Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха

И в этой ситуации «Миацуму» предстояло взять на себя ответственность за продолжение борьбы в публичной плоскости.

Теперь мы в большей степени опирались на людей, не занимавших заметные должности, – на тех, кто не был на виду, и это позволяло нам действовать намного свободнее. В организацию вошла специальная рабочая группа, которую я создал раньше. Она состояла из сотрудников разных предприятий Степанакерта, а руководил ею Рафик Габриелян, начальник цеха мебельной фабрики. Члены группы распространяли листовки, мобилизовали людей на митинги и шествия, разъясняли в коллективах текущую ситуацию и предстоящие задачи. Вскоре к листовкам добавилась газета «Миацум», которую мы начали выпускать. Я никогда не предполагал, что стану редактором подпольного издания! В типографии мы, конечно же, нашу газету печатать не могли, поэтому использовали ксерокопирование.

Люди откликались на наши призывы массовым участием во всех акциях протеста, которые мы устраивали. Еженедельно мы проводили запрещенные массовые митинги, за каждым из них следовали аресты выступавших, но для следующих митингов мы находили новых ораторов. Эта живая ежедневная, кропотливая и небезопасная работа велась в сложных условиях: в НКАО по-прежнему действовали чрезвычайное положение и комендантский час.

Безопасность под вопросом

В августе 1989 года в Кировакане я занял место выбывшего депутата Верховного Совета Армянской ССР 11-го созыва, а в феврале 1990 года стал членом Президиума ВС Армении. Парламент в то время не был постоянно действующим органом, но это не умаляло депутатского статуса. Депутатом меня избрали почти без моего участия, по инициативе кироваканских активистов: я не вел никакой предвыборной деятельности и даже на встречу с избирателями приехал лишь однажды, по их настоятельной просьбе.

Кстати, это стало первым случаем в нашей истории, когда депутатом от Армении был избран житель Карабаха. Тогда между нами и Арменией существовала очень тесная эмоциональная связь. Мы походили на два сообщающихся сосуда: обо всем происходившем в Карабахе сразу же узнавали в Армении, а все новости из Армении тут же становились известны в Карабахе. Мое имя было на слуху и становилось все более популярным. Организация митингов в Карабахе, постоянные выступления, поездки в Москву, серия интервью различным изданиям – все это способствовало моей известности, в том числе и в Армении. Армянские журналисты постоянно снимали все, что у нас происходило, и транслировали в новостях.

Если я приезжал в Армению, меня везде узнавали, даже прохожие на улице. Знали по именам и в лицо едва ли не всех наших активистов: Аркадия Манучарова, Зория Балаяна, который жил в Ереване, Бориса Дадамяна^[37], народного депутата СССР, Жанну Галстян^[38] и многих других. Люди подходили, здоровались, им хотелось познакомиться, пообщаться, расспросить – особенно карабахцев. Тогда еще не началась война, но уже появилось ощущение, что в Карабахе происходят важные события национального масштаба – и вот приехали люди из эпицентра этих событий, которые несут на себе всю их тяжесть…

Точно такой же популярностью пользовались у нас лидеры комитета «Карабах»: Левон Тер-Петросян, Вазген Манукян, Ашот Манучарян^[39] и все остальные – благодаря активной публичной деятельности они быстро приобрели всеобщую известность.

Второй раз меня избрали в ВС АрмССР 12-го созыва в мае 1990 года от того же избирательного округа, и выборами занималась та же команда. Но тогда уже четырнадцать представителей Карабаха стали депутатами парламента Армении: двенадцать в округах, образованных в Карабахе, а я и Аркадий Манучаров – в Армении. Манучаров тогда находился под арестом и при этом был избран депутатом в Чаренцаване.

Я благодарен ребятам из Кировакана за то, что они тогда сделали. Депутаты республиканских Верховных Советов пользовались депутатской неприкосновенностью на всей территории СССР. Это не было мотивом моего избрания, но стало чрезвычайно важным обстоятельством, позволившим мне эффективнее бороться за будущее Карабаха. Меня постоянно вызывали в комендатуру повестками, но я ни разу туда не явился. Официально арестовать меня не могли, сфабриковать злоупотребления – тоже: какие злоупотребления у секретаря парткома комбината? Поэтому и в Ростовскую тюрьму я ни разу не попал. Я понимал, что военные могут незаконно задержать меня и передать Азербайджану, поэтому мне, как и многим из нас, приходилось носить с собой оружие и менять места ночевок.

Ситуация постепенно ухудшалась, и на первый план вышли вопросы безопасности. Самой главной задачей стало формирование собственных вооруженных структур, которые могли бы защитить армянское население области уже не просто от стычек с азербайджанцами, а от беспредела отрядов ОМОН, дислоцированных по всем азербайджанским селам. Эти группировки состояли из местных боевиков, которых одели в милицейскую форму, дали им боевое стрелковое оружие и разрешили его применять. Рассчитывать на защиту союзных войск не приходилось; азербайджанские вооруженные формирования вдруг стали считаться законными, в отличие от наших отрядов самообороны. К тому же на азербайджанцев работали их близкие отношения с комендантом района чрезвычайного положения.

Наше ополчение состояло из локальных отрядов, вооруженных в основном охотничьими ружьями, а иногда – старыми карабинами. В какой-то момент появилось самодельное оружие, отличавшееся очень низким качеством, – в Армении возник массовый порыв, и все вдруг стали оружейными мастерами. Взаимодействие велось лишь между защитниками соседствующих деревень, общая координация почти отсутствовала.

Требовалось все перестраивать: создавать новые мобильные отряды, координировать их деятельность в масштабах области, вооружать. Мы понимали, что охотничьи ружья нас не защитят.

* * *

С лидерами комитета «Карабах» у меня с самого начала сложились хорошие отношения – и рабочие, и дружеские. Теперь комитет уже стал реальной силой в Армении. Позже, в ноябре 1989 года, он переоформился в АОД^[40], и меня избрали в состав Правления, правда, узнал я об этой новости из газет.

На митинги АОДа собирались десятки, а иногда и сотни тысяч людей. Они могли заставить руководство страны принимать решения, идущие вразрез с командами из Москвы. По влиянию на общество АОД фактически уже являлся альтернативной властью.

Начались мои поездки в Ереван: мы старались наладить необходимое взаимодействие как с комитетом «Карабах», так и с другими партиями и организациями. Координацией вопросов безопасности в АОДе тогда занимался Вазген Манукян, а позже подключился и Вазген Саргсян^[41]. Ситуация в НКАО становилась настолько сложной, что мы уже не просто просили – мы требовали у Армении оружие и боеприпасы. Прямых контактов с первыми лицами властей у меня в то время не было, и работа шла по неформальным каналам. Вопрос собственной безопасности с каждым днем становился для Армении все актуальнее: уже начались стычки на границе с Азербайджаном.

Помогали нам все, кто имел хоть малейшую возможность, даже милиция, в обход руководства республики: у одного дома спрятан карабин, у другого есть полезные связи, третий исхитрился раздобыть пару автоматов – все переходило в наше распоряжение. Выходцы из Карабаха, давно живущие в Ереване, сделавшие там карьеру и занимавшие солидные должности, использовали все свои связи, чтобы помочь. Для них это означало безопасность родной деревни, родственников; они на свои деньги покупали и привозили оружие. Вообще в тот период приехать в Карабах и не привезти с собой что-то для отряда самообороны считалось непростительным грехом. А чем сильнее расшатывался Советский Союз, тем проще становилось достать оружие у военных. Начались захваты оружия и боеприпасов, иногда реальные, иногда инсценированные, – тогда уже продавалось все.

Для переброски вооружения из Армении мы использовали вертолеты. Садились они чаще всего в лесу чуть выше села Колатак, реже – у сел Ванк и Атерк. Основная площадка располагалась возле Колатак, в невероятно живописном месте долины реки Хачен. Чуть дальше этого села мягкий альпийский пейзаж сменяется более суровым, но тоже очень интересным и необычным: горы становятся высокими и скалистыми, и причудливые скалы напоминают громадные торчащие вверх редкие зубы. Когда-то, еще в советское время, это было одно из моих самых любимых мест. Я часто приезжал сюда поохотиться и порыбачить, один или с друзьями. Ставили палатки, ловили рыбу в речке. Речка кишела рыбой, хоть и некрупной: два-три человека за пару часов могли легко наловить полное ведерко на самую обычную удочку. Сюда же лет с пяти-шести я водил и старшего сына, и ему очень нравилось ночевать в палатке. Сейчас, несмотря на войну, рыба в этой реке плескалась по-прежнему, только нам было не до рыбалки.

Мне часто приходилось летать в вертолетах, где были военные грузы. Во время одной из таких поездок со мной в вертолете сидели еще несколько сельских жителей с довольно увесистыми тюками. Перегруженная машина стала терять высоту над Кельбаджаром, и пилоту пришлось посадить, а точнее, почти уронить ее прямо на узкое горное плато. Чтобы лететь дальше, требовалось срочно облегчить вертолет. Помню, как с трудом оторвал одного из мужчин от мешка муки, который тот обнимал изо всех сил. Половину тюков и ящиков вывалили на снег, вертолет снова взлетел и взял курс на Колатак. Высадив там пассажиров, он вернулся и забрал груз, предназначенный для отрядов самообороны.

* * *

Важную роль в организации сил самообороны сыграла в те годы партия «Дашнакцутюн»^[42]. Настроенная на вооруженную борьбу, она активно создавала в Карабахе партийные структуры и собственные отряды, которые позднее сольются в отдельный батальон в составе Армии обороны НКР. К батальону навсегда приклеится название «дашнакский». Все действия дашнаков велись в свойственной партии атмосфере секретности с элементами фидаинского^[43] романтизма – клятвой на оружии, уставе и гербе партии, и вплоть до конца 1991 года партия избегала публичной активности.

По мере того как отрядов и оружия становилось больше, росла необходимость координации военных поставок и деятельности отрядов. Требовалось упорядочить все вопросы, касающиеся безопасности. Тогда мы создали нечто вроде координационного совета, в который вошли я, Серж Саргсян, Самвел Бабаян^[44], а от партии «Дашнакцутюн» – Георгий Петросян^[45], Жанна Галстян и Валера Балаян^[46]. Работали слаженно, раз в неделю встречались, обсуждали ситуацию и намечали дальнейшие действия. В то время между нами не возникало особых противоречий. Всем этим мы занимались в рамках «Миацума» вплоть до 1990 года, хотя формально я продолжал оставаться секретарем парткома – от этой должности меня никто не освобождал.

Но «Миацум» являлся общественной организацией, как и его предшественник – совет директоров. Структуры власти НКАО были распущены центром. Мы понимали, что нужно создавать орган, который олицетворял бы целостность Нагорного Карабаха и имел право говорить и принимать решения от имени области. И уже через месяц после создания «Миацума» мы начали большую организационную работу по учреждению Национального совета НКАО, которая завершилась 16 августа 1989 года съездом представителей населения области. Кстати, в нашей истории нечто подобное – создание народного совета – уже случалось в 20-е годы. Сейчас все происходило по тому же принципу: все административные единицы Карабаха, все районы, город Степанакерт делегировали своих представителей на народный съезд, ставший аналогом Совета народных депутатов. На съезде избрали Национальный совет из восьмидесяти человек, и двадцать человек вошли в Президиум. Председателем стал Вачаган Григорян^[47], народный депутат СССР от НКАО. Выбор пал на него не случайно. Мы заранее подстраховывались: если власти вдруг пришла бы в голову идея арестовать председателя Национального совета, его депутатский статус не позволил бы это сделать. Я стал членом Президиума.

Не могу сказать, что Национальный совет заработал в полную силу именно как областной орган исполнительной власти. Скорее, через него мы выступали с различными политическими заявлениями. Наиболее значимым событием с его участием стало совместное заседание ВС Армении и НС Нагорного Карабаха, на котором было принято решение о присоединении НКАО к Армянской ССР. Произошло это в Ереване 1 декабря 1989 года, сразу после роспуска комитета Вольского. Мы понимали, что упразднением КОУ Москва умывает руки, и видели противовес ожидаемым репрессиям Баку в нашем единстве с Арменией. Я помню, как в составе делегации Национального совета Карабаха с трудом продирался сквозь огромную массу людей, собравшихся у места заседания в Ереване. Когда нас узнавали, люди тут же создавали коридор и – скандируя «Карабах, Карабах» – провожали нас во дворец. Это было очень яркое, запоминающееся эмоциональное событие – оно демонстрировало энергию национального единения с Арменией.

Очень скоро, когда начнет работать Азербайджанский оргкомитет по Карабаху, наступит совсем другой, гораздо более тяжелый период, и тогда именно в Национальном совете мы сконцентрируем реальную власть. Но, пока это время еще не наступило, в Арцахе параллельно действовали Национальный совет и Комитет особого управления – официальная власть уходящих Советов и власть неофициальная, стремившаяся защитить свою страну и обеспечить выживание ее народа.

Комитет особого управления упразднили 28 ноября 1989 года. Главной причиной его роспуска стало давление на союзную власть со стороны Азербайджана, который не мог смириться с существованием комитета. Азербайджан настаивал, что действия КОУ абсолютно неприемлемы, и обвинял Вольского в потакании сепаратистам – руководство республики считало, что именно он препятствует силовому подавлению Арцаха. В результате Азербайджан добился своего – вероятно, в Политбюро существовали разные точки зрения на происходившее, и в какой-то момент победило консервативное крыло. Возможно, слабеющая центральная власть просто уступила давлению Азербайджана и избавилась от Комитета особого управления. Был создан так называемый Республиканский комитет по НКАО, призванный заменить КОУ. Его возглавил второй секретарь ЦК КП Азербайджана Виктор Поляничко^[48].

И началось самое кошмарное время.

Глава 7
Партизанская войн

Каратели

После армянских погромов в Баку в январе 1990-го и ввода туда советских войск стало очевидно, что резня в Сумгаите не просто роковая случайность и наши народы совместно проживать в обозримой перспективе не смогут. Армяне спешно покидали Азербайджан, а азербайджанцы – Армению. Ручьи становились потоками.

Москва, видимо, осознала, что не владеет ситуацией и не сможет обеспечить безопасность людей, и фактически отдала на откуп Азербайджану армянское население маленькой непокорной автономной области. Другими словами, согласилась на управляемые этнические чистки. Депортация армян из Геташена и Мартунашена в марте того же года проходила уже при участии ВВ МВД СССР.

Это было очень тяжелое время – психологически даже тяжелее, чем более поздний период масштабной войны, которая развернулась после развала Советского Союза. Во время войны, по крайней мере, твердо знаешь, с кем и почему воюешь, и ясно понимаешь, что это единственный способ выжить и не стать беженцем. При Поляничко Азербайджан стал методично сгонять армян с их земель, прикрываясь внутренними войсками МВД СССР. Теперь наше сопротивление приводило к столкновениям уже не только с азербайджанским ОМОНом, но и с союзными войсками. Весь 1990 год состоял из череды драматических событий, вопивших о грядущем развале великой страны.

Но – попробую по порядку.

Аркадий Иванович улетел в Москву. Мы тепло попрощались с ним, не зная, что в Карабах он больше не вернется и что судьба Комитета особого управления уже предрешена. Вместо него создали новый Республиканский оргкомитет, который возглавил второй секретарь ЦК КП Азербайджана Виктор Поляничко (тогда во всех республиках СССР вторыми секретарями ЦК назначались русские).

Поляничко был ставленником Азербайджана, новый комитет подчинялся республиканским властям и создавался для того, чтобы «бороться с армянскими националистами-экстремистами», что для Баку означало – со всеми армянами Карабаха.

Это был инструмент, с помощью которого Азербайджан собирался сломить нашу волю и сохранить НКАО в своем составе как территорию. И желательно без армян, как выяснилось позже.

Название «комитет» лишь создавало иллюзию коллегиальности. На деле был создан карательный орган, где Поляничко с энтузиазмом взял на себя роль палача. Все силовые структуры передали в его ведение. Фактически ему подчинялись даже дислоцированные у нас советские войска – через комендатуру района, которая отвечала за соблюдение режима чрезвычайного положения. Это полностью изменило их поведение: они начали действовать как оккупанты. Никаких личных обид в наш адрес военнослужащие не испытывали, но с их стороны появилась откровенная враждебность. Соответствующим образом изменилось и наше восприятие этих войск.

Вновь созданный комитет запретил деятельность последних из оставшихся у нас собственных органов власти: областного и районных советов народных депутатов, всех партийных и общественных организаций по всей области. Исключением был Шушинский район, где все конституционные органы сохранились: большинство населения района составляли азербайджанцы, и их запрет не коснулся. Более того, в азербайджанских селах партийные организации не только не упразднили – им дали дополнительные права. Некоторые приравняли по статусу чуть ли не к райкомам партии.

География территорий, на которых действовало чрезвычайное положение, расширилась. Теперь она охватывала не только всю Нагорно-Карабахскую область, но даже смежные армянские и азербайджанские районы. В самом Степанакерте ужесточился режим ЧП: закрыли драматический театр, все кинотеатры, музеи; запретили проведение спортивных и развлекательных мероприятий – даже в дни государственных праздников. В январе 1990-го приказом коменданта района чрезвычайного положения была запрещена деятельность движения «Миацум». Комендантский час стал гораздо строже, теперь нельзя было не только появляться на улице, но даже собираться во дворах – тут же раздавались грозные окрики солдат, патрулирующих улицы: «Армяне! По домам!»

За соблюдение режима ЧП отвечала комендатура района, ей подчинялись подразделения внутренних войск МВД СССР, туда же входили отряды особого назначения – Азербайджан создал свою огромную армию ОМОН. Отряды разместили в каждом азербайджанском селе внутри Карабаха – по большей части это были местные жители, которым выдали милицейскую форму и оружие и платили зарплату.

Представьте себе две деревни рядом: одна азербайджанская, другая наша. Их деревню охраняет хорошо вооруженный отряд ОМОНа человек под восемьдесят; в армянской – лишь несколько человек ополчения с охотничьими ружьями. Условия были абсолютно неравными. В этот период заметно участились нападения, грабежи, угон скота из армянских сел. И это не совпадение. Действуя от имени республиканских властей, омоновцы – в форме, при оружии, с милицейскими удостоверениями – не стесняясь совершали против армян преступления, которые прикрывались всей правоохранительной системой Азербайджана. Именно поэтому азербайджанский ОМОН стал основной целью военных операций армянского подполья того периода.

Кольцо блокады вокруг области стремительно сжималось. Нас пытались отрезать уже не только от Армении, но и от всего остального мира. Было перекрыто железнодорожное сообщение: сначала прекратились пассажирские перевозки, а вскоре встали и грузовые. Еще недавно до Еревана можно было добраться на машине, пусть и в сопровождении военного конвоя, – теперь автомобильные дороги были заблокированы. Начались перебои с продовольствием, промышленными товарами, топливом.

Под прикрытием внутренних войск власти взяли под полный контроль Степанакертский аэропорт – последнюю транспортную связь с Арменией для населения области. Количество авиарейсов из Степанакерта резко сократилось, в аэропорту постоянно дежурил ОМОН. Любая поездка в Ереван самолетом для молодых парней могла закончиться их арестом. Велась осознанная политика, направленная на окончательное закрытие аэропорта: прилегающее азербайджанское село Ходжалу под предлогом размещения бежавших из Средней Азии турок-месхетинцев застраивали вплоть до самого летного поля – так, чтобы аэропорт стало нельзя использовать из-за опасной близости к жилым домам. В строительство вкладывались огромные средства.

Область закатывали в полную изоляцию, и единственное, что у нас осталось для связи с внешним миром, – это вертолеты.

* * *

В Степанакерте на центральной площади по сей день есть два правительственных здания. Они стоят рядом – буквально в сотне метров друг от друга. В одном из них сейчас находится президентская резиденция, а во втором заседает правительство Нагорного Карабаха. В советское время это были здания обкома партии и Областного совета народных депутатов.

Республиканский оргкомитет расположился там же, где до этого был комитет Вольского – в помещении бывшего обкома, а в соседнем здании продолжал как ни в чем ни бывало работать упраздненный исполком Областного совета. Должность председателя исполкома занимал Леонард Петросян^[49], а пост его первого заместителя – Олег Есаян^[50]. Так и существовали параллельно две власти: одна – упраздненная ими, вторая – категорически не признаваемая нами.

Никто из нас в здание, где сидел оргкомитет, никогда не ходил; они к нам тоже. Коменданты несколько раз пытались установить между нами контакт, но безуспешно: Поляничко и его «комитет» представляли враждебную нам сторону, мы воспринимали их как врагов, они платили нам взаимностью. Здание обкома обнесли по всему периметру колючей проволокой, установили усиленные блокпосты, нагнали спецназ. Вся территория находилась под тщательной круглосуточной охраной, пройти можно было только по специальным пропускам. Они сидели в полнейшей изоляции – в город выходить опасались, приезжали и уезжали под прикрытием бронетехники. Там, в этом здании за колючей проволокой, вынашивались все планы по подавлению национально-освободительного движения армян Нагорного Карабаха.

В то время приняли массовый характер операции по «проверке соблюдения паспортного режима в районе ЧП». Эти операции разрабатывались комендатурой по приказу оргкомитета, а осуществлялись силами внутренних войск и ОМОНа. По сути это были просто облавы: окружали село, обыскивали все дома, проверяли жителей – искали оружие и боевиков. Проверки, разумеется, касались исключительно наших населенных пунктов: подразумевалось, что боевики могут быть только армянские. Вот данные из сводок МВД того периода, которые приводит в своей книге «Мятежный Карабах» Виктор Кривопусков – офицер, служивший в те годы начальником штаба следственно-оперативной группы МВД СССР в НКАО:

В 1990 году проведено 160 оперативно-войсковых операций по проверке паспортного режима и выполнению Указа Президента СССР от 25 июля 1990 года «О запрещении создания вооруженных формирований, не предусмотренных законодательством СССР, и изъятии оружия в случае его незаконного хранения». Из них 156 – в городах и селах, где живут только армяне.

Каждая такая операция заканчивалась массовыми арестами – оснований для них не требовалось. Задержанными оказывались, как правило, случайные люди, не имевшие никакого отношения к отрядам самообороны: бойцы наших отрядов понимали, что их ищут, вели себя очень осторожно и попадались гораздо реже.

Арестованных обычно передавали правоохранительным органам Республики, и в итоге все они оказывались в азербайджанских тюрьмах, лишенные каких-либо прав на защиту. К этому моменту национальная вражда и взаимная ненависть достигли такого накала, что тюремщики просто вымещали свою злость на задержанных, и армяне, попадавшие туда, неминуемо подвергались насилию и издевательствам. (Была, впрочем, и еще одна причина, стимулировавшая массовые аресты, – деньги: из родственников арестованного часто вымогали выкуп.)

В этот же период комендатура ужесточила контроль за дорогами внутри НКАО. Повсюду расставили блокпосты, и объехать их даже по сельским дорогам стало непросто. Чтобы свободно передвигаться, незаметно перебрасывать людей, оружие, мы построили огромное количество своих внутренних дорог в объезд азербайджанских сел и блокпостов. Брали за основу заброшенные проселочные дороги, а где их не было, пробивали новые, расчищая и утрамбовывая непроходимые участки тракторами. Фактически мы покрыли область альтернативной дорожной сетью, благодаря которой теперь могли доехать из Степанакерта до Гадрута – самого дальнего райцентра, не попав ни на один блокпост.

В ответ военные изменили тактику: стали размещать передвижные блокпосты, пытаясь каждый раз устраивать засады в новых, неожиданных местах, – но и этот прием быстро перестал работать. Небольшой Карабах населен довольно плотно, и, если где-то местные жители замечали, что через деревню едет БТР, да еще в сопровождении уазика, это сразу вызывало подозрение: куда едет? Зачем? Ага: поставили пост! Так что новость мгновенно разлеталась по всем дворам, и уже через несколько минут на дорогах всех проезжающих предупреждали о засаде. Те, в свою очередь, понимая, что передвижение военных ничего хорошего армянам не сулит, спешили распространить информацию дальше по всей области, и застать врасплох наши отряды было нелегко.

Законы партизанской войны работали на нас: мы находились в среде, которая полностью нас поддерживала, а для них была враждебной. Это давало нам огромное преимущество.

Друзья и враги

Чтобы противостоять нарастающему давлению, мы старались не только наращивать наши военные возможности, но и минимизировать потери, устанавливая контакты и налаживая сотрудничество с военными. С некоторыми комендантами районов и старшими офицерами внутренних войск у нас складывались хорошие отношения. Союзные войска были направлены к нам в горячую точку по долгу службы – причин для враждебности ни у них, ни у нас не было. Военные прекрасно понимали, что у нас находятся временно – каждые полгода их меняли; видели они и то, что в стране царит полный бардак – Советский Союз катится к распаду. Проявлять особенное служебное рвение в такой ситуации не было никакого смысла: зачем наживать себе врагов среди людей, против которых ты лично ничего не имеешь и которые способны тебе отомстить, если можно – и проще – спокойно отслужить свой срок и через шесть месяцев вернуться домой. Немало военных, особенно из среднего звена, относились к нам с искренней симпатией, сопереживали, стремились помогать. Действия и решения оргкомитета они в душе не поддерживали, а кто-то даже старался им препятствовать по мере своих возможностей.

Одним из первых силовиков, с кем у нас установился хороший контакт, был Концевенко, возглавивший областной КГБ. Он повел себя порядочно по отношению к нам с самого начала. Первым с ним сблизился Леонард Петросян. Присмотрелся – вроде человек адекватный, никакого предубеждения против нас не имеет, напротив, демонстрирует лояльность. Через Леонарда договорились с ним о встрече, причем инициатором выступил сам Концевенко. Я поначалу даже отнесся к этому с некоторым подозрением.

За чертой города у нас стояли павильоны, куда в обычное время люди приезжали поесть шашлык, посидеть за беседой, просто отдохнуть… В одном из таких павильонов мы и встретились. Концевенко сразу сказал: «Ребята, я сюда не напрашивался – судьба занесла. Действовать против вас я совершенно не хочу. Готов вас поддерживать – вы мне симпатичны». Так начались наши с ним отношения, которые мы, конечно, не афишировали. Дружба с Концевенко, возможно, кому-то из нас спасла жизнь. Может быть, и мне.

* * *

Мы понимали, что стоим поперек горла у властей и что они способны пойти на крайние меры. Провокации со стороны азербайджанских спецслужб участились, и все лидеры движения стали постоянно носить с собой оружие.

Я по-прежнему находился под защитой депутатского статуса, а в какой-то момент меня выбрали еще и в Президиум Верховного Совета Армении, в котором мне, правда, так ни разу и не довелось побывать, но решиться на мой официальный арест стало сложнее. Тем не менее из комендатуры продолжали регулярно приходить с повестками ко мне домой, а однажды военные даже явились к жене на работу, в санэпидстанцию, требуя немедленно признаться, где ее муж. Белла, обладающая прекрасной выдержкой, ответила им, наивно хлопая ресницами: «Ой, я сама хотела бы это знать! Несколько месяцев его не видела. Вы уж, пожалуйста, если его найдете, сообщите мне».

Концевенко меня тогда предупредил: «Роберт, будьте осторожны, к Поляничко приехала какая-то специальная группа, им поставлена задача физически уничтожить лидеров. Есть поименный список, кого должны убрать, есть разработанный план. Трупы собираются подкинуть на границу с Арменией, чтобы свалить убийство на армян – якобы те сами расправились со злостными националистами. Ты в этом списке первый». Предупреждение мы услышали, но продолжали вести свою обычную деятельность, только с усиленными мерами предосторожности. Я пересмотрел маршруты перемещений, чтобы нельзя было предугадать, где и в какой момент окажусь, просто изучив мои привычки. В моем дневном графике все осталось почти по-прежнему, лишь время от времени я менял место ночевок. Помню, пару месяцев подряд мы с Сержем Саргсяном ночевали в гараже у моего брата. Как-то раз я взял туда с собой старшего сына, Седрака, чтобы хоть немного побыть вместе.

Страха мы не испытывали. К опасности довольно быстро привыкаешь, к тому же сама ситуация казалась до примитивности простой: они охотятся на нас, мы на них – вот так все сложилось. Кроме того, мы понимали, что организовать покушение на нас в нашем родном городе – в городе, который мы же и контролировали и все население которого нас поддерживало, – для заезжей группы очень сложно. Думаю, они в конечном итоге просто на это не отважились.

* * *

Начальник УВД Владимир Ковалев, присланный из Москвы, был очень интересным и непростым человеком. На вид – невысокий, подтянутый, жилистый, спортивный. По характеру – энергичный и смелый: пока оргкомитет отсиживался за забором из колючей проволоки, Ковалев в одиночку ездил по городу за рулем своей «нивы», каждое утро устраивал пробежки на стадионе – в общем, всячески демонстрировал, что никого и ничего не боится. Говорили, что он прошел какую-то специальную подготовку во время своей службы в Афганистане.