Вниз по лестнице

Я рванул спиной вперёд, ударившись затылком об дверь, ведущую в спальню. Последнее, что увидел, это как Данил попытался подойти ко мне, и я не сразу понял, что он справляется без помощи костылей, а его ранее сломанная нога была похожа на гнилой банан, перемотанный рвущимся бинтом.

Я закрыл дверь в спальню, приложившись к ней руками, и снова погрузился во тьму комнаты. Данил рычал, он стоял у самой двери, но почему-то не пытался пробраться внутрь, хотя его взгляд говорил, что он собирается сделать мне очень больно. Я ладонями ощущал вибрацию, исходящую по ту сторону, и в висках неприятно сдавило. Меня охватила сильная головная боль, в ушах зазвенело, а руки стали ватными. Я ослабил нажим на дверь и сел вниз, подперев её спиной. Трудно дышать, горло еле глотало воздух. Данил за дверью хрипел и стучался лбом об дверь. Что с ним?

В окно лился слабый свет с улицы, звуки по ту сторону двери прекратились. Послышались медленные шаги к большой комнате, а затем какая-то возня в прихожей. Поняв, что пахнет бедой, я быстро открыл дверь и выглянул в коридор, решив всё-таки остаться в пределах спальни. Свет с лестничных пролётов проникал в квартиру. Я поспешил к окну на кухне, выходящему во двор. Данил всё не показывался, и я уже хотел было побежать к окну в спальне, на торце дома, как снизу, под блеклым фонарём мелькнул сильно хромающий силуэт. Он упал прямо в жёлтый круг света гнутого старого фонаря, а я открыл окно, но окликнуть Данила тут же передумал. На нём лишь футболка и домашние штаны, а на улице около минус тридцати мороза, но это, видимо, ему безразлично. Данил царапал и с остервенением пытался ртом дотянуться до ноги, и даже отсюда слышно, как он клацает зубами, силясь избавиться от искалеченной конечности, превратившуюся в обузу. Не добившись, чего хотел, он крикнул, глядя куда-то вверх, оттолкнулся руками от земли и встал, поковыляв в темноту улиц и голых деревьев.

IV

Дозвониться до Светы не вышло, как и ожидалось. Да и вообще, зачем надо ей набирать? Правильнее вызвать полицию, скорую, да и пожарным неплохо было бы сообщить. Я подошёл к окну в спальне, открыл заиндевевшее окно и откинул шторы. Там видна другая сторона улицы, обычно более оживлённая, но сейчас там совсем пусто, лишь в соседнем дворе воет автомобильная сигнализация. Даже ветер стих, а с неба медленно падал огромными пушистыми комками снег, быстро покрывая подоконник у окна холодным слоем.

Связь плохая, и как только слышу, как по ту сторону берут трубку в дежурной части, как связь тут же обрывается, лишь писк в динамике телефона у самого уха. И так везде. Что происходит?

Я прошёл по коридору, чтобы закрыть за Данилом дверь. На полу лестничной площадки распласталась куча чего-то желтоватого, рядом виднелись багровые подсохшие лужи со следами стоп. Я поторопился закрыть дверь и выключил свет, в главной комнате врубил телевизор. По новостному каналу ничего, я листал туда-сюда и закончил там, где бородатый мужчина сидел в кожаном кресле посреди шкафов с книгами и говорил об инопланетянах. Я погасил экран и снова оказался во тьме. Нутром боялся зажечь свет, словно меня это моментально выдаст. Удивлялся сам себе, это же мне не приснилось, всё это действительно произошло? Данил с его опухшим глазом, черви из его ноздрей и та зловонная куча на этаже? Бред, не иначе.

Послышался грохот с улицы. Я на цыпочках прошёл по комнате, пол подо мной скрипел, играя на моих нервах контрабасовым смычком. Я зашёл в спальню и мельком выглянул наружу, прижался носом к подоконнику и почти сел на колени. Там на улице, еле освещаемой слабым светом фонаря у проезжей части, кто-то копошился в мусорном баке рядом с детской площадкой.

Я глядел на источник шума минуты три, но никого так и не различил. Заметил, что ни в одном окне двора не горит свет. Я высунулся на улицу головой, крепко схватившись за подоконник руками, чуть не сорвался, когда услышал протяжный вой внизу. Кажется, это была собака, пытающаяся найти хоть немного еды в мусорке. Мгновение спустя разглядел её саму, выбегающую из тьмы в сторону дороги, но не успела она улизнуть, как неизвестно откуда на неё выскочил человек, схватив руками за тело. Собака громко заскулила, а человек головой прижался к её горлу. Это была женщина, чьи короткие каштановые волосы разлетались в сторону, и она лысела прямо на моих глазах. Она резко отдёрнула собачью башку в сторону, и на снег брызнули красные струи. Я ворвался обратно в квартиру и громко захлопнул окно, дрожащими от страха руками поворачивая ручку. Надеюсь, безумная меня не услышала.

Я пополз в главную комнату. На лестничной площадке кто-то ругался, а потом начал кричать. До меня добрался звук падения, настолько резкий, что я выгнулся как кошка, а потом прижался всем телом к полу. Заперся в комнате с телевизором и остался лежать на полу, слыша обрывки того, что звучало за входной дверью. Воображение рисовало те же картины, что и с бедной собакой на улице, только вместо собаки был человек.

Рука резко зачесалась, а потом и нос. У меня перехватило дыхание, я кончиками пальцев потянулся к ноздрям и испугался… ничего там не было, но сердце в груди забилось посильнее отбойника. В кармане что-то зашевелилось. Я достал телефон с загоревшимся экраном. Белый фон заставил сильно сжать глаза, и за закрытыми веками перед взором забегали разноцветные круги. Я отвёл экран от лица и, светя в пол, убавил яркость. Это сообщение от МЧС. Очень короткое, даже меньше сводок погоды об опасностях ветра. «Не выходите из дома», это всё.

Откуда-то доносятся крики. С улицы, из подъезда, в моей голове. Я думаю обо всех, кто сейчас не рядом со мной. Кто эти люди? Друзья, родные, просто знакомые. Что они делают сейчас? Знают ли они то же, что и я, ну или хотя бы часть? Живы ли? Всё-таки надо позвонить Свете.

Я приподнялся и начал искать её номер в записной книжке. Помню, занёс его ещё года два назад, когда Данил познакомил нас, но я не расслышал её имени посреди оживлённого парка, и записал как-то по-своему, по её отличительной черте. Как же там?

Я листал телефонную книгу из сотни номеров, пытаясь понять. Думаю, «родинка на лбу» может подойти, так как на у Светы на лице и правда была родинка, но совсем небольшая, прямо посередине чуть выше бровей. Было бы намного проще, если бы записал её просто «новая девушка Данила». Я нажал на кнопку вызова и принялся ждать, гадая, правильному ли человеку звоню, затем прозвучал женский голос, и я понял, что не ошибся.

– Привет, Лёш, что хотел? Что-то случилось?

– Данил у тебя?

– Неа, – ответила она моментально, но затем последовала пауза, – а должен быть?

– Нет.

– Подожди, он не с тобой? – я молчал, хотя знал, что должен сообщить правду. – Лёша, где Данил?

– Понятия не имею…

– Блядь, в смысле? Он просто ушёл?

– Типа того.

– Ты можешь перестать так отвечать? Что случилось?! – Света кричала в трубку, и я даже немного отодвинул телефон от уха, – можешь уже рассказать?!

– Ему стало плохо, он… с ним что-то произошло. Он ушёл, и я не смог его остановить.

– Вы там напились? – чуть успокоившимся голосом спросила Света, хотя я уверен, она помнит, что Данил на антибиотиках.

– Нет.

– Тогда что… погоди, я сейчас. Кажется, папа пришёл с работы.

– Что? Нет, не…

– Помолчи, не отвлекай! – я услышал, как Светин голос отдалился от телефона, а затем звук открывающихся дверей резко сменился на женский вопль.

Телефон Светы упал, и я тут же прижал микрофон прямо ко рту.

– Света! Света! Беги!

Но она не смогла. Я это понял по резко прекратившемуся крику и звуку падения чего-то тяжёлого. Старался прислушаться, но то, что звучало по ту сторону линии, не возвещало ни о чём хорошем. Знакомый хрип и нечеловеческий рык, хруст костей и рвущееся мясо. Я положил трубку, медленно отводя телефон от лица. Руки тряслись, из них выпал мобильник и пропал под ногами.

Зачем он к ней пришёл, и как он её нашёл вообще? Почему Данил не тронул меня, хотя ему ничего не стоило броситься в мою сторону ещё в самом начале, когда он проснулся, изнывая от боли в распухшей донельзя ноге? Он всё это время знал, что я рядом, но пощадил. Вряд ли он взял свой телефон, да и вообще не смог бы ответить на мой звонок, а мне так хочется сейчас задать все эти вопросы лично.

В небе пролетел вертолёт. Этот звук ни с чем не перепутаешь, но их теперь было много. Они словно промчались прямо надо мной, и я закрыл голову руками, прижав колени к подбородку. Стало хуже, и снаружи небезопасно, как всегда. Я отправился на кухню, разрезая темноту тусклым светом экрана телефона, который наощупь нашёл на ковре. Еда есть, почти вся не скоропортящаяся. Останусь в этой квартире как минимум на несколько дней, иного выхода нет. Я психологически готовился к карантину, который видел до этого лишь в фильмах.

V

Первая ночь, с натягом перешедшая в морозное утро, продлилась намного дольше, чем должна была. Я почти не спал, ворочался в кресле и всё время очухивался рывком, после чего разминал затёкшие ноги. На диван Данила лечь побоялся, и скинутое на пол одеяло так и осталось лежать, как на натюрморте. Когда солнце, рвущееся сквозь заиндевевшее окно, пробилось в комнату, я разглядел на подушке, на которой спал мой друг, пятна засохшей крови. Они были совсем маленькими, но их так много! После этого я не смог уснуть и пошёл умываться.

Горячей не было, и ледяная вода сработала как удар по голове. Ещё чуть-чуть, и я бы вырубился, но вместо этого меня сначала пошатнуло, а потом нахлынул резкий прилив бодрости. Полотенце Данила я тоже оставил нетронутым.

На кухне светлее всего, и окно выходит в открытый двор. Если бы сейчас было лето, то за листвой я не различил бы ничего, но деревья в данный момент абсолютно голые, почти чёрные на фоне снега, на котором лежат трупы. Обглоданная собака валяется там же, где я увидел её вчера. Следы крови от её тела вели к подъезду. У перевёрнутой набок мусорки распласталось человеческое тело, с виду замёрзшее. Я посмотрел на термометр у окна, там минус тридцать пять градусов. Это настоящий мороз, который должен был хоть как-то справиться с тем, что носил в себе Данил, тем более что он полуголый оказался на улице. Каким-то образом мой друг добрался до Светы.

Я обыскал все полки и выложил на кухонный стол то, что может сохраниться ещё долго, не считая куска батона, который уже становился похожим на сухарь с синеватым пятном на боку. Куча всяких круп и сушёные сливы в пакете. Их есть я не рискнул, не хватало мне ещё диареи, но пшеничную кашу решил приготовить сейчас. Достал маленькую кастрюлю, решив не варить много на будущее, и сделал порцию для одного. Немного соли, и уже не так отвратительно, как было с первой ложкой. Вода в фильтре чистая, должна быть таковой. Я долил ещё и оставил процеживаться.

Я смотрел всё время на экран телефона в ожидании хоть какого-нибудь повторного сообщения от МЧС, но кроме последнего, про указания оставаться дома, ничего не было. Включил телевизор, там лишь помехи. Наверное, провод оборвался, или ещё что.

Это из-за того бездомного?

Данил тогда был похож на персонажа из фильма ужасов с чужой кровью поверх всей одежды. Как же я тогда испугался, подумав, что это его обнажённое мясо, но худшее ждало впереди. Эти паразиты жили в бездомном? Что вообще его могло заставить выбежать на дорогу к несущимся на огромной скорости автомобилям посреди тёмной ночи, кроме безумия? Или невероятной боли и желания побыстрее с ней покончить…

Инопланетяне? Неизвестный вирус? Кара божья? Сейчас каждый из вариантов вполне мог быть настоящим.

Что стало с Данилом, и могу ли я помочь? Сказал бы он мне, даже если бы знал, чем всё это может обернуться? Хочу верить, что да, но я понимал и помнил слишком много, чтобы надеяться на лучшее. Теперь он там, и не в моих силах сделать что-нибудь, чтоб хоть немного изменить ситуацию. Поговорить бы с Данилом, созвониться или написать, но он не увидит, не услышит, не захочет понять. Ему это теперь неинтересно, он слишком сильно изменился. Да и я, кстати, тоже. Быть честным с самим собой – это всё, что сейчас осталось.

Я встал у окна. На улицах сотни людей, которые трясутся в конвульсиях, удерживаемые на ногах непонятно какой силой. Они трутся вокруг дома и смотрят именно в моё окно. Я не вижу их глаз, они скрыты в почерневших лицах, и белозубые оскалы прыгают от одной морды к другой. Все они смешиваются в одну массу. Возможно, кого-то из них я знал раньше, а теперь забыл, даже не желая заново вспоминать. Мне не стыдно, но жалею лишь об одном…

В прихожей раздался звонок, дыхание перехватило от этого. Я в последний момент успел упереться рукой о подоконник и спасти тело от падения на пол, ведь ноги предали его так вероломно. Наверное, я теряю рассудок, потому что тут же поднялся и пошёл открывать дверь. Звенело сначала с перерывами, достаточно короткими, и я всё равно вздрагивал каждый раз, но потом звон стал непрерывным, а стуки моего сердца пропали в этом назойливом и отвратительном писке, накрывшем всю квартиру. Я прижался к глазку и не увидел абсолютно ничего. Наверное, кто бы это ни был, он закрыл его рукой. Я вдохнул и выдохнул, и не помню даже, сделал ли новый вдох, прежде чем распахнул дверь и увидел его.

Данил стоял и глядел на меня, держа одну руку у звонка. Он опустил её, когда я вперился прямо ему в глаза, в которых различал своё же отражение как в мутной, но спокойной воде. За спиной моего друга, столпившись на лестничных пролётах, трепыхались такие же, как он, сплошь покрытые кровью и чем-то чёрным. Их кожа была вся в рубцах и крошилась. Они наблюдали и ждали, что сделает Данил. Он хотел что-то сказать, но, наверное, никак не мог. Я бы хотел услышать что угодно, кроме этого молчания.

Ни одна мысль не подтолкнула к действию, лишь какой-то мышечный, почти случайный порыв, и я рванул в комнату в другой стороне коридора. Данил и его приспешники ринулись за мной. Я захлопнул дверь, в резко уменьшающуюся прорезь между нею и косяком словив взгляд Данила, полный неродной никому на этой планете ненависти.

Помню, что замка у этой двери нет, и поэтому пришлось спиной привалиться, под небольшим уклоном поставив ноги на ковёр. Я опустился чуть ниже, а потом и вовсе сел на деревянный пол, правую ногу упёр в тумбочку. Я думал, что мне придётся всеми силами сдерживать натиск на хрупкую дверь с другой стороны, но никакого давления снаружи не встретил.

На секунду показалось, что прозвучал знакомый голос. Нет, он точно был не случайным рыком, покинувшим рот, полный крови. Это голос, которым были произнесены определённые слова, но они утонули во всхлипах, слившись в нечто нечленораздельное. Я стал прислушиваться и только сейчас понял, что стиснул зубы с такой силой, что почти пищал, а зубы буквально взмолили с тупой кратковременной болью. Я приложил ухо к двери уже не боясь удара, и даже чуть опустил ногу, дав ей небольшой отдых.

Было предчувствие, что за дверью вообще никого, но я каким-то органом чувствовал и даже знал, что там много народу, хоть и людьми из них я никого не назову. Там треск пола под натиском десятка ног, словно покачивающихся из стороны в сторону, и среди этого скрипа снова прорезался голос. Я его знаю уже давно, пусть он и претерпел некоторые изменения лет десять назад. Это был Данил, словно говоривший с опухшей губой или с набитым ртом. Его слова были лишь похожи на таковые, но не значили для меня ничего. Я всеми силами старался что-то вырвать из них, что-то хотя бы отдалённо похожее на человеческую речь, но вообще безрезультатно. Я полностью опустил ногу на пол и больше не держал перегородку, за которой плакал мой лучший друг. Я открыл дверь.

Данил словно не изменился, да и были ли предпосылки к этому? Я о многом жалею, по правде говоря, и об этом в том числе. Я потерял друга, и теперь он совсем чужой, стоит рядом и не может достучаться до меня, как и я не в силах достучаться до него. По моей щеке прокатилась слеза, за которой наблюдали кровоточащие глаза Данила. Мертвецы за его спиной ожидали хоть какого-то действия, но он лишь вперился в меня, слегка подёргивая нижней губой, с которой капала чёрная густая слюна. Его рот пытался двигаться, но Данил будто замёрз, и его лицо еле поддавалось движению.

– Нут ы бок…

– Что? – я спросил его, как будто не до конца расслышал.

– Ну т и йбок…

– Данил, ты… тебе лучше? Скажи уже!

– Ну ты и уёбок!

Я бросился на него и укусил, а потом меня принялись рвать на части, пока Данил тёр рану на шее.

Наследие

1

Эта сигарета показалась горче остальных. Я закурил, снова ощутив волнение. Должен был давно забыть об этом чувстве, но оно опять напомнило о себе как заноза, сидящая в пальце. Ты её не видишь, но боль говорит, что не всё подвластно зрению. Я пускал сизый дым вверх, сложив губы в тоненькое кольцо, и во рту было так горячо, словно вместо мятного леденца после сигареты я сунул в рот раскалённый уголёк.

В кармане скопилось уже много фантиков, но я постоянно забывал его опустошить, а просто выбросить на тротуар мне не позволяло воспитание, и в основном отцовское. Его образ всё ещё учит меня, и любое случайное воспоминание о папе может рассказать что-то новое. Это удивляет до сих пор, даже спустя столько лет после его смерти. Я по нему скучаю, как скучал когда он ещё был жив, и работа занимала большую часть его времени. Я бы ему никогда так не сказал, что-то не позволяло выразить чувства словами, но я всегда верил, что отец и без этого всё понимал, глядя на меня так, как никто другой.

Помню, как он пожал мою руку. Это было всего один раз, но в мозг врезалось навсегда. Рукопожатие произошло очень спонтанно, ответственно и волнующе, словно меня представили к почётной награде, и я заполучил всенародные любовь и уважение. Но это лишь протянутая ладонь отца. Он сильно сжал мою, тогда ещё детскую, кисть, выказал своё почтение как равному, и я вытерпел краткую боль, потому что знал, что отец бы не одобрил слабости. Наоборот, это своеобразный тест, над которым размышляю до сих пор как о чём-то важном. Мне становится грустно, ведь знаю, что перед смертью отца я больше не видел его протянутой руки. Вряд ли он во мне разочаровался, скорее, это просто его доверие никогда не прекращалось, и тот жест оказался лишь приглашением в клуб взрослых.

Отцовское фото висело над всеми статьями, в которых он мог бы упоминаться, если бы люди знали о его работе и его успехах, но вместо этого все слова посвящены безымянному охотнику, спасающему город от чудовищ. После его гибели я занял освободившуюся должность, и все продолжают верить, что это всё ещё делает мой отец. Я был безмерно горд, что даже не зная нас лично, между нами не видят разницы. Я взвалил эту ответственность на свои плечи и сегодня выполню обещание в очередной раз.

В метро уже которую неделю по тоннелям замечают существо с длинными конечностями, которое часто мелькает в свете мчащихся локомотивов. Один раз и обычные граждане, ждущие у перрона, видели пробежавшее всю платформу серое существо с горящими, как два лазера, глазами.

Вроде бы подобные звери описывались в блокноте отца, который я до сих пор ношу с собой. Обложка поистрепалась, но внутри всё сохранилось в отличном состоянии. Без этого блокнота я, наверное, ошибался бы намного чаще, и шрамов на моём теле было бы больше. Но, к счастью, он до сих пор со мной. Я готов, пистолеты заряжены, и отцовский нож, доставшийся ему от его отца, начищен до блеска. Я машинально перекрестился, глядя на купол небольшой церквушки, выглядывавший среди кирпичных домов, и закурил очередную сигарету. Если бы Бог существовал на самом деле, то я кашлял бы не так подозрительно сильно, и определённо уже перестал бы волноваться перед каждой вылазкой.

2

Наверное, эти газеты теперь печатаются для меня одного, а для остальных они лишь испорченная зря бумага. Истории, где можно найти подсказки для настоящего Загонщика, выглядят в представлении обычного зеваки как сказки ребёнка со слишком бурной фантазией, хотя в этом мире давно все знают, что далеко не каждую вещь можно объяснить с помощью одного лишь рационального мышления. Сколько бы ни приводилось доказательств обратного, большинство людей всё равно не верят в домовых или самых простых призраков, не говоря уже о более редких существах, таких, как Плачущий Костеру́к. Именно с таким мне придётся сегодня столкнуться.

Судя по запискам отца, Плачущие Костеруки – это люди, покончившие с собой удивительно жестоким способом по отношению к своему телу. Прыгнуть под поезд – на это необходимо огромное количество смелости, пусть и некоторые называют самоубийц слабыми. Им никогда не понять, сколько отваги требуется на первый и последний шаг под движущийся состав. Если быть точным, то Костеруки не совсем те самые люди, это скорее отголосок их поступка. Не призрак, но и не что-то материальное. Они для большинства людей неопасны, и скорее сбегут, чем нанесут какой-либо урон, но не стоит недооценивать загнанного в угол Костерука. Пусть его плач и может смутить, зато существо, которому уже нечего терять, способно доставить огромные неприятности, не говоря уже о болезненной смерти.

Отцу довелось лично справиться с восемью Костеруками по всей территории города в самых разных точках метро. В детстве мне было трудно понять его желание оставаться невидимым для общества. Я хотел, чтобы моего папу все уважали и благодарили за труд, но чаще всего подобные подвиги оставались в заметках маленьких статей жёлтой прессы. Лишь горстки людей, которых остальные называли ни как иначе, как шизиками, знали хоть какую-то правду.

Это ремесло передаётся обязательно от отца к сыну, и если у мужчины нет сына до третьей попытки, как бы это странно ни звучало, то он терял право на продолжение рода Загонщиков. Моему отцу повезло, и после первой мертворождённой девочки на свет появился я – совершенно здоровый мальчик с разным цветом глаз, как и у того, кто породил меня на свет. Это была своеобразная метка, по которой один Загонщик мог узнать другого в толпе и выказать уважение, что считается немалой частью нашего общего этикета. Его я, к сведению, знаю почти наизусть, но последнего Загонщика, не считая отца, я видел очень и очень давно, и с тех пор считаю себя последним, так как до сих пор не смог породить себе замены.

Чаще всего по ночам меня терзало едкое чувство одиночества, но я всегда спасался ещё одной сигаретой и осознанием, что кроме меня это сделать никто не сможет. Я даже не помню того перехода из мальчика в мужчину, ведь с самого начала осознанной жизни знал, кем буду. Точнее, кем обязан стать. Я думал об этом в очередной раз, идя к метро, где очевидец, пьяница, от которого шарахаются люди, кричал несколько часов о демоне, промчавшегося по рельсам. Он якобы был с длинными руками и ногами, а его глаза горели как два костерка. В газете в очередной раз написали, что в городе объявился новый местный дурачок, но я знал, что стоит хотя бы взглянуть на возможное существо, обитающее в подземных тоннелях.

Дождь вперемешку со снегом уже закончился, и теперь вязкая слякоть хлюпала под ботинками, а грязные брызги по колено замарали мои джинсы. Шапку сегодня забыл дома, и холодный промозглый ветер трепал уже седеющие волосы. Из метро тянуло мусором, и внутри не было практически никого, лишь пара людей, которым словно некуда идти, и они блуждают под землей в надежде больше не иметь причин возвращаться на поверхность. Арка детектора не стала пищать, покрытая пылью, когда я прошёл, пряча своё далеко не пластмассовое снаряжение под бомбером. Охранник стоял, привалившись к стене, и ждал окончания нудной смены на платформе окраины города, где пятиэтажные дома из камня постепенно превращаются в низкие и деревянные. Меня повеселили упорные старания охранника держать глаза открытыми, он одной ногой уже во сне, мечтает о тёплом ужине и постели.

Неприятный жёлтый свет бросался бликами по грязной плитке стен платформы, когда я спускался на жужжащем и трясущемся эскалаторе. Мэр давно пообещал отремонтировать эту станцию, но, как по мне, её следовало бы давно уже закрыть. Что-то подсказывало, что здесь далеко не один Плачущий Костерук смог найти своё новое убежище. Слишком много людей в последнее время бросались под поезд и слишком мало энергии, таящейся в каждом из нас, давало о себе знать после выхода из тела усопшего. Где-то она копилась, и я давно искал улей.

Как и ожидалось, платформа пуста, и лишь женщина в ярко-фиолетовом пальто уже поднималась наверх. Прямо передо мной ушёл поезд, и я засёк время. Пахло ананасами, а это один из признаков присутствия Костеруков. Этот запах быстро рассеялся, уносимый с потоком воздуха за поездом в темноту тоннеля. Я подошёл к краю платформы, где кольцо, начало подземной червоточины, поглощает весь свет, и лишь фонари первого вагона могут разогнать эту тёмную густоту. На рельсах и рядом с ними поблёскивала вязкая, похожая на плевки, полупрозрачная жидкость, но уже явно засохшая. А это значит, что Костерук был здесь часа два назад, когда люди ещё в большом количестве возвращались домой с работы, и не решился перебегать дальше, оставив свои следы. Я проверил ультрафиолетовые палочки во внутреннем кармане куртки, чуть отогнул ногу и ощутил натяжение за поясом – пистолет на месте.

Прибыл новый поезд. Внутри несколько совсем усталых работяг, покрытых какой-то сажей. Они сидели в одном вагоне и вышли общей компанией, оставив внутри мусор. Был бы я ответственным гражданином, так хотя бы указал бы им на это или заставил убрать. Но это привлекло бы внимание охранника, и он быстро спустился бы по короткому эскалатору и испортил иллюзию моего отсутствия на этом месте.

Три минуты. Значит, у меня есть около двух с половиной минут, чтобы пробежать по тоннелю и найти ближайший вход в сложную систему ходов, оставленную рабочими, что построили эту ветку метро, и не попасть под мчащийся поезд. Как только состав уехал, снова обдав меня запахом ананасов, я, ещё раз взглянув на уходящих мужчин, прыгнул вниз и побежал в темноту вдоль рельс, включив маленький фонарик.

Запах усилился, а по влажным стенам, отскакивая как резиновый мячик, бегал гул шипения и хлюпающих шагов. Затем я услышал главный признак Костеруков – детский плач. Скорее даже девчачий, но никаких девочек здесь быть не может. Я сбавил шаг, уже глазами поймав желоб, в котором смогу спрятаться от поезда. Я забрался в него и посмотрел на слабо светящиеся часы, до поезда меньше минуты. Решил не рисковать и остался там, плотно прижавшись спиной к холодной стене, чтобы даже случайно не попасться на глаза машинисту. Поезд промчался в нескольких сантиметрах от моего носа, чуть не зацепив собачку на молнии куртки. Я сверил время и вышел из желоба, снова заранее засёк не более двух с половиной минут.

Если судить по схеме, что я тщательно изучил дома, то скоро по левую руку должна появиться дверь, а за ней будет лестница, по которой смогу спуститься в систему ходов и труб, давно утратившей своё предназначение. Время поджимало, а плач становился громче. Я надеялся, что Костерук решит пока оставаться на месте и не усложнять мне задачу. Дверь случайным образом попала в желтоватый круг моего фонарика, и я ринулся к ней. Она заросла чёрным склизким мхом, и мне пришлось содрать его, прежде чем получилось забраться внутрь и закрыть за собой. Как только механизм щёлкнул, по ту сторону промчался поезд. Смотрю на время – два часа до закрытия метро. Нужно успеть, чтобы не вызвать лишних подозрений.

Фонарик чуть подрагивал, словно боялся намного сильнее, чем я, и пытался не смотреть и не показывать. Узкий коридор вёл меня в неизвестность, сверху в углах тянулись тонкие шипящие трубы, с них крупными каплями падала вонючая вода. По этим тонким переходам эхо жуткого детского плача звучало так, будто его источник находился за поворотом, но я знал, что это обман. Под ногами пищали крысы, и я ступал медленно, чтобы случайно не раздавить одну из них и не выдать себя слишком рано, а рыдания в своё время усиливались. Коридор стал шире, и мне уже не приходится сжимать плечи, боясь замараться или зацепиться за какой-нибудь торчащий металлический прут или арматуру. Справа шикнула прохудившаяся труба, обдав горячим паром. Я утёр щёку и чуть не ударился лбом об стенку впереди. Это был поворот, за которым мелькал свет.

Поднявшись на несколько ступеней, я забрался в круглое помещение с кучей всякого хлама посередине, а на вершине этой кучи сидел самый настоящий Плачущий Костерук. Над его головой мелькал свет проезжающих машин из решётки сточной канавы. Это значит, что мы совсем близко к поверхности, хоть я и должен был опуститься только ниже. Обычно Костеруки забираются глубоко, куда не только свет, но и звук жизни с поверхности не пробивается. Я бы не тронул ни одного Костерука, если бы они изредка не таскали в свои подземелья зазевавшихся посетителей метро в самый поздний час.

Он худее, чем обычно, а его длинные руки похожи на две палки, согнутые пополам, с большими кистями и крючковатыми пальцами. На широких плечах висят обноски красноватой футболки, а ниже пояса никакой одежды нет. Хорошо, что Костеруки не имеют половых признаков, иначе мне пришлось бы больше курить, чтобы забыть увиденное. Существо ревело почти навзрыд, одной рукой копошась в куче мусора, а второй закрывая глаза, глубоко посаженные в маленькой голове с редкими длинными волосами. Его практически чёрная кожа помогает слиться с окружающими стенами, и я не вижу стоп Костерука. Это представляет определённую опасность, потому что ноги этих созданий ненамного короче рук, а Костеруки передвигаются как гориллы, опираясь на тонкие, но очень сильные передние конечности.

Я выключил фонарик и глубоко вдохнул, замедляя сердцебиение без урона для концентрации, как учил папа в детстве. Мне это трудно давалось, но с тех пор я могу не дышать почти пятнадцать минут и замедлять сердце до десяти ударов за минуту, что сильно спасает, когда тебе нужно превратиться в невидимку для своей цели. «Загонщик должен попасться жертве на глаза только тогда, когда она уже связана. Помни это» – говорил папа достаточно часто, чтобы это буквально врезалось в кору моего молодого мозга. Я помнил, что слух у Костеруков намного лучше их зрения, и поэтому стал в два раза бдительнее продвигаться к его спине, покрытой кудрявыми белыми волосами. Под ногами пустые жестяные банки, консервы, стеклянные бутылки и огромное количество разной ветоши. В нескольких шагах от Костерука в одной куче валялись женские сумки, поблёскивая металлическими кольцами на ремешках.