись?! Что значить – кажись? – вопрошал грозный дядька, обведя взглядом присутствующих. – Да ты вообще откуда взялся, говоришь как-то странно? Вроде по-нашенски, – посмотрел на женщину, потом опять на меня, – да только и не понять тебя.

– Да лях это! Я их за версту чую, – сказал тот, кого называли Баламутом, продолжавший стоять у меня за спиной. Затем схватил меня за шею и вытащил нож,– ляху кровушку пустить, вобче, дело святое.

– Чурила! – обратилась женщина к дядьке-монолиту. – Утишь своего пса, разбрехался.

– Да, Матушка,– подобострастно закивал дядька с посохом.

– Сгинь,– цыкнул он на Баламута.

Тот пожал плечами, мол, мне то что, и вышел за дверь.

И только тут я заметил, что справа от меня, то же на коленях, стоит какой-то тщедушный старичок. Взъерошенный, всклокоченный, в рванине, искоса поглядывающий на меня.

– Я очень извиняюсь, – опять я обратился к женщине, как к самой старшей, – пожалуйста, верните мне мою одежду… и попить бы чего-нибудь… и есть очень хочется и в больничку мне надо – у меня ожог, наверное, третьей степе…

– Это твоё? – Проигнорировав мою просьбу спросила она, кивнув на стол.

Я вытянул шею и увидел круглый, блестящий медальон, похожий на тот, который хотел отдать мне тот странный дед в балахоне.

– Да, – закивал я головой. – Вообще-то – нет, – спохватившись ответил я. – Видите ли, вообще-то это не моё… мне это дал один дед… ну он… знаете, когда всё началось… тут, когда начали, прям, все… – затараторил я, попутно жестикулируя, – а я смотрю… этот дед мне его и суёт: «на» – говорит… что-то там ещё про руки, ноги, я уже и не по…

– Умолкни, – сказала женщина.

– Аа… – запнулся я. – Что?

– Заткнись, вша! – рявкнул на меня дядька Чурила.

– Чурила! Узнаёшь? – спросила она, кивнув на медальон.

– Да, Матушка! Эта вещичка из сокровищницы Володимеровой, что сгинула при польском набеге.

– А нынче всплыло, – сказала она, глянув на меня. – И где, а главное – у кого?! Кто бы мог подумать, а?!

Женщина закрыла глаза, немного помолчала, снова посмотрела на меня с прищуром:

– И где же ты его взял?

«Блииин! Они что, издеваются?!» Я потрогал свой левый локоть.

– Сиречь на пальце кольцо, а ты ведать не ведаешь откуда оно у тебя?

Я глянул на свой палец, на Чурилу, затем на женщину:

– Да что вы, блин, несёте? – все опять посмотрели на свои руки. – Я же вам битый час толкую, что не помню… вообще ничегошеньки, – я стал себя бить ладонью по лбу, начиная стервенеть. – Пусто всё… может черепно-мозговая травма у меня, может амнезия…

– Вот ты щас чё сказать?! – опять взревел верзила, начиная багроветь, и медленно встал.

Все отпрянули в едином порыве, стараясь как можно дальше оказаться отсюда если не физически, то хотя бы мысленно. И опять только двое сидели как ни в чем не бывало: женщина и чернявый.

– Шатя! Сядь, – мягко произнесла она, слегка касаясь его руки. – Этот человечек и не думал тебя обидеть. Так ведь? – спросила она уже глядя на меня, нахмурив брови.

– Да, да, да… – затряс я головой. – В смысле – нет, нет, нет… замотав головой из стороны в сторону.

«Медведь» шумно выдохнул и плюхнулся на лавку, позвякивая, постукивая дружно подпрыгнули сидевшие за столом.

– Как вы могли такое подумать? – продолжил я, вытягивая руку в сторону Шатуна. – Уважаемый, что вы! Просто у меня стре…эээ… – замер я, чуть втянув голову в плечи. – Эта… страшно мне стало, да… меня хотели убить, а я кто и не помню. Ну кто я? – вопрошал я, тыкая пальцами себя в грудь.

– Хыть, я ведаю!

Кто-то пискнул справа от меня. Я повернул в недоумении голову и воззрился на дедка.

– Дозволь молвить, кормилица? – брякнулся тот оземь.

– Говори, – разрешила женщина.

Дед поднялся, выпрямился, грудь колесом. У присутствующих появились ухмылки – дед и впрямь был смешной.

– Ну и кто же он, – пробасил Чурила.

– Хыть, ясень пень! Это дитя Перуна, – ляпнул дед. – Сын евойный – Дажьбог.

Секундная тишина, затем хохот, резко стартовав, лавиной поскакал от гогочущих глоток до стен, потолка и пола, рикошетил, летел дальше, перемешиваясь со встречной волной, превращался в какофонию звуков. Смеялись, пожалуй, все, кроме женщины и нас с дедом. Кто-то хлопал себя по ногам, кто-то по столу, кто-то просто трясся от безудержного смеха, я же в недоумении уставился на деда – при других обстоятельствах я бы тоже посмеялся… наверное.

– Хватит ржать!!! – заорала женщина, стукнув ладонью по столу. Нахмурив брови и сжав губы обвела злым взглядом всю компанию. – Смешно вам?! Смешно?! Бунт языческий только-только угомонили, а жрать людишкам также неча. А когда чернь на вилы вас подымать станет, вы также ржать будите?! Половцы кругом шастают… вот ты, Чурила, какого лешего сюда припёрся? А!!! – грозно рыкнула она на дядьку. Под её взглядом вся его твёрдость стала осыпаться трухой. – Что тиун киевский… здесь забыл… в захудалом городишке? А!!! Что в Киеве всё хорошо и догляд твой уже не нужен? Ну, конечно, – округлив глаза и вертя выставленными ладонями вперёд, сказала она, – здесь, на Смоленщине, дела куда как поважнее будут…

– Так, Матушка… я ж язычников поганых словить хоте…

– Плевать!!! – продолжила она на той же высокой ноте, прихлопнув опять ладонью по столу, – плевать, что ты хотел! Мне порядок нужен! По-ря-док! – отчеканила она. – Ты хочешь, чтоб всё прахом пошло из-за твоего безумства? Только-только мир с Мстиславом сговорили, а у них тут хрен по грядке скачет. А если б мы не успели? А!!! – Чурила совсем понуро свесил голову. – Да вас тут бы… как котят раскатали и хрюкнуть бы не успели.

Женщина замолчала, наступила гробовая тишина. Она шумно вздохнула, затем выдохнула, потёрла устало лицо, положив руки на стол обвела взглядом всех присутствующих. Чернявый ухмылялся, Шатун корчил рожу, словно пытался поймать бегающую в голове какую-то мысль. Остальные смотрели кто в пол, кто в стол, попутно теребя что-нибудь в руках. Тихо, слышно только потрескивание пламени свечей.

– Мог бы и Мороза послать, – продолжив, кивнула она на сидящего рядом с Чурилой статного воина с длинными волосами цвета соломы, который, по-моему, за всё время нашего здесь пребывания так ни разу и не пошевелился. – Да хоть бы и… вашего… этого… Болтуна…

– Баламута, – быстро поправил Чурила.

Она снова хлопнула ладонью по столу:

– Да хоть Балагура… – крикнула она.

Взяла со стола кружку, отхлебнула, поставила на стол. Сжала ладошки в кулаки, чуть наклонившись вперед:

– Нельзя нам ошибиться, други мои, – сказала она, почти успокоившись, – никто нам второго шанса не даст, съедят с потрохами и не подавятся. Слишком много ворогов у нас… слишком.

В комнате опять повисла тишина, каждый переваривал услышанное, даже и не думая что-то возразить. Чурила весь вспрел, ну ещё бы: в таком-то пальто с меховой подбивкой, в такой же шапке, но, правда, приятного шоколадного цвета с узорами. Жарко бедолаге, а вот мне бы его шубейка сейчас не помешала бы. Я потрогал свой левый локоть и засунул ладони подмышки. Колени от жестких досок болели нестерпимо.

– Я… это… искренне извиняюсь, – нарушил я молчание, – но нельзя ли уже закончить весь этот спектакль. Ну правда, ну мочи уже нету.

– Заткнись, или я Балабола назад позову.

– Баламута, – опять поправил Чурила.

– Так, теперь ты, – сказала женщина взглянув на дедка.

– Ась? – встрепенулся дед, выходя из задумчивого оцепенения.

– Хрясь, и без башки, сказывай, пока я тебе её не оторвала. Кто таков?

– А… так это ж… Лука я. Лука… Лука Дундарёнок,

– Откель ты? – пробасил Чурила, глянув на главную, получил разрешения продолжить грозно взглянул на Луку, – как к нам попал, сказывай всё.

– Я, стало быть, – продолжил Лука, – родом из Берестья, шо на Волынщине. Пришли как-то раз мужи крепкие и ай да нас всех гнать, а куды не сказывали. Долго ли, коротко, за горами, за долами углядели мы скудели, а туды пришедши там-то и сидели, и сидели, и сиде…

– Дед! – стукнул посохом Чурила, – ты тут свои побасенки баять кончай, давай по делу: куда явились, сколь долго сидели, сколько вас было?

– Пришли-то мы в город большой, поболе энтого-то… так эта…– встрепенулся дед, – мы ж в подполе сидели, а сколько дён не ведаю, а было нас много-много…

– Так, ладно, – перебила женщина. – Где ляха встретили? – кивок в мою сторону.

– Так эта… значить, тикали кады, лило ж всё время, волхв наш… ихний в смысле, говорит: «Шо времячко Перуново настало, значить, он нам подсобит», а тут молния, значить, лупит и лупит за лесочком-то, а мы в лес через лесок, да по травке прыг да скок, да до дуба лишь вершок, а под дубом вот он лежить, нагий весь. Волхв, значить, сказывает: «Перун, заступа наш, являет свою заботу, агнца жертвенного аж дал». Но волхв ентот, видимо, чой-то напутал, в знамениях чтец неважнецкий из него, видать, получился, и умертвив его явил нам нового кудесника, отметив его своим знаком, – старик поднял мою правую руку, где лопнувшие сосудики сплетались в замысловатый зловеще-красный узор. – А что бы мы не сумлевались из–за нашей дремучести, стало быть оставил свой знак – кольцо, говоря нам тем самым, что он непросто избран, а сын его единокровный – Тарх Перуныч по-вашему, Дажьбог – по-нашему… в смысле – по-ихнему, по-язычески, – закончил дед.

– Дед, кончай заливать, – я выдернул руку, недоуменно разглядывая его, пытаясь понять – он прикалывается или не в себе.

– Так, ладно, – сказала женщина, поглаживая стол, посмотрела на черноволосого. – Что с нападавшими?

– Полоцы, хорошо вооружены, ушли быстро, – вяло ответил тот.

– Этим-то чего здесь надобно? – пробасил Чурила.

– Значит, так! – сказала главная. – Времени у нас мало, а дела наши скорбные… хлеба у нас нет и купить не на что… если народ в ближайшее время не накормим, голодные бунты пойдут уже по всей земле. Ты, Чурила, коль уж ты здесь, – направила пальчик в сторону боярина, – собираешь поводья, сколько сможешь, и отсылаешь их в Смоленск – они пойдут за хлебом к булгарам…

– А кони ж, Матушка? – недоуменно уставился дядька, – где ж взять-то столько?

– Значит, впряж боевые…

– Да, помилуй, Матушка…

– И не помилую, – рявкнула она, – нету ладей… пора горячая, сам же знаешь, торговля в самом разгаре, купцы кто где, а ловить их некогда… да войско в Чернигове ещё застряло… я быстрей ушла, чтоб весть о перемирии до Ярослава донесть. Ливни токмо нас остановили… да припасов набраться. Выстоять нам надобно сейчас… нельзя дрогнуть… надо продержаться… надо. Ворон! – обратилась она к чернявому. – Возьмёшь людей сколько надо, две ладьи, этих… – кивнула на меня с дедом, – Перуничей, да ищите золото Владимирово. Срок вам месяц. Шатуна возьми…

Тот на радостях энергично закивал головой.

– Княгиня! Совсем беззащитна останешься! – возразил Ворон.

– Ничего, тут уже близко, может Великого князя еще в Суздале застану.

– Княгиня! Дозволь сына с тобой отправить? – спросил Чурила. – Мороз лучший на Киеве, – Шатун хмыкнул, он бы поспорил, а воин, сидящий рядом с Чурилой, даже, не шелохнулся, – и вои его справные.

– Лучший, говоришь? – спросила княгиня, – Значит на поиск золота пойдёт. На сегодня – это наиглавнейшая задача: нету золота – нету хлеба, нету хлеба – нам хана. Все ясно? Ворон старший, только на тебя вся надежа.