Читать книгу: «Пустая комната №10», страница 4

6
Касс

Я выуживаю из слива ванны в сто седьмой квартире мокрый комок черных волос и серой слизи размером с мяч для гольфа. С влажным шлепком бросаю его на пол и сдерживаю рвотные позывы.

– Готово, – кричу я Кристал.

Она сидит на диване с пирожным «Твинки», поглаживая свой громадный живот, и смотрит по телевизору шоу Мори. Пытается заставить своих девочек шести и семи лет почесать ей ноги, но они носятся по комнате, визжа от притворного отвращения. Позже, когда зрители в телестудии Мори радостно ревут и аплодируют, я слышу, как Амбер или Тиффани, отсюда непонятно, кто из детей, спрашивает, что значит тест на отцовство, и Кристал говорит им, чтобы заткнулись и шли играть.

– Эти львы – мальчики, – слышу я чужой голос из двери.

Я поднимаю голову и вижу незнакомого мальчишку лет десяти.

– Что-что? – переспрашиваю я, и он мотает головой в сторону нескольких книжек с картинками, лежащих на полке рядом с туалетом. Та, что сверху, называется «Ной и Великий потоп».

– Львы, которые идут к ковчегу. У всех грива, а значит, они самцы. Это ошибка, иначе сейчас у нас не было бы львов, – заявляет он.

– Хм, да. Пожалуй, ты прав, – отвечаю я.

И тут самый младший ребенок, Кевин, вбегает в ванную, где я снова стою над сливом, чтобы прочистить его напоследок еще разок, и, прежде чем я успеваю вмешаться, хватает мокрый комок волос и мчится с ним к сестрам. К тому времени, как я выхожу в гостиную, они уже с криком выбегают за дверь и гоняются друг за другом по площадке у бассейна, а странный мальчик, эксперт по Библии, носится вместе с ними.

– За мной должок, – говорит Кристал и кричит вслед детям: – Закрой дверь, Тиффани, чтоб тебя!

Я делаю это вместо ребенка и сажусь на клетчатую кушетку, вытирая руки грязной кухонной тряпкой.

Кристал толкает по кофейному столику пакет с гамбургерами из кафе «Уайт Касл».

– Гамбургер хочешь? Тут с курицей.

– Нет, спасибо, – отвечаю я, пока она закуривает сигарету и смеется над зрительницей шоу, которая стоит у микрофона, уперев руки в боки, и говорит что-то о «яжематери» и «сучке-нищебродке».

– А что это за мальчишка? – спрашиваю я.

– А, это Фрэнк. Внук Мэри. Он у нее гостит. Но, только между нами, его мама вроде спуталась с каким-то нариком и свалила в Тампу, так что, похоже, он здесь надолго.

И тут дети врываются обратно в квартиру, старшая девочка рыдает. К ее шее прилип комок волос – очевидно, его бросил туда Кевин.

– Ну все, хватит, – говорит Кристал, пытаясь встать. Вторая девочка начинает плакать без видимой причины. – Это тебе в наказание за то, что подстригла Жасмин в ванне, я предупреждала!

Когда Кристал наконец встает, Кевин пытается убежать, но она хватает его за руку и шлепает по попе.

– И если ты не можешь вести себя прилично… – начинает она, но Кевин только смеется над ней.

Он вырывается и убегает в свою комнату, прежде чем она успевает сказать что-то еще. Кристал легко сдается и со вздохом опускается на диван.

Я на минуту задумываюсь, кто такая Жасмин и почему шестилетка кого-то стрижет, а потом вижу на кофейном столике среди лего лысую куклу, диснеевскую принцессу, и в остатках ее волос видны крошки оранжевых чипсов.

Кристал вытирает Амбер шею, мастерски убирает комки волос, словно делала это уже тысячу раз, и утешает ее леденцами. Девочка вытряхивает разноцветные конфеты в маленькие липкие ладошки с розовыми зазубренными ногтями и смотрит на меня, надув губы, как будто во всем виновата я, ведь это я достала комок волос.

Мне больно из-за Рида, из-за нашего дома, из-за детей, которых мы хотели завести, из-за жизни, которую у меня украли, и я изо всех сил стараюсь не разрыдаться, не знаю почему. Эта минута ничем не хуже, чем любой другой жалкий момент любого другого отвратного дня в этой вонючей дыре.

Поэтому я забираю свои инструменты и незаметно ухожу. Девочки с матерью уже позабыли происшествие и обсуждают цвет блеска для губ. Когда я покидаю их квартиру, из комнаты Кевина доносятся звуки включенной видеоигры.

Я сижу в офисе и верчусь в кресле, обмахиваясь старым журналом по садоводству и размышляя о том, что сказать на собеседовании в закусочной сегодня днем. Мне оставили сообщение, что я могу зайти и поговорить с помощником управляющего о ночных сменах, и, хотя за коктейли можно получить больше чаевых, чем за яичницу по-мексикански и говяжье рагу, я соглашусь, если предложат.

Однажды поздно вечером я смотрела программу, где гость рассказывал о медитации и как она может изменить жизнь, потому что все дело в мысленном настрое. И я попробовала. Как-то вечером я действительно попробовала. Села в кресло-мешок, которое кто-то оставил на складе в подвале, включила музыку с «Ютуба», с флейтами, колокольчиками и прочей ерундой, и попыталась ни о чем не думать.

Но никто не предупреждает, что невозможно ни о чем не думать. Если ты не умер, в мозгу есть мысли, и именно в тот момент, когда пытаешься приглушить их и успокоить, на поверхность пробиваются самые мрачные. Это напомнило мне о церкви, в которую мы ходили, когда я была маленькой.

Однажды мы провели там ночь, хотя это назвали ночевкой взаперти, что звучало страшновато. Мы разложили спальные мешки на полу, поели пиццы, выпили фруктового пунша, что считалось «закусками» и показалось мне забавным, и посмотрели фильм «Площадка» из древнего проектора, а когда выключили свет, шептались друг с другом, пока не заснули. Посреди ночи в большом зале стояла кромешная тьма, только далеко-далеко наверху ряды крошечных окошек светились в темноте как фонарики. И через них всю церковь заливали жутковатые лучи лунного света. Помню, как сильно испугалась и описала новую пижаму… Именно на это и похожа медитация.

Это лазерные лучи резких, ужасающих мыслей, пронзающие тишину в твоем сознании и уносящие в те места, о которых не следовало думать.

Для меня все начинается с самого начала, с первого пункта мысленного списка того, что я сделала не так. Не получила сертификат, потому что Рид отговорил меня от «мужского ремесла», хотя мне оно нравилось. Но ведь виноват не он, правда? Я сама была тупой овцой. У меня был выбор. А потом, конечно, я вспоминаю все свои решения, в основном плохие, а еще то, как работала в супермаркете. Почему? Потому что не получила проклятый сертификат. И что же я сделала? Как последняя идиотка переехала к парню, который не собирался жениться, и проигнорировала все тревожные сигналы. И пусть он вел себя отвратно – не поддерживал, отдалялся, то слишком горяч, то холоден, – он был Ридом Чепменом. Риелтором от Бога, и на боку автобуса красовалась его фотография, где он с пышной прической и вздувшимися бицепсами, так что все одинокие девчонки глазели на него с открытым ртом и хихикали, куда бы мы ни пошли.

Из всех девушек в меховых сапожках, блузках в обтяжку и с дорогим мелированием, потягивающих яблочный мартини в барах, куда мы ходили, и писавших свои номера на салфетках для коктейлей, он выбрал меня. Конечно, звучит жалко, когда произносишь это вслух, но я чувствовала себя особенной.

Все началось с нескольких пьяных посиделок после бара, но потом мы стали часто смеяться вместе. Я никогда не думала, что могу кого-то рассмешить, но он считал меня забавной и говорил комплименты. Потом вечера за выпивкой превратились в настоящие свидания днем, а не только в два часа ночи… и мы стали парой.

А после он купил дом, выставленный на продажу, потому что просто не мог пройти мимо – дом середины века, с потенциалом. Это была хорошая инвестиция. Когда Рид предложил мне переехать, я будто попала в сказку. Это совсем не то, что хранить зубную щетку у него дома и спать в кровати, где он занимался сексом с кучей других девушек на протяжении многих лет. Это было наше новое начало. Я решила, что мы и правда вместе. Даже никогда не говорила ему, если мне приходилось исправлять его ошибки с гипсокартоном или что-то переделывать после ухода Рида на работу. Таково бремя любви. Если честно, за пять лет совместной жизни я переделала половину треклятого дома практически с нуля. Мне казалось, что я в буквальном смысле строю нашу совместную жизнь.

Так что, возможно, он уже как минимум год трахает молоденькую официантку Кимми в подсобке «Бульдога», где она работает, но она не первая. Я стала одной из тех женщин, которых ненавижу. Просто я не хотела этого замечать.

Беру со стола телефон и листаю «Инстаграм» Кимми, чтобы снова поиздеваться над ней. У меня есть аккаунт на фальшивое имя – Бренди Александр. Согласно моей теории, Кимми слишком глупа и не сообразит, что это название коктейля, а еще она отчаянно жаждет внимания, поэтому не избавится от подписчика, так что я увижу все интимные подробности, недоступные для Касс Эббот. Я помню другую официантку в «Бульдоге», ее звали Джесси. В тот день, когда я ввалилась туда и орала на свекольно-пунцовую Кимми, держащую огромный поднос со стейками рядом с семьей за угловым столом, она застыла от ужаса. Вспоминая это, я краснею от стыда – как вышла из себя, узнав об измене, – но это не мешает мне прокомментировать фотографию Кимми. Подпись к ней гласит: «Играем в гольф с моим малышом», она в белых шортах и спортивном бюстье держит клюшку для гольфа до смешного неправильно. Ты не любишь гольф, тупая сучка, ты просто цепляешься за Рида в его выходной. Но знаешь что? Если он поступил так со мной, тебя ждет та же участь.

«Он трахает Джесси из «Бульдога», – пишу я и отправляю. Это так по-детски и отвратительно, но я довольно улыбаюсь, а потом вижу Каллума у почтовых ящиков за дверью офиса. Он достает из своего ящика горсть спама и бросает листки в корзину. Прежде чем он успевает уйти, я кричу ему из открытого окна.

– Привет!

Он слегка вздрагивает.

– Прости, подожди секунду, – говорю я и выскакиваю из двери.

– А, привет, Касс. Ты меня напугала.

– Извини. Привет. Я просто хотела спросить, не сделаешь ли мне малюсенькое одолжение?

– Да, конечно, а в чем дело? – спрашивает он, снова закидывая сумку на плечо.

– Ты знаешь ту девчонку из двести третьей? Анну?

– Да.

– Отлично. Нужен человек, который поможет ей с кондиционером.

– Человек – в смысле я?

– У нее в квартире адская жара. Мне ее жаль. Знаешь, хозяева подняли шум, когда у Леонарда взорвалась микроволновка и в сто одиннадцатой возник пожар. Ну меня тогда здесь не было, но все равно существует правило – никаких электроприборов и дополнительных кондиционеров. Наверное, они считают, что я унюхаю фреон или что-то в этом роде, но все равно я не могу взять на себя ответственность.

– Это неправда, я видел, как пару дней назад ты переделывала кому-то розетку.

Вот черт. А я-то думала, это сработает.

– Ну ладно, ладно, – говорю я, пожевав губу, но придумать другой предлог мне не удается. – В общем, меня пугает эта квартира. Находиться там… У его окна…

– Ты хочешь, чтобы это сделал я, – прерывает меня Каллум.

– Ты же преподаешь естественные науки, так? Наверняка разберешься.

– Слушай, я разберусь, но мне кажется, ей совершенно не нужно, чтобы к ней заявился какой-то парень с инструментами на поясе… Нет, это жутко. Лучше позвони владельцу.

– Я и позвонила. Сам знаешь, как это бывает. Займет целую вечность. А у тебя есть пояс для инструментов? – спрашиваю я, стараясь не ухмыльнуться.

– Нет, просто… Я о том…

– Я скошу тебе с арендной платы сто баксов, если починишь кондиционер.

Он молча размышляет.

– А у тебя есть на это полномочия? – спрашивает он.

– Ну, если ты свалишься с балкона, потому что перила держатся на соплях, или твои яйца засосет в слив бассейна, в общем, если дело подсудное, у меня полномочия есть. Так что могу немного приукрасить правду.

– Погоди, если я свалюсь с балкона по вине владельца, мне предложат только сотню баксов скидки?

– Господи, Каллум. Ну не знаю. Это все, что я могу предложить. Ладно, забудь.

– Извини, – говорит он, прежде чем я успеваю вернуться к двери офиса. – Конечно, я рад буду помочь. Прости.

– Спасибо, – отвечаю я, захлопываю дверь, хватаю ключи и бегу к машине через заднюю дверь, чтобы к половине пятого успеть в закусочную.

Я жду на красном виниловом диване и наблюдаю, как дежурный повар лопаткой выжимает жизнь из унылого сероватого фарша для бургеров. Официантка средних лет с запавшими глазами ставит тарелку с яичницей перед мужчиной, у которого такой одинокий вид, что перехватывает дыхание. На нем мешковатый костюм, волосы сальные, и от одного взгляда на него у меня ноет сердце. Прыщавый подросток-кассир сует лицо в автомат с мягким мороженым и выдавливает в рот ванильно-шоколадные завихрения, пока официантка не щелкает его по затылку. Затем появляются две девочки-подростка и садятся напротив меня.

На мгновение я теряюсь, видя их имена на бейджах: Эшли и Эшлей. Они представляются как помощник управляющего и бригадир второй смены.

Эшлей просматривает мое резюме сверху донизу и спрашивает:

– Почему вы решили вступить в дружную семью «Яичницы»?

О боже. Чтобы произвести впечатление на двух соплюшек и получить мерзкую работу, приходится сохранять на лице приличное выражение. Вот так-то.

– Э-э-э… – начинаю я и тут вижу над стойкой надпись: «Фермерские куры. Органический продукт».

– Ваши высокие стандарты. Органические куры. Это… важно, – говорю я, кивая слишком много раз.

– Хорошо. Отличный ответ, – откликается Эшли.

– Да, – соглашается вторая. – Вы знаете, что в «Блинчиках» и «Уютной вафельной» покупают яйца в «Глисоне», где у кур отрезают клювы?

– Что-что? – говорю я, не понимая, ждут ли от меня ответ.

– Да, представьте, именно так, отрезают кончик клюва, чтобы куры не дрались, а дерутся они по единственной причине – их запихивают в маленькие клетушки как селедку в банки. Я видела в «Тиктоке» клип из шоу Опры. Она разрыдалась. Оператору пришлось подойти и дать ей платок. У нее даже тушь немного потекла. Так грустно.

– Так грустно, – подхватывает другая Эшли.

После чего делает кислую мину и показывает руками сердечко.

Они спрашивают, кем я вижу себя через пять лет, есть ли у меня опыт работы с клиентами и задают еще кучу бессмысленных вопросов, зачитывая их из анкеты для собеседования, предоставленной владельцем. К концу разговора я настолько деморализована тем, что моя судьба в руках двух старшеклассниц, что, кажется, начинаю кричать. Наверное, я могу просто вскочить на стол, завыть как первобытный человек и начать швырять всем в лицо буррито из-за невероятной несправедливости моего положения, но тут Эшлей спрашивает, могу ли я приступить в следующие выходные, в ночную смену, чтобы посмотреть, как я справлюсь с пьянчугами в три часа ночи.

– Правда?

Выражение моего лица смягчается, и с каждым мгновением я все больше ненавижу себя за то, что сижу здесь и благодарю за работу в ночную смену в проклятой «Яичнице». По-моему, она ожидала, что я откажусь от ночной смены в субботу, но разве я могу это сделать?

– Да, вполне, – отвечаю я, вставая, чтобы поскорее закончить встречу, пока ничего не изменилось или они не передумали.

Когда я выхожу оттуда, мне становится легче. Солнце уже садится, и выпала роса. Запах фритюра, разносящийся из задней части здания, напоминает о сельской ярмарке в детстве, и я улыбаюсь. По-настоящему улыбаюсь. Кажется, это пусть и скромное, но начало чего-то нового.

Я еду по городу, и мне хочется кому-нибудь позвонить и поделиться хорошими новостями. И тут до меня доходит, наверное, впервые, что звонить мне некому. В смысле, переход от бранчей с подружками, коктейльных вечеринок, ужинов с риелторами и благотворительных мероприятий к жизни в «Платанах» и безденежью произошел так быстро, что я не успела все это переварить. Мне никто не звонит. Друзья по книжному клубу и воскресным бранчам не отвечают на сообщения. На мои просьбы встретиться я получаю лишь отрывистые и неопределенные ответы. Видимо, наши друзья были на самом деле его друзьями. Теперь на бранчи по воскресеньям ходит его новая «жена», а я исчезла.

У меня было несколько знакомых соседей и девушек в клубе по йоге, с которыми мы болтали о пустяках, но, когда твоя жизнь рушится, ты видишь все как есть – позвонить некому.

Я не плачу. Конечно, я все равно им не позвонила бы, чтобы сообщить такую жалкую новость. Что за многие годы у меня наконец появилось что-то свое – работа в забегаловке. Они просто рассмеются в трубку, разве не так?

Еду в паб «У Гюнтера», потому что он всего в нескольких кварталах от «Платанов» и я могу дойти до дома пешком, если понадобится. Обычно я не трачу деньги на выпивку, но мне наконец-то есть что отпраздновать. Маленький шажок в правильном направлении. Поэтому я включаю в музыкальном автомате Van Halen, целуюсь на крошечном танцполе с каким-то парнем в ковбойских сапогах, пью слишком много виски-сауэр и засиживаюсь допоздна.

И вот, когда бар уже почти закрывается, я решаю пройти несколько кварталов до дома, держа сандалии в руке, чтобы не свернуть лодыжку. Когда я вхожу через железные ворота во двор с бассейном и сворачиваю к своему корпусу, я что-то слышу. Вода в бассейне спокойна, все жильцы давно спят, стоит тишина. Ее прерывает только этот звук, что-то вроде низкого рокочущего голоса, а затем крика.

Я бросаю сандалии и на цыпочках тихонько иду по бетонной дорожке, держась поближе к зданию, чтобы остаться незамеченной. И тут раздается плач.

– Да что с тобой?! – бранится мужчина.

Теперь я вижу Розу. Ни хрена себе. Она стоит за углом от своей квартиры, а ее муж Эдди держит женщину за волосы и орет ей в лицо. Но она не реагирует. Тогда он берет кирпич и со всей силы впечатывает его в стену рядом с ее головой, в нескольких сантиметрах от лица.

Охаю и закрываю рот обеими руками, а затем быстро прячусь за угол. Я не знаю, что делать. Вызвать полицию? Или будет слишком поздно, если я сейчас же не приду ей на помощь?

Видимо, грохот кирпича пугает девчонку из двести третьей. Анну. Потому что в квартире включается свет и открывается дверь. Большинство жильцов привыкли к кавардаку и не обратят внимания на шум, но она новенькая.

– Хочешь закончить так же, как он? – орет Эдди, с треском бьет Розу головой об стену, и она падает на землю.

У меня перехватывает дыхание. От шока меня на мгновение парализует. А потом он убегает, и я слышу, как Эдди заводит свой пикап на парковке. Я мчусь к Розе, она тихо плачет, приложив руку к ссадине на затылке.

– Ну, ну, все хорошо, – запинаюсь я, по-прежнему находясь в ужасе. – Я принесу… Я… У меня есть аптечка. Можно…

– Не надо, все нормально, – говорит Роза, держась за стену и с трудом поднимаясь на ноги.

– Нет, Роза, вовсе нет. Я могу подождать с тобой приезда копов. Могу отвести тебя…

– Никаких копов, – говорит она, с силой стискивая мою руку. – Ты не понимаешь, во что ввязываешься. Пожалуйста, не вмешивайся.

Она прикладывает к окровавленной голове сумку, прерывая дорожку красных точек на бетоне, и скрывается за дверью своей квартиры, а затем там гаснет свет.

Я поднимаю голову и вижу на балконе Анну, она прикрывает рот рукой. Мы обмениваемся пустыми взглядами, и на несколько секунд эта беспомощность повисает в тяжелом воздухе, а потом Анна забегает домой. Возможно, чтобы собрать вещи и как можно скорее убраться отсюда, если у нее осталась хоть капля здравого смысла.

7
Анна

Личинки. Я постоянно их вижу, стоит закрыть глаза. Извивающиеся, влажные личинки. Приходится разжимать кулаки и глубоко дышать, чтобы выкинуть из головы этот образ – как они сыплются мне на кожу. Когда я пытаюсь отвлечься от этого и сосредоточиться на дороге, у меня сводит скулы.

Я еду по богом забытому району в поисках «Старбакса» и размышляю об угрозах, а потом о женщине из сто третьей квартиры, которую ударил муж. Следует ли мне кому-нибудь рассказать? Связаны ли эти сюрреалистические события с Генри?

Меня попросили зайти сегодня в полицейский участок, чтобы ответить на несколько вопросов. Ноутбук Генри все еще у них, и мне пока не вернули записи телефонных разговоров, так что, думаю, дело в этом. Может, они нашли что-то новое. Если я расскажу полиции обо всем, когда приду в участок, достаточно ли будет анонимной записки и коробки с насекомыми, чтобы копы этим занялись? Нет, я уже слышу, как они говорят, что ничего не могут поделать с шалостями без подозреваемых или реальной угрозы – возможно, просто развлекаются дети. Копы составят рапорт и положат его в шкаф, вот и все. А Роза из сто третьей? Стоит ли мне вмешиваться?

Когда я наконец добираюсь до «Старбакса» в шести милях от «Платанов», то понимаю, что необходимо куда-то заехать и купить кофеварку, потому что я не могу таскаться сюда каждый день. Как эти люди способны жить так далеко от приличного кофе? Уму непостижимо. Я заказываю два мокко со льдом, чтобы положить один в морозилку на завтра, пока не найду магазин с техникой. Где вообще здесь ближайший? Когда я очутилась в «Платанах», меня словно высадили на другую планету. Почему Генри решил устроить студию именно здесь – вот главный вопрос. Чем больше времени я тут провожу, тем чаще задаюсь этим вопросом. Если бы ему действительно нужно было пространство, он мог бы расчистить гараж или обустроить под студию подвал. Я поддержала его идею обзавестись студией – это казалось дешевле, чем переоборудовать подвал, а Генри нравилось, как свет проникает сюда по утрам, и у него появились друзья. Я решила, что это коллеги-художники. Но такого не могла представить в самых смелых фантазиях. Что, черт возьми, он делал здесь на самом деле?

Припарковавшись на своем месте возле квартиры, я выхожу из машины, выбрасываю пустой стаканчик из-под мокко в мусорный бак, беру второй кофе и пакет с сырными булочками и тут замечаю пикап Эдди, припаркованный чуть дальше. Я видела, как мужчина мыл и полировал его сегодня утром. Раньше я никогда не замечала, чтобы кто-нибудь и впрямь натирал машину воском. И я приглядывала за Розой – убедиться, что с ней все в порядке. Слава богу, ближе к полудню она уже была у бассейна, расстилала пляжное полотенце с изображением персонаж из «Улицы Сезам» и усаживала на него сына, держащего в руке пакет с крекерами. Я вздохнула с облегчением, хотя вчера вечером она и говорила, что с ней все нормально. Но Роза не похожа на человека, у которого все нормально.

Я осматриваю парковку – вокруг никого. Бросаю взгляд в сторону бассейна – никто не обращает на меня внимания, и тогда я выливаю мокко в натертый воском пикап Эдди. Это так по-детски – глупая и мелочная месть в ответ на кошмарные действия, но мне все равно приятно. И если повезет, я смогу понаблюдать с балкона, как он выйдет и обнаружит это. Психопат.

Достаю из машины пакет с продуктами из супермаркета и как ни в чем не бывало иду к квартире, но тут прямо передо мной откуда ни возьмись материализуется мужчина. Я вздрагиваю.

– Позвольте я помогу, – говорит он и берет у меня пакет, прежде чем я успеваю возразить.

– Э-э-э… Спасибо, но… Я не…

– Вы же из двести третьей, верно? А я почти ваш сосед, из двести шестой. Мне нетрудно. Я поднимаюсь, – говорит он и идет дальше, мне приходится следовать за ним. Мужчина не оставил мне выбора.

– А вас как зовут?

– Ой! – Он оборачивается и протягивает руку. – Барри. А вы Анна, живете в бывшей квартире Генри, как я слышал.

Не дожидаясь ответа, он просто поворачивается и идет к моей квартире, болтая о том, как жара угробила его помидоры и что мне здесь понравится, когда я со всеми познакомлюсь. Почти каждую пятницу по вечерам они жарят на гриле у бассейна сосиски и бургеры. Пиво, конечно, тоже пьют, и все что-нибудь приносят. Подойдя к моей двери, он уже тяжело дышит.

– Спасибо за помощь, – говорю я, протягивая руки, чтобы забрать пакет с продуктами, но Барри его не отдает, что выглядит как-то странно.

– Я помогу вам его внести, – заявляет он, но я забираю пакет.

– Спасибо, не нужно.

Я открываю дверь, однако он не торопится уходить.

– Приятно было познакомиться, Анна из двести третьей. Всегда рад помочь. В любое время. Что бы ни понадобилось.

Я со всей возможной вежливостью киваю, проскальзываю внутрь и закрываю за собой дверь. Едва я заканчиваю раскладывать продукты, как раздается стук в дверь. Что ему еще от меня надо? Что вообще Генри нашел в этом месте? С каждым днем пребывания здесь мне становится все больше не по себе. Я пытаюсь придумать, как вежливо сказать мужчине, чтобы отвалил, но, когда открываю дверь, вижу Каллума. Он держит оконный кондиционер, неуклюже пристроив его на согнутом колене.

– Ого!

Я распахиваю дверь и впускаю его, чтобы поставил кондиционер, пока не уронил.

Лицо Каллума покраснело от натуги. Он ставит кондиционер на стол, вытаскивает платок и вытирает пот со лба.

– Привет, – наконец говорит он.

– Что это вообще значит? – смеюсь я.

Он встает перед вентилятором, переводя дыхание. Так странно видеть мужчину в логове Генри.

– Господи, да здесь жарко, как на поверхности солнца, – говорит он.

– Точно, – соглашаюсь я.

– Я слышал, что тебе нужно починить кондиционер, но не знаю, как его чинить, так что просто вытащил его из сто пятнадцатой. Там никто не живет уже несколько месяцев, так что… если квартиру снимут, тогда и разберемся. А пока… Он похлопывает по верху кондиционера.

– Боже, да я расцеловать тебя готова! – говорю я и тут же хочу взять свои слова обратно, потому что он краснеет еще больше, если такое вообще возможно. Быстро даю по тормозам. – Ты просто спаситель. Спасибо.

Каллум улыбается, поправляет бейсболку и принимается раскурочивать старый кондиционер.

Пока он ковыряется в древнем чудовище, я насыпаю в пластиковый кувшин порошковой смеси для холодного чая, а когда возвращаюсь, Каллум уже выдергивает кондиционер из оконной рамы. Он с трудом несет его к столу, и тут я замечаю нечто странное.

На подоконнике лежит ключ. Я узнаю выцветшую звезду из синего металла, прикрепленную к кольцу на ключе. Она такая старая. Генри носил ее много лет, пока несколько лет назад я не подарила ему в качестве шутки брелок с уткой в шарфе, но он обожал старый. Это кольцо с потускневшей звездой давно лежало в стеклянной миске у входной двери, а теперь оно здесь. Спрятано от посторонних глаз. Сердцебиение учащается, я беру ключ и кручу его в руке. К нему прикреплена маленькая желтая бирка с надписью «Склад». Написано угловатым почерком Генри.

Почему он спрятал ключ? Зачем сунул под кондиционер? Я опускаю его в карман.

Когда Каллум заканчивает установку нового кондиционера, его рубашка насквозь промокла от пота, и мне неловко, что он потратил все утро и столько сил ради меня, но я ему благодарна. Каллум берет протянутую чашку холодного чая, наклоняется и щелкает кнопкой питания на новом кондиционере, и тот с рычанием оживает. Я хлопаю, Каллум кланяется, и мы стукаемся чашками в победном тосте. Каллум садится на раскладной стул напротив кондиционера и вдыхает прохладный воздух.

– Великолепно, – говорю я, и он улыбается.

Он не очень разговорчив, и я тоже не знаю, что сказать. Недолгую тишину прерывает въезжающий на парковку фургон с мороженым, из него доносится London Bridge Is Falling Down, версия на органе, отчего песня звучит еще более жутко. Мы с Каллумом стоим рядом и смотрим на площадку у бассейна, там дети умоляюще протягивают руки к мамам и босиком выбегают за железные ворота на парковку.

– Фургон для диабетиков, – говорит Каллум, и я чуть не выплевываю на него холодный чай.

– Что-что? – удивляюсь я.

– Так называли его мои родители, – улыбается он. – Наверное, чтобы отвратить меня.

– А ты до сих пор злишься, – улыбаюсь я в ответ.

Он встает и ставит напиток.

– Избавлюсь от этой штуковины, – говорит Каллум и идет к сломанному кондиционеру.

– Погоди, так ты никогда не пробовал шоколадное тако?

– Никогда.

– Ладно, тогда я просто обязана тебя угостить за тяжелый труд.

Он не возражает, только ухмыляется, поднимая кондиционер, а я открываю ему дверь и выхожу следом.

Мы сидим на подгнившем столике для пикника у границы территории комплекса и смотрим на кутерьму вокруг мороженого. Две порции уже шлепнулись на раскаленный асфальт, и рев малышни перекрывает звуки органа, несущиеся из фургона. Одна мамаша копается в поисках мелочи и спорит с водителем, потому что ей не хватает пары центов, мальчишка постарше в одних плавках ходит туда-сюда, шлепая людей по ногам мокрым полотенцем, которое держит в руке, и уплетает глаза фруктовой розовой пантеры.

– И как тебе? – спрашиваю я Каллума, когда он откусывает мороженое.

Он только мычит, вытирая салфеткой потекшие капли.

– Слишком пресное? – спрашиваю я, и он смеется.

– Немного.

– Оно всегда такое. Я и забыла. Наверное, ностальгия по детству затуманила разум.

Я кидаю свое мороженое в металлическую урну для мусора, и Каллум следует моему примеру.

– Но все равно спасибо, это было здорово, – говорит он и встает. – Мне пора.

– Кстати, – успеваю сказать я, пока он не ушел. – Поблизости, случайно, нет камеры хранения?

– Что-то вроде того. В подвале. – Он кивает в сторону бетонных ступеней рядом с офисом администрации. – Некоторые жильцы хранят на складе барахло, но на твоем месте я не стал бы им пользоваться.

– Почему?

– Ну там сыро и полно мышей, насколько я слышал. Я туда не хожу, но так говорят.

Я не рассказываю ему, что ищу место, которым пользовался Генри, – хочу узнать, не подходит ли к нему ключ, или это просто какая-то странная обманка, потому что теперь я вообще не знаю, что он мог скрывать. Надо получше расспросить Каллума. Вдруг он что-то знает, но с тех пор как я стала получать угрозы, у меня нет желания с кем-либо откровенничать, пока сама не разберусь, что происходит.

– Понятно, спасибо. И спасибо еще раз за помощь.

– Да нет проблем, – отвечает он и с застенчивой улыбкой касается пальцами кепки, а потом уходит.

Я решаю дождаться сумерек, когда все в основном разойдутся по квартирам, и тогда спуститься в подвал. Не хочу, чтобы кто-то задавал вопросы или сплетничал обо мне, потому что, судя по тому, что я подслушиваю с балкона, здесь любят полоскать чужое грязное белье. И занимаются этим не только дамочки у бассейна.

Вчера семь или восемь соседей сидели в шезлонгах, пили «Кольт 45» и обсуждали, почему у Мэри живет внук. Вначале речь шла о том, что мать уехала с каким-то парнем, к середине разговора уже о том, что она отбывает пожизненное в тюрьме строгого режима, без права на досрочное освобождение – за убийство отца мальчика. А под конец они пришли к выводу, что она точно пару десятков раз пырнула его ножом в душевой, но он это заслужил. Невероятно. Не могу понять, посмеяться над этим или перешептывания у бассейна могут нанести реальный ущерб?

Чем меньше я буду болтать, тем лучше, это уже ясно.

Вечером я еду в полицейский участок, чтобы встретиться с детективом Харрисоном. Меня раздражает, что по телефону подробности говорить не хотят. Нашли ли они что-то новое? Они знают, что Генри говорил про убийство? Ничего подобного, потому что, конечно, он никого не убивал. Да, это слышала только я, но все же… Когда я приближаюсь к уже знакомому зданию, сердце колотится и шестое чувство подсказывает, что на сей раз что-то изменилось. Что-то не так.