Больная реальность. Насилие в историях и портретах, написанных хирургом

Ближайшие четыре дня стационарного лечения пациентка была молчалива – замкнулась в себе. Во время осмотров мне не удавалось выйти с ней на контакт, на любой вопрос она отвечала односложно. Но я не мог не заметить, что она часто выходила из отделения на лестничную площадку поговорить по мобильному, вероятно, чтобы никто не слышал содержание разговора. Эти телефонные звонки ее очень расстраивали, после них она становилась подавленной, как мне показалось, покорной, напоминала маленькую девочку, которая в чем-то провинилась.

За пару дней до выписки она внезапно спросила меня:

– Руслан Викторович, а вы не могли бы написать в истории болезни, что я упала сама? Уберите запись, что меня избил муж. Я тогда плохо соображала, сама не понимала, что несла.

– Понимаете, история болезни – это официальный документ. Я записываю все с ваших слов и потом уже ничего исправить не могу.

Помолчав немного, я добавил:

– Это, конечно, не мое дело, но вам не кажется, что муж должен понести наказание за свой поступок? Почему вы его покрываете?

– Он отец моих детей. Как я напишу на него заявление? Да и я сама виновата, напросилась. Видела же, что тогда, на празднике, он выпил лишнего. Я сама виновата, не надо было его провоцировать.

Этот разговор мы завершили неловким молчанием, и я был даже рад, что по закону не могу исправить документы истории болезни, заполняемые при поступлении. Меня возмущало, что она считает виноватой себя в том, что ее муж не умеет контролировать свой гнев. Но, сложив воедино всю информацию, я понял, что это был далеко не первый подобный конфликт и, к сожалению, не последний, потому что уходить от мужа она не планировала.

Глава 4
Красная бумажка

Прошло уже два месяца, как я устроился на работу врачом в Центральную районную больницу Минусинска. Работа хирурга мне понравилась сразу, чего не могу сказать о зарплате. Платили очень мало, денег едва хватало, чтобы оплачивать аренду квартиры в восемнадцать квадратных метров. Заведующий подсказал обратиться в профсоюзный комитет, где меня должны были поставить в очередь на получение служебного жилья в пользование, чтобы сэкономить хоть немного денег. В очередь меня поставили, конечно, даже дали талон с порядковым номером 136, но еще дали совет искать другие варианты, поскольку эта самая очередь уже несколько лет не двигалась. Не понимая, как можно прожить на одиннадцать тысяч рублей в месяц, семь из которых нужно отдавать арендодателю за проживание в небольшой квартире, я стал искать подработку. В частные стоматологические клиники, которых в городе было не так уж много, принимать меня на работу не хотели. Им нужны были стоматологи с опытом, которого у меня едва набиралось три месяца.

В один из осенних вечеров, вернувшись домой с работы, я застал плачущей свою девушку. Она объяснила, что у нее задержка, а тест на беременность показал две полоски. Я обрадовался, ведь всегда мечтал о своей семье, мечтал иметь сына, которого буду воспитывать в любви и заботе. Но я не думал, что это произойдет так скоро, – вслед за радостью меня охватило волнение. Моей зарплаты едва хватало на содержание себя, а теперь в скором времени должен появиться ребенок. «Мне срочно нужны деньги» – эта мысль не уходила из моей головы. Поиски подработки окончились продажей себя на пятилетний срок в пользование местным жителям села Лугавское. В две тысячи двенадцатом году уже действовала программа «Земский врач», по которой доктор получал один миллион рублей на личные нужды в обмен на пятилетний срок работы в сельской местности. Из тех вакансий, что были свободны на тот момент в близлежащих мелких городах и селах, участвовавших в программе, мне повезло занять единственное свободное место стоматолога. Лугавское – небольшое село с населением чуть больше девятисот человек. Я должен был лечить и удалять зубы местным жителям в течение пяти лет, ничего интересного и сложного, рутинная работа. Полдня работы хирургом в районной больнице в городе и полдня в деревне стоматологом. Как ни странно, первыми посетителями сельского стоматологического кабинета оказались не пациенты.

УЗНАВ, ЧТО В СЕЛЬСКОЙ АМБУЛАТОРИИ ПОЯВИЛСЯ МОЛОДОЙ ДОКТОР, КОТОРЫЙ ПОЛУЧИЛ МИЛЛИОН РУБЛЕЙ ОТ МИНИСТЕРСТВА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ, ТУТ ЖЕ ПРИБЕЖАЛА ЗНАКОМИТЬСЯ САМАЯ НАГЛАЯ ЧАСТЬ ЛУГАВСКОГО.

Они не скрывали того, что им известно об имеющихся у меня деньгах, и принялись предлагать потратить их «с умом». Одна женщина была такой настойчивой, что не планировала уходить, пока не получит от меня согласия купить у нее дом. Находящийся в аварийном состоянии, как поведал мне другой местный житель. К слову, этот «доброжелатель» тоже пришел попытать счастье в продаже своего дома. Я сообщил продавцам, что обязательно подумаю о покупке жилья, деликатно намекая, что их предложения меня не интересуют, но женщина все не успокаивалась. Уходить без денег она не хотела и уже даже пообещала вместе с домом в качестве бонуса отдать мне двух коров по той же сходной цене ровно в один миллион рублей. Выпроводил я ее с большим трудом.

Первые несколько месяцев жители деревни с опаской относились ко мне и на прием приходили единицы. Да и обращались только те, у кого была острая зубная боль и деваться уже было некуда. Но со временем ситуация поменялась, я зарекомендовал себя как хороший специалист, и ко мне уже стала ходить бо́льшая часть деревни лечить и удалять зубы.

Однажды на прием пришла интересная девушка, лет тридцати пяти, по телосложению больше похожая на юношу. Голову ее украшали коротко стриженные, засаленные и местами взъерошенные волосы, как будто она проснулась в стоге сена. Щеки были намазаны свекольными «румянами», брови криво подведены черным карандашом, и, наконец, венец ее мейкапа – ярко-красная дешевая помада, неуклюже выходящая за контуры губ. Одета девушка была в коричневую замшевую дубленку, какие носили лет двадцать-тридцать назад. На ногах красовались несуразные кожаные сапоги серого цвета со сбитыми носами и стоптанными пятками. В первый раз она пришла полечить зубы и познакомиться, как она же и сказала. По ее невнятной речи и манере растягивать слова можно было понять, что она страдает каким-то психическим заболеванием.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Лю-ю-ю-ю-юбка, – ответила она и улыбнулась во весь рот, в котором было только два зуба. Это были два желтых верхних клыка.

– Люба, с кем ты живешь?

– С Танькой, ду-у-урой, – ответила она.

К счастью, в разговор вмешалась медсестра:

– Лебедь крашеный, иди домой. У нашего доктора уже есть жена.

Позже от своей медсестры я узнал, что Люба – инвалид с детства и живет со старшей сестрой Таней, которая тоже имеет отклонения психического характера, но не такие выраженные, поэтому ей разрешено быть опекуном младшей сестры. Чем-то Люба привлекла мое внимание, и я стал спрашивать у коллег, которыми по большей части был средний медицинский персонал, – что за Люба такая и почему она ходит знакомиться к мужчинам? Любе было тридцать четыре года, жить с сестрой Таней она стала после смерти их матери. Люба очень мечтала иметь семью и поэтому часто занималась сексом с местными мужиками в надежде, что кто-то из них возьмет ее замуж. Мужики же, в свою очередь, обманывали Любу, обещали на ней жениться, если та будет послушно выполнять все их прихоти. В сезон летней рыбалки Люба особо пользовалась спросом. Местные мужики любили брать ее с собой к реке на несколько дней, где вдали от дома, в тишине и покое исполняли с Любой все свои самые заветные фантазии. Так, приехав из одной «командировки», Люба собрала вещи в чемодан и пошла к своему рыбаку, который жил через пару улиц. Но на пороге Любу встретил не ее новоиспеченный жених, а крупная женщина с фигурой, похожей на грушу. Это была жена того самого рыбака. С выражением тигрицы, готовящейся совершить прыжок на жертву, она стояла и ждала, как только та даст ей повод. Люба по своей наивности не могла даже подумать, что ее могут обманывать, и поэтому спросила у женщины:

– А г-г-где Володя? Он м-м-мне обещал жениться и жи-и-и-и-ить со м-м-мной.

После этих слов Люба получила резкий и неожиданный удар в лицо от обманутой жены. После этого вышел и сам жених, гордый собой, ведь за него, как за альфа-самца, дрались две женщины. Он взял Любкин чемодан и ударил им по голове бедную «невесту». Это была первая Любина травма, с которой она обратилась ко мне. Как оказалось, она уже не в первый раз приходила так свататься. И, поскольку село маленькое, большинство жителей знали, о чем говорит появление Любы на пороге их дома с чемоданом вещей. После ее ухода медсестры рассказали мне, что девушку часто избивают то мужики, то их жены. Но это было не самое подлое и страшное в ее жизни. Оказывается, сестра Таня забирает у нее всю пенсию, и Люба часто голодает, поскольку купить еду попросту не на что. А недавно одна грамотная учительница из местной школы помогла Любе оформить кредит. Только вот кредит был на норковую шубу, которую учительница решила подарить себе на начало нового учебного года. Люба и не поняла тогда, что за бумажки ей дала учительница, в которых она с важностью взрослого человека поставила свою подпись. Мне стало по-человечески жаль Любу, и я даже хотел разобраться и попытаться хоть как-то ей помочь. Но фельдшер нашей амбулатории сказала, что уже обращалась к местной администрации. И оказалось, что та самая учительница в дорогой норковой шубе была старшей дочерью председателя сельсовета. Председатель очень любила свою старшую дочь и в обиду давать не собиралась, пригрозив фельдшеру, что, если «та еще раз сунет нос не в свое дело, у нее будут проблемы».

Бедную Любу обманывали и в магазинах непорядочные продавцы. Каждый кассир в маленькой деревне ждал появления девушки в свою смену, потому что можно было заработать денег себе в карман.

Люба не умела считать и писать, и что означают цифры на банкнотах, она тоже не знала. Деньги она называла по их цвету: одну тысячу рублей – зелененькой бумажкой, сто рублей – коричневой, пять тысяч – красненькой.

Недавно Люба расплатилась за хлеб красненькой бумажкой, на сдачу ей добропорядочный кассир сдал четыре синенькие, это были четыре пятидесятирублевые купюры. Благо после продуктового магазина Люба зашла в аптеку, которая находилась в нашей амбулатории. Раньше девушке всегда хватало денег на лекарства, но в этот раз она подала четыре синенькие бумажки, и фельдшер объяснила: «Люба, этого не хватит». Девушка расплакалась и рассказала, что денег больше нет, все на хлеб ушли. Забегая вперед, скажу, что с непорядочным кассиром ходил разбираться я. Это был не человек, а скотина, надевшая на себя фартук продавца. Ох, сколько нелестного мне пришлось выслушать о себе, прежде чем она все же вернула украденные деньги. Весь оставшийся день я думал о том, как все-таки тяжело живется инвалидам. Без помощи и поддержки они пропадут.

Через несколько месяцев я познакомился и с Татьяной, сестрой Любы. Знакомство это врезалось в мою память на всю жизнь. В один из дней, в обед, пришла в амбулаторию Люба, как обычно улыбаясь. Она улыбалась и тогда, когда по теме разговора надо было плакать. Люба рассказала заведующей сельской амбулаторией, врачу-терапевту, что Танька, старшая сестра, «задружила» с таксистом, который ее изнасиловал и побил. Немного подумав, она добавила: «И теперь Танька ссыт кровью». Добавила и рассмеялась. Таксист в деревне имел статус, схожий со статусом депутата в городе. Это считалось одной из престижных «должностей» среди деревенских жителей. Заведующая отделением за помощью обратилась ко мне, так как побоялась идти к Тане одна. Но официальная причина, по которой я должен был ее сопровождать, звучала так: «У Тани побои на лице, ты, как стоматолог-хирург, тоже должен осмотреть ее».

Мы отправились пешком, потому что амбулаторный УАЗ стоял с пустым топливным баком. Талоны на бензин наш водитель давно уже не получал, так как их не было в наличии, и машина несколько месяцев простаивала под окнами амбулатории. У нас ушло около двадцати минут спокойным шагом, чтобы добраться до окраины села, где находился дом сестер. Хотя домом это вряд ли можно было назвать: перекошенное деревянное здание, сложенное из почерневших от сырости и времени бревен. Издалека видно было только верхнюю часть и крышу – такой высокой травой окружен был дом. Справа сквозь сорняк виднелся забор такого же черно-серого цвета, редкий, как зубы старика. К дому вели покосившиеся ворота, высокие и несимметричные, как в западных фильмах ужасов, и с дверью с металлическим кольцом. Посмотрев на этот дом снаружи, я понял, почему заведующая амбулаторией взяла меня в помощь. Его внешний вид кричал приходящим, что ничего хорошего за забором ожидать не стоит. Когда дернули дверь за кольцо, открыть ее не удалось, и заведующей пришлось навалиться всем своим весом и продолжать давить, пока дверь наконец не захрустела и верхние ее петли не вылетели с болтами. Я помог поставить дверь рядом с воротами, и мы вошли.

ЗАЙДЯ ЗА ОГРАДУ, Я ИСПЫТАЛ ЛЕГКОЕ ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ, ПОЙМАВ СЕБЯ НА МЫСЛИ, ЧТО УЖЕ БЫЛ В ЭТОМ МЕСТЕ В СВОИХ СТРАШНЫХ СНАХ.

Во дворе творился полный хаос: на земле валялись какие-то осколки посуды, обрывки проволоки, множество пустых бутылок, разбитых стеклянных банок, справа от себя я заметил будку, возле которой на цепи лежала истощенная собака. На шее у нее висел потрепанный кожаный ошейник. Казалось, он вот-вот порвется от любого резкого движения, но сил у собаки для такого движения не было. У нее не было сил даже подать голос и предупредить хозяйку о гостях. Возле морды собаки стояла пустая алюминиевая тарелка, служившая миской. Она была вылизана до трещин. По грязи, скопившейся по краям миски, можно было подумать, что еду туда последний раз клали очень давно. Рядом лежала полуобглоданная кость, напоминающая заднюю лапу собаки (на ней было четыре пальца). Приглядевшись, я увидел, что от будки в сторону ворот, где рос высокий сорняк, отходила еще одна цепь. Там мне удалось разглядеть скелет собаки. Кости покрывала шерсть, местами были видны ребра. У скелета отсутствовала задняя лапа. От увиденного во дворе головокружение только усилилось и, признаюсь, желание зайти в дом у меня пропало.

Заведующая, которая уже была здесь раньше, чувствовала себя как дома. Происходящий бардак ее нисколько не смущал, она только отметила, что в последний ее визит собак было две штуки. Во двор вошла Люба, которая по дороге к дому отошла с кем-то поздороваться и отстала от нас. Заведующая отругала ее за то, что не убрала труп собаки к нашему приходу. Люба посмеялась и пригласила нас в дом. Я вошел чуть позже остальных: нужно было настроиться. Внутри я пытался идти аккуратно, ничего не задевая и не трогая руками. Я двигался как по минному полю, наступая на свободные от грязных вещей и бытового мусора участки пола. Наконец, ориентируясь на звуки голосов заведующей и Тани, я дошел до спальни и заглянул в комнату. Первым, что я увидел, был алюминиевый таз, наполненный чуть больше чем наполовину мочой с примесью крови. Запах мочи и грязи не давал мне сосредоточиться, голова опять начала кружиться. Переведя взгляд от таза к кровати, я увидел сидящую на ней бабушку, одетую в грязную и мятую ночнушку, из которой наружу вывалилась правая грудь. Ноги женщины были раздвинуты так широко, что я видел ее половые органы. Тане было сорок три года, но выглядела она как семидесятилетняя бабка. Я подошел тихо, так, чтобы она не слышала. Из-за сильных синяков ее глаза не открывались, поэтому видеть она меня не могла. Заведующая представила меня Тане как нового стоматолога деревенской амбулатории и сообщила, что сейчас я осмотрю ее лицо.

ТАНЮ НИСКОЛЬКО НЕ СМУТИЛО МОЕ ПРИСУТСТВИЕ, И ОНА ПРОДОЛЖИЛА СИДЕТЬ С ШИРОКО РАЗДВИНУТЫМИ НОГАМИ И ОГОЛЕННЫМ ЛОБКОМ.

Надев резиновые перчатки, я подошел ближе и принялся внимательно осматривать пациентку. Мои глаза начали слезиться от едкого запаха пота и перегара, который исходил от пострадавшей. Набрав полную грудь воздуха и задержав дыхание, я стал ощупывать нижний край глазницы, скуловые кости и нижнюю челюсть. Когда воздух заканчивался, я отворачивался в сторону, чтобы сделать новый вдох, и вновь возвращался к лицу пациентки. Я исключил все возможные переломы костей лицевого скелета и предоставил ее заведующей для дальнейшего осмотра. Когда та начала осматривать половые губы Татьяны, моя голова вновь закружилась, и я почувствовал сильный позыв к рвоте. Казалось, мой желудок вместе с кишками вот-вот вылезет наружу, и я поспешил выйти на улицу. Дожидаясь заведующую на улице, я пытался воссоздать сцену насилия, но у меня никак не получалось. Я пытался понять, чем она привлекла таксиста. В ней не было женской красоты, выглядела она старой, да и запах от Татьяны исходил не из приятных. Но таксиста это не остановило.

Наконец заведующая вышла, и мы отправились обратно в амбулаторию. По дороге я узнал, что до нас к ней приходил участковый, который отказался заводить уголовное дело, потому что Татьяну насилуют и бьют каждый месяц. Как он объяснил пострадавшей, у него есть и более серьезные дела, и она просто мешает со своими ухажерами. «Разбирайся с ними сама! И чтобы больше от тебя не было звонков в участковый пункт, – отрезал он. А затем подумал и добавил: – Проблемы негра товарища шерифа не волнуют».

В тот день Любу я видел в последний раз. Наступила зима, а она все не приходила. Я спрашивал у медсестер и пациентов у меня на приемах, не встречали ли они Любу, как она, жива ли, здорова. Как оказалось, не видели ее в селе уже давно. Пришла весна, и с теплыми лучами солнца начал таять снег. В лесу возле озера какой-то рыбак под проталиной нашел Любкино тело. Ее зарезали, но перед этим очень долго били, на ее теле не осталось живого места. Так исчезла Люба.