Читать книгу: «Остров Буян», страница 4

Она обхватила себя за плечи, съежилась и с горечью сказала:

– Схема проста: сблизиться, заставить довериться и предать. Мы – профессиональные предатели, и работу нашу оценивают по числу преданных нами.

Она снова медленно пошла по переулку. Я плелся рядом, не зная, что сказать.

– Наивные люди! – Милена смотрела себе под ноги невидящим взглядом. – Им же с детства вдалбливают, что любить стыдно, ненавидеть грешно, желать гадко, мечтать вздорно. Но они все равно любят, ненавидят, и желают, и мечтают и все держат в себе. Тоже мне тайник! Один более-менее откровенный разговор, и опытный взломщик уже знает, что делать с новой жертвой – напугать, улестить, купить, толкнуть на преступление и заставить мучиться. Каждого хотят подцепить на крючок, чтобы он дергался на нем всю жизнь. Мерзко! Мерзко!.. Возьми свой платок. Я его тушью испачкала.

Все, о чем говорила Милена, я, в общем-то, знал. Или догадывался. Но у нее это прозвучало точно и ясно, как диагноз.

– Но послушай, – сказал я, – можно ведь научиться как-то защищаться, не пускать в себя чужих…

– Защищаться? – Милена усмехнулась. – Да что ты сделаешь, безоружный? Мы же как те китайские монахи, которые сотни лет из поколения в поколение учатся драться и могут голой рукой вырвать человеку горло! А душа в тысячу раз уязвимее, чем тело.

Уже совсем стемнело. Мы шли по безлюдной, улице, освещенной редкими фонарями. Наши тени на тротуаре то исчезали, то забегали вперед, не обращая внимания на трещины в асфальте.

Я молчал, не глядя на Милену. Мне в голову пришла дикая мысль: а что, если эта чудесная девушка со мной не случайно? И все эти опасные откровения тоже не просто так?

– Ты чего сжался? – тихо спросила Милена.

– Ничего. Всякая чушь в голову лезет.

– Ты что? – Она остановилась и повернулась ко мне. – Ты думаешь, я все это специально? Ты думаешь, я с тобой работаю? – Ее голос опять задрожал, в глазах блестели гнев и обида.

– Это не важно. – Я замотал головой и попробовал улыбнуться. – Главное, ты со мной. И я даже думать не хочу – зачем.

Я хотел взять ее руки, но она не дала.

– И ты мне не веришь! Что же мне делать? Мне даже поговорить не с кем.

Кажется, она опять была готова убежать. Но я уже не паниковал. Я теперь знал, что происходит, и чувствовал, что сильнее этого. Я привлек Милену к себе, щекой прижался к ее волосам, еще пахнущим вчерашним ветром и рекой.

– Послушай, – тихо сказал я, – веришь, не веришь – это все не то. Мне с тобой хорошо, как никогда в жизни. Я хочу смотреть на тебя, прикасаться к тебе, думать о тебе. А все остальное просто не существует. Есть тени на тротуаре, паучок в песке, ненастоящий зефир, личные дела в сейфах, страх, недоверие и еще бог знает что. И есть мы. Это несравнимо. Как фонари и звездный свет. Явления разного порядка, понимаешь? Звезды не приспособить для уличного освещения.

Она немного отстранилась и посмотрела на меня, потом закрыла глаза, из-под сомкнутых ресниц чистыми ручейками текли слезы – тушь давно смылась. Я коснулся губами ее губ. Они поддались, приоткрылись и вдруг ожили, рванулись навстречу, оказались поверх моих, на мгновение я почувствовал горячую глубину, потом меж моих губ мелькнул ее язык – раз, и еще раз. И тут же ее губы скользнули в сторону, оставив у меня на щеке нежный, испаряющийся след. Милена опустила голову, уткнулась мне в грудь и замерла, переводя дыхание.

Я открыл глаза. Фонари, и горящие окна, и даже луна – исчезли. Город заливал звездный свет, и налетевший ветер нес его по улицам.

Мы шли куда-то, петляя в переулках. Было уже очень поздно. Наверное, мы не успевали вернуться до комендантского часа. Но я не думал о времени и вообще ни о чем не думал. То и дело мы останавливались и целовались. Милена обнимала меня и прижималась всем телом. Ее поцелуи были так бесстрашны и так откровенны. Теперь нам не нужно было сдерживаться, таиться. Мы стали самими собой и совершали то единственное, для чего мы предназначены. Мы всего лишь целовались?! О, нет! Мы делали все, что могут делать мужчина и женщина. Теперь я знаю, что каждое прикосновение и даже взгляд, и шепот, и дыхание, и уж тем более поцелуй могут означать сразу все. И даже быть всем.

По счастью, мир оказался таким неожиданно огромным, что смог вместить губы Милены, и легкую ткань ее пуловера под моими ладонями, и взаимное притяжение наших тел (о, мы уже ничего не скрывали друг от друга!), и те едва уловимые движения ее бедер, которые могли раскачать вселенную.

– Почему так темно? – спросила Милена как сквозь сон.

– Может, авария…

– Где мы?

– Не знаю… Похоже, какой-то парк.

Мы шли вдоль бесконечной чугунной ограды, стараясь и на ходу не разрывать объятий. Милена целовала мою ладонь. За оградой, как приникшая к земле туча, клубились деревья. Кто-то потянулся ко мне оттуда, тронул за плечо. Мы остановились. В ограде не хватало нескольких прутьев, из темной щели лезли ветви.

– Идем! – Милена, скользнула за ограду и через секунду встретила меня таким поцелуем, словно тысячу лет ждала здесь, у входа во тьму.

Мы сделали еще несколько шагов по бархатной земле, и позади исчез даже сумрачный отсвет улицы, и разгулявшийся ветер уже не долетал сюда, лишь высоко-высоко, под звездным куполом шумели кроны.

У подножья ствола, обернутого невидимой черной парчой, мы встали друг перед другом на колени. Пуловер Милены взлетел мягкой волной, за ним рванулась и моя футболка, и ночь жадно вдохнула тепло наших тел. Пока мои руки восторгались кожей Милены, ложбинка на ее спине привела их к тонкой полоске лифчика. Но там, оказывается, уже хозяйничали ее быстрые пальцы. За какой-то миг расправились они с застежкой, и лифчик исчез, юркнув во мрак.

Ее тело струилось по моим ладоням, как теплый поток, а когда мы прижимались друг к другу, я весь превращался в ласкающую ладонь.

– Сейчас, сейчас, сейчас, – шептала Милена.

Она поднялась с колен. Я прильнул лицом к ее животу, а мои руки летели вверх по ее ногам и на полпути разминулись с трусиками, которые она снимала, и я понес ее, новорожденную, невесомую, обратно вниз, не переставая прижимать к себе. Юбка Милены тоже стала невесомой и парила между нами. И в соприкосновение наших тел влилось новое ощущение – шелковистое и влажное покалывание – и немедленно стало главным, захлестнув все остальное. Теперь Милена сидела на моих ладонях и обнимала меня ногами, а я держал ее почти на весу, лишь иногда опуская себе на колени. Ее маленькие груди под моими щеками то покорно распластывались, то наполнялись мягкой энергией, округлялись, вырывались. Она взлетала и опускалась на моих ладонях, словно на волнах, и сама была волной, то накрывавшей меня, то позволявшей глотнуть воздуха. Мир качался и вздрагивал, и замирал, и вновь приходил в движение, и частое, сильное дыхание Милены окрасилось ее голосом и вознеслось, как музыка, как молитва, сквозь кроны и ветер – вверх, вверх, туда, где кто-то ждал, и надеялся, и молился вместе с нами среди звезд.

На какие-то секунды мир стал грубой тканью и пуговицами, и упрямой тесьмой на плавках, пока я создавал новую территорию для нашей нежности. И нежность тотчас хлынула и залила ее, как половодье. И там была горячая безлунная ночь, и утонувший шелковый луг, и лепестки кувшинок, и пряный аромат над водой, и скользящий по лугу челн, подгоняемый нами, и близко, близко, совсем рядом уже дышала настоящая река с ласковым, зовущим, неизбежным омутом, в который мы оба так стремились. И когда, казалось, мы почти скользнули в него, и ночь, река, небо сейчас станут чем-то другим – новым, немыслимым, Милена вдруг замерла, обвившись вокруг меня еще сильнее, но словно забыв обо мне…

…Я все так же стоял на коленях. Сердце бешено стучало, не хватало воздуха, и от губ, через горло и дальше вниз меня как будто рассекала напряженная, гудящая струна, готовая лопнуть. Милены не было. Она словно растаяла на моих ладонях, исчезла.

Еще плохо, смутно соображая, я уже понял, что вокруг что-то не так. И даже не что-то, а все. Воздух другой – наполненный таким густым запахом, что приходилось не вдыхать, а, скорее, пить его, втягивая, точно патоку. Вместо близких деревьев парка, я чувствовал вокруг пустое пространство. Нет, не чувствовал, а видел, потому что вместо темноты был свет. Очень тусклый, темно-алый. Он висел в воздухе, печальный и ровный. Наверное, так будет светить солнце в свой предсмертный миллион лет. Вокруг меня простиралось масляно-черное озеро. Я стоял на коленях среди мелководья совершенно голый. Исчезли брюки, плавки, башмаки – все. Опустив ладони в воду, я нащупал мягкую, невысокую траву. Ладони были видны мне сквозь воду, а трава нет, лишь несколько узких ленточек шевелилось над пальцами – трава под водой была черной.

– О, боже! – прошептал я, и над озером проснулось эхо, отозвалось раз и другой, даже громче, чем я произнес.

Озеро, эхо, трава, плеск воды – все казалось абсолютно реальным. Я был уверен, что это не бред, не сон. Я тот же, кем был минуту назад. Я помню все, что было сейчас – темный парк, взлетающее дыхание Милены… Может быть, я умер, не выдержав такой нежности и счастья? Но как колотится сердце! Или все-таки схожу с ума? Но можно ли сойти с ума вот так сразу, в одно мгновение? И неужели никак не зацепиться отсюда за тот, другой мир, где осталась Милена?..

В панике я вскочил на ноги и был поражен – каким быстрым и сильным показался я себе. Темный животный ужас отступил, только руки тряслись. Я сжал кулаки, и мышцы напряглись до самых плеч. Я зажмурился, решив немного подождать и прислушаться к себе… Так. Я спокоен и тверд, сознание ясное, цепкое, холодное. Как во время проверок, когда я перестал их бояться. У меня громадное, мощное сердце и бездонные легкие, и позвоночник, как сталь, и жизнь струится по всему телу горячим потоком. Все это странно, незнакомо, но, пожалуй, не плохо. Надо только отбросить страх, и останутся самые верные, самые важные мысли. Они все – рядом, на поверхности сознания, и не нужно, как обычно, вытаскивать их из хаоса. Здесь все другое? Ну и что? Я тоже другой. Я не могу ответить, что со мной произошло. Но я узнаю это и найду выход отсюда. Пусть я умираю и пути назад нет. Значит, надо идти дальше, надо умереть и посмотреть, что будет…

Пора было открывать глаза… Боже мой! Как я надеялся увидеть старый парк, темные силуэты деревьев! Пусть это был только страшный припадок, и я очнусь рядом с Миленой перепуганный, дрожащий, полубезумный. Пусть это все – и Москва, и моя новая жизнь, и даже Милена – лишь сон, и я проснусь в нашей комнатенке в бараке, на скрипучей железной койке, в темноте полярной ночи. Пусть!.. Кто-нибудь! Протяните мне руку, окликните, вытащите отсюда!

…Звезды отражались в озере, исчезали, снова появлялись. Я задрал голову. Звезды мелькали сквозь плывущий багровый туман, так что было не понять рисунка созвездий. Но я все же смотрел и смотрел вверх, стараясь хоть там уловить что-то знакомое. А когда опустил голову, понял, что вокруг стало светлее, словно где-то вдали, за мглистым горизонтом разгорался рассвет.

Теперь сделать шаг. Еще. Оказывается, это не так уж трудно. Трава густая и мягкая, и ничего сверхъестественного в ней нет. Просто огромный луг, залитый водой. Только вот – черный. Иногда начинает казаться, что шагаешь над бездной, и так не хватает твердой почвы под ногами! Но это ничего. Как Милена учила меня? Надо ходить босиком по траве, чтоб избавляться от дурных мыслей. И вот я уже шагаю быстро, поднимая фонтаны легких брызг. Мне нравится идти быстро и чувствовать, что я неутомим, и уже почти без страха оглядываться по сторонам. За моей спиной тянется и исчезает след: ближе – волнистый, с маленькими водоворотами, дальше – словно матовая полоса на зеркале. Туман плывет, словно подгоняемый слабым ветерком, но воздух все такой же плотный, густой, и трудно дышать. Худо бы мне пришлось, если б не новые сильные легкие.

Новые! Вот хорошее, правильное слово! Это ключ. И эта лежащая в алом сумраке страна – совсем не старая, не умирающая. Наоборот – юная, спящая, девственная, только возникающая из небытия, из ночного томления. И каждый мой шаг – волнует, пробуждает ее. Я чувствую: она радуется мне и будет благодарна, за все, что узнает вместе со мной, и доверчиво ловит каждое мое движение, каждое желание…

Но страх подступает опять, глухо бормочет: безумец, оглянись вокруг! Сколько времени ты здесь? Минуту? Час? А ты даже не пробовал ущипнуть, ударить себя, чтобы проснуться. Ты бредешь среди безумия и в голове твоей – безумие! Долго ты собираешься так шлепать по воде? Пока не завоешь от тоски и одиночества?!

Ну и что? Разве лучше было бы паниковать, лупить себя по щекам? Или, может быть, пытаясь выжить в этом странном мире, начать с перепугу его исследовать – съедобна ли трава, пригодна ли вода? Вот это было бы настоящее безумие!

И я пошел быстрее, а потом побежал, и густой воздух обтекал мое тело, гладил его множеством нетерпеливых пальцев. И душа, как парус ветром, наполнялась свободой и чувственным восторгом.

Первые лучи зажгли туман алым светом, и отступающий мрак стал сгущаться в нечто огромное и неподвижное. Оно приближалось, росло, надвигалось и превращалось в отвесный утес, возвышавшийся над озером. Я уже видел, что его черные скалистые стены блестят, подобно антрациту, и возносятся монолитными отрогами, похожими на волокна чудовищной напряженной мышцы.

Прямо из воды на утес поднималась лестница, ступени которой сначала были широкими и пологими, но становились все круче, стремясь вверх под немыслимым углом. И оставив озеро внизу, я бежал, как одержимый, едва касаясь каменных ступеней. Алый туман стекал с меня и все больше редел, открывая моему взгляду далекую вершину. И там, вырастая из черной тверди утеса, парил в поднебесье не то громадный замок, не то собор с двумя причудливыми башнями. Его темные стены как будто только начали принимать задуманную форму. В них угадывались проступающие из камня колоннады, арки, какие-то барельефы, лишь едва намеченные чьим-то резцом. А с округлых вершин башен камень, казалось, стекал, как воск со свечей, и застывал причудливыми наплывами.

Лестница подо мной сужалась, становилась отвесной, а ступени были такими узкими, что едва умещалась нога. Но все ускорялся мой подъем, так что было уже не понять – лечу я к алым небесам или падаю в огненную бездну. И воздушные потоки теперь не гладили меня, а впивались множеством сладких трепещущих жал в мою горящую, напрягшуюся плоть. И я уже видел свою цель – там, в глубине, между башнями раскрывалась мне навстречу двумя лепестками островерхая дверь, переливавшаяся, как перламутр, а за ней еще дверь – еще два лепестка, усыпанных розовым жемчугом, а за той – пурпурный занавес, раздвигавшийся складчатыми полукружиями… Сейчас, сейчас, моя жизнь, мое желание, сейчас я буду с тобой, о, я уже с тобой! И теперь всегда буду с тобой, пока не умрет еще не родившееся солнце!

И наша встреча была такой, что таинственный рассветный мир закачался, стал меркнуть и распадаться, не вынеся такой нежности и счастья, и я лишь успел заметить два желтых огня, всплывших в черной глубине за пурпурной завесой – чужих и нездешних. И то, к чему я так стремился, что принимал за вожделенный вход – в рай ли, в преисподнюю, в жизнь или в смерть – оказалось выходом… Впрочем, так оно, наверное, всегда и бывает, и так уж все устроено.

… – Ты видел? Ты что-то видел?!

Это Милена, стоящая передо мной на коленях, трясла меня за плечи, а за ее спиной к нам приближались два отвратительных желтых огня.

Ветер бесновался теперь уже во всем парке, он стал резким, холодным, безжалостно высасывал силу и тепло.

Огни впивались в глаза. За ними раскачивались два силуэта – два милиционера с фонарями.

– Так, ребята… Нормально вы тут устроились! Ебля в общественном месте…

Фонари скользили по траве, по разбросанной одежде, по нашим голым телам.

– Гляди-ка, а брызнуть-то все-таки успел. Ну а девка твоя как – довольна? Или ты даже не донес ей до дупла?

Они заржали.

Милена сорвалась с места и бросилась к ограде. Я побежал за ней, пытаясь на бегу застегнуть брюки. Тело не повиновалось, немело от страха, бежало само по себе – наверное, слишком медленно. Мы ныряли в просветы кустов, проскакивали между деревьями. Ограды не было. Должно быть, с перепугу мы рванули не в ту сторону, и теперь неслись наугад по какой-то аллее.

На Милене была только короткая белая юбка – мы не успели схватить ничего из одежды.

Милена вдруг остановилась, вцепилась в мои плечи.

– Ты видел?! – снова крикнула она, задыхаясь.

И в эту секунду на аллее зажглась цепочка фонарей – дали свет. Совсем близко, в десятке шагов двое милиционеров ломились через кусты нам наперерез. Мы снова кинулись в гущу парка. Ветки хлестали по плечам, по груди. Через несколько шагов мы налетели на ограду.

– Лезь! – крикнула Милена и первая начала карабкаться по решетке, и я тоже полез, цепляясь за чугунные отростки. Руки не слушались, сил не было. Не знаю, как мне удалось добраться до верха и, уцепившись за какой-то сук, миновать острые пики. И тут же я сорвался, упал на асфальт и увидел, что Милена висит все еще с той стороны и никак не может подтянуться, найти опору, и ее ноги в белых босоножках, похожих на детские сандалики, скользят между прутьями. Подбежавшие милиционеры сдернули ее вниз и потащили, схватив за руки, а она упиралась, ехала ногами по траве и визжала: «Отпусти!»

Я вскочил, вцепился в прутья, в какой-то горячке попытался протиснуться между ними, стал трясти чугунную ограду. Что делать?! Лезть назад, догнать их, пытаться отбить Милену? Безумие! Нападение при исполнении – чистая уголовщина!.. Да и что ей, в конце концов, будет? Стоит только сказать, где она учится. Папа-генерал…

И все-таки я полез, нашел тот сук над решеткой, подтянулся, сполз в парк, пошел к аллее и увидел, что по ней удаляется патрульная машина, то исчезая, то появляясь в пятнах желтого света. Какое-то время я брел следом, пока красные огни машины не скрылись за поворотом.

Под фонарями стал сеяться мелкий дождь. Меня бил озноб, ноги подкашивались. По животу струилась, подсыхая, полоска крови из глубокой царапины на груди. А внутри тошнотворным жгутом скручивалось и тянуло вниз отвращение к себе… Хотя что я мог сделать? Что?!

Я свернул с аллеи и почти сразу наткнулся на наши вещи в траве. Подобрал свою рубашку, пуловер и белье Милены и, опустившись на колени, стыдно, бессильно заплакал.

Ту ночь я провел в парке, слоняясь по аллеям, сидя на скамейках. Шел дождь, порывами налетал ветер. Я пытался закутаться в маленький пуловер Милены, дрожал и ежился. Иногда я засыпал, сгорбившись на скамейке, впадал в забытье. И тогда падающий дождь превращался в мертвых серых бабочек, они шлепались на аллеи, покрывали все вокруг мокрой кашей и с рассветом становились все омерзительнее…

А на следующий день, ближе к вечеру, я опять слонялся возле общежития Милены.

Прошел час, другой. Милена не появлялась. Прийти завтра опять? Нет, я не мог ждать. И я рискнул подойти к парню, вышедшему из дверей общежития, и спросить, не знает ли он Милену с третьего курса – худенькую, с каштановыми волосами. Этот парень в ярком свитере, с ракеткой в нейлоновом чехле, по-моему, смотрел на меня с отвращением. Но сказал, что Милену, кажется, знает.

– Понимаешь, мне нужно увидеться с ней. Или хотя бы узнать, все ли у нее в порядке. – От волнения я не говорил, а почти хрипел.

Парень поморщился, но все-таки вернулся в общежитие. Не было его минут десять. А я пристроился на своем вчерашнем цоколе и твердил: «Появись! Появись! Появись!» Но Милена не появилась. Вышел тот парень, и я бросился к нему, едва увидев в проеме дверей его красный свитер. Парень сказал, что сегодня Милена забрала свои вещи и уехала из общежития, и даже будто бы хочет совсем уйти из института. Так сказали ее однокурсницы.

Наверное, на моем лице отразилось такое отчаяние, что он спросил почти сочувственно:

– Да что там у вас с этой Миленой случилось?

Я подумал, что терять все равно нечего, и сказал ему, что мы с ней встречались, но вчера поссорились и она убежала очень расстроенная, а был уже комендантский час…

– Слушай, – сказал парень, – сейчас я спешу. Но ты кончай так убиваться! Попробуем разыскать твою Милену. Завтра я попытаюсь что-нибудь узнать.

Он назвался Кириллом и дал мне номер телефона. Я звонил ему три дня подряд, но Милена словно в воду канула. Исчезла.

16 СЕНТЯБРЯ

Что же это было – там, в парке? Не могу поверить, что все это происходило только в моем сознании – настолько реальным казалось каждое ощущение, каждое движение, каждый вдох. Словно я научился чувствовать по-другому – именно так, как должен, но отчего-то не мог и не догадывался, что могу.

«Ты что-то видел?» – спрашивала она. Значит, и она тоже что-то видела?

А если это и есть настоящая близость, и двое, когда им очень хорошо, способны создать новый мир? Но почему я раньше не слышал, что такое бывает? Или это и есть та страшная тайна, из-за которой безжалостно пресекают нормальные, свободные отношения и смертельно боятся глубоких, сильных чувств? Ведь кто допустит, чтоб у людей был свой мир – мир для тех, кто умеет любить, недоступный злым и ничтожным хозяевам этого, нашего мира, из которого я почти вырвался, почти освободился!.. Может, именно поэтому они так остервенело копаются в душах – ищут не столько инакомыслящих, сколько инакочувствующих? И что они делают с такими – уничтожают? Держат в тюрьмах? Превращают как-нибудь в «нормальных» людей – калечат, сводят с ума?.. О, если бы я мог поговорить с Миленой, спросить, что она видела, что чувствовала! Но она пропала. Где ее искать? Как?..

1 ОКТЯБРЯ

Я опять один. Один. И я знаю, что такую, как Милена, не встречу больше никогда. Но даже этим не объяснить ту жуткую, смертельную тоску, что гложет меня сейчас. Вчера ночью эта тоска погнала меня по черной лестнице на крышу, и я почти равнодушно думал, что, может быть, она сбросит меня оттуда на мокрый, притягивающий асфальт. Но я лишь стоял и стоял там, на краю крыши, и, задрав голову, смотрел на затянутое тучами беззвездное небо.