Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха

Приехав в Степанакерт, он тут же с рвением включился в работу. Нам это добавило головной боли. Мы попытались наладить с ним отношения – для начала хотя бы договориться о встрече, но ничего не выходило: ни на какие контакты с нами он не шел категорически.

Пришлось менять тактику.

Однажды, когда Ковалев в очередной раз куда-то ехал, в хвост «нивы» пристроился грузовой уазик – небольшая машина с маленьким наглухо закрытым кузовом и дверцами сзади. Такие автомобили тогда часто встречались, поэтому ее появление никаких подозрений у Ковалева не вызвало. На мосту рядом со стадионом уазик резко обогнал «ниву». Ковалев, не сбавляя скорости, помчался за ним, не придавая значения тому, что уазик начал слегка притормаживать. Когда расстояние между машинами сократилось метров до 10–15, задние дверцы уазика внезапно распахнулись, и оттуда раздалась длинная автоматная очередь – весь магазин был выпущен в лобовое стекло «нивы», практически в упор. В такой ситуации человеку, сидящему за рулем, выжить абсолютно невозможно! Но Ковалев не просто выжил, его даже не зацепило – невероятный случай! Спасла его уникальная реакция, хладнокровие и, видимо, афганский опыт: увидев, что дверцы уазика открываются, он в ту же секунду соскользнул под приборный щиток и лег на педали – маленький и юркий, он ушел туда весь и свернулся клубком. Машина пролетела остаток моста и, съехав с него, свернула в кювет и там заглохла.

Буквально несколько дней спустя – не помню, через Концевенко или Кривопускова, – Ковалев сам попросил о встрече. Мы согласились.

Встречу назначили в пригороде Степанакерта в павильоне Хамза, и наш собеседник в очередной раз показал себя смелым человеком, приехав в одиночку в незнакомое для него место. Его встретили я и Серж Саргсян, пригласили пообедать. Особых разносолов у нас не было, но шашлыки и традиционная тутовка на столе стояли. К моему удивлению, Ковалев оказался здравомыслящим и порядочным человеком. Он прямо сказал: «Ребята, я вам не враг, меня прислали служить – я честно служу. Воевать с вами не собирался и не собираюсь – это ваша земля». По его рассказам стало понятно, что репрессивные меры против армян – не его иницатива и что Поляничко его особо не жалует как раз за те черты, которые вызывали симпатию у нас: принципиальность и твердость характера. В общем, вышел хороший и откровенный разговор. Тутовку, правда, Ковалев так и не попробовал – кажется, был непьющим. Прощаясь, мы искренне пожали друг другу руки и расстались почти на дружеской ноте.

После он не раз поможет нам. Именно благодаря ему нам несколько раз удастся вызволить некоторых своих самых ценных бойцов, схваченных спецназом. К сожалению, в ноябре 1991 года он погибнет в вертолетной катастрофе.

* * *

К тому моменту, создав вооруженные отряды, карабахцы уже продемонстрировали, что способны не только проводить митинги, но и подрывать мосты и коммуникации; карабахцы дали понять, что готовы не только просить о чем-то власть, но и бороться с ней, отстаивая свои права, свою свободу. Карабахцы показали, что могут наказывать своих врагов – что у них есть способы и воля делать это.

Эти действия привели к тому, что количество желающих быть нашими врагами буквально за несколько месяцев существенно уменьшилось, и выстраивать отношения с военными стало гораздо проще. Новые коменданты особого района шли с нами на контакт сразу по прибытии – правила игры они уже знали от предшественников. Они же снабжали нас специальными пропусками для свободного перемещения по области. Мы сами вписывали свои фамилии в пустые бланки с печатью и подписью комендантов.

Мотивация для сотрудничества с нами была простой: когда ты отвечаешь за личный состав в войсковой группе, тебе, конечно, хочется, чтобы не было никаких ЧП, чтобы все спокойно отслужили и вернулись домой. Самый надежный способ осуществить это – наладить взаимоотношения с теми, кто способен создать тебе головную боль. Надеюсь, что иметь с нами дело было к тому же и приятно: с некоторыми из военных у нас завязалась дружба, и мы продолжили общаться даже после их отъезда из Карабаха.

* * *

Хорошие отношения с представителями силовых ведомств, офицерами внутренних войск и службы безопасности позволяли нам отчасти смягчать последствия их деятельности. Если кто-либо из наших оказывался арестован, мы могли с их помощью добиться перевода пленника в больницу – а оттуда ночью «эвакуировали». Часто нашим товарищам после ареста действительно требовалась медицинская помощь: многие оказывались жестоко избитыми, но получить разрешение генерала Сафонова^[51] (о нем я еще расскажу) на их госпитализацию было нелегко. Особенно когда Сафонов понял, что, какую усиленную охрану ни приставляй к этим пленным, наутро палата все равно окажется пустой. И никаких свидетелей, никто ничего не видел, в палату никто не входил, из больницы никто не выходил…

Бывали и другие случаи, когда наших бойцов, схваченных ОМОНом совместно со спецназом, вывозили в Баку, в печально знаменитую Баиловскую тюрьму. Тогда оставался единственный способ вызволить своих: обмен пленными. Для этого нужно было захватить кого-то важного, ради кого будут стараться.

Именно так мы вызволяли будущего командующего нашими войсками Самвела Бабаяна.

Самвела арестовали 1 июня 1991 года, когда он только что вернулся в Степанакерт из Гадрутского района, где собирал отряд для участия в освобождении села Хандзадзор. Конечно, это был наш провал: его схватили прямо в центре города, у нас под носом. Полгода Самвел провел по тюрьмам: сначала в Шушинской, затем в Баиловской в Баку. Вскоре после того, как его опять перевели в Шушу, в Степанакерт прибыл заместитель главного прокурора Азербайджана Шукюр Аббасов. Ничего личного мы против него не имели, работники прокуратуры отзывались о нем, как о хорошем человеке. Но нам требовался кто-то, представляющий собой определенную ценность, – это была единственная возможность обменять Самвела. Аббасов принадлежал к известной и влиятельной семье, так что шансы на обмен были высокими.

Водителем нашего прокурора Роберта Айрапетяна тогда работал молодой парень Ашот – участник подполья и друг Каро, брата Самвела. Ашот сообщил друзьям о приезде важной персоны, и буквально через час группа во главе с Каро ворвалась в здание прокуратуры, захватила Аббасова и, выйдя через внутренний дворик, вывезла его в горную деревню. Айрапетян, случайно оказавшийся во время этой операции рядом, тогда страшно перепугался – кажется, даже больше, чем сам пленник.

Переговоры об обмене шли около двух месяцев. Самвел уже тогда играл важную роль в формировании и управлении нашими вооруженными отрядами, так что переговоры через военных вел я сам. Мы предоставили для обмена целый список арестованных армян, чтобы не выдать, насколько важен для нас один из них. Наконец договорились и назначили дату.

Обмен пленными обычно происходил при посредничестве военных на кладбище на границе с Агдамом. Так было и в этот раз. Когда мы приехали туда на уазике, уже смеркалось. Два бэтээра – по одному с каждой стороны – ждали нас в условленном месте. Между ними было метров сто. Я забрался на один из них, бронемашины двинулись навстречу друг другу и, сблизившись, остановились.

Из второго бэтээра военные с трудом, как пробку из бутылки, вытянули какого-то полного мужчину, как потом оказалось, родного брата пленного прокурора. Человек грузный, да еще в бронежилете, видимо, застрял в узком люке. Они все вместе подошли к нам, заглянули в машину, чтобы удостовериться, что мы привезли именно того, кого обещали, и вдруг начали возмущаться:

– Вы что ж, хотите за одного нашего прокурора 10 своих получить?

Я пошутил:

– Так вы гляньте, какой он упитанный! – друзья Самвела неплохо кормили Аббасова в деревне. – В нем же килограммов сто пятьдесят живого веса! А наши вон, все тощие и измученные…

– Ладно, – говорят. – Забирайте своих.

– Постойте, – отвечаю, – я же тоже должен убедиться, что вы кого нужно привезли. Залезаю на их бэтээр, смотрю сверху через люк. Кругом темнота, лампочка внутри машины тусклая – почти ничего не видно. Свечу в лица фонариком, всматриваюсь – не вижу Самвела! Говорю:

– Э, погодите, тут не все!

И вдруг слышу, как один из пленных мне шепчет:

– Да все в порядке, это я, я здесь!

Смотрю – действительно Самвел. Не сразу его узнал: за полгода в плену он сильно изменился – похудел, да и потрепали его изрядно. Но держался при этом хорошо, молодец.

Самвелу и нам повезло: арестовавшие его просто не поняли, кто был у них в руках, – иначе мы вряд ли когда-нибудь его увидели бы.

* * *

Благодаря нашим контактам с главами силовых ведомств стычек с военными стало гораздо меньше. Когда нас предупреждали о намеченных облавах, это было хорошо для обеих сторон: мы успевали вовремя вывести своих людей из опасной зоны, а значит, не приходилось потом проводить операции по их вызволению – они выполняли свою задачу, не вызывая нареканий начальства.

Конечно, конструктивные отношения удавалось выстроить не всегда и не со всеми. Были и такие, кто враждовал с нами невероятно усердно. Уверен, что это усердие опиралось на щедрую материальную подпитку – деньги и подарки. Страна разваливалась, все в дефиците, будущее в непроглядном тумане – в таких условиях моральной стойкости хватало не всем. Конкурировать с Азербайджаном, перекупая военных, мы не могли – таких денег у нас просто не водилось. В наших силах было лишь наглядно показать закон физики: всякое действие рождает противодействие – рвение, направленное против нас, будет наказано и в попытке заработать деньги можно потерять гораздо больше. Где-то я вычитал такую фразу: «Пуля оставляет в голове глубокий след, даже если попадает в задницу».

Самым ненавистным человеком в Карабахе после Поляничко был генерал Сафонов. Его не выносили все, в том числе остальные коменданты. Люди военные в выражениях не стеснялись – самыми мягкими эпитетами в адрес Сафонова служили «сволочь» и «продажная скотина». Он каким-то чудом уехал из Карабаха живым. Не знаю, как у него сложилась жизнь дальше и как он договаривается со своей совестью после всего, что совершил. Впрочем, у таких, как он, совесть молчаливая. К счастью, похожих на Сафонова среди военных было немного.

Когда Сафонов, отслужив свой срок, уехал, его заменил Косолапов, комендант, о котором моя память не сохранила ничего, кроме фамилии. А вот генерала Жинкина, который появился у нас после Косолапова, помню очень хорошо. Жинкин оказался человеком интересным, обаятельным, из тех, кто сразу к себе располагает. У нас с ним выстроились добрые и доверительные отношения. Жинкин приходил в ужас от того, что творилось вокруг. К Поляничко он относился крайне негативно, называя его в частных беседах «абсолютно безнравственным и аморальным типом», и, насколько было в его власти, игнорировал приказы оргкомитета.

* * *

Как-то меня спросили, доводилось ли мне видеть Поляничко. Я пошутил: «Ни разу не видел, даже в оптический прицел». Руководитель оргкомитета всегда находился в здании с зашторенными окнами. Охота за ним велась долго, он пережил несколько покушений, но каждый раз что-то шло не так.

Третья попытка была самой дерзкой. В кабинете Поляничко на третьем этаже здания обкома партии собралось совещание, посвященное операции «Кольцо»^[52]. Операцию как раз только что приостановили, и планировалось обсудить дальнейшие действия. К Поляничко съехались все ответственные за ее проведение – кабинет был полон руководителей силовых ведомств.

Колючая проволока по периметру территории, усиленная охрана спецназом – собравшиеся чувствовали себя в полной безопасности. Сидели, неторопливо и расслабленно обсуждали… И вдруг в самый разгар совещания раздался грохот, и, вдребезги размолотив оконное стекло, в комнату влетел снаряд и разорвался прямо над головой у Поляничко! Шарахнуло сильно. Посыпалась штукатурка, пыль, комнату заволокло дымом. Все, кто был в кабинете, оглохли, многих контузило.

Благодаря точному расчету выстрел из гранатомета был сделан буквально под носом у охраны – метрах в пятнадцати от блокпоста. Стрелявшему – его звали Карен – сыграл на руку рельеф местности: здание обкома стоит на возвышении, а он расположился в низине. Крутой склон перед зданием закрывал его от солдат на блокпосту, и он оставался незамеченным до самого выстрела. А вот выбор оружия и боеприпасов в Карабахе был невелик, так что стреляли из РПГ тем, что имелось в наличии, – кумулятивным снарядом. Такой снаряд эффективен против бронетехники – мощная струя прошивает броню, но осколков он дает мало. Участникам совещания повезло: пробило дырку в потолке прямо над креслом Поляничко, а оставшиеся от снаряда куски разлетелись в разные стороны, никого не задев. Однако напугались все очень серьезно: а вдруг сейчас еще раз рванет?! Никто не понимал, что творится. Люди ползком выбирались из кабинета в приемную, ничего не видя в дыму и в пыли.

Солдаты высыпали с блокпоста в полной растерянности: «Что произошло?! Кто стрелял?! Откуда?!» К этому моменту Карен – парень спортивный – уже сбежал вниз, где его ждала машина. Гнаться за ним никто не стал: советские солдаты не больно-то рвались рисковать своими головами на чужой войне.

Двое из участников этого совещания – Концевенко и Ковалев – позже в лицах рассказали мне, как все это выглядело внутри. Описывали с юмором, посмеивались, так что если обида на нас поначалу и возникла, то быстро прошла.

От нас Поляничко ушел, но своим чрезмерным усердием в сочетании с полной безнравственностью он быстро наживал врагов везде. Позже, уже на Северном Кавказе, куда он отправился после Карабаха с подобной же миссией, его все же достали местные.

Кстати, не так давно, читая одну книгу о событиях тех лет, я наткнулся на выдержки из отчетов о проделанной работе, которые Поляничко направлял в Баку. Из этих материалов я с изумлением узнал, что в одном из своих донесений он гордо рапортует о нашей готовности пойти на уступки – якобы такое решение мы приняли на заседании Областного совета народных депутатов. Это чистейшая ложь: такого решения не было и быть не могло. Видимо, сидя в полнейшей изоляции за колючей проволокой, глава «оргкомитета» попросту врал, демонстрируя руководству, что активно работает и даже добивается каких-то результатов.

Операция «Кольцо»

Эта беспрецедентная в советской истории операция началась в конце апреля 1991 года. По сути это была насильственная депортация армянского населения с территории Карабаха, которую осуществлял азербайджанский ОМОН под прикрытием советских войск и с использованием советской техники. Азербайджан решил, что таким образом «армянский вопрос» можно решить кардинально – одним махом, раз и навсегда. Судя по дальнейшим событиям, по их масштабу и способу реализации, операция проводилась с согласия Москвы, которая окончательно утратила способность защищать армянские анклавы в Азербайджане. Официально, конечно же, о депортации речи не шло: в плане, который Муталибов^[53] представил союзному центру, говорилось о «масштабной операции в целях изъятия у армянского населения НКАО и прилегающих к ней районов незаконно хранимого оружия». Но 27 апреля, выступая по азербайджанскому телевидению, он призывал «немедленно решить проблему армянского населения Азербайджана» и говорил, что если Москва окажется на это неспособна, то «у республики хватит своих сил и средств».

Началась операция с Северного Карабаха. Первыми пострадали села Геташен и Мартунашен. Нападавшие действовали по такой схеме: сначала из сел выводили внутренние войска, которые могли бы помешать карательным действиям, а потом село атаковал азербайджанский ОМОН. Одновременно с проведением боевых рейдов в намеченных к депортации населенных пунктах отключали электроснабжение и телефонную связь, чтобы жить там стало физически невозможно. Атака на Геташен была отбита местным отрядом самообороны – и тогда в ход пошла артиллерия: село подверглось массированному артиллерийскому обстрелу. Войска, которые вошли туда на следующий день, занялись депортацией уже безо всяких препятствий. Людей хватали, не позволяя взять с собой ничего – даже одежду, заталкивали в автобусы и просто отвозили на границу с Арменией, где их никто не ждал. С молодыми мужчинами поступали по-другому: в каждом из них видели потенциального боевика, поэтому их арестовывали и помещали в тюрьмы.

Так были зачищены несколько сел в Северном Карабахе – Манаши, Теркеч, Бузлук, юг Гадрутского района. В общей сложности депортации подверглось население двадцати шести армянских населенных пунктов, которые потом полностью разграбили мародеры из ближайших азербайджанских сел. 10 000 армян лишились крова, более шестисот мужчин оказались в заложниках, более ста человек погибли в ходе операции. Я думаю, что если бы Советский Союз не распался, то – кто знает? – может быть, им удалось бы шаг за шагом осуществить свой план до конца.

Мы пытались воспрепятствовать депортации на юге Гадрутского района, но тщетно. Вступать в прямое противостояние с войсками мы тогда были еще не готовы. В Северном Карабахе вся нагрузка легла на отряды Шаумяновского района, но силы оказались слишком неравными. Войсковые подразделения, дислоцированные в НКАО, в операции «Кольцо» задействованы не были, так что и наши контакты с военными никак не помогли.

Армяне повсеместно пытались привлечь максимальное внимание общественности к происходящим событиям. Зорий Балаян писал о геноциде, творящемся в Карабахе, в каждом номере «Литературной газеты». Все наши друзья-журналисты поддерживали нас, публикуя материалы об этих событиях. Народные депутаты – особенно демократическое крыло – старались оказать какое-то воздействие по своим каналам. Российская интеллигенция – писатели, журналисты, ученые, экономисты, которых объединило стремление нам помочь, создали в Москве Комитет российской интеллигенции «Карабах» – КРИК. Своей главной задачей КРИК называл прорыв информационной блокады вокруг Арцаха.

В середине мая в самом центре Москвы, на Манежной площади, Комитет «Карабах» провел митинг протеста против нарушения прав армян в республике. В конечном итоге поднялся довольно большой шум, подключилась западная пресса, международные организации – и операция была приостановлена. Думаю, что в Баку взяли паузу, пытаясь подобрать этому беспределу хоть сколько-нибудь убедительное оправдание. А может, просто решили согласованную с Москвой задачу по депортации армян по периметру НКАО – и на этом остановились.

Глава 8
Между эйфорией и отчаянием

Посредники

Вторая половина 1991 года оказалась богатой на драматические события, изменившие ход истории и создавшие новую геополитическую ситуацию на постсоветском пространстве. Центральная власть, даже сильно ослабевшая, все же служила сдерживающим фактором. Ее окончательное падение привело к полной политической бесхозности на Южном Кавказе и разворачиванию полномасштабных войн. Случившийся в Москве 19–21 августа путч мы восприняли с большим опасением, понимая, что его успех обернется массовыми репрессиями: другим способом вернуть страну в прежнее состояние уже не удастся. Для нас это означало новую волну давления и возобновление депортации армян.

Оргкомитет Поляничко сразу же выступил с заявлением в поддержку ГКЧП. Путчисты считали Карабах фактором, раскачивающим страну, а нас – экстремистами-националистами, которых следует поскорее запереть в тюрьме. Центральной темой для всех в Карабахе стали события в Москве, и мы напряженно следили за их развитием, понимая, что сейчас определяется и наше будущее. Мы жарко обсуждали действия путчистов, особенно фокусируясь на их очевидной неуверенности и нерешительности. Дрожащие руки Янаева не внушали ни страха, ни уважения, и все же… Мы вздохнули с облегчением, когда путч провалился, но понимали, что центробежные силы теперь возрастут и мы окажемся в совершенно новой ситуации.

Начался парад суверенитетов. 30 августа принял решение о своем выходе из состава СССР Азербайджан, после чего возникла интереснейшая ситуация! Дело в том, что Азербайджан объявил не просто о своей независимости, но о «восстановлении азербайджанской государственности 1918–1920 годов». А в те годы Карабах вовсе не входил в его состав! Получилось, что де-юре мы оказались вне этого нового, независимого Азербайджана. Решение о выходе из СССР принималось главным законодательным органом республики, без предшествующего референдума. Никаких переговоров или консультаций с НКАО, конечно, не вели.

Тут же возникал вопрос: а мы? Советская Конституция оговаривала право выхода союзной республики из СССР, и порядок выхода определялся законом, принятым в апреле 1990-го. В нем ясно указывалось, что в таком случае за автономными образованиями сохраняется не только право на самостоятельное решение вопроса о пребывании в СССР, но и право ставить вопрос о своем государственно-правовом статусе! Даже для компактно проживающих национальных групп результаты референдума должны учитываться отдельно! Требовалось действовать быстро, чтобы не упустить время, пока еще была возможность опираться на Конституцию и законы СССР, и мы не медлили.

2 сентября, через два дня после решения Азербайджана, на абсолютно законных основаниях, в соответствии с Конституцией и законами СССР, на совместном заседании Областного совета НКАО и Шаумяновского районного совета мы объявили о создании Нагорно-Карабахской Республики.

Решение о присоединении к Армянской ССР от 1 декабря 1990 года теряло актуальность. Очевидно, что в случае развала страны правовой основой нашей независимости становилась реализация права на самоопределение. Над декларацией работал я вместе с Кареном Бабуряном^[54]. Консультировались с юристами из Института философии и права Армении. Получился очень добротный политико-правовой документ, прошедший испытание временем и ставший основой образования НКР.

Мы создали Республику, но в стремительно меняющейся ситуации сознательно оставили в декларации открытым вопрос выхода или пребывания в СССР. Произошедшее означало, что фактически в процессе распада Советского Союза на территории бывшей Азербайджанской ССР появились два государственных образования: Республика Азербайджан и НКР. Председателем исполкома НКР избрали Леонарда Петросяна.

Вскоре, 21 сентября, в Армении прошел референдум о независимости. При почти стопроцентной явке независимость выбрали 99 процентов участников голосования.

* * *

Это было время, когда Советский Союз вроде бы еще существовал, но глава Российской Федерации Ельцин, бросивший вызов и победивший ГКЧП, стремительно набирал силу: его влияние выходило за рамки Российской Федерации и уже затрагивало многие агонизирующие союзные органы.

Решение Ельцина выступить посредником в урегулировании армяно-азербайджанского конфликта стало одним из проявлений зарождающейся новой геополитической реальности. Представители Ельцина и Назарбаева приехали в Степанакерт на пару дней раньше готовить визит. Сами же президенты прибыли 22 сентября 1991 года. На президентском самолете их доставили из Баку в Кировабад, а уже оттуда – военным вертолетом в Степанакерт. С нашей стороны гостей встречали Леонард Петросян, Олег Есаян и Зорий Балаян, тогда народный депутат СССР. Я в это время находился в здании исполкома. С улицы доносился шум голосов: вся площадь перед зданием настолько плотно заполнилась людьми, что казалось, будто там собрался весь город.

Настроение у всех было торжественное и почти праздничное – с визитом Ельцина многие связывали надежды на перемены к лучшему. Площадь окружали военные, но напряжения, которое обычно возникало в таких ситуациях, не чувствовалось. Люди стояли спокойно, никаких лозунгов не выкрикивали, просто переговаривались между собой. Многие держали в руках транспаранты с приветствиями в адрес Ельцина и Назарбаева.

Как оказалось, вместе с президентами России и Казахстана прилетел и Муталибов. Появившаяся передовая группа готовящих визит президентов лиц прямо с порога заявила, что во встрече должен участвовать и президент Азербайджана. Мы отказались наотрез. Они попытались выдвинуть условие: не примете Муталибова – не состоится встреча с Ельциным, но мы стояли твердо: нет так нет. Муталибова мы не звали, пусть идет через дорогу общаться с Поляничко. Тогда они потребовали снять со здания исполкома государственный флаг Армении. Говорят Олегу Есаяну: «Прикажи, пусть снимут флаг!» Олег ответил: «Если я прикажу, они все флаги снимут, а флаг Армении оставят. Не трогайте. Пусть висит».

Наконец, в сопровождении группы «Альфа» прибыли президенты. Народ на площади очень тепло приветствовал Ельцина, и он, явно не ожидая такого приема, расчувствовался. Они с Назарбаевым вошли в здание исполкома, а Муталибову ничего не оставалось, как отправиться в Оргкомитет. С нашей стороны во встрече с Ельциным и Назарбаевым участвовали Леонард Петросян, Олег Есаян, Зорий Балаян и я, а состоялась она в кабинете председателя исполкома. Конечно, накрыли небольшой стол с нашей традиционной тутовкой и закусками.

Для нас самой главной, жизненно важной задачей было предотвратить малейшую возможность использования советских войск против Карабаха. Страна – в подвешенном состоянии: Советский Союз то ли еще есть, то ли его уже нет, и поэтому совершенно непонятно, что будет происходить с союзными войсками в самом ближайшем будущем, – мы стремились максимально обезопасить себя. Обрисовали Ельцину текущую ситуацию: детально, с фактами и цифрами. Рассказали и продемонстрировали на конкретных примерах, что советские войска в Карабахе служат карательным инструментом в руках Азербайджана, рассказали и о том терроре, который обрушился на армянских жителей. Попытались объяснить, что мы вынуждены защищаться и, если ничего не изменить, ситуация выльется в серьезный вооруженный конфликт с огромными жертвами с обеих сторон.

Ельцин слушал нас очень внимательно, разговор мы вели прямо и откровенно, и мне показалось, что Борис Николаевич искренне сочувствует происходящему и готов нас поддержать. В какой-то момент он подозвал коменданта района – кажется, тогда эту должность занимал Косолапов, – и они несколько минут негромко, почти шепотом, что-то обсуждали между собой, но мы слышали, что Ельцин давал установку сотрудничать с нами.

Договорились, что дальнейшие переговоры будут продолжены на Северном Кавказе, в Железноводске, куда Ельцин с Назарбаевым собирались вылететь на следующий день. Мы предложили гостям тутовку, Ельцин охотно выпил рюмку, Назарбаев воздержался, и все перешли в зал заседаний. Там под председательством Олега Есаяна состоялась встреча с депутатами и активом области, точнее, уже Республики – НКР.

Народ на площади все это время не расходился, ждал выхода Ельцина. Мы очень надеялись, что президент согласится выступить перед собравшимися, и на всякий случай приготовили для него импровизированную трибуну: грузовик с опущенными бортами, украшенный коврами и флагами. После встречи, когда мы вышли на улицу и Ельцин увидел, с какой надеждой к нему обращены тысячи глаз, он не смог отказать нам в просьбе и согласился принять участие в спонтанно вспыхнувшем митинге. Забираясь на трибуну, сказал Назарбаеву: «В Баку вот выступать не стали, а тут – давай поговорим с людьми!» И пошутил: хорошо, хоть грузовик, а не танк, как было недавно в Москве. Речь Ельцин произнес короткую, но очень эмоциональную, и я видел, что он по-настоящему тронут теплым приемом. Спустя столько лет, конечно, детали выступления уже стерлись из памяти, но я помню, что он начал со слов: «Мы с нашими братьями-армянами…» – и говорил о том, как он рад, что прилетел к нам и своими глазами увидел настроение людей в Карабахе. Обращаясь к военным, Ельцин призвал их относиться к «братьям-армянам поаккуратнее». После митинга оба президента вместе с Муталибовым и Поляничко уехали в Шушу, а затем, через Ереван, в Железноводск.

После этого визита мы почувствовали кардинальную перемену в отношении к нам со стороны командования военной комендатуры – его верхушки. Со средним звеном у нас и до этого контакт был хороший, а вот высшие чины относились к нам крайне сдержанно и с опаской. Спецназ же, который всегда держался особняком, подчинялся напрямую коменданту особого района, поэтому его отношение к нам зависело от личности действующего коменданта. При Сафонове оно было особенно плохим, и у нас постоянно происходили конфликты с военными, при других комендантах жилось чуть полегче. Теперь же все резко изменилось. Установка на смягчение режима из уст первого лица новой России сработала практически мгновенно.

Улетая, Ельцин и Назарбаев оставили своих представителей, по одному человеку от России и Казахстана, которым поручили следить за соблюдением законности в республике. Но что эти представители могли сделать в той ситуации? Угон скота, грабежи в деревнях, взятие заложников продолжались по-прежнему. Зато прекратились бесконечные операции по проверке паспортного режима, остановилась волна арестов, да и само общение с военным руководством стало другим – более открытым и доброжелательным. Позже, уже став президентом Армении, я напомнил Ельцину о его приезде в Карабах и рассказал, как минутная установка коменданту радикально облегчила нам жизнь. Он признался, что не знал о такой реакции и очень рад об этом услышать.

* * *

На переговоры в Железноводск мы с Леонардом Петросяном добирались через Армению, вылетев туда сразу после митинга вертолетом, который за нами специально прислали из Еревана. Железноводская инициатива стала первой попыткой начать переговорный процесс и последней – остановить надвигающуюся войну. Кроме Ельцина и Назарбаева на встрече присутствовала делегация Армении во главе с Тер-Петросяном и делегация Азербайджана: Муталибов, председатель парламента Тамерлан Караев и Гасан Гасанов, министр иностранных дел. Караев произвел на меня впечатление спокойного и уравновешенного человека. Гасанов же вел себя истерично и агрессивно, и общаться с ним было крайне неприятно. Предполагалось, что переговоры завершатся совместным подписанием декларации, но азербайджанская сторона попыталась внести в документ неприемлемые для нас пункты, и мне пришлось выступить с категоричными возражениями. Во время перерыва у меня состоялся короткий и весьма эмоциональный диалог с Гасановым. Они с Караевым подошли ко мне и Леонарду, и Гасанов с вызовом сказал: «Соглашайтесь, пока не поздно! Подумайте о том, что вы будете делать и где окажетесь, когда русские уйдут?!»

Я довольно резко парировал: «Пока русские только вам и помогали! Подождем, пока они уйдут, а там и посмотрим, кто где окажется». Через пару лет, в Москве, на очередном раунде переговоров с участием Козырева, Алиева, Гукасяна и Тер-Петросяна я напомнил Гасанову этот разговор. К этому моменту мы уже одержали внушительную серию побед над азербайджанской армией и наши войска контролировали территорию, вдвое превосходящую площадь НКАО. Глава внешнеполитического ведомства Азербайджана тогда метал молнии в присущей ему экспрессивной манере, поминая «оккупированные территории». «Ну что ты нервничаешь, Гасан? – сказал я ему. – Видишь, чем все закончилось? Русские ушли и, как я тебя предупреждал в Железноводске, кто и где сегодня оказался?»