Читать книгу: «Выбиться в люди, или Разбиться вдребезги», страница 2

Глава 2. Бабушка

Настасья Никифоровна, мать Евгении, жила одна в деревянном небольшом доме. Эта была среднего роста худощавая женщина пятидесяти семи лет, с густыми, с проседью темно-русыми волосами, которые она убирала в пучок, с выразительными глазами и спокойным нравом. Она гордилась своей единственной дочерью, гордилась тем, что дочь получила два высших образования, вышла замуж, родила сына. При каждом возможном случае, она рассказывала о дочери соседям.

Рано утром Настасью Никифоровну разбудил стук в окно. Это был почтальон. Накинув халат, женщина открыла дверь.

– Ну Никифоровна, весточку тебе принес. Завтра внук к тебе приезжает.

– Как внук? Малыш? Завтра? – растеряно спросила женщина.

– Точно так! В одиннадцать часов, – ответил почтальон и передал ей телеграмму.

«В четверг поезд 11.00 встречай внука 3 вагон Привезет женщина Целую Евгения» прочитала Настасья Никифоровна.

– Спасибо, дорогой! – поблагодарила женщина почтальона.

Своего внука Настасья Никифоровна ни разу не видела, только знала, что родился он в феврале прошлого года. Впрочем, затя она тоже не видела. Молодые все хотели приехать, но поездка откладывалась по причине отсутствия средств и времени.

– К чему такая спешка? Дочь, значит, не сама его привезет? Что за женщина привезет малыша? –задавалась вопросами Настасья Никифоровна. – Значит так надо! Надо помочь! Я помогу, помогу, – ответила она себе и стала готовиться к приезду внука.

На следующий день, с первой повозкой, она отправилась на вокзал.

– Ну вот и поезд с моим внуком идет. Как же мне его найти? – переживала Настасья Никифоровна. Она еще раз внимательно перечитала телеграмму.

Поезд остановился, и пассажиры начали выходить из вагонов. Настасья Никифоровна подошла к третьему вагону и остановилась, пристально разглядывая, выходящих людей.

Из вагона вышла женщина, качая на руках малыша, а с ней две маленьких девочки лет пяти. Вслед за женщиной с чемоданами вышел молодой мужчина.

– Наверно, эта! Это мой внучек у нее на руках, – подумала Настасья Никифоровна и подошла к женщине.

– Здравствуйте. Это ваш ребеночек? – ласково спросила Настасья Никифоровна, глядя на ребенка на руках у женщины.

– Да мой. А Вам чего бабуля? – ответила женщина и испуганно посмотрела на нее. – Вам чего мамаша? – резко спросил у Настасьи Никифоровны мужчина, сопровождающий женщину.

– Нет, нет, ничего! Я ошиблась, извините, – опустив глаза, ответила Настасья Никифировна и отошла в сторону. Молодая семья смотрела на нее с недоумением и опаской.

– Где же мой внучек? Что же делать? – переживала Настасья Никифоровна. Пассажиры продолжали выходить из вагона, а ребенка все не было.

Она подошла к проводнице и спросила: «Подскажите, пожалуйста, у вас ехала женщина с ребенком?».

– Да, несколько таких было. Смотрите, вот! Стоит рядом с вагоном, – ответила проводница, указывая рукой вдоль вагона. Около поезда стояла немолодая женщина, в руках у нее был конверт с ребенком. Лицо ребенка было закрыто. Женщина оглядывалась.

– Ой, ой! Как же я ее пропустила! – Настасья Никифоровна бросилась к этой женщине.

– Здравствуйте! У Вас ребеночек…, – начала она.

– Да! Это Вам надо его передать? – резко перебила ее женщина.

– Передать?… Да, да, мне передать! Это мой внук! – ответила Настасья Никифоровна, протягивая руки.

– На, вот! Берите! Он немного простыл в дороге, – суетливо сказала женщина, пряча глаза. Она сразу отдала ребенка Настасьи Никифоровне, поставила перед ней корзину и сказала: «Там его вещи и письмо от Вашей дочери». После этого, женщина резко отвернулась и пошла с перрона, потянув за собой сумку с вещами. – Спасибо Вам! Спасибо большое! – только и успела Настасья Никифоровна крикнуть ей вслед.

– Ну Слава Богу! – с облегчением вздохнула бабушка и приоткрыла лицо внука.

Мальчик лежал неподвижно, с закрытыми глазами, лицо его было грязное от молока, с засохшими корочками по щекам.

– Господи, он хоть живой? – Настасья Никифоровна прислонила ухо к его ноздрям, и почувствовала теплое скрипучее дыхание. – Ну слава Богу! Живой! Скорей домой!

Дорога до дома заняла три часа. Сначала они ехали на грузовике, а затем на телеге уже до дома. В пути Настасья Никифоровна прочитала письмо от дочери.

– Как так можно, неизвестно кому отдать свое дитя! – злилась она на свою дочь. – Вот родители в войну своих детей не бросали, делились последним куском. Ну как так можно? Какие сейчас нравы? Ради быта, ради мужика, так поступить со своим дитем! Это как-то не по-людски. Разве я думала, что у меня такая дочь будет? Зачем она рожала? Ведь это радость воспитывать своего ребенка, быть с ним, ведь это главное. Что человеку нужно для счастья? Просто, чтобы рядом были близкие люди, их тепло, понимание, поддержка, благодарность. А пренебрегать друг другом ради налаживания быта – это пустое! Что значит благополучие семьи? В душе должно быть благополучие! Пусть тяжелые условия, но ты знаешь, что выдержал, не опустился, не обманул, не предал, в душе должен быть порядок, остальное все приложится, а если не приложиться, и так хорошо, потому что близкие рядом – это главное, это уже счастье. Вот я дочь вырастила, никудышная она мать, но если ей плохо, то и мне плохо. Господи, если возможно, сними с нее этот грех, я готова принять его на себя, пусть только у дочери все хорошо будет. Господи, если нужно забери жизнь мою во искупление, покажи, что нужно делать, все отдам ради спокойствия дочери моей и внука. Господи, благодарю тебя, что дал мне возможность позаботиться о кровиночке моей. Сделаю для него все, что в силах моих! Какой же ты красивый, мой бедненький, – думала она, разглядывая лицо внука. – Носик, губки все мое. Все наше. Господи Боже, спаси и сохрани мое дитятко! Прости Господи! Спаси и сохрани! – всю дорогу шептала она. Малыш спал у нее на руках, издавая еле слышные хрипы.

Дома Настасья Никифоровна полностью развернула внучка. Его одеяло было грязное и жесткое от высохших испражнений. Худенький, грязный мальчик предстал перед ее взором. От него дурно пахло. Настасья Никифоровна полностью раздела малыша. Всю его грязную одежду сразу бросила в печку, тщательно помыла внука, завернула в чистые простыни, положила на свою кровать. За все это время, мальчик так и не очнулся. Она принялась его отпаивать теплой водой. Весь этот день, она пыталась привести внука в сознание, но ребенок так и не открыл глаза. Настасья Никифоровна понимала, что ребенок находится в тяжелом состоянии. Она попросила соседку привести врача.

– Настя, сказали, надо ждать! Врач сможет приехать через два-три дня. У них там не на чем ехать. А идти он не может, далекий путь, а у него тяжелых больных хоть отбавляй, – озабоченно сообщила ей соседка.

– Что делать? Что делать? – закрыв лицо руками, мучительно твердила Настасья Никифоровна. Через пару минут, она решительно встала и сказала: «Остается только к Матроне! Только к Матроне!»

Матрона была местная знахарка-колдунья. Сколько ей лет никто не знал. Выглядела она дряхлой старухой, но глаза у нее были чистые, живые и пронзительные. Матрона жила в соседней деревне. Жители, близлежащих деревень, часто обращались к ней со своими проблемами, у кого что: у кого скот гибнет, у кого здоровье шалит, кто с несчастной любовью к ней приходит, роды она тоже принимала. Она брала всех, а кому помочь не могла сразу говорила: «Не возьмусь!».

– Хоть бы Матрона не отказала! – переживала Настасья Никифоровна. Она открыла шкатулку, взяла единственное свое кольцо, память о муже, который пятнадцать лет назад пропал без вести, и направилась в путь.

Через пару часов она с внуком на руках стояла на пороге избы Матроны. Входная дверь была не заперта, Настасья Никифоровна ее открыла и вошла в сени. Прямо перед собой она увидела пожилую женщину с тощей, больной козой, немного правее сбоку сидела молодая девушка, которая читала псалтырь, далее пожилой мужчина в капюшоне, с одним глазом. Он очень пристально стал смотреть своим одним выпуклым глазом на Настасью Никифоровну. Женщине стало как-то жутковато. По середине сеней стояла большая корзина, наполненная всякой всячиной вперемешку: продуктами, копейками, украшениями, одеждой. Настасья Никифоровна аккуратно положила свое колечко в корзину, и села на свободное место на скамейке, в самом дальнем углу сеней.

Матрона никогда не спрашивала людей, которые к ней приходили, о болезнях, проблемах, всегда сама определяла причину обращения. Ей достаточно было взглянуть на человека, и она уже все знала. С Матроной не было принято разговаривать, надо было только отвечать на ее вопросы.

Прошло около часа, открылась внутренняя дверь избы, в сени вышла Матрона.

– Принес? – обратилась она к одноглазому мужчине в капюшоне.

– Да, сегодня только двух поймал, – ответил ей мужчина и передал холщовый мешок с чем-то движущимся внутри.

– Давай! Вот тебе, – она отдала ему пару монет, взяла мешок и пошла к себе. Мужчина поблагодарил ее и ушел.

Через десять минут Матрона снова появилась, и сразу направилась к женщине с козой. – Вот, козе твоей отвар приготовила. По десять капель давай, один раз на заходе солнца. Недели через две полегчает ей. Молоко каждый день выдаивай, но не пей, и смотри, чтоб ребятишки не брали, выливай, только не в огород, в лес уноси, и там под елкой выливай. Как закончится отвар, поправится твоя Муренка и молоко ее можно будет пить, – сказала Матрона женщине.

– Хорошо! Спасибо Матронушка, – с благодарностью ответила женщина, поклонилась ей и ушла.

Затем Матрона повернулась в сторону Настасьи Никифоровны и пронзительно посмотрела ей прямо в глаза. Настасье Никифоровне было неуютно, но взгляд свой она не отвела. Матрона сказала: «Давай! Как тебя там, Настя?»

– Да, Настя, – вставая, покорно ответила женщина.

– Давай, неси внука твоего. Спасать его будем! – скомандовала Матрона и пошла в свою комнату, оставив за собой дверь открытой.

Настасья Никифоровна с внуком на руках зашла в комнату Матроны, закрыв за собой дверь.

Эта была полутемная небольшая комната с круглым столом посередине. На стенах висели разные травы и чучела животных. На полках, вдоль стен и на полу стояли наполненные растворами банки разной емкости. Настасья Никифоровна заметила огромную стекляную банку, стоявшую на полу, заполненную прозрачной жидкостью, в которой извивалась большая змея. Женщина содрогнулась, но испуг свой изо всех сил старалась не показывать.

– Ложи его на стол и раздевай. Всего раздевай, слышишь, до гола! – повелительно сказала Матрона.

Настасья Никифоровна послушно положила внука на стол и стала спешно разворачивать одеяло и пеленки. Мальчик не шевелился.

– Иди, сядь! – сказала Матрона, рукой показав на скамейку около стены. Настасья Никифоровна выполнила указание.

Сама же Матрона взяла с полки красную свечу, зажгла ее, и подошла к мальчику. Ребенок лежал на столе неподвижно, с закрытыми глазами, и казалось, даже не дышал. Она провела рукой около мальчика, задерживаясь над его головой, грудью и животом.

– Ну, дело плохо! Обещать ничего не могу, – сказала Матрона.

– Матрона, милая, сделай, что сможешь! Дом продам! – взмолилась Настасья Никифоровна, вскочив со скамейки.

– Это не потребуется! Сейчас твоя задача – молчать! Молчать и сидеть, что бы не происходило! – громким голосом прервала ее Матрона.

Настасья Никифоровна послушно замолчала и села на скамейку.

Матрона подошла к полке, взяла одну из своих банок, и поставила на стол, где лежал малыш. Это была небольшая полулитровая банка, с содержимым насыщенного темно-фиолетового цвета. Она налила в кружку этот раствор, и залпом выпила, закрыла глаза, села на табуретку рядом с мальчиком, и начала монотонно что-то говорить на непонятном языке. Так она говорила минут десять, затем она сменила интонацию, и стала как будто разговаривать с кем-то, задавать вопросы, отвечать, уточнять. Еще минут через пятнадцать, она открыла глаза… Глаза ее стали ярко красного цвета. Колдунья встала, расправила плечи и твердой походкой вышла из комнаты.

Настасья Никифировна вздрогнула от увиденного, но тут же взяла себя в руки. Она старалась беззвучно дышать, ей становилось страшно, но ее желание, во что бы ни стало, помочь внуку, было сильнее ее страха. – Господи, спаси и сохрани! – шептала она про себя.

Через пару минут Матрона вернулась, в руках у нее был огромный белый петух. Настасья Никифоровна таких огромных петухов еще не видила. Петух смирно сидел в руках Матроны. Колдунья налила тот же темно-фиолетовый раствор в кружку, из которой ранее пила сама, и поднесла кружку к клюву петуха. Петух послушно стал пить эту темную жидкость, затем спрыгнул с ее рук на стол, и смирно сел рядом с мальчиком.

Матрона медленно подошла к стене, одной рукой взяла висевший на стене топор, затем подошла к петуху, другой рукой взяла петуха за обе ноги и подняла его вверх головой. Петух на удивление был спокоен и не сопротивлялся. Колдунья положила голову петуха на деревянную ступку, стоявшую около стола, придавила его тело коленом, и затем… резко отрубила ему голову. Окровавленная голова петуха, покатилась к ногам Настасьи Никифоровне, забрызгивая кровью все вокруг. Тело петуха начало судорожно сокращаться и махать крыльями. Матрона сильно прижала двумя руками крылья петуха к его телу, и так держала его, пока тело петуха не перестало биться в судорогах.

В глазах Настасьи Никифоровны был ужас, она не переставала креститься и губами читать молитвы.

Через пару минут, тело петуха перестало биться, Матрона разжала руки, взяла под столом пустой таз, поставила таз на стол рядом с мальчиком, подвесила петуха за ноги на веревку, свисающую с потолка над столом. Кровь петуха стала литься в таз ручейком. Матрона сразу стала смачивать свои руки этой кровью и мазать тело малыша, а также свое лицо, и вновь начала что-то шептать на непонятном языке, иногда ее голос становился вопиюще громким, потом умолкал, было ощущение что она опять разговаривает с кем-то.

Несмотря на то, что все двери и окна были плотно закрыты, в комнате стало ветрено. Висившие на стене травы, порывами ветра отрывались, и кружились в комнате, банки опрокидывались, некоторые разбивались, и из них выливалось содержимое, и выползали полуживые жуки, мыши, змеи, червяки. Было жутко. Комнату заполнил туман.

Настасья Никифировна продолжала читать молитвы, но не выдержала и потеряв сознание упала на пол. Когда она пришла в себя, ветер утих, головы петуха рядом уже не было, она сидела же скамейке, справа от нее стояла кружка с жидкостью синего цвета, от которой исходил едкий запах.

– Очнулась. Хорошо. – сказала Матрона. – Ты постарайся выпить все до дна. И не бойся! Это для сил. Силы тебе еще пригодятся.

Настасья Никифоровна послушно выпила содержимое кружки.

Матрона продолжила свой ритуал. Она окуривала мальчика травами. Где-то через полчаса, мальчик полуоткрыл свои затуманенные глаза, и начал шевелить губами, и издавать еле слышные стоны. Настасья Никифоровна как только увидела, что ее внук пришел в себя, вскочила с места, упала на колени и стала креститься. В этот момент она испытавала радость, восторг и одновременно страх.

Матрона набрала стакан петушиной крови из таза, и приподняла голову ребенка. – Пей! – спокойна сказала она ему. Ребенок открыл глаза и послушно выпил весь стакан, после чего опять закрыл глаза, и казалось уснул.

Колдунья вытерла мальчика чистой простыней, а затем этой же простыней укрыла его. После чего она сделала пару шагов в сторону, остановилась и стала раскачиваться, потом замерла. Так она простояла, не шевелясь и, казалось, не дыша, минуту или две, а когда пришла в себя, глаза ее стали обычными, как и раньше, она сгорбилась, и старческим шагом пошла к Настасьи Никифоровне, села рядом с ней на скамейку. Пару минут она молчала, потом медленно проговорила:

– Внучек твой родился сегодня. Молись за душу его. Не знаю на радость или на горе. Не переживай, поправится твой внучек. Только запомни, ровно двадцать один день, начиная с завтрашнего дня, будешь поить его свежей петушиной кровью. Каждый день ты должна забивать нового петуха. Поняла?

– Поняла Матрона, все сделаю, спасибо тебе… Как это родился сегодня?

– … Он мертвый был, когда ты его принесла… он ушел уже. Не могу сказать … не знаю … я только связующее звено, передатчик … Так захотели … Не знаю, что за душа. Молись за душу его Настя.

Следующий месяц Настасья Никифоровна жила по строгому плану. Рано утром она шла на рынок, покупала петуха, потом домой, отрубала петуху голову, и в течение дня поила его кровью своего внука. К вечеру третьего дня мальчик пришел в себя, начал кашлять и отхаркивать сгустки гноя и крови, а через две недели кашель и вовсе прекратился, и мальчик заметно порозовел и поправился. За это время женщина продала почти всю мебель в доме. – Ничего наживем еще, внучку нужнее, – думала Настасья Никифоровна, продавая последний комод. Она понимала, что в трудную минуту не предала, не бросила, поддержала, и это согревало ее, наполняло силами, и давало смысл ее жизни.

– Вот и последний. Спаситель наш, – сказала Настасья Никифоровна, отрубая голову двадцать первому петуху.

После лечения мальчик окончательно поправился, начал улыбаться и радовать бабушку. Все это время Настасья Никифоровна молилась за своего внука.

Так и жили они вместе.

Через полгода к ним приехала Евгения. Она выглядела отдохнувшей и похорошевшей.

Настасья Никифоровна бросилась к дочери на встречу. Они обнялись. – Мамочка, я всего на один день! Еле вырвалась! Утренним поездом поеду домой, – сказала Евгения. – Как сын? – оглядываясь спросила Евгения и после молчания, добавила: «А где вся мебель?».

В комнате у окна стоял маленький стол и один стул, на полу около стены лежало сено.

– Все хорошо. Спит твой сыночек. А мебель пришлось продать. Господи, что твоему сыну пришлось пережить! Доченька, как ты жить с этим будешь? Как такой грех отмолить-то, доченька? Настасья Никифировна не выдержала и зарыдала.

– Мама, мама, расскажи! Что произошло? – просила Евгения. – Нет! Дай на сына, вначале, посмотреть.

Настасья Никифоровна проводила дочь во вторую комнату, где в детской кроватке спал мальчик. – Как вырос! Спасибо мамуля, – тихо сказала Евгения и долго смотрела на сына, потом взяла мать под руку, и они вернулись в комнату Настасьи Никифоровны. Женщина принесла дочери горячий суп и свежий хлеб.

– Ты давай поешь с дороги, а я рассказывать буду, – успокоившись и вытерев слезы сказала Настасья Никифоровна, и она, в подробностях, рассказала дочери как удалось спасти внука. – Господи, и передать не могу! Женя, это не по-людски! Матрона так и сказала, внучек твой родился сегодня, молись за душу его. Ой Женя, Женя нагрешили мы как, теперь всю жизь надо отмаливать этот грех, – причитала Настасья Никифоровна, раскачиваясь.

Евгения сидела молча, затем вытерев накатившиеся слезы, строго сказала: «Все обошлось! И это главное! Это судьба у моего сына такая, а у кого она сейчас легкая, скажи?»

– Не знаю, такой то грех просто так не пройдет. Молиться тебе надо и в церковь сходить – исповедаться. Ой доченька, как тяжело! – продолжала причитать Настасья Никифоровна.

– Ты думаешь, сходил в церковь и все, хорошим человеком стал? Нет мам, не верю я в это. Сын жив и здоров, спасибо тебе, выходила. Если бы с ним что-то случилось, простить бы себе не смогла. А сейчас все хорошо. Если все обошлось, значит судьбе так угодно, значит мы на правильном пути, мам. Радоваться надо, а не плакать, что Владик жив и здоров, – ответила Евгения.

– Но в церковь ты все же сходи! – продолжала настаивать Настасья Никифоровна.

– Хорошо, схожу! – ответила Евгения и по доброму посмотрела на мать, затем подошла и крепко ее обняла.

Утром на следующий день Евгения уехала.

Первое время после возращения от матери, Евгению преследовали навязчивые мысли о сыне, но она старалась отгонять их. – У него все хорошо. Мама о нем заботится. А эти мысли только мешают жить, мешают развиваться и тянут куда-то в страдание, а мне это зачем? Мне надо быть сильной, иначе мы никогда не сдвинемся с места и ничего в жизни не добьемся. Да и сыну нужна успешная мать, а не какая-то там неудачница, – думала она. Так, со временем, у нее постепенно пропало какое-либо желание видеть сына и интересоваться его жизнью. В церковь исповедаться она так и не сходила, не было времени.

У Владислава старшего, тоже где-то внутри тлел огонек сострадания к сыну, к его нелегкой судьбе. Он иногда думал о нем. – Вот встанем на ноги, сразу сына заберем от тещи. Будет с нами жить! – говорил он жене.

Прошел, год, два, три … Владик рос крепким и здоровым ребенком, помогал бабушке по хозяйству, дружил с деревенскими мальчишками, но больше всего он любил молча сидеть один и о чем-то думать. Шли годы. В семь лет Владик пошел в деревенскую школу.

Родители к нему не приезжали.