Читать книгу: «Там где умирают тени»

Глава 1

В полумраке комнаты, звенела тишина, лишь шепот шелка, подобный вздоху увядающей розы, и хриплое дыхание, звучавшее как стон загнанного зверя, нарушали томную тишину. Воздух, казалось, застыл в ожидании.

Его руки, судорожно и нетерпеливо проходились по изгибам её бёдер, зажигая под кожей фейерверк мурашек. Искры пробегали по всему телу, словно от прикосновения к оголенному нерву.

Очередной тихий стон вырвался из её груди. Рыжеволосая бестия, с надменностью королевы, прожигала взглядом черноволосого мужчину. Её глаза, две бескрайние чёрные бездны, алчно пожирали каждый миллиметр его лица и шеи. В ней чувствовалась дикая грация хищницы, готовой к прыжку, но сдерживаемой невидимой уздой.

«Остановись, мгновение!»– словно шептала она, борясь с бушующим внутри пламенем.

Нога, внезапно вонзилась в его грудь, отправляя мужчину в свободное падение на пол. Из его уст сорвался разочарованный вздох, похожий на скулёж, выглядело это всё, как последний выдох умирающего гладиатора.

В этот момент он был повержен, его гордость растоптана, и он полностью принадлежал лишь ей одной.

– На колени, – прошелестел тихий, но властный приказ рыжеволосой девы. В ее голосе звучала сталь, обернутая в бархат ночи.

Он рухнул на колени, ища спасения в ее тени. Щекой прильнул к мраморной икре, словно к алтарю, осыпая нежную кожу трепетными поцелуями. Его руки, ведомые невидимой силой, поползли вверх, как лианы по стволу древнего дерева, достигая подола шелковой рубахи, что в мерцающем свете свечей казалась сотканной из лунного света и звездной пыли. Каждый его жест был мольбой, каждая клеточка тела – покорностью, а в глазах плескалось отчаяние, подобное бушующему морю.

Холодные, чуть шершавые губы чертили на коже призрачный путь поцелуев, высекая искры желания в самой глубине ее души. Пальцы, крадучись, как воры в ночи, скользили к шелковой границе белья.

Рыжеволосая богиня, восседающая на троне из смятых простыней, впилась побелевшими пальцами в ткань, словно пытаясь удержать ускользающий миг.

В его глазах плескалась мольба, бездонная и отчаянная, как у голодных детей Бертольда, просящих милостыню у черствых сердец горожан.

«Подайте хлеба, молим!» –

кричали они, но он, его взгляд просил лишь толику ее милости, разрешения.

Она купалась в ощущении всевластия. Контроль опьянял, сильнее чем терпкое вино. Контроль над ситуацией. Над ним.

Рыжеволосая фурия, мучительно медленно, как будто даруя последнюю надежду умирающему, кивнула. И он, словно сорвавшийся с цепи зверь, бросился в ее объятия.

Хлопок. Сердце, мечется в груди, отбивая безумную чечетку. Клариса, судорожно хватаясь за грудь, жадно ловит воздух, словно выброшенная на берег рыба. Щеки вспыхивают нежным пламенем, а руки трепещут в неудержимой дрожи.

«Снова этот сон…»

Клариса зажмурилась, отчаянно пытаясь захлопнуть дверь в этот кошмар, изгнать из памяти навязчивые видения. Но едва веки опускаются, погружая ее в темноту, как перед внутренним взором вновь всплывают его руки – призрачные, невесомые, скользящие по коже, как лунный свет по глади озера. И тихий шепот слов, едва различимый сквозь умиротворяющее потрескивание пламени свечей, – слова, что жгут сердце, то что она никогда бы не смогла сотворить.

Эти сны заполняли её ночь, и каждое утро она просыпалась с горьким ощущением утраты, будто что-то важное ускользало от неё наяву.

Она свернулась калачиком, прижимая дрожащие колени к груди, будто пытаясь оградиться от фантомного врага. Но враг ли он? Днём она грезила о нём, лелеяла его образ в глубинах сознания. Годами он был её навязчивой тенью, преследовал в грёзах и бодрствовании. Но тени не отступали. Они, словно чернила, просачивались в каждую трещину её души, заставляя сердце трепетать. Обжигающее пламя страха и томления разливалось по телу, превращая её в живой костёр.

Каждое утро Клариса силой воли изгоняла призраков ночи, но с первым же сумеречным вздохом тьмы знакомый кошмар возвращался, сплетаясь с мучительным желанием.

– Почему сны так цепко держатся за меня? – прошептала она, поднимаясь с постели.

Девушка считала, что ей нужно было вернуть контроль над своей жизнью. Она выбрала быть сильной, несмотря на тягучую тоску, заполнившую её разум. Может, завтра, когда рассвет коснётся её лица, этот сон наконец исчезнет.

– Кажется, я схожу с ума, – прошептала Клариса, словно зачарованная, устало прикрывая глаза, цвета воронова крыла.

Дверь в её покои распахнулась, и на пороге возникла Мила, излучавшая сияние утренней зари. Кларису вновь опалило румянцем, будто её застали врасплох, за самым сокровенным. Ах, если бы миловидная сестра могла хотя бы на миг проникнуть в те грезы, которые посещали старшую Колд каждую ночь, то её невинное сердце непременно содрогнулось бы от шока.

Клариса осмотрела младшую сестру. Длинные светлые волосы волнами струились по спине, а ясные голубые глаза искрились радостью и восторгом. Девушка выглядела безукоризненно в своем светлом домашнем платье, рюши подчеркивали её стройную фигуру и тонкий стан.

Сердце Кларисы болезненно сжалось. Сестра выглядела словно мечта. Белая почти что фарфоровая кожа, без веснушек, длинные ресницы, глубокие глаза, тонкие губы, аккуратный носик. Рыжеволосая дева была полной противоположностью. Розоватая кожа, куда не посмотри, а всё тело было в веснушках, пухлые губы и курносый нос.

«Я не должна завидовать своей сестре».

Не успела она вымолвить и слова, как звонкий голосок блондинки, словно трель малиновки, радостно защебетал:

– Платье! Госпожа Ролтс привезла наряды, достойные самой королевы!

Восторг волной захлестнул Милу, предвкушение заиграло искрами в её глазах. Слабоватая улыбка расцвела на лице Кларисы. Поднявшись с кровати, она ощутила ледяное прикосновение пола к ступням, но это не омрачило её пыл. Хотя тревожные сны до сих пор не отпускали.

Нежно, она погладила блондинку по золотистым волосам.

– Тогда, моя дорогая, я мигом соберусь, и мы отправимся лицезреть их.

Клариса понимала: в сердце Милы пылает огонь желания быть самой блистательной, ведь совсем скоро её ждет дебют, выход в свет, где она подобно распускающемуся бутону стареет прекрасным цветом.

Девушка бросила взгляд в зеркало, тщетно пытаясь удержать ускользающие тени зависти, словно песок сквозь пальцы. В холодном отражении она видела лишь бледные отблески усталости и смутные очертания внутренней бури. Пока Риса облачалась в платье, сердце её тревожно сжималось. Светские мероприятия она ненавидела всей душой – этот змеиный клубок шепота и фальшивых улыбок, где каждый взгляд словно игла, готовая ужалить за малейшую слабость.

Мила же, напротив, была полна жизни и надежд, готовая блистать на балу, предвещая перемены. Бал, который, как ей казалось, должен был стать "звездным часом" её судьбы.

– Ты будешь великолепна, – прошептала Клариса, с трудом отрывая взгляд от призрачного подобия себя в зеркале.

Она должна была, обязана была желать Миле триумфа, ведь этот вечер – врата в её новую жизнь. Клариса знала, как важен этот бал для сестры. Но ядовитая змея зависти, свернувшись кольцом в груди, душила остатки добрых чувств.

В свои годы девушка пережила оглушительный провал на дебютном балу. После него она целую неделю была узницей собственных покоев, сломленная. И вот, это жгучее воспоминание, будто соль на открытую рану, вновь вспыхнуло с новой силой.

Клариса была уверена, Мила затмит всех своей красотой, станет путеводной звездой, сияющим солнцем, в то время как сама Клариса – лишь жалкая, бледная тень, обреченная вечно скользить по стенам, не смея коснуться света.

Рыжеволосая бестия тряхнула головой, пытаясь сбросить с себя липкую паутину мрачных мыслей.

Когда сестры вышли в коридор, свет, словно плеснувшая в лицо ледяная вода, обжег глаза Кларисе, еще не до конца пробудившейся от власти Морфея. Мила, не обратив на то, как сестра поморщилась, подражая неугомонному воробью, трещала без умолку, рассказывая какие-то утренние новости, но мысли старшей Колд, подобно навязчивой мелодии, вновь и вновь возвращались к призрачным теням сновидений, преследовавших её, словно гончие псы свою жертву. Так, погруженные каждая в свой мир, они достигли гардеробной.

В гардеробной сиял ослепительный свет, выхватывая из полумрака два манекена, застывших в центре. Перед ними, точно волшебница, колдовала мадам Ролтс. Женщина была уже давно не молода, она низенькая, пухловатая с мягкой округлостью форм, и словно серебряной короной туго затянутых в пучок волос, но каждый раз, когда она боролась за работу, её глаза сверкали как у ребёнка.

Хозяйка самого именитого ателье Бертольда, чье имя звучало как шепот роскоши, обернулась на звук отворившейся двери. Увидев своих клиенток, она поспешно отступила от манекенов, представляя девушкам свои творения. В её взгляде мелькнула тень виноватой растерянности, которую Клара уловила. Предчувствуя недоброе, она бросила взгляд на оба платья.

Слева, словно сотканное из утренней лазури, парило платье нежнейшего голубого оттенка. Сапфировые искры камней, в россыпи украшавших его, нашептывали о бескрайних морских далях, о вечном колыхании волн. Легкое, воздушное, оно обнимало манекен, как вторая кожа, подчеркивая каждый изгиб, будто мастерски вылепленный скульптором. В нем читалась сама квинтэссенция света и свободы, казалось, что мадам Ролтс поймала луч солнц и заключила его в шелк.

А справа… справа не платье, а сплошная бездна серости. Оно, тусклое и бесформенное, словно выцветший от времени саван, ниспадало прямым, безжизненным полотном, лишая даже безупречную фигуру манекена намека на индивидуальность.

«Словно наряд для безликой тени», – пронеслось в голове Кларисы.

Волна досады, горькая и всепоглощающая, захлестнула ее с головой, отравляя все вокруг. Конечно, именно это серое убожество предназначалось для нее. Судьба, казалось, в очередной раз злобно усмехнулась, подбрасывая ей этот комок разочарования.

Мадам Ролтс, словно боясь спугнуть бабочку, коснулась плеча Кларисы, уловив в её взгляде бурю невысказанных слов. Рыжеволосая дева осталась неподвижной, лишь тихо прошелестела:

– Почему?

Этот вопрос, полный тоски и смирения, сжал сердце Изабеллы Ролтс. Она видела всякое, работая с аристократией, но никого ей не было так мучительно жаль, как старшую дочь Колд – эту увядающую розу в тени чужой воли.

– Клянусь вам, дитя моё, я готовила для вас совсем иной наряд… Нечто, достойное вашей красоты. Но ваша матушка настояла на этом, – произнесла она, словно вынося приговор.

«Опять матушка,»– этот невысказанный вопль души Кларисы повис в воздухе.

Девушка чувствовала, как чья-то невидимая рука сжимает её горло, лишая возможности дышать.

«За что?»– кричал беззвучно её взгляд, устремленный в никуда.

Почему самый родной человек превратился в палача её надежд, в творца её несчастья? Этот вопрос эхом отдавался в её сердце, не находя ответа.

Внезапно, словно удар хлыста, за спиной рыжеволосой Кларисы раздался елейно-насмешливый голос:

– Ах, Клариса! Что за прелесть! Это платье словно соткано для тебя. Оно так трогательно оттеняет твое… кхм… прозвище, что уже который год, как ядовитый плющ, оплетает светские гостиные. Бледная тень Колд. Как говорится, "знай свое место".

Клариса мгновенно окаменела, узнавая этот голос, пропитанный ядом и презрением. Обернувшись, она утонула в насмешливой синеве глаз, что напоминали осколки льда. Аманда Блу. Близкая подруга Милы, их кузина.

Ее черные волосы, собранные в безупречный пучок, подчеркивали острые грани лица, а глубокие глаза казались бездонными колодцами, скрывающими тьму. Неизмеримо красива снаружи, неизмеримо прогнила внутри.

«Красота – это дар, но не всем дано им правильно распорядиться», – подумала Клариса, ощущая, как привычная волна ненависти захлестывает ее.

Старшая Колд окидывала взглядом гардеробную, выискивая младшую сестру, ту единственную, что могла утихомирить эту взбесившуюся фурию. Но Мила, словно тень, растворилась в воздухе, оставив Кларису один на один с надвигающейся бурей. Девушка выдохнула, пытаясь обуздать рвущихся на волю демонов, заключенных в клетке самообладания.

Мадам Ролтс, с чутьем старой лисицы, почуяв приближение грозы, склонилась в приветствии перед Амандой, надеясь переключить её внимание на свою персону. Но брюнетке было плевать, она пригвоздила своим насмешливым взглядом рыжую кузину, не собираясь отступать ни на йоту. В её глазах плясали искры недоброго огня, предвещая скорый пожар.

– Неужели и ты явишь себя на этом вечере? – пропела Блу, словно кошка, играющая с мышью. – Ох, предвкушаю это зрелище: ты, словно загнанный зверёк, вновь прижмёшься к стене в своём привычном одиночестве.

Клариса почувствовала, как слова Блу, как ледяные иглы, вонзаются под кожу. И ведь не поспоришь – Аманда била точно в цель. Ни один вечер не обходился без того, чтобы Клариссу демонстративно игнорировали, не удостаивая даже мимолётным приглашением на вальс. Ирония судьбы заключалась в том, что старшую Колд эти светские рауты претили, она чувствовала себя там чужой, словно птица в золотой клетке. И Аманда об этом прекрасно знала.

– Возможно, мне стоит остаться в поместье, – проронила Клариса, тише чем она на это рассчитывала.

Аманда вскинула бровь, изогнув её в презрительной дуге:

– И повергнуть всех в недоумение? "Что за диво? Сама отшельница соизволила отказаться от пиршества?" Неужели ты готова лишить их этого захватывающего аттракциона – созерцания твоей неловкости?

Клариса уже готова была выпустить жало сарказма, ощетиниться против этой дерзкой выскочки, когда их словесную дуэль разорвал голос, прокатившийся за спиной. Мягкий мужской баритон, от которого сердце в груди встрепенулось и забилось так, будто хотело вырваться на свободу.

– Позволю себе усомниться, что столь очаровательная дама останется сегодня вечером в одиночестве.

– Кристиан! – выдохнула Клариса, словно имя это было тайным заклинанием, и вся злость на Аманду растворилась, как дым в лучах восходящего солнца, оставив лишь трепетное ожидание.

Рыжеволосая девушка обернулась, и её взгляд, будто заяц, угодил в капкан его глаз. Безупречный костюм облегал спортивную фигуру, выточенную, казалось, из камня, а он сам, словно древнегреческий бог, небрежно опирался спиной о стену. Идеально уложенные каштановые волосы, как застывшие волны, обрамляли лицо, а в глубине теплых, медовых глаз плескалось недовольство, когда он смотрел на Блу. Но стоило ему перевести взгляд на Кларису, как лёд в его взоре таял, уступая место солнечному теплу.