Читать книгу: «Нравственная жизнь: советы из «Драгоценной гирлянды» Нагарджуны»

Введение

Буддийский монах Нагарджуна жил примерно через шестьсот лет после паринирваны Будды, во втором или третьем веке нашей эры. Для многих буддистов он является величайшим из индийских учителей Махаяны. Будучи оригинальным мыслителем, он стал автором «Мадхьямака-карики» (Коренные строфы о Срединности), основополагающего текста школы Мадхьямаки, а также популяризировал писания Праджняпарамиты или Совершенства Мудрости. Работа, на которой основана эта книга, «Раджапарикатха-ратнамала», или «Драгоценная гирлянда советов царю», – одна из менее известных работ Нагарджуны. Лаконичная, понятная и вдохновляющая, она является шедевром толковательной литературы Махаяны. Она касается двух определяющих, нераздельных аспектов жизни Бодхисаттвы, а Бодхисаттва – это идеальный буддист Махаяны. Эти два аспекты – это глубинная Мудрость, которая постигает истину пустоты, и безграничное сострадание, которое побуждает человека к деятельности на благо других. На самом деле «Ратнамала» – справочник по Махаяне, руководство в традиции Махаяны и путеводитель по жизни в согласии с принципами Махаяны. Труд посвящен безымянному царю, предположительно принадлежащему к династии Сатавахана в Южной Индии.

Тема «Драгоценной гирлянды» – это связь между практикой нравственности и обретением мудрости, и на протяжении этого труда Нагарджуна раскрывает эту связь с нескольких разных углов, в основном в соответствии с различными традиционными формулировками, такими, как десять наставлений в нравственности, шесть совершенств и пятьдесят семь ошибок, которых следует избегать. В ходе этого исследования он дает царю советы по целому ряду вопросов, касающихся нравственности, и именно на этом аспекте его советов царю и основана книга.

Тексты Махаяны, вероятно, не первые, к которым, естественным образом, обратится буддист, ищущий совета по вопросам нравственности. Среди разнообразных писаний и комментариев, доступных нам, кажется, более очевидно обратиться к писаниям раннего буддизма, многие из которых ясно и бескомпромиссно предписывают этическое поведение, которое помогает достичь Просветления. Однако Махаяне есть что сказать по этому поводу, и, хотя может показаться странным, что совет, данный монахом царю около двух тысяч лет назад, применим к современной жизни, слова Нагарджуны на самом деле чрезвычайно полезны для любого, кто стремится жить жизнью буддиста в наши дни.

Основной принцип нравственности, согласно Махаяне, – помогать другим, в то время как воззрение Хинаяны (как махаянисты называли раннюю форму буддизма) заключалось в том, что практика нравственности совершается главным образом в качестве упражнения в развитии сохранении позитивных состояний ума. Махаяна не противоречит этой точке зрения, но просто подразумевает чистосердечную заботу о других в качестве более позитивной мотивации, чем забота о собственном состоянии ума. Еще одно утверждение Махаяны касается того, что нравственное поведение укоренено в Совершенной Мудрости, и в то же самое время развитие мудрости возможно лишь на основе нравственной жизни. Эти взаимные отношения – контекст, как сказали бы последователи Махаяны, в котором стоит рассматривать практику нравственности. Следовательно, совершенно естественно, что в «Драгоценной гирлянде» Нагарджуна, прославленный толкователь Совершенства Мудрости, снова и снова возвращается к рассмотрению основ нравственной жизни и практики. Но, прежде чем рассмотреть то, что он говорит по этому вопросу, нам, возможно, стоит спросить, откуда мы знаем, что он говорил. Откуда к нам пришли эти строфы и как они до нас дошли?

Устная передача и современная наука

В то время как Будда учил исключительно изустно, и его учения сохранялись в качестве устной традиции четыре столетия, прежде чем были записаны и позже стали известны как Палийский канон, ко времени Нагарджуны письмо было общеупотребительным. Работа Нагарджуны была сочинена как литературный текст, краткий труд, посвященный конкретному человеку и имеющий форму письма. Нагарджуна писал на санскрите, но текст, на котором основан данный комментарий – перевод с тибетского. Это требует некоторых объяснений.

Тибетский буддизм – это по сути великолепный и сложный буддизм династии Пала в северо-восточной Индии, дополненный влияниями из центральной Азии

Тибетский буддизм, который также распространился в Монголии, Сиккиме, Бутане и Лхадаке – одна из трех главных исторических форм буддизма, которые процветают и в наши дни. К другим относятся буддизм юго-восточной Азии (который можно обнаружить в Шри-Ланке, Бирме, Таиланде, Камбодже и Лаосе) и китайско-японский буддизм (обнаруживаемый в Корее и Вьетнаме, равно как и в Китае и Японии). Каждая из этих форм – продолжение индийского буддизма с определенного исторического момента его развития, которое продолжалось, пока не было искоренено в стране зарождения завоевателями-мусульманами в двенадцатом веке. На самом деле, важное положение, которое работы Нагарджуны заняли в тибетской литературе, – это свидетельство неразрывной связи между тибетским буддизмом и его индийскими предшественниками.

Тибетский буддизм – это по сути великолепный и сложный буддизм династии Пала в северо-восточной Индии, дополненный влияниями из центральной Азии. Передача буддизма из одной страны в другую не была перемещением артефакта из одного места в другое. Индийские буддисты, попадая из субтропических равнин и лесов Бенгалии и Бихара через огромную преграду Гималаев на заледенелые, обветренные плато Тибета, приносили с собой не только предмет, но и свою практику и учение. Это было подобно миграции живого вида, который продолжает точно передавать свои определяющие черты из одного поколения в другое, в то же время медленно адаптируясь к новому окружению и со временем создавая отдельный вариант изначального вида.

Посредством различных школ, посредством выдающихся личностей учителей, таких, как Миларепа и Цонкапа, тибетский буддизм внес свой оригинальный вклад в развитие буддизма, имевший большую ценность на протяжении его истории, в то же время, сохраняя сущностные черты индийской Махаяны. В своей монашеской организации и учении тибетский буддизм продолжает школу Сарвастивады древней буддийской Индии. Что касается практики тантризма, он сохраняет живую традицию символических ритуалов и эзотерических медитаций сотен различных линий индийских йогов и знатоков, а в текстах, которые он использует, тибетский буддизм сохраняет писания, привезенные из Индии, с великой степенью точности. Санскритские буддийские писания, если они вообще существуют, чаще всего очень искажены, но тибетские переводы очень точно воспроизводят оригинал.

Во всех буддийских традициях существует понимание, что самостоятельное прочтение труда на самом деле не принимается в расчет

Существует и еще одна причина доверять тибетскому переводу. Хотя текст – литературный труд, перевод, который мы будем использовать, основан на устной передаче, что подразумевает не только передачу текста, но и его объяснение. Если вы сами читаете текст, он может оказаться не слишком осмысленным, в то время как если вы достаточно удачливы, чтобы с ним вас познакомил компетентный учитель, вы, скорее всего, глубже поймете, о чем он. Поэтому в тибетском буддизме вошло в обычай обращаться к тексту, идя к гуру или учителю, который способен объяснить и истолковать его в свете того, что он знает о вашей собственной практике буддизма. Однажды вы, возможно, в свою очередь будете объяснять текст собственным ученикам, и таким образом сущностный смысл текста сохраняется в линии передачи.

Если непрерывность линии передачи нарушается, как иногда случается, верное истолкование может быть вообще утрачено, и его нужно будет открывать заново. В случае с некоторыми совершенно элементарными работами это, возможно, не столь важно, но если труд серьезен или сложен для понимания, что, несомненно, справедливо и по отношению к некоторым местам нашего текста, правильная интерпретация текста становится очень важной. Во всех буддийских традициях существует понимание, что самостоятельное прочтение труда на самом деле не принимается в расчет. Например, перед моим монашеским посвящением меня спросили, какие тексты конкретно я читал и изучал в сотрудничестве с учителем, и именно эти тексты были засчитаны мне как прочтенные в каком бы то ни было точном смысле. Такое отношение – наследие древнейших времен, и сама «Драгоценная гирлянда» была составлена для подобного изучения. Она написана не для неподготовленного читателя. Это содержательное преподнесение идей Махаяны, подходящее для устного объяснения таким учителем, каким являлся сам Нагарджуна.

Но если лучше всего положиться на интерпретацию учителя, какова роль ученого в расширении нашего понимания подобного текста? В любом обсуждении развития буддийских представлений есть, по крайней мере, два различных взгляда: современной науки, с одной стороны, и традиционного буддизма – с другой. Традиционная индийская и тибетская точка зрения заключается в том, что учения Махаяны были переданы во всей их полноте, в точности как они выражены в сутрах Махаяны, самим Буддой. Но считается, что ко времени Нагарджуны, примерно спустя семьсот лет после смерти Будды, они исчезли из виду и должны были быть возвращены к жизни и в некоторых случаях открыты заново мастерами Мадхьямики и Йогачары. С точки зрения современной науки, тем не менее, Будда не мог передавать сутры Махаяны, определенно не в той форме, в которой они дошли до нас. Возможно, некоторые слова, сказанные им, и некоторые учения из тех, что он давал, и содержали семена, которые в дальнейшем разрослись в Махаяну, но современный ученый сочтет, что Нагарджуна взрастил эти семена и создал из них нечто, чего до того нельзя было предугадать. Ученые не примут утверждения Махаяны, что Нагарджуна лишь вернул к жизни учения, которые уже процветали в изначальных проповедях Будды.

Эти две точки зрения явно противоречат друг другу, но это не означает, что одна верна, а другая неверна. Срединный путь заключается в том, чтобы должным образом оценить каждую. Очевидно, что невозможно принять утверждение, что сутры Махаяны были переданы Буддой в том самом виде, в каком они дошли до нас. В то же время, важно признавать, что они действительно полно отражают дух изначального учения Будды, хотя и появляются в другой форме в более поздние времена. В Палийских текстах, несомненно, можно увидеть не только семена, но и вполне явное провозглашение учений, которые появятся в более полном виде позже, в традиции Махаяны.

Эта проблема возникает, когда человек изучает любой буддийский текст, даже сутры Палийского канона, которые, как традиционно утверждают буддисты Тхеравады, в буквальном смысле являются словом Будды. Редко можно сказать, даже относительно них, в какой мере можно считать их действительно словами Будды, а в какой мере это – более поздние обработки его оригинального послания. По всей вероятности, такие тексты, как «Удана» или «Сутта-нипата», как ничто иное, близки в буддийском каноне к тому, чтобы передать нам то, что говорил Будда и как он говорил это, но работы, чья литературная форма дает понять, что они появились позже, могут отражать дух учений Будды столь же точно. Граница между духом учения и его буквой крайне тонка, и в то время, как наука очень полезна в исследованиях «буквы» текста как такового, руководство учителя приближает нас к духовному смыслу текста. Это процесс, который имеет место, когда кто-то, кто постиг дух учения, пытается передать это учение. Так, в «Драгоценной гирлянде» мы можем сказать, что Нагарджуна взращивает семена, которые уже присутствуют в сутрах Совершенства Мудрости (Праджняпарамиты) и Сутре десяти ступеней («Дашабхумике»), на благо его аудитории, царя, и придает новую форму глубинному духу этих учений. Изучая классику тибетской буддийской литературы, к которой относится «Драгоценная гирлянда» Нагарджуны, мы, следовательно, становимся намного ближе к основному потоку учений индийской Махаяны и практике, чем могло бы показаться нам на первый взгляд.

Причины быть нравственным

Мы можем быть уверены, что слова, приписываемые Нагарджуне, на самом деле принадлежат ему, и что «Драгоценная гирлянда» дает нам подлинное описание общения между учителем и его царственным учеником. Не стоит и говорить, что нет особого царского пути к совершенной мудрости: сам текст с очевидностью доказывает нам, что, подобно всем остальным, царь нуждается во внимании к своей нравственной жизни, если хочет стать действительно мудрым. Нравственная жизнь главным образом заключается в развитии сострадания, а сострадание, в глазах буддизма Махаяны, неотделимо от мудрости, поскольку они – два крыла, посредством которых может взлететь птица Просветления. Помимо великого множества особых советов царю по поводу того, как жить нравственно, Нагарджуна делает различные предположения, почему нужно это делать. Они разбросаны по всей «Драгоценной гирлянде», как будто царя снова и снова нужно вдохновлять или побуждать к большим усилиям. Нагарджуна использует метод кнута и пряника: с одной стороны, он отмечает, что нравственное поведение является основой мудрости, что искусные действия ведут к счастью, в этой жизни или в следующей, с другой стороны, он горько предупреждает о непостоянстве жизни и серьезности последствий неискусных деяний. Искусное поведение, таким образом, показывается как путь к мудрой и счастливой жизни, а также как способ избежать боли и несчастий. Далее следует краткий обзор размышлений Нагарджуны о необходимости нравственной жизни и природе воздаяния за нее.

Нравственность как основа мудрости

О царь, я объясню практики, исключительно добродетельные,

Чтобы зародить в тебе учение,

Поскольку практики будут упрочены

В сосуде превосходного учения¹.

Главная идея, отраженная здесь, заключается в том, что практика нравственности является основой, на которой развивается мудрость. Нагарджуна излагает свои цели, которые состоят не в том, чтобы передать информацию о вероучении, а в том, чтобы посеять семена Дхармы, учения Будды. Слово «учение», возможно, предполагает нечто, понимаемое интеллектуально, но Дхарму нужно постичь каждой клеткой своего существа. Органическая метафора Нагарджуны – «зародить» – отражает этот глубокий смысл. Это предполагает, что то, что он собирается сказать, должно стать искрой того, что станет собственным осознанием царя, того, что будет рождено внутри него, того, что будет жить и давать плоды.

Будда не говорил о Дхарме, он просто изрекал Дхарму

Другими словами, Нагарджуна предлагает зародить в царе не просто понимание Дхармы, но саму Дхарму, подобно тому, как Будда не говорил о Дхарме, он просто изрекал Дхарму. Нагарджуна не хочет просто говорить об истине. Он хочет пробудить царя к истине. Он напоминает царю о его внутренней возможности достичь Просветления, упрочиться в практиках и стать посредством этого сосудом Дхармы.

Когда Нагарджуна говорит о «превосходном учении» в четвертой строке, это прилагательное не просто добавляется для того, чтобы заполнить строку. В древней буддийской традиции, особенно стихотворной, каждое слово или слог вносит свой вклад в значение. Следовательно, он указывает на то, что несколько отличается от просто «учения» как такового, которое появляется во второй строке. Во второй строке Дхарма – это плод исключительно (или только) практики добродетели. Эта Дхарма вполне реальна, это живой духовный принцип, практическое понимание того, что искусно, а что неискусно, но ее может практиковать даже новичок. Мы можем заключить, что царь не слишком знаком с Дхармой, если вообще знаком. В результате, Нагарджуна начинает с разговора о нравственности.

Он хочет вдохновить царя, зародить в нем искру более позитивного состояния ума. Термин, который переводится как «превосходное учение» – на самом деле саддхарма, что означает истинная или подлинная Дхарма, совершенная Дхарма, Дхарма, которая напрямую связана с реальностью. Нагарджуна предсказывает, что когда царь утвердится в практиках нравственности, за которые он принимается, он станет восприимчивым к Дхарме на значительно более высоком уровне.

Когда люди впервые проявляют интерес к духовной жизни, они не обязательно ищут глубоких философских учений, а если это и так, эти учения могут вовсе не оказаться самым полезным для их слуха. Для начала нужно что-то, что даст ощущение более позитивных состояний ума, чем те, которые они обычно испытывали. Им не нужны факты и образы из истории буддизма. Им не нужны обращения за пожертвованиями. Поэтому Нагарджуна не нагружает царя обсуждением самых тонких моментов Абхидхармы или философии Махаяны – по крайней мере, пока. Не беспокоит он своего богатого и влиятельного ученика просьбами о средствах для постройки монастырей. Если ему не удастся вдохновить царя с самого начала, не стоит и беспокоиться о том, чтобы научить его чему бы то ни было, не говоря уже о «превосходном учении».

«Сосуд превосходного учения» Нагарджуны – это описание практики Дхармы. Другой учитель сравнивает четыре различных типа учеников с четырьмя видами горшков. Первый тип подобен перевернутому горшку, он совершенно невосприимчив. Второй подобен горшку с дырявым дном. Подобно тому, как любая жидкость, налитая в такой горшок, просачивается сквозь дыры, так и все, что передается такому ученику, входит в одно ухо и выходит через другое. Кажется, что такие ученики сейчас понимают тебя, но ничто не остается в них надолго и не оставляет подлинного впечатления. Следующий тип учеников подобен горшку с ядом: они полны негативных состояний ума, таких, как обида, цепляние и цинизм. Такой ученик испортит и исказит учение так, что оно станет причинять вред ему и другим. И, наконец, есть ученик, что подобен чистому, целому и пустому горшку, ученик, готовый к восприятию Дхармы. Такие ученики готовы получить Дхарму. Они – «сосуды превосходного учения», о которых говорит Нагарджуна. Задача царя – стать таким сосудом.

В том, кто прежде добивается высокого положения,

Явная добродетель возникает позже,

Поскольку, обретя высокое положение,

Человек постепенно приходит к явной добродетели².

Высокое положение и явная добродетель – важные понятия в «Ратнамале». Высокое положение означает счастливые, хорошие и даже выдающиеся условия жизни внутри обусловленного существования. В контексте тибетского Колеса жизни³ этот термин обозначает благое перерождение в человеческом измерении или в мире богов. Это цель, которая традиционно предписывается мирянам, особенно в странах Тхеравады. Соблюдая наставления, почитая ступы, делая подношения и пожертвования монахам, человек создает благую карму и так зарабатывает благие, но все еще мирские плоды этой кармы, не обязательно заботясь о достижении конечной цели буддизма. С другой стороны, «явная добродетель» отсылает к тем качествам, которые приводят к проникновению, к освобождению от обусловленного существования, к нирване.

Если людям нужно продвинуться духовно, по-видимому, им нужно испытать несколько неприятных встрясок, просто чтобы они задумались об этом всерьез

Согласно Нагарджуне, тот, кто стремится к духовной жизни, сначала улучшает свое положение в сансаре (круге мирского существования), а затем обращается к взращиванию «явной добродетели», стремлению к освобождению. Изложенные подобным образом, его слова, несомненно, справедливы. Но разве каждый, кто обретает «высокое положение», обязательно начинает думать о «явной добродетели», в том смысле, что пытается осознать внутренне нематериальную и непостоянную природу обусловленного существования? Нет, конечно, нет. Нельзя утверждать, что это высшее устремление возникнет автоматически в результате чистого накопления пуньи, или заслуги, и достижения «высокого положения». Оно возникнет лишь тогда, когда вы всерьез задумаетесь о не приносящей удовлетворенности природе самого обусловленного существования – несмотря на удовольствие от «высокого положения» внутри него.

Подобно многим традиционным учениям, «Ратнамала» предназначена для определенной аудитории. Каждый нуждается в том, чтобы Дхарма преподносилась ему так, чтобы она отвечала его личным предрасположенностям и склонностям. Здесь Нагарджуна обращается к царю. Традиционно индийцы верили, что царское рождение является результатом предыдущей благой кармы. На самом деле, Нагарджуна говорит, что, поскольку в результате прежних добродетельных действий царь достиг «высокого положения», теперь ему нужно задуматься об обретении «явной добродетели». Он преподносит это как естественный следующий шаг, единственный выбор для разумного человека. Заслуги царя даровали ему высочайшее положение, которого только можно достичь в жизни, по-видимому, говорит он, так что ему осталось сделать лишь один шаг.

Часто бывает так, что мы делаем вывод, что определенный ход событий естественным образом последует из того, что мы делаем сейчас, и эти события действительно происходят. Если вы решили пройти этот путь, возникает чувство неизбежности, хотя вам и придется продолжать усилия в заданном направлении. Возможно, Нагарджуна пытается подбодрить царя, убедить его, что обретение им «высокого положения» – лишь основа для решающего шага на духовном пути.

Этот пример искусных средств не должен затмевать нам тот факт, что в действительности нет предела человеческому счастью. Нет момента, когда можно уверенно сказать себе: «Что ж, я получил все, что можно, от этого мира. Теперь обратимся к тому, что имеет совершенно иную природу». Нет, так сказать, конца человеческим желаниям. Человек никогда не ощущает, что ему достаточно. Даже тот, кому удалось подчинить себе целый народ, может возжелать еще большей власти. Если людям нужно продвинуться духовно, по-видимому, им нужно испытать несколько неприятных встрясок, просто чтобы они задумались об этом всерьез. Если все будет идти слишком гладко, вы можете начать принимать все как должное и перестанете осознавать непостоянство и хрупкость человеческого существования, и в таком случае ваше «высокое положение» вовсе не поможет вам продвинуться к цели.

Это тема, к которой Нагарджуна обращается в тексте позже:

Всегда памятуя об этом непостоянстве

Жизни, здоровья и владений,

Ты вследствие этого будешь усердствовать

Исключительно в практиках.

Видя, что смерть неизбежна,

И что, умерев, ты будешь страдать от дурных деяний,

Ты не должен совершать дурных деяний,

Хотя они и приносят временное удовольствие.

Иногда ужас незаметен,

А иногда зрим.

Если одно приносит покой,

Почему ты не страшишься иного? ⁴

Если обещание счастья – недостаточный стимул для практики, подумай, говорит Нагарджуна, как ненадежно наше цепляние за жизнь. Мы считаем, что проживем отведенные нам годы, но это, несомненно, не факт. Даже в условиях современной жизни есть миллионы причин для смерти, в то время как факторов, благодаря которым мы остаемся живы, сравнительно немного, и даже они могут стать причинами смерти. Пища, например, продляет нам жизнь, но во многих случаях, включая и самого Будду, она вместо этого приводит к быстрому концу.

Не ждите, пока у вас появится больше времени. Просто делайте это сейчас, посреди всего остального, что вам приходится делать

Факт непостоянства проявляет себя тысячами различных способов. Если мы отстраненно и подробно всмотримся в жизнь, мы увидим изменения почти в самый момент их появления. Хотя эти изменения могут быть довольно малы, по мере старения они вносят свой вклад в процесс усиливающегося физического и умственного упадка. Мы, скорее всего, признаем этот упадок печально и неохотно, даже испытываем беспокойство, но можно посмотреть на него как на нечто, в чем мы можем почерпнуть силу и решимость. Можно черпать вдохновение даже из тех событий, которые встряхивают нас и добавляют осознанности, например, внезапных изменений здоровья, неудачи или столкновения со смертью. На самом деле, у нас есть все причины принимать такие напоминания о непостоянстве как толчок к духовной практике. Очевидно, что времени у нас немного, и мы можем потерять возможности, которые имеем сейчас. Жизнь станет труднее, когда мы станем старше. Во многих отношениях мы, живущие в развитых демократических странах, живем как цари, но привилегии, которыми мы пользуемся, в особенности свобода и возможность практиковать Дхарму, не всегда будут доступны нам.

Как напоминает нам факт непостоянства, жизнь – краткая и драгоценная возможность, возможность, за которую нужно с энтузиазмом ухватиться. Не ждите, пока у вас появится больше времени. Просто делайте это сейчас, посреди всего остального, что вам приходится делать. Послание непостоянства – это послание самой Дхармы. Непостоянство – смертный приговор, но это и надежда на освобождение от смерти, если только мы примем это послание на глубочайшем уровне нашего существа и услышим его предупреждение. Для Нагарджуны непостоянство подразумевает не нигилизм, веру в то, что смерть – это конец. На Западе мы склонны рассматривать веру в будущую жизнь или жизни как нечто обнадеживающее, но такая перспектива не обнадеживает Нагарджуну, как и любого другого буддиста. Перевод «дурные деяния», вероятно, не лучший, но посыл ясен. Нагарджуна говорит нам: как можно утешаться тем фактом, что, несмотря на проступки, вы внешне наслаждаетесь хорошей жизнью здесь и сейчас? Вы можете расслабиться, если не видите ничего, что угрожало бы вам в этой жизни, но когда вы действительно ощущаете действие кармы, почему бы не принять это как предупреждение, что нужно исправиться? Такова парадоксальная природа человеческого самообмана. Это утешение для нас, когда мы не видим кармических результатов своих неискусных действий, но мы не внимаем предупреждению, когда видим их.

Таково, по крайней мере, традиционное послание. Однако я бы не выразил его таким образом. Я бы предпочел сказать, что неискусные деяния затрудняют наше развитие как человеческих существ и, следовательно, подрывают основу нашего счастья. Они, безусловно, подрывают основу счастья, которое является результатом чистой совести. Зачем жертвовать подлинным счастьем во имя краткого удовольствия?

Один из аспектов «высокого положения», который легко счесть духовно благоприятным, но это не обязательно так – это обладание физическим и духовным здоровьем. Можно предположить, что если вы физически здоровы и активны, умственно крепки и социально приспособлены, вы обязательно будете более восприимчивы к Дхарме. Однако здоровье иногда идет рука об руку с грубой силой и легкомысленной бесчувственностью, в то время как люди, которые не обладают здоровьем или успешностью в мирских рамках – даже люди, чьи эмоции расстроены – иногда более духовно чувствительны и восприимчивы. Другими словами, «искусный» в понимании буддизма не означает «здоровый». То есть критерии психологического здоровья, поддерживаемые психотерапевтическими или психоаналитическими теориями, не вполне соответствуют буддийским представлениям о том, что составляет умственно здоровое человеческое существо.

Духовно искусные состояния ума могут сопровождаться неспособностью приноравливаться к мирским ожиданиям, что делает человека практически нетрудоспособным

Например, общее правило, используемое для оценки здравости состояния ума, – это способность удержаться на работе, но обладание духовно искусными состояниями ума может сопровождаться неспособностью приноравливаться к мирским ожиданиям, что делает человека практически нетрудоспособным. Как будто крошечное постижение противопоставляет вас всему миру, может быть, вы становитесь несколько эксцентричны, даже неуравновешенны. Человек, здоровый в мирском смысле, может оказаться подходящим сосудом для Дхармы, но скорее более потрепанный образчик человечества, даже тот, кто только что вышел из неврологической лечебницы или тюрьмы, окажется гораздо более успешным практиком Дхармы. Быть искусным с точки зрения буддизма означает действовать, говорить и думать так, чтобы избегать того, что традиционно известно как три яда: цепляния, ненависти и замешательства или неразберихи ума. В мирском смысле вы можете быть здоровы, можете быть хорошим членом общества, быть успешным и даже счастливым, но пока у вас недостаточно постижения для того, чтобы понять, как на вас действуют эти три яда, вы не здоровы в буддийском смысле.

Высокое положение считается счастьем,

Добродетель ясности – это освобождение,

Сущность их средств –

Вкратце вера и мудрость⁵.

Здесь Нагарджуна проводит различие между двумя видами мышления. Вы можете думать об обретении счастья, и в этом случае вас все еще заботит мирское, или же вы можете думать об обретении освобождения. Разница довольно значительна. Человек, чей ум устремлен к мирскому, спрашивает, обычно бессознательно: «Что сделает меня счастливым?» Человек, устремленный к духовному, с другой стороны, спрашивает сознательно: «Как я смогу освободиться?»

Если вы здоровы в обычном, мирском смысле, вы, скорее всего, хорошо понимаете, что делаете относительно того, чтобы чувствовать себя счастливым. Это соответствует, объективно говоря, тому, что Нагарджуна обозначает понятием «высокое положение». Однако счастье – не слишком надежное руководство. Если вы делаете что-то, потому что считаете, что это даст вам счастье, есть шанс, что вас постигнет разочарование, и, по всей вероятности, ваши поиски способов обретения счастья продлятся бесконечно. Вы никогда не сможете найти объект, который дал бы вам желанное счастье. Вы просто будете переходить от одной вещи к другой, становясь все более и более разочарованными, расстроенными, неудовлетворенными и несчастными. С другой стороны, если вы думаете о «добродетели ясности», вас не слишком заботит немедленное счастье, что, как ни странно, означает, что у вас гораздо больше вероятности его обрести. Счастье – это побочный продукт поисков свободы.

Хорошо проанализировав

Все деяния тела, речи и ума,

Те, кто осознают, что приносит пользу им и другим,

И всегда совершают это, – вот мудрецы⁶.

Представление Нагарджуны о том, что мудрость включает осознание того, что «приносит пользу себе и другим», совершенным образом соответствует Махаяне в том, что принимает идеал Бодхисаттвы с его целью – Просветлением для себя и других. Традиционную формулировку не стоит принимать слишком буквально, потому что для Просветленного, в конечном счете, не существует никаких различий между собой и другими, но это имеет значение для непросветленного ума и помогает разрушить это различие на уровне эмоций. Это также абсолютно ясно указывает, что мы вовсе не должны отказываться от собственного счастья, заботясь о счастье других.