Читать книгу: «Дно стакана»

Без запаха перегара и разговоров про смерть

Я проснулся, потому что с потолка капала вода. Или это была моя печень – уже не разберёшь. На полу валялась пустая бутылка, и я чувствовал себя так, будто ночью меня кто-то бил кирпичом по голове, но делал это нежно. Любовно.

Сигареты закончились, а вместе с ними – и смысл просыпаться. Но где-то в голове она всё ещё жила. Лена.

Я встретил её на квартире, в которой жил мой недавний знакомый. У него было только два правила: первое – «Не блюй», и второе – «Не спрашивай, что в коктейле». Прозрачность не была его сильной стороной.

Лена сидела в углу, пила и смотрела в телефон. Я сказал что-то глупое, вроде: «Знаешь, твои глаза напоминают мне те времена, когда я ещё мог любить». Она засмеялась.

Мы были вместе три недели. Это много, если ты алкоголик с поломанной психикой и рассыпавшимся желудком. Она спала, как кот – свернувшись, забрав всё одеяло, – и пила быстрее меня. Я уважал это. Женщина, которая может смотреть в бездну рюмки и не моргать, – это редкость.

На четвёртой неделе она сказала, что любит меня.

А на пятой ушла, оставив в воздухе только: «Ты хороший. Просто мне хочется пожить. Без запаха перегара и разговоров про смерть».

Жить. Чёрт бы её побрал.

С тех пор я часто появляюсь в той квартире. Иногда я думаю, что Лена – это галлюцинация, которая случается, когда смешиваешь антидепрессанты с дешёвой водкой. Иногда я уверен, что она была реальна. Потому что сердце до сих пор чувствует её тепло, когда она спала на мне, дыша медленно, будто боялась потревожить мир.

Знакомый говорит, что у меня «лицо как у спившегося святого». Я не знаю, что он имел в виду. Может, он просто поэтичный ублюдок.

Но каждую ночь, перед тем как упасть в сон без снов, я поднимаю стакан и шепчу в темноту:

«За тебя, Лена. За жизнь, которой у нас не было».

И пью.

Как будто это поможет…

Последний стакан

Утро вломилось в комнату, как пьяный мусорщик: кричащее, злое, с запахом вчерашней водки. Я лежал на диване без простыни, слушая, как тараканы шепчутся под плинтусом. Стройка гудела похоронным маршем. Внутри холодильника – банка тушёнки и четверть недопитого вина. Завтрак чемпиона.

На лестничной клетке пахло отчаянием и тушёной капустой. В подъезде женщина орала на кота, который снова нассал в её тапочки. Я спустился вниз: ноги волочились, как старые приятели после драки. Почтовый ящик был пуст, кроме счетов за квартиру. Ну, это уже их проблемы. Всё вроде бы оплачено – за исключением месяцев, где я вводил санкции против них. Они грозились отключить что-то там. Может, наконец, в этом месяце сделают мне одолжение.

Бар открывался в пять вечера. Знакомый бармен за стойкой вытирал стаканы грязной тряпкой. Его лицо напоминало смятый конверт.

– Привет, – хрипло кивнул он. – Ты выглядишь как дерьмо после парада.

– Спасибо. Ты сегодня особенно поэтичен. У тебя как?

Водка обожгла горло, как поцелуй бывшей женщины. В углу сидел старик в пальто с оторванной пуговицей и разговаривал с мухой. У стойки – две девчонки с подведёнными глазами и электронками в тонких, изящных пальцах. Одна из них смеялась слишком громко. Все мы здесь смеёмся слишком громко.

К вечеру кошелёк стал легче, зато в голове зазвучала музыка. Я вышел на улицу. Солнце лупило по глазам, как полицейский фонарь. На углу паренёк продавал часы с чужой руки. Я купил их за какой-то жалкий косарик. «Наверное, классно, когда время тикает в кармане, как маленькая бомба», – подумал я.

Гуляя по парку, понял, что пропустил сообщение от Лены. Оно выглядело странным. Будто писала до жути пьяная: «Приходи вечером. Будет ужин и вино. Или не приходи. Мне всё равно». Я написал: «Я уже пьян». Пусть порадуется за меня.

Чуть позже я снова оказался у того бара. Девчонок сменил грузчик с перебитым носом. Он рассказывал, как чуть не убил человека в пьяном угаре – просто приревновав её к сидящему рядом парню. Бармен кивал, вытирая ту же кружку. Водка лилась рекой, которая неизбежно впадает в унитаз.

Когда фонари зажглись, город задышал синими тенями. Я шёл по аллее, где бомжи сидели на траве. Один из них протянул мне полбутылки вина и пластиковый стаканчик. Тёплого, кислого, прекрасного. Мы пили молча. Где-то далеко завыла сирена, и я подумал, что это поёт полиция. Нет. Просто проехала скорая.

В 3:17 ночи я проснулся на полу, облокотившись на ванную. Часы остановились и больше не тикали. Стройка молчала. Где-то в темноте смеялась Лена. Или та женщина с котом. А может, просто ветер выл в пустых бутылках за окном.

Я допил остатки дешёвого пойла прямо из горлышка, даже не в состоянии понять, что это было. Завтра снова будет день. И послезавтра. И ещё тысяча дней. А потом – лишь тишина. Но пока стаканы звенят, сигареты дымятся, а где-то в подворотне мяукает чёрный котёнок, который считает себя бессмертным.

Последний глоток в баре

Она вошла в бар, как дождь, который начинается с грозы, – резко, без предупреждения. Платье цвета выцветших сигаретных фильтров, волосы – спутанная история, которую никто не дописал. Я сидел у стойки, прилипший к стакану, как муха к липкой ленте. Пиво пахло дешевым утешением – тем, что не лечит, а лишь глушит шум в голове.

– Эй, – сказала она, и её голос был как разбитая струна. – Ты выглядишь так, будто уже умер, но забыл об этом.

Я кивнул, потому что мертвецы не спорят. Она села рядом и заказала джин с тоником. Её губы оставили след на стекле – полумесяц пепла. Мы не говорили о любви. Любовь – это слово для тех, кто верит в зубных фей и читает новости. Мы говорили о трещинах в стенах, о том, как пахнет одиночество на рассвете, когда бутылки пусты, а голоса в голове громче метронома.

Она жила с подругой: старая мебель, тараканы и стихи на обоях. Там есть даже моя фраза: «Я наливаю себе снова. Лишь потому, что водка – единственная любовь, которая не предаёт. Она жжёт, но хотя бы не лжёт». Иногда, когда я приходил, она читала стихи вслух, смешивая строки с дымом сигарет. Ей нравилось моё творчество. Она твердила, что пора завязать с писанием «в стол» и начать зарабатывать.

Мы занимались любовью во всех углах квартиры – даже на кровати её подруги, как звери, которые знают, что завтра их пристрелят. Её кожа пахла дешевыми духами и болью. Я пил из её пупка, как из священной чаши, а она смеялась – смехом битого стекла.

Но потом зажигались фонари, высвечивая наши грехи. Она одевалась молча, а я наливал водки, пытаясь убить тишину.

– Ты когда-нибудь перестанешь? – спросила она однажды, глядя, как я трясущимися руками открываю следующую бутылку.

– Перестать – это для святых. А мы с тобой другой породы.

Я даже не могу сказать, сколько раз мы виделись. Время течёт, как кровь из пореза: незаметно, пока не увидишь лужу. Однажды она написала сообщение: «Наши демоны слишком похожи. Они сожрут друг друга». Я даже не стал отвечать.

Теперь я пью за стойкой, слушая, как колонки гоняют одну и ту же проклятую мелодию. Бармен, старый чёрт, иногда ставит передо мной два стакана. Я чокаюсь с пустотой. Её смех всё ещё где-то здесь – между дымом и скрипом барного стула.

Любовь? Это когда два поезда сталкиваются в туннеле, а потом ещё долго слышен звон рельсов.

Алкоголь? Единственный пассажир, который не требует билета.

Я заказываю ещё. Ночь длиннее, чем список ошибок.

Маленькая пьяная звезда

Ангел заходит в бар – видимо, заблудился в аду. Хрупкая, с глазами, полными наивности и какой-то детской веры в то, что мир не так уж плох. Я сидел в углу, допивая очередной наборчик из пива и водки, когда она подсела ко мне.

– Ты Никита? – спросила она. Голос у неё был мягкий, как первый снег, который тает, едва коснувшись земли.

– Иногда, – ответил я.

Она улыбнулась. Ей было лет двадцать пять, не больше. Одета скромно: джинсы, простая кофта, никакой мишуры. Волосы тёмные, чуть растрёпанные, будто только что проснулась.

– Я слушала твоё творчество в телеграм-канале, – сказала она.

Наверное, не стоило этого говорить. Мы ведь виделись впервые. Захотела – рассказал бы сам. Но ей нужно было зацепиться за хоть какую-то тему.

– Жаль, – хрипло рассмеялся я. – Значит, ты уже на пути к саморазрушению.

Она заказала вино. Почти пустой бокал, который потягивала медленно, словно боялась опьянеть. Говорила о книгах, о музыке, о том, как ненавидит свою офисную работу. Я слушал, выходил с ней курить, подливал себе ещё.

Потом она пришла снова. И снова.

Сначала – один бокал. Потом два. Потом три.

Через месяц она уже пила, как я.

– Чёрт, – бормотала она, опустошая рюмку текилы, – я не хотела так напиваться.

– Никто не хочет, – сказал я. – Но всё равно это делают.

Она смеялась, но в глазах её была грусть. Та самая, что появляется, когда понимаешь: черта пройдена, а назад пути нет.

– Ты меня испортил, – сказала она однажды, когда мы валялись у меня в квартире среди пустых бутылок и окурков.

– Нет, – я затянулся сигаретой. – Ты сама это сделала. Я лишь показал тебе дверь.

Она закрыла глаза. По щеке скатилась слеза.

– Мне страшно, – прошептала она.

Я налил ей ещё.

– Добро пожаловать в ад.

А потом она исчезла. Как и все они.

Иногда я думаю о ней, сидя в том же баре и заказывая тот же набор.

Наверное, теперь она пьёт где-то одна. Или не пьёт вовсе. Но я сомневаюсь.

Ад, однажды принявший тебя, редко отпускает.

Имена – для тех, кто собирается остаться.

Бар пах старым пивом и отчаянием. Я сидел у стойки, разглядывая трещину в стене, которая напоминала женский профиль. Или, может быть, просто хотелось, чтобы это была женщина.

Она вошла внезапно, как гром среди ясного неба: рыжие волосы, юбка, едва прикрывающая грех, и каблуки, от которых напряглось всё, что только могло.

– Вино, – сказала она бармену, даже не глядя на меня.

Я ухмыльнулся:

– Вино – это как хорошая женщина. Чем старше, тем лучше.

Она повернулась. Глаза холодные, губы влажные:

– Ты уже настолько пьян, что сравниваешь алкоголь с женщинами?

– Нет, – я сделал глоток. – Я настолько трезв, что сравниваю женщин с алкоголем.

Она рассмеялась. Звук её смеха заставил мой член вздрогнуть, как старый пёс, учуявший мясо.

Через час мы были у неё. Комната – дешёвая, кровать – продавленная, но мне было плевать. Она скинула платье, и я увидел всё, что хотел: грудь, не нуждавшуюся в лифчике, живот с едва заметными растяжками – дорожную карту былых удовольствий.

– Ты трахаешься, как пьяница, – прошептала она, когда я вошёл в неё.

– Потому что я пьяница, который трахается, – ответил я, двигаясь глубже.

Она стонала, я кряхтел, кровать скрипела, а мир за окном продолжал гнить. Как обычно.

Потом мы курили.

– Ты даже не спросил, как меня зовут, – сказала она.

Я посмотрел на пепел, падающий на её голый живот:

– Имена – для тех, кто собирается остаться.

Она затянулась, улыбнулась:

– Тогда налей мне ещё.

Я налил.