Битва за Лукоморье. Книга 1

– Фу, злыдня! – укоризненно пробасил выпивоха, переводя взгляд с бочонка на Охотника и обратно. – Будешь? А то замаялся чай мечом-то махать?

– Спасибо. – Алёша не выдержал, усмехнулся. – Мне еще назад ехать.

– Ну, дело хозяйское, – и не вздумал настаивать переворотень. – Мы тоже тут спать не станем, дурных нет. Вернемся завтрева да все приберем. Так ведь?

– Так, – подтвердила Алена. – Пора нам, Охотник, а ты уж как знаешь.

– А пущай он с нами идет, – внезапно расщедрился Иванушка. – Мне заначку распечатать после боя охота, а одному пить – лишь винище переводить.

– Все бы тебе пить, дурья башка! Так ничему и не научился.

– Да ладно тебе, сестрица, – примирительно забубнил переворотень. – Я ж – не воду, я ж – винище, какая от него беда, кроме пользы?..

Сестрица? Ну ничего ж себе!

– До Рогатого Двора недалече, – оказавшаяся сестрой переворотня мертвячка теперь смотрела на китежанина. – Пойдешь?

Приглашение было странным, но Алёше захотелось его принять. Именно захотелось, потому что после боя надо выпить. Потому что убираться в загаженных развалинах и рубить березь лучше втроем. И потому что было в этой паре что-то такое, что вызывало желание узнать о них больше. Чтобы понять и, если вдруг понадобится, помочь.

– Лады. – Алёша потрепал напрягшегося Буланко по шее. – Коня-то у вас найдется где поставить?

– Найдется, – равнодушно кивнула девушка. Кажется, за всё время она так ни разу и не моргнула.

– И овес тоже есть, – доверительно сообщил Иванушка, запихивая флягу в торбу. – Цельный пуд.

* * *

Они уходили полуживым лесом прочь от заваленных трупами развалин и разменявшей свою последнюю ночь берези.

Алена так и несла отрубленную голову, небрежно держа ее за ухоженные золотистые локоны. Стерпевшийся с присутствием «змеи» Буланко тихо брел за молчащим хозяином, зато разговорился успевший пару раз приложиться к своей фляге Иванушка. Оказалось, переворотень с сестрицей вокруг Древнеместа бродили уже давно, подходы выискивали, только ничего у них не выходило, пока китежанин не подоспел. Нечисть в драке увязла, чернокнижник-опир из своей башни вылез, и уж тут удалец Иванушка гада да одним махом…

– Иван, – резко бросила «жница», – язык не распускай.

– Ну… – Великан по-детски заморгал. – Я что? Я ничего… Он же сам все видел… Как я колдуна этого. Ведь одним же махом!

– Да, удачно у тебя вышло, – подтвердил Охотник, понимая, что из кучи мелких загадок сплетается одна большая.

Выдуманный Еремеем змей-разноглавец оказался наговоренным переворотнем, да еще с загадочной «сестрицей»-мертвячкой. Погосты разрывали оголодавшие гули. Самих гулей из похищенных по окрестным деревням мужиков наплодил чернокнижник, и он же согнал в Древнеместо обычно одиноких стриг. Только за каким худом патлатому бахвалу потребовалось столько упырей? Ведь будто войско собирал!

Теперь уже не спросишь, колдунчик свое получил, пусть и по заслугам, но прежде времени. Остается дойти своим умом.

– …Чтобы самого главного гада сразу да наверняка! – Иванушка жизнерадостно огрел спутника по спине, к счастью, богатырской. – И ведь хорошо получилось! Ведь хорошо же?

– Хорошо, – в который раз согласился Охотник, впервые за сутки чувствуя усталость.

Буланко это понял и легонько ткнулся носом в хозяйское плечо.

«Всё будет хорошо, – пообещал он. – Заяц бежит… Не душно. Мы вышли».

Алёша обернулся и благодарно погладил белую звездочку под спутанной вороной челкой. Может, и в самом деле всё будет хорошо… а нет – всё одно прорвемся.

Милость владыки

Пыря выпятил нижнюю губу и часто заморгал. Ослепленные яркой вспышкой глаза какое-то время привыкали к полутьме, левое запястье саднило, причем с каждым мгновением всё сильнее, а в ноздри бил резкий запах паленой шерсти. Глянув на руку, где еще недавно красовался шипастый браслет надзорника, Пыря всё окончательно понял и тихонько взвыл. Ай-ай-ай! Смерть хозяйчика разрушила связь между ним и служкой, и тут же сработало укрытое в браслете заклятие возврата – оно вернуло Пырю к истинному владыке и оставило на память широкий ожог на мохнатом запястье. Больно-то как! И обидно!

Расстроенный шутик огляделся, одновременно дуя на желтоватые пузыри. Волшба переместила его из гущи сражения в Громовые Палаты Бугры-горы, похоже, куда-то в западную галерею. Батюшка Огнегор где-то рядом, но, прежде чем идти с донесением, следовало все обмозговать…

Левое нижнее веко Пыри предательски задергалось. Остолоп Вещор дал-таки напоследок маху. Захотел впечатлить истинного хозяина, доставив в Бугристую долину укодлака, и положил всех, кого собрал за четыре месяца. И ладно бы треклятый Фуфыра угробил всех гулей, стриг и самого себя, но ведь лободырный недоносок похоронил Пырину мечту о шапке с огненной опушкой…

Костерил шутик и подлых Охотников, обдуривших не только хозяйчика, но и самого Пырю. И ведь додумались! Один стал приманкой, а другой выждал, когда Вещорка клюнет, да напал сзади! Теперь батюшка не только без новых воинов остался, но и справных обученных рабов потерял. Что уж говорить о пропаже книги, выданной Фуфыре из сокровищниц хозяина!..

А ведь батюшка ой как суров к провинившимся, и теперь Пырю ждет не желанный высокий чин, а как бы не развоплощение…

Будь Пыря человеком, он просто бы удрал, избегая участи дурных вестников, которым, как известно, лихие правители рубят головы, но шутик – существо волшебное, подневольное и истинному владыке преданное до кончиков коготков. Батюшка Огнегор создал Пырю для верной службы, и противиться своей природе мохнатый горемыка не мог, как бы страшно ни было. Он провинился – и должен доложить о своем проступке. Ох и боязно, а что делать? Вздохнув и привычно подтянув штаны, шутик захромал по длинному коридору в сторону, где, как он чуял, находился обожаемый повелитель.

Высоченные потолки терялись в темноте, а рубленый, ровный проход тянулся вперед, в самое чрево Бугры-горы. Здесь было тихо, спокойно и сухо, и Пыря почувствовал некое успокоение, притупившее воспоминания о горячке недавнего боя и даже приглушившее тревогу от предстоящей встречи с суровым владыкой. Ведь в родных, привычных стенах и помирать не так страшно…

Двое охранников-текрей, что стерегли вход в Советный зал, заметив шутика, лишь глухо буркнули что-то на своем наречии и мотнули рогатыми головами, проходи, мол. Пыря беспрепятственно миновал высоких худов и оказался в знакомом чертоге с темными стенами и сводчатым потолком, с которого свисал светильник с полусотней толстых черных свечей.

Как и везде в Громовых Палатах, здесь царили прямые линии и уютная строгая красота без излишеств. Проходя мимо стены, на гладкой поверхности которой отражался свет свечей, Пыря невольно вспомнил славные деньки, когда он лишь начинал службу надзорником и заставлял мелких кузутиков вылизывать камень стен до зеркального блеска. Тогда батюшка Огнегор только обустраивался в Бугре-горе… Ах как давно это было, а кажется, будто вчера!

За яшмовым столом, склонившись над толстой книгой, сидел опир-еретник Смага. Ближайшего Огнегорова советника Пыря побаивался чуть ли не больше, чем хозяина, а потому благоразумно обошел его по широкой дуге, направляясь к высокому постаменту с лестницей. Ступеньки вели к массивному резному креслу из темного дерева, к левому подлокотнику которого был прислонен чародейский посох – искусно окованный, с большим красным диамантом в навершии.

А в самом кресле сидел истинный владыка Пыри, великий колдун, батюшка Огнегор – невысокий старец с узкими плечами и большой головой. Седая умасленная борода тянулась от подбородка аж до ножек кресла. Сегодня хозяина одели в кроваво-алый, расшитый узорами домашний кафтан поверх золотой шелковой рубахи с высоким воротом, темные шаровары и сапоги из мягкой красной кожи. Голову покрывала причудливая, украшенная рубинами, гранатами и жемчугом высокая островерхая шапка с тиарой, от которой спускались две широкие вышитые ленты. Кто подбирал батюшке наряд, Пыря не знал, но искренне полагал, что хозяина он красит. Хозяину любой наряд идет.

Поджав под себя одну ногу, Огнегор сидел на мягких подушках и внимательно рассматривал древний свиток. Повелитель нынче выглядел хуже обычного – под глазами набрякли темные мешки, глубокие морщины исчертили бледное лицо. По всему видать, что устал. Да и неудивительно, ведь весь в трудах, чахнет над своими книгами день-деньской…

У подножия кресла, держа на головах и в руках стопки книг, как раз переминались с ноги на ногу несколько кузутиков, а чуть поодаль, возле высоких кованых светильников с десятком дорогих бездымных свечей торчал ненавистный Линяло.

Сложив руки на груди, он смотрел на вошедшего в зал шутика презрительно и свысока, как на простого служку. Спесь и высокомерие соперника не раз заставляли Пырю скрипеть зубами от бессильной злобы. Увы, Линяло мог себе позволить подобное нахальство, ведь этот выскочка был служкой высокого чина, о чем свидетельствовали и шапка с огненной опушкой, о которой так мечтал Пыря, и золотой шипастый наруч на левой руке, и дорогая плетка-семихвостка за поясом. Ничего, придет время, будет и на нашей улице праздник. Если только хозяин не убьет… Ох… Успокоившийся было Пыря вновь забеспокоился о грядущем.

Услышав цокающие по гладкому каменному полу коготки, Огнегор небрежно отбросил свиток – его тут же подхватил кузутик с драным ухом и, деловито скатав в трубочку, вновь замер. Не проронив ни слова, хозяин поманил Пырю пальцем и похлопал по правой ручке кресла. Быстро забравшись наверх, надзорник устроился на широком подлокотнике, свесив ножки. Не спеша с докладом, он отвел глаза, избегая проницательного взгляда владыки, но тот, судя по сведенным бровям, и сам догадался, что служка не сам по себе вернулся, а значит, что-то произошло с Вещором.

– Я так понимаю, молодой недоумок погиб? – поморщился Огнегор.

Пыря вздрогнул и кивнул, в волнении сцепив пальцы.

– Рассказывай.

И Пыря рассказал. С охотой – про то, как всё шло хорошо: собрали они множество слуг, хозяйчик исправно плодил гулей из мужиков, которых ему живьем притаскивали обученные упиры-рабы, выделенные батюшкой Огнегором, еще немного – и в урочный час доставили бы к Бугре-горе сотню ратников… С гораздо меньшим пылом Пыря выдавил из себя рассказ о двух последних днях, когда в Укрытие внезапно заявился китежанин. Шутик пытался объяснить, мол, я Вещора предупреждал, отговаривал, но молодой опир вздумал обратить богатыря-Охотника в укодлака и…

Огнегор слушал молча, картинно подперев голову левой рукой и изредка поглаживая шелковистую бороду. На Пырю он смотрел из-под полуопущенных век, а лицо его… не выражало ничего. Обычно Пыря нутром чуял настроение повелителя, однако сейчас не мог понять, в каком расположении духа тот пребывает, и это пугало еще больше… но делать нечего. Запинаясь от волнения, Пыря начал доклад о смерти Вещора:

– Но его уйбил не бойгатырь. Ктой-то другой сзайди зайшел. Я толком не уйспел разглядеть – заклятие войзврата жахнуло и мейня сюйда принесло… Найверное, еще ойдин Ойхотник подкрался…

– Скверно. – Повелитель Громовых Палат выпрямился в кресле и резко опустил руку, отчего Пыря съежился, ожидая, что сейчас-то ему конец и настанет… но хозяин лишь тяжко вздохнул. – Что ж, от Вещора-младшего я другого не ожидал. Каково житье, такова и смерть.

Огнегор дал Пыре перевести дух, отвлекшись на кузутиков – велел унести книги и свитки в Изыскательную залу, а затем отправиться на склон горы, пересчитывать камни. Из служек в зале остались лишь Пыря с Линялой. Некоторое время владыка сидел, глядя в пустоту и о чем-то размышляя, а затем стукнул перстнем по подлокотнику.

Услышав резкий сухой стук, Пыря от неожиданности чуть не свалился с кресла, а Смага тут же прервал чтение и молча встал из-за стола. Подойдя к постаменту, он поклонился и, выпрямившись, сбросил капюшон. Он уже давно был опиром, и с каждым годом время уродовало его всё больше, однако в отличие от красавчика Вещора помощник хозяина не только не переживал о внешности, но и гордился ею. И гордиться было чем – даже у созданного черной волшбой Пыри при виде Смаги всякий раз мороз бежал по коже.

– Слышал? – бросил батюшка Огнегор, кивая на замершего рядом Пырю.

– Да, повелитель, – коротко ответил упырь.

– Потеря Вещора – это и не потеря вовсе. – Хозяин перебирал перстни, которыми были унизаны его пальцы. – Меня больше печалит, что черная книга пропала. Этот молодой недоучка больше о красе своей заботился, чем о деле, и толку от него было ни на грош. У меня достаточно помощников и почти все – много умнее и опытнее…

– Вещора выбрала вашим слугой сама Тьма, – напомнил Смага.

– Навязала, – отмахнулся владыка. – Его дед был недурным колдуном, и, похоже, Тьма сочла, что Вещор удался в предка – другого объяснения не вижу. Да только дед жил свиньей, а внук – поросенком, укодлака он задумал добыть, как же! Чернокнижник, совсем недавно обращенный в опира – да у него силенок бы не хватило на проведение обряда! Глупец. От него как от гуля-раба было бы больше толку.

Пыря согласно кивал. Он хорошо знал, что хозяин Фуфыру недолюбливает. Поэтому, как верный слуга, искренне недолюбливал его и сам.

– Что ж, все не без изъяна, Смага. Даже всесильная Тьма, пусть и редко, но ошибается и ставит не на того…

Пыря дернул ухом. Интересно, о ком сейчас батюшка, о Вещоре или?..

– Гибель упырей мы переживем. Новые отряды – на подходе, к нужному дню всё будет готово. В целом дела идут хорошо. – Хозяин сделал паузу, задумчиво поджав губы, а затем продолжил: – Но я хочу исключить ошибки. Придется нам заручиться помощью еще одного союзника. Долго я с этим тянул, но больше – нельзя.

Смага вскинул подбородок, догадавшись, о ком идет речь.

– Змей?

– Он самый. Тебе, мой друг, придется отправиться в Сорочи́нские горы. С твоим зверем-скороходом за пару дней до-мчишься.

– Слушаю и повинуюсь, повелитель. Всё будет сделано.

– Не сомневаюсь, – небрежно бросил владыка Громовых Палат и вдруг прищурился, заметив книгу, оставленную еретником на столе. – Не дочитал еще?

– Нет, повелитель, но уже узнал много нового. Вы были правы, там много любопытных формул, они мне пригодятся. – Смага улыбнулся уголком рта. – Больше, чем Кривославу.

– Кривослав был дураком, – раздраженно мотнул головой Огнегор. – Из тех, что смотрят в книгу, а видят фигу. Сам не пойму, с чего я ему одолжил такую ценность. Впрочем, в ту пору я ко всем встречным-поперечным колдунам да ведьмам присматривался, подарки богатые дарил, помогал, оценивал, думал, спрошу потом за помощь. А дурень этот так ничему и не научился, выдал себя раньше времени, вот и погиб бестолково. Что он, что Вещор – одного поля ягоды, подвели меня оба. Хорошо хоть, эту книгу удалось вернуть. Вовремя я тебя за Кривославом тогда отправил…

Пыря, слушая повелителя, горестно опускал голову всё ниже и ниже. Батюшке Огнегору и правда не везло с помощниками. То Кривослав, то Вещор, то не сберегший хозяйское имущество Пыря… Шутик чувствовал, как от стыда у него горят уши. Может, он и в самом деле достоин развоплощения?.. Эх…

Ровно в ответ хозяин забарабанил пальцами по подлокотнику.

– Вот еще что. В совпадения я не верю, и меня всё сильнее тревожат Охотники. Пыря не сумел разглядеть убийцу Вещора, но где один пес, там и свора. Если кто и может помешать нашим намерениям или, по крайней мере, стать досадной помехой, так это псы Китежа. За Охотником, что недавно забрел в наши края, следят, но он хотя бы сидит на месте и не высовывается. А вот эти новые объявились слишком внезапно и слишком некстати, поэтому нужно проследить и за ними. Новых лазутчиков я подготовлю, но чуть позже. Пока я буду писать Змею, снаряди коня и жди, письмо тебе принесут кузутики.

– Будет исполнено, повелитель. – Смага еще раз поклонился и, накинув капюшон, быстро вышел из зала.

Батюшка Огнегор повернулся к замершему на подлокотнике Пыре, что благоговейно слушал хозяйские рассуждения. Сообразив, что сейчас решится его судьба, шутик прижал руки к мохнатой груди и робко улыбнулся.

– Ты хорошо поработал, – усмехнулся владыка. – Ступай на нижние ярусы, там надо занять делами кузутиков, да и другим шутикам понадобится помощь.

Пыря, не веря такому счастью, скатился с подлокотника и радостно захромал к выходу. Он никак не ожидал такого великодушия, он-то думал, его непременно накажут, а то и казнят, ведь он провинился и подвел хозяина, но нет…

– Ах да, – догнал его голос владыки. – Ты был приставлен к Вещору надзорником, должен был за ним присматривать и допустил его смерть. – Пыря остановился как вкопанный и вжал голову в плечи. – Сегодня я в хорошем расположении духа, так что за свой проступок получишь лишь сто ударов плетью…

Ай. Сто ударов – это больно. У шутиков крепкая толстая кожа, но сто ударов – ай…

– …Линяло о тебе позаботится.

А вот это больнее ста ударов… Сгорбившись, Пыря заторопился прочь, уж очень не хотел видеть злорадную ухмылку своего врага Линялы, которая наверняка уже расплылась на его мерзкой морде. Сто ударов от Линялы, который руку-то сдерживать не станет… Ай.

Премудрые дела

От большой изразцовой печи исходило уютное тепло, ясно горели свечи в Охотничьей зале, бросая ярко-оранжевые отсветы на лица короля и царя, что сидели друг напротив друга и вели неспешную беседу. Придворные давно разбрелись, слуг венценосцы отпустили и теперь вовсю наслаждались столь редкой для них свободой.

– А помнишь, дружище Годимир, как мы чуть поединок не устроили из-за матушкиной фрейлины? – Дарослав, король Измигуна, развалился в кресле, закинув ногу на подлокотник.

Годимир Твердославович, государь соседних Черговских земель, глотнул из кубка и нахмурился, припоминая.

– Да, красотка была – поискать… Как бишь ее звали-то?

– Да хоть убей, не помню. – Дарослав озадаченно взглянул на сотрапезника. – Эх, молодость, молодость…

Молодость и впрямь была бурной. Принц с царевичем встретились и сдружились в южных землях, вместе пережив немало приключений, то забавных, то смертельно опасных. Вот уже почти двадцать лет прошло, оба давно остепенились, на троны уселись, короны надели, а дружбу умудрились сохранить, хоть и виделись не так часто, как хотелось. Царства да королевства требуют и времени и сил, которых с годами не прибавляется.

Приезд Годимира по делам государственным пришелся как нельзя кстати: и вопросы о вольном городе на границе решили, и союзнический договор продлили, а после трудов праведных отчего ж не отдохнуть, не расслабиться, припомнив молодость. Вот и устроил Дарослав для друга-союзника после общего застолья свое, домашнее.

Рядом с правителями стоял большой стол, целиком заваленный всевозможной снедью и заставленный кувшинами, бутылями, кубками да чарками – ведь что за душевный разговор без крепкого вина и хороших закусок?

– Отведаем-ка сливовицы, отменно вышла, пятилетней выдержки. – Дарослав передал новый кубок царю и поднял свой. – За молодость нашу буйную и выпьем! Ты ведь женился спустя год, как мы вернулись, да и я вскорости с Терезой свадьбу сыграл. С тех пор уж не до проказ, да? – Глотнув крепкого напитка, король крякнул, отер седеющие усы и усмехнулся. – Веришь, поглядеть иной раз в сторону красотки побаиваюсь, уж больно моя ревнива. Чуть что – скандал, сил никаких нет…

– Это женщины умеют, – кивнул царь, отставляя мигом осушенный кубок. – Моя Любава, покойница, бывало, как глянет… Молча, слова не промолвит, а охота тут же в ноги бухнуться да прощения просить неведомо за что. – Он вдруг нагнулся и достал из-за кресла предусмотрительно оставленный слугами довольно большой бочонок. – Пригуби-ка, друг Дарослав, зелена вина. Даром что ли вез в такую даль? На тридцати трех травах настояно, ото всего помогает, и от хворей желудочных, и от тоски сердечной, и от ломоты в суставах.

– Ну, желудком да сердцем пока не маюсь, а вот косточки под погоду, бывает, ломит, особенно десницу. Тому уж лет десять, как вывихнул на турьей охоте. Лекари вправили, а все равно, зараза, тянет да ноет.

– Охотник ты знатный, сразу видать! Весь зал трофеями увешал. Медведя на рогатину брал? – Щедро подливая королю в чару зелена вина, Годимир кивнул на огромное чучело, стоявшее в углу трапезной.

– С косолапым этим закавыка вышла. Смешно сказать. Я прошлой осенью на вепря пошел, а нарвался на медведя, не успел паршивец в спячку залечь. Копье одним ударом лапы – в щепки, хорошо хоть кинжал путный у меня был.

– А что ж твои ловчие и челядь?

– Да я от них оторвался изрядно, – усмехнулся Дарослав. – Не люблю, когда всей толпой на одного, хоть бы и на зверя.

Годимир уважительно качнул головой. Кинжалом медведя завалить – не у всякого выйдет.

– О твоих охотничьих и военных подвигах, друже, уже сказки сказывают, – заметил он. – Говорят, ты и во дворце-то не появляешься, все в разъездах. Не надоело жить безвылазно в чистом поле да диком лесу?

– Ох, Годимир. – Кубки сдвинулись, отозвавшись серебряным звоном. – Дела государственные заставляют, объезжаю крепости, с народом говорю, не скрываюсь. Но, признаться, я бы уж и рад семейного уюта да покоя вкусить, только где ж его взять?

– Так у тебя ж королева есть.

– Королева! – Обычно спокойный Дарослав с силой стиснул кубок в руке и скривил губы. – Только и название, что жена. Вот ты послушай, царственный брат мой, и рассуди. Поженили нас с Терезой, не слишком спрашивая, любы ли мы друг другу. Но тут ладно, часто такое. Мне-то тогда было чуть больше, чем сыну моему, Войтеху, сейчас, а Тереза и вовсе девчушка шестнадцати годков. Мне она сразу глянулась – личико белое, волосы, что ночь темные, глазки живые. Да и я ей не противен был…

– Ну так!

– Одним словом, поначалу все хорошо было, да только уж больно милы моей королеве были танцы да праздники, балы да развлечения. Я и рад стараться, все ей позволял, шелка-аксамиты^[11] дарил, каменья самоцветные, украшения золотые, сам знаешь, в наших царствах этого добра хватает. Она радовалась, как дитя, ну да кто ж из них подарки-то не любит?

Годимир согласился. Он и сам обожал подарки.

– Я думал, родит – остепенится, да куда там. – Дарослав резко махнул рукой. – Сбыла Войтеха на руки нянькам, сама пуще прежнего в развлечения кинулась. Да и я мало с ней о серьезном говорил, считал, для того советники есть, а женский ум короток. Ну, ты понимаешь. Вот и стали мы все больше отдаляться друг от дружки. А там уж и вовсе мне дом не в радость стал. Заеду, бывало, с охоты, полюбуюсь на Терезку в новом наряде, да и снова на войну куда-нибудь или в дальний дозор. Лишь бы от двора и от ее ревности – подальше. И главное – сама ведь себя красотками окружила, а на меня еще и шипит! – Дарослав хватанул зелена вина, одобрительно крякнул. – Думал хоть в сыне найти родную душу, да куда там! Вырос оболтус оболтусом, только и знает, что за юбками волочиться. Похоже, не видать мне от родимого дитяти утешения в старости…

– Дети, они еще те цветочки, а уж какие потом ягодки вырастают! – Годимир откромсал себе добрый шмат оленины, запил сливовицей. – У меня вот целых трое и, сказать по правде, старшие ни то ни сё. Вся надежда на младшенького, Желана. Весь в меня! Красой только в Любавушку-покойницу, а так – вылитый я в юности.

Дарослав вдруг прищурился, цепко рассматривая царя.

– Слушай, не могу не спросить. Это что за рубаха на тебе? Прямо жениху впору!

Годимир удивленно задрал густые брови.

– С каких это ты пор на одежку глядеть стал?

– Стыдно признаться, – слегка смутился Дарослав. – Научился подле Терезки ко всякому тряпью присматриваться, оценивать. Так вот, скажу по чести, такого узора отродясь не видывал.

– Эка нас всех дворцовая жизнь ломает, а? – грустно вздохнул царь. – Раньше ведь на наряды и внимания не обращали, – и тут же расплылся в улыбке. – А что до рубахи – верно подметил, глаз-алмаз. Это моя невестушка младшая расстаралась, уважила свекра. Ох и молодка, скажу тебе, брат Дарослав! Кабы мне прежние годы, сам бы женился, а так уж ладно, пусть Желан наслаждается, дело молодое.

– О, так ты сыновей поженил уже?

– Ну так! Три свадебки разом сыграли! – Годимир гордо погладил бороду. – Я ведь, как мой младший вошел в пору, порешил всех троих враз оженить, авось и дурь повыветрится.

– Мысль толковая. Может, и мне Войтеха женить?.. И как же ты это дело провернул, где невест искал? – живо заинтересовался измигунский король, подсовывая гостю блюдо со свиными колбасками.

– Проще пареной репы. Дал каждому по луку, велел послать стрелу подальше: какая девица подберет, та и станет моей снохой.

Челюсть Дарослава медленно опустилась вниз, так и застыл его величество с полуоткрытым ртом. Потом пришел в себя и попенял:

– Да кто ж так жен выбирает? Чудишь ты, царь!

Годимир, оттолкнул колбаски и насупился, уставившись на короля хмельными глазами:

– Что ты мне такое говоришь? Будто не уважаешь?

Дарослав поднял руку в успокаивающем жесте.

– Уважаю-уважаю, не сомневайся! Кого ж мне уважать, если не тебя? Давай еще сливовицы за уважение тяпнем… а только все равно, чудно́ мне…

Царь выпил, развел руками:

– Так ведь сложилось-то ладно. Старшие, не будь дураки, давно уж себе невест присмотрели, вот и стрельнули: один во двор боярский, а другой – к старшему воеводе, а там девки не промах, живо серебряные стрелы с золотыми наконечниками подобрали. Зато младшенький, душевная простота, вышел во чисто поле да пустил стрелу подале, надеясь на удачу… и попала она в болото.

– К кикиморе какой? – ухмыльнулся Дарослав, намазывая на кусок хлеба изысканный паштет из фазаньей печени.

– Хуже, – лукаво улыбнулся царь.

– Куда уж хуже?

– К лягухе болотной.

– Тьфу, гадость какая! – воскликнул Дарослав. – Ох, не люблю я гадов этих. Соседи наши западные лопают почем зря, а я брезгую. То ли дело шпикачки да клецки с салом. Выпьем!.. Эх… Так, а дальше-то что?

– Дак поженились, – пожал плечами Годимир. – Судьба. С ней не поспоришь.

Дарослав вытаращил глаза.

– Какая-такая судьба? Как не поспоришь? Мы ж на то и короли, чтобы с судьбою спорить! Немыслимо! Молодому парню на лягушке жениться?!

Годимир благодушно улыбался, поставив кубок на живот.

– Дак, что поделаешь, коли та лягушка стрелу подобрала? Это ли не судьба? Советники мои – как ты сейчас, весь ум мне проели, да и Желан кочевряжился… Только я настоял – коль ты царский сын, то будь добр, слово сдержи!

– Вот! Уважаю! – стукнул кубком по столу Дарослав.

– Ну так! И царевич меня тоже уважил, слово сдержал. Справили все, как положено, хотя со стороны и смешно было. Виданное ли дело, во время свадьбы невеста сидит на золотом блюде! Старшие-то сыны с женами молодыми посмеивались, а Желан хоть бы хны и бровью не повел. А наутро вышел из спаленки предовольный.

Король некоторое время смотрел на царя мутным непонимающим взором, но потом лицо его просветлело.

– Так она… чарка!.. Тьфу ты… чародейка!

– Догадался! – гордо, будто сам обучал сноху волшбе, провозгласил Годимир. – И не последнего разбору. Ох и умница, доложу тебе, дружище! А уж какая искусница! Я, как заведено, решил сношенькам дорогим испытания устроить. На первый раз повелел мне за ночь рубаху сшить. Те две принесли незнамо что. Рубцы грубые, вышивка кривая, только мужикам на покосе носить. А Желан поднес вот эту, голубого шелку с узорочьем золотым да серебряным. Говорит, убережет она тебя, батюшка, ото всяких напастей, удачу во всех делах принесет. И заявляет, мол, жена сделала. А я, такой озадаченный, думаю: это как же лягуха – и вдруг рукодельница?.. Она же лягуха!

– Так чародейка же, – подсказал Дарослав, медленно поднимая кубок. – А в моем-то королевстве давно уж никакое волшебство не творится.

– Погодь-ка. Как же вы живете без чародеев? – теперь изумлялся уже Годимир.

– Так и живем. Еще при моем прадеде извели всех. Придворный чародей оказался гнусом подлым, продался соседке нашей, царице Малонье, чуть все королевство не погубил.

Царь сплюнул.

– Малонья эта, чтоб ей пусто было! Житья от нее нет. Сто лет, почитай, одни беды.

– Вот-вот! Ну и приказал прадед казнить предателя – на площади костерок быстренько сложили и сожгли гада у честного народа на глазах. Так другие чародеи, прознав про это, сбежали быстрее своего визга. Одни знахари да лекари остались.

Царь помрачнел и затряс головой.

– Ох, неладно это, брат Дарослав, неладно. Вовсе без чародеев нельзя. Случись что, защиты искать негде. Не хотел ничего говорить, но раз уж мы по душам… Стыло у тебя во дворце, неуютно как-то. Теперь вот думаю – уж не сглазил ли тебя кто? Силы чернобоговы ведь не дремлют, стремятся людей достойных погубить. Ты, конечно, и правитель сильный, и воин отважный… В народе о тебе добрая слава идет, люди тебя уважают, да только волшебная помощь никому еще не помешала.

– Ой, да хватит хвалу мне петь, давай-ка еще маленько отведаем сливовицы – от такой и чародеи не откажутся.

– Отведаем, а там и опочивать пора, небось заждалась тебя твоя королева…

– Не трави душу. – Измигунский владыка в который раз за вечер махнул рукой. – Уж и не упомню, когда был в Терезкиных покоях, у нее танцы до упаду, у меня военные советы да разъезды… Выпьем?

Царь Годимир выпил охотно и, размахивая свиной колбаской, снова за поучения взялся:

– Неладно это. Уж прости, брат, а неладно. На то ты и муж женатый, чтобы вместе одну постель греть. Это я, горемыка, двадцатый годок вдовствую. Как родила Любавушка моя младшенького, так и преставилась, сердешная. По ласке женской стосковавшись, от одиночества чем только не занимался. Принесли мне как-то мужики кости древнего чуды-юды, в поле выпахали. Так и начал собирать всякие диковинки, со всех концов царства мне их везут, уж часть палат отвел под редкости всякие. А ты иди к своей Терезе, женатому пристало теплое тело мять, а не старые кости созерцать.

– А что, дело говоришь, – оживился Дарослав, выпячивая грудь. – Еще по единой, и пойду!

Единой дело не ограничилось, напоследок вспомнили старую песню времен буйной юности об удалом молодце, гуляющем по степному раздолью в поисках недругов. Выпили и за степь, и за леса, и за добрый меч, и даже за упомянутых недругов… чтоб под руку попадались, когда душа того возжелает.

Далеко за полночь Дарослав понял, что стоит у дверей жениной опочивальни. Последнее, что четко запомнилось, были широко распахнутые огромные темные глаза Терезы, поначалу испуганно-недоверчивые, а затем озорно-радостные, можно даже сказать, счастливые.

* * *

И угораздило же Годимира Твердославовича похваляться снохой-чародейкой! Похоже, немало с венценосным соседом хмельного употребили, раз всегда спокойный и сдержанный свекор о семейных делах разболтался. А ведь не зря наказывают мудрые люди: о трех вещах молчи, дабы черные силы не сглазили – о своих желаниях, о своем богатстве и о своей семье, а то найдутся завистники да охальники, мечты уведут, богатство умыкнут, счастье порушат.