Читать книгу: «Второй куплет»

Глава 1

Самолёт мягко подрагивал, как будто и он не был до конца уверен, стоит ли подниматься в небо. За окном – белёсое утро, обнажённое и тёплое, как начало чего-то важного. Я сидела у иллюминатора, с рюкзаком на коленях, вцепившись пальцами в ремень безопасности так, будто он был последней ниточкой к прежней мне.

– Перелёт займёт около трёх часов, температура в Риме +29, – раздался в динамиках голос стюардессы.

Я выдохнула. Сама себе. В этот момент во мне уживались сразу три девушки: та, что уехала из дома, не попрощавшись по-настоящему с родными; та, что поступила в университет в Москве, не зная, как переживёт одиночество; и та, что наконец-то сделала себе подарок, о котором мечтала с детства.

Италия.

За свои.

Заработанные переводами, бессонными ночами, текстами, что никто не читал, кроме заказчиков.

Это был мой первый взрослый шаг, мой личный старт.

Я не искала приключений – я просто хотела почувствовать себя свободной.

Но, как назло, настоящая свобода почти всегда начинается с турбулентности.

Самолёт слегка качнуло. Я закрыла глаза.

А где-то в недалёком будущем уже звучала музыка, которой ещё не было.

Мелодия, которая изменит всё.

Комната была именно такой, как я хотела: ничего лишнего, но всё – со вкусом.

Светлая простыня, светлое дерево, мягкий плед на кресле. Даже крохотная ваза с засушенными лавандовыми ветками на тумбочке – как будто её поставили специально для меня.

Это не был дорогой номер. Но он выглядел дороже, чем стоил. А я ведь знала – как выглядят вещи «с претензией» и как – по-настоящему.

Я открыла чемодан, разложила косметичку, аккуратно повесила платье на плечики. Даже если это просто короткая поездка, я должна была чувствовать себя достойно.

Сотовый завибрировал на прикроватной тумбе.

Эльмира. Конечно.

– Алло?

– Зарина ну, ты жива вообще? – голос был громким, как всегда. – Вон уже Милана пишет мне в директ: мол, она где?

– Я только зашла в номер, – сказала я, проходя к балкону.

– Какой этаж? Какие шторы? Ты довольна? Или будешь ныть, что белая постель – это скучно?

Я усмехнулась едва заметно. Она знала меня лучше, чем я иногда хотела.

– Четвёртый. Шторы светло-серые, лен. Полочки ровные. В ванной – мрамор. Маленький, но настоящий.

– М-мм, – протянула она с одобрением. – Сама выбирала?

– Конечно сама. Я ведь взрослая теперь, если ты забыла.

– Ага. Восемнадцать тебе – и сразу Наполеон. Ладно, шучу. Просто мы с Миланой спорили: ты заплачешь в первый вечер или на второй.

Я посмотрела в окно. Улица внизу напоминала открытку, только звуки были настоящие.

– Ни в первый, ни во второй, – ответила я спокойно. – Это не побег. Это – мой выбор.

– Вот это я понимаю. Ладно, отдыхай. Если что – сразу звони, даже если будет три ночи. Я тебя прикрою, буду зевать рядом.

– Спасибо, Эля.

– Не забывай: ты не просто на отдыхе. Ты – в начале. Только не перепутай, что начало – не всегда красиво начинается.

Связь прервалась, а я всё ещё стояла с телефоном в руке, будто внутри звонка осталось что-то незавершённое.

Может, её слова.

А может, та самая мысль:

Я – в начале чего-то, о чём даже не подозреваю.

Вечерняя Римская жара медленно отступала, будто сама не спешила отпускать город из своих объятий. Улицы были живые, звенящие, наполненные голосами, вспышками камер, запахами кофе, старого камня и цветов.

Она шла медленно, будто боялась пропустить какой-то знак.

Миновала поворот – и остановилась.

Колизей.

Он был именно таким, как на открытках. И совсем не таким.

Реальный. Высокий. С трещинами времени и гордостью тех, кто его когда-то строил.

Она не двинулась вперёд. Не фотографировала. Просто стояла у фонтана, в котором играла лазурная вода, как будто солнце осталось в ней даже после заката.

В руке – холодное джелато. Ярко-клубничное, с оттенком свежести и ванили.

Её любимое. И её маленькая мечта.

Белое лёгкое платье ловило движения ветра. На голове – соломенная шляпка, прикрывающая взгляд от солнца, которое всё ещё цеплялось за крыши.

Светлые волосы спадали свободно по спине, мягко касаясь талии. Она выглядела как обычная туристка – белокурая, с голубыми глазами. Никто бы не догадался, что её корни – восточные, что в её крови текла совсем иная история.

Но здесь – в этой точке мира, в этом моменте – она была собой. Настоящей.

Девушкой, которая стояла у Колизея одна.

И не нуждалась в ничьём одобрении, чтобы чувствовать себя достойной.

– Как тебе Колизей? – прозвучало сзади на английском.

Она обернулась, едва не слизывая растаявшую каплю джелато с пальцев.

Мир на мгновение словно расфокусировался.

Перед ней стоял парень, которого невозможно было спутать с кем-то обычным.

Чёрные, чуть волнистые волосы падали на плечи. Высокий, в чёрной рубашке, расстёгнутой на одну пуговицу ниже нормы, в мрачных, почти театральных, но не фальшивых деталях.

Он выглядел как герой с обложки альбома, где песни – не просто тексты, а крик души.

Но не образ цеплял первым.

Голос.

Говорил он на английском – с мягким, глубоким баритоном, хрипловатым, как будто его связки знали, что такое крик со сцены и молчание после потери.

Такой голос не забывается. Он оставался внутри, даже если фраза была простой.

– Как тебе Колизей? – повторил он, и она наконец ответила, не спеша, глядя в глаза:

– Идеальные руины. Как всё, что пережило слишком многое.

(по-английски)

Он усмехнулся.

– Ты часто так говоришь? Или ты коллекционер парадоксов?

– Я их перевожу, – сказала она. – По профессии.

– Тогда у тебя опасная работа.

Он сел на край фонтана, не вторгаясь в её пространство.

Она сделала ещё один неторопливый шаг – не к нему, а в сторону. Но теперь между ними не было чужой тишины.

– Ты не из туристов? – спросил он всё так же на английском, внимательно глядя на её лицо, будто пытался угадать, кто она.

– Немного из всех. Но больше – из тех, кто приехал, чтобы почувствовать. Не сфотографировать. А ты?

Он чуть склонил голову.

– У меня выпал один свободный день. Решил потратить его на камни, которые пережили империи.

– Романтично.

– Скорее, трагично. Но эти вещи рядом стоят, не так ли?

– Ты всегда так говоришь?

Он взглянул на неё спокойнее, чем до этого, но с лёгкой, почти незаметной усмешкой.

– Только если думаю, что человек поймёт.

Она посмотрела на Колизей – величественный, усталый, живой. И снова на него.

Он не был похож на кого-то, кого она знала.

И в этом – был весь интерес.

– Я здесь не в первый раз. Колизей со временем надоедает. Как всё, что пережило свои лучшие годы.

– Грустно.

– Реалистично, – коротко ответил он.

Молчание. Он не делал попытки продолжить разговор. Просто сидел и смотрел куда-то вбок, будто её уже не было рядом.

Она присела неподалёку, не слишком близко, но и не на расстоянии.

– Ты всегда такой? Или просто плохо переносишь людей?

Он повернул к ней голову.

– Не люблю праздные беседы.

– А что ты называешь «праздной»? – мягко спросила она.

– Всё, что начинается с «как тебе Колизей».

Она усмехнулась.

– Ты же сам спросил.

– Мне было интересно, как ты ответишь.

– И что скажешь теперь?

– Не разочаровала, – сухо.

Она посмотрела на него внимательнее. Необычная внешность – да. Но не в этом было дело. Он ощущался как человек, который живёт за стеклом: видно, слышно, но потрогать нельзя. И не нужно.

Он посмотрел на её тающее джелато.

– Не слишком сладко?

– Мне нормально. Я не всегда сладкая.

На этот раз он чуть усмехнулся. Почти.

Она поднялась первой.

– Спасибо за компанию. Хоть и мрачноватую.

– Спасибо за диалог без искусственной теплоты. Это редкость.

– Пожалуйста.

Она сделала пару шагов прочь. И услышала его голос уже почти за спиной:

– Может быть, мы ещё пересечёмся. Этот город слишком стар, чтобы делать вид, что случайности не имеют значения.

Она обернулась, посмотрела на него в последний раз.

Он уже отвернулся.

Оставшиеся дни прошли быстро.

Она гуляла, фотографировала, слушала уличную музыку, сидела в кафе у окон, как в книгах, которые сама когда-то переводила.

Эльмира звонила каждый вечер, интересуясь то маршрутом, то погодой, то парнями вокруг.

– И что, ни одного достойного кавалера в городе любви? – в последний день подруга насмешливо поджала губы в камере видеозвонка.

– Никаких кавалеров, – ответила она, глядя в экран. – Только один странный тип у фонтана. Разговор на пять минут.

– А, тот мрачный? Ты о нём вчера говорила.

– Да. Я вообще уже начинаю думать, что он мне привиделся. Ну, честно. Он говорил так, будто его не существует. И с тех пор я его не видела. Ни в парках, ни у тех мест, где гуляют туристы. Ни разу.

И даже его голос… он у меня в голове как будто не полностью, обрывками.

– Ты, кажется, переутомилась.

– Или перегрелась.

Эльмира закатила глаза.

– Это всё твоя писательская фантазия. Ну ничего. Вернёшься – и забудешь. Такие «фантомы» сами рассасываются. Пиши лучше об этом – у тебя как раз сюжет для рассказа есть.

Она отключила звонок. Но на душе остался осадок.

Ведь на самом деле – она не могла забыть его лицо.

Не могла выбросить из памяти тот голос – сухой, спокойный, почти холодный, но пронзающий.

И выражение глаз, в которых не было желания понравиться.

Он не хотел её видеть снова. И всё же сказал: «Может, ещё пересечёмся».

И теперь она уже сама не знала – это была судьба, сон или плод её романтизма, так старательно спрятанного под взрослой маской.

Когда самолёт поднимался в небо, она посмотрела в иллюминатор – на старинные крыши Рима, уходящие в закат.

И подумала:

«Если он был настоящим – мы встретимся.

После возвращения из Италии всё казалось чуть менее ярким. Даже Москва, с её шумом, пробками и сияющими витринами, была будто на фоне.

Зарина прилетела ранним утром, в уставшем такси доехала до центра – и остановилась перед домом, в котором теперь должна была жить.

Квартира, снятая мамой, была на удивление просторной – большая кухня, светлая спальня, уютная гостиная с книгами, которые мать предусмотрительно расставила ещё до приезда.

Мама всегда была категорична:

– Я не отпущу тебя в общагу. Ни морально, ни физически. Москва – это не шутка. Живи в приличном месте.

И она была ей за это благодарна.

Но стены, даже самые уютные, не спасают от чувства пустоты.

Возвращение в тишину – самый резкий контраст после Италии.

Однако одиночество длилось недолго.

Уже на следующий день к ней приехала Эльмира – её лучшая подруга с детства. В Москву Эльмира перебралась временно, сопровождая старшего брата, у которого был деловой проект на полгода. Они поселились в ближайшем районе.

– Я как только узнала, что ты в центре, сразу поняла: ты живёшь как в кино, – сказала Эльмира, крутясь на кухонном стуле. – Ещё бы с балконом и видом на Кремль – и всё, сценарий готов.

– На Кремль нет. Но на окна соседей – пожалуйста, – усмехнулась Зарина, заваривая чай.

– А итальянец твой что, так и не объявился?

Зарина склонила голову.

– Он не «мой». И, если честно… я до сих пор не уверена, что он был. Понимаешь?

– Не понимаю, но звучит красиво. Пиши книгу.

– Обязательно, – кивнула она, но в голосе не было уверенности.

Дни складывались в недели. Учёба началась. В метро, в кампусе, в магазинах – повседневность медленно смывала итальянскую магию.

Полгода пролетели незаметно – как сквозняк, оставивший после себя разлетающиеся по полу страницы конспектов, недопитые кружки чая и чёткий внутренний ритм.

Зарина втянулась в московскую жизнь.

Просыпалась рано, бежала в университет, потом работала над переводами, а по ночам – над своей книгой.

Книга, которую она закончила всего пару недель назад, стала неожиданно личной.

История – о сводных брате и сестре, которых свела общая трагедия и которые слишком долго прятали свои чувства под слоем вражды, привычек и морали. Он – замкнутый, упрямый, всегда в чёрном, с музыкальным прошлым и внутренними ранами. Она – тёплая, живая, но чувствительная.

Да, сюжет был другим.

Но в каждой реплике героя звучал голос того самого незнакомца у фонтана.

Когда она написала финальную сцену, в которой он наконец отпускает свою боль, ему стало легче.Так, как бывает после долгого сна без кошмаров.

– Ну что, выдохнула? – спросила Эльмира, заглянув как-то на выходных с кофе и блинчиками. – Сдала книгу редактору?

– Сдала. И вроде бы… всё.

– Закрыла свой мистический итальянский гештальт?

– Почти, – честно ответила Зарина. – Он там остался. На страницах. И в голове – уже реже.

Эльмира кивнула.

– Вот и отлично. Новый семестр, новая глава. Пора влюбляться в кого-то реального.

– Не уверена, что такие бывают, – пробормотала Зарина, улыбаясь, но с ноткой грусти. – Или, может, я сама уже другая.

– Ты всегда была странная. Только теперь – взрослая странная.

Они рассмеялись.

Она смотрела в окно самолёта, как когда-то, полгода назад, в Риме.

Только теперь – не на закат над Италией, а на рваные облака над Атлантикой.

Внизу приближался Нью-Йорк.

Её мечта.

С самых юных лет Зарина знала: она не создана для того, чтобы всю жизнь проводить на одном месте.

Она хотела больше: новых городов, людей, запахов, вкусов, уличных музыкантов в метро и книжных магазинов в подвалах, где пахнет кофе и временем.

И вот теперь, после полугода учёбы, работы, личных прорывов – она получила стипендию и место на программе по обмену.

Филологический факультет – в местном университете.

Три месяца в Нью-Йорке.

В день вылета мама позвонила ей рано утром:

– Пожалуйста, не ходи одна ночью. И не доверяй никому с первого взгляда.

– Мам, я еду не на край света.

– Ты едешь туда, где люди исчезают, не предупредив.

– Звучит, как завязка для моего следующего романа.

Мама вздохнула, потом, как обычно, сказала:

– Я горжусь тобой. Просто… береги себя, девочка моя.

На другом конце был звон Эльмиры:

– Слушай, если ты не будешь вести блог или хотя бы снимать сторис – я лично приеду и заставлю.

– Это угроза?

– Это забота.

Зарина улыбалась. Ей было одновременно страшно и невероятно легко.

Как будто она расправляла крылья, о которых всё это время только мечтала.

Она поселилась в кампусе – небольшая светлая комната, окна выходят на старый парк.

Рядом кофейня, где подают идеальный фильтр-кофе.

Кругом студенты со всего мира, шум, английская речь, ритм Нью-Йорка, который не даёт застыть ни одной мысли.

И вот в эту свободу, в это «наконец-то», в это «всё по-настоящему»…

Зарина начинает входить.

Медленно, как в новую жизнь.

Она записывает в дневнике:

«Я здесь.

Без прошлого.

С книгой, которую закончила.

Это шанс быть просто собой.

Если судьба снова решит вмешаться – пусть попробует.

Теперь я уже другая».

Она быстро влилась в ритм.

С утра – лекции. Вечером – библиотека, где пахло старыми страницами и новым кофе.

Иногда просто сидела на лавочке в парке кампуса и наблюдала за прохожими – за языками, взглядами, походками.

Нью-Йорк напоминал ей калейдоскоп: яркий, резкий, без логики и жалости. Но почему-то он был ей ближе, чем родной город.

Здесь можно было быть кем угодно. Или вообще никем.

Она начала новую тетрадь, красивую, в кожаной обложке.

С первого листа – снова роман.

Но теперь история была не о прошлом. И не о боли.

«Она не ждала, что кто-то придёт.

Она просто жила.

А потом – пришёл он».

Весна в Нью-Йорке была другой.

Без восточного буйства цвета и без московской слякоти.

Просто – мягкая свежесть воздуха, лёгкий ветер и зелень, которую как будто нарисовали поверх асфальта.

Зарина проснулась слишком рано – 6:00 утра.

Никаких пар, никаких встреч. Просто тишина, золотистый свет из окна и странное внутреннее беспокойство.

Она переоделась, надела кроссовки, и, не раздумывая, вышла на улицу.

Пробежка по весеннему парку оказалась почти магией.

Люди уже были на ногах: кто-то шёл на работу, старики выгуливали собак, парочки держались за руки, а её ровесники, как и она, разгоняли сон утренним бегом.

Когда Зарина свернула в сторону озера, в поле зрения попали двое собак.

Стройные, сильные, черные, с выразственными глазами – доберманы.

Собаки мечты.

А рядом с ними – хозяин в чёрной куртке, с поднятым капюшоном и надвинутой кепкой.

Лица не было видно.

Только шаг – уверенный, немного пружинистый.

И осанка – как у человека, привыкшего к сцене, но уставшего от взглядов.

Они шли навстречу.

И когда Зарина уже собиралась просто пройти мимо, он внезапно остановился.

– Стой, – сказал он. Голос прозвучал на английском, низкий и всё такой же – бархатный, будто сыгранный на гитарной струне.

– Я тебя помню.

Она замерла.

Сердце стукнуло раз. Потом второй.

Он поднял руки, снял капюшон. Затем – кепку.

Это был он.

Тот самый парень.

Металлист из Италии.

Чёрные волосы – чуть длиннее, чем тогда. Те же острые черты лица. Те же глаза – усталые, но пронизывающие.

Тишина повисла между ними.

Зарина выдохнула.

– Я думала, ты…

Она не знала, как закончить.

Он чуть улыбнулся краем губ.

– Исчез?

Она кивнула.

– Ты был как мираж.

– А ты была слишком реальна, чтобы забыть.

Доберманы спокойно сидели рядом, будто почувствовали напряжение.

Зарина медленно подошла ближе.

Её ладони дрожали, хотя она этого не замечала.

– Как ты оказался здесь?

– Это длинная история. Не для парка.

Она прищурилась.

– А для чего?

Он посмотрел прямо в глаза.

– Может быть… для начала.

Зарина хитро прищурилась и склонила голову набок.

– Ты даже для начала не представился.

Он опустил взгляд, как будто только что вспомнил о вежливости.

Потом чуть хрипло, но мягко произнёс:

– Лиям.

– Это коротко.

– Полное – Уильям. Но только если ты не собираешься кричать на меня.

Она рассмеялась.

– Кричать – нет. А вот закатывать глаза могу. Это входит в базовый набор общения.

– Тогда Лиям.

Он протянул руку. Она пожала – крепко, но коротко. Внутри будто искра щёлкнула.

Рука у него была тёплая, сухая, с твёрдым нажимом, как у тех, кто держит гитару, а не ручку.

– Зарина, – представилась она. – Но можно Зарина. Другого варианта нет.

Он кивнул.

– Знаешь, – добавил Лиям, – второй раз тебя вижу. И оба раза не был уверен, что ты реальная.

– Так вот откуда у тебя столько собак. Специально проверяешь, кого могут унюхать, а кого ты сам выдумал?

– Типа того, – усмехнулся он. – Но всё равно обидно будет, если исчезнешь снова. Поэтому…

Он полез в карман и достал телефон.

– Может, всё же оставишь свой номер? Чтобы не искать тебя по паркам и доберманам.

Она приподняла бровь, сделав нарочито задумчивый вид.

– А если это всё тест? Вдруг ты разводишь на базу данных красивых блондинок с оксюморонами в голове?

– Тогда ты бы была первой.

– Сомневаюсь, – усмехнулась она, но протянула руку к его телефону. – Лови. Только не пиши в три часа ночи – у меня режим.

– А если очень захочется?

– Тогда пиши стихотворением. И только если рифма не банальная.

Он набрал номер, сохранил контакт.

– Зарина. Без фильтров. С весной в волосах.

– И с доберманами в судьбе, – закончила она и подмигнула.

Доберманы заворчали в сторону пробегающего мимо пса. Он сделал короткий жест – и они тут же затихли.

– Впечатляет, – сказала Зарина.

– Воспитание – моё всё. Даже с собаками. Особенно с собаками.

Они улыбнулись.

И тишина снова повисла между ними, но теперь она была не неловкой, а тёплой. Предвкушающей.

Учёба не отпускала.

Занятия в университете были плотными, и Зарина старалась не распыляться – статьи, лекции, разбор текстов, дебаты по литературе.

Каждый вечер она приходила в кампус усталой, но с чувством: «Я на своём месте.»

Преподаватели ценили её за внимательность к языку и образам.

Студенты – за то, что она почти не жаловалась, но всегда помогала другим.

Она не была душой компании, но умела оставаться в центре без лишних слов.

С Лиямом они больше не пересекались, и в какой-то момент Зарина решила:

“Всё. Один раз увидела, один раз сказала, один раз дала номер.

Было красиво – пусть останется в памяти.”

Она легла спать рано. Было прохладно. Она завернулась в плед, оставила телефон на беззвучном и впервые за неделю уснула с лёгким сердцем.

Без тревог, без воспоминаний.

Но в 03:00 экран тихо вспыхнул.

Сообщение от: Лиям.

Она не сразу проснулась.

Но когда открыла глаза, словно почувствовала: что-то случилось.

Потянулась к телефону.

03:00

«Ты спишь, как снег спит в апреле —

С надеждой, что ещё не весна.

Я молчу, чтобы ты не видела

Как тишина превращается в звон.»

– L.

Зарина села на кровати, сердце стучало слишком быстро.

Она перечитала стихи. Несколько раз.

И не могла понять – ей хочется плакать, смеяться или бежать в этот парк прямо сейчас.

Она написала, не думая:

Ты нарушил режим. Но достойно.

С рифмой всё в порядке. Даже слишком.

P.S. Всё-таки ты существуешь.

На другом конце – тишина.

Он не ответил сразу.

Но и не исчез.

На следующее утро он не написал.

И день прошёл без единого уведомления.

Зарина не признавалась себе, но каждые пару часов всё же проверяла телефон.

Никаких новых сообщений.

«И правильно», – сказала она себе.

«Это была красивая ночь, не более».

Но на следующий вечер, ближе к полуночи, пришло новое:

Лиям:

Ты всё ещё соблюдаешь режим?

Она усмехнулась. Ответила быстро:

Ты всё ещё нарушаешь границы сна?

Лиям:

Я просто считаю, что вдохновение не знает времени.

А я считаю, что вдохновение уважающее – приходит хотя бы до полуночи.

Лиям:

Тогда оно бы не звучало, как нужно.

А у тебя оно всегда звучит?

Лиям:

Иногда молчит годами. Иногда – кричит в час ночи в лицо случайной блондинке с мечтами.

Она не знала, как ответить.

Он писал коротко, но в этих словах чувствовалась непридуманная тоска, будто каждое сообщение у него – вынужденное открытие, но ни одного слова он не говорил просто так.

Через три дня он снова написал.

Лиям:

Есть репетиция. В старом лофте. Завтра вечером. Не люблю гостей. Но ты – вроде как не совсем гость.

Придёшь?

Она не ответила сразу.

Но через час написала:

Смотря, насколько старая эта репетиция и насколько громкая музыка.

Лиям:

Громкая настолько, чтобы не слышать себя. Но достаточно честная, чтобы услышать меня.

Тогда я приду.

На следующий вечер Зарина вышла из метро в районе старого промышленного квартала.

Пахло железом, пылью и весной, которая медленно, но решительно отвоёвывала город у серости.

Репетиционная точка оказалась в глубине старого здания с облупившейся вывеской и гулким, пустым подъездом.

Она поднялась по лестнице, отыскала нужную дверь.

За ней звучала музыка – глухая, рваная, не до конца собранная, как будто кто-то перебирал струны без цели, но с огромным чувством.

Она остановилась. И только тогда увидела его – через полуоткрытую дверь.

Он сидел на табурете, чуть наклонившись вперёд.

Чёрные волосы были собраны в низкий хвост, но одна непослушная прядь всё равно упрямо сползала вперёд, закрывая часть лица.

Лицо было сосредоточенным.

Он смотрел не в пространство – а прямо на гитару.

Как будто она отвечала ему. Или молчала в ответ.

Гитара – старая, с тёмным корпусом, покрытым наклейками, надписями, царапинами.

На ней было видно: это не просто инструмент, а часть его жизни.

Каждая трещина – как зарубка.

Каждая наклейка – как воспоминание.

Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем он заметил её.

Он поднял голову, не удивлённо – скорее спокойно, как будто ждал.

И просто сказал:

– Ты пришла.

Зарина шагнула ближе, закрыв за собой дверь.

– Ты играешь так, будто она тебя понимает.

– Она понимает. Больше, чем многие люди.

– У тебя с ней история?

Он чуть улыбнулся, но взгляд остался серьёзным.

– Гитара пережила со мной всё. Потери, сцены, одиночество. И Италии тоже касается.

Она подошла ещё ближе.

– Я не знаю, что звучит сильнее – ты или она.

– Мы вместе звучим. Только тогда – как надо.

– Группа не придёт, – сказал он, будто невзначай, подбирая что-то на струнах. – Мы отменили репетицию. Мне хотелось… просто сыграть.

– Для себя? – спросила она.

Он посмотрел на неё, не отвечая сразу.

А потом, немного тише:

– Для тебя.

Он устроился поудобнее, чуть наклонился вперёд и настроил пару струн.

Щелчок. Лёгкое гудение.

Звук отразился от бетонных стен, и тишина замерла, как перед чем-то важным.

Он начал играть.

Никаких слов.

Только медленные, глубокие аккорды, чуть глухие от усталости дерева, но ясные, как будто их записали в старый магнитофон, спрятанный где-то в его груди.

Мелодия была проста. Но в ней было что-то:

– будто память о детстве,

– будто нежность, которую забыли,

– будто просьба остаться, которую не осмелились озвучить.

Зарина не знала, что именно он играет.

Не узнала бы даже, если бы слышала раньше.

Потому что это было что-то своё.

Что-то, что рождается только в присутствии нужного слушателя.

Она сидела, не двигаясь.

Руки на коленях.

Дыхание медленное.

Сердце – как под гитарной декой, будто в унисон каждому прикосновению к струне.

Когда он закончил, не было аплодисментов.

Не было слов.

Он просто посмотрел на неё.

– Ты в порядке?

Зарина с трудом сглотнула.

– Знаешь, – тихо сказала она, – ты играешь так, будто не просто делишься музыкой.

Ты будто кого-то отпускаешь. Или зовёшь.

Он не ответил сразу. Просто поставил гитару на подставку.

Потом прошёлся пальцами по струнам ещё раз – почти прощально.

И посмотрел на неё долгим, очень тихим взглядом.

– Иногда, Зарина, музыка – это единственный способ вовремя не сказать лишнего.

После той ночи он не сказал ни слова про гитару.

И не задал ни одного лишнего вопроса.

Он просто взял её пальто с вешалки, молча помог ей одеться и, будто это само собой разумеющееся, пошёл рядом.

Они прошли несколько улиц в почти полной тишине, и только в самом конце он спросил:

– Тебя проводить до кампуса?

Она кивнула. Не потому что боялась идти одна, а потому что не хотела прощаться слишком рано.

И с этого вечера началась их собственная тишина – особенная. Тёплая. Занимающая место, где раньше было одиночество.

Они не говорили о прошлом.

Не трогали темы, которые могли ранить.

Просто делились утренним небом, кофе на вынос, забавными моментами в метро, странными наблюдениями за людьми, песнями, которые всплывали в голове без предупреждения.

Иногда он писал:

Лиям:

У меня ощущение, что у всех этих людей в метро один сценарист.

И она отвечала:

Он просто любит повторяющиеся второстепенные роли.

Или:

Лиям:

Угадай, какую песню я сейчас ненавижу, потому что она заела в голове и сводит с ума.

Если это «Shallow», я официально удаляю твой номер.

Лиям:

Нет, хуже. Старая реклама «Nespresso». Я в аду.

Чаще всего он звал её на кофе.

Он не называл это свиданием – и она не спрашивала.

– Кашку, кофе? – написал он как-то ранним утром.

– Кашку?

– Уют должен быть во всём.

И она пришла.

Села напротив.

И они пили кофе с чем-то сладким – и тишину, разбавленную случайными шутками.

Иногда она думала:

“Он – как песня без слов. Я чувствую её, но не могу спеть.”

Они продолжали общаться. Без претензий. Без сближений.

Иногда кофе. Иногда пара сообщений в ночь.

Обычный, ровный ритм, к которому она почти привыкла.

Почти.

Но однажды вечером, после пары, Зарина зашла в кампусное кафе – перекусить перед подготовкой к экзамену.

И увидела знакомое лицо.

Рэй.

Американец, с которым она пару раз разговаривала после семинара.

Из тех, кто улыбался всегда.

Он предложил сесть рядом – неформально, легко.

Они болтали минут двадцать – о преподавателе, лекции, языках. Потом он резко:

– Ты знаешь, у тебя прикольный акцент. Сразу слышно – не из штатов.

– Спасибо. На третьем курсе это уже звучит как комплимент.

Он рассмеялся.

– Ну, раз ты здесь уже профессионал, может, покажешь город настоящим студентам? Типа меня?

– Ты здесь дольше меня, Рэй.

– Тогда буду вести, а ты – делать вид, что не знаешь улиц. По рукам?

Она усмехнулась. Не ответила ни да, ни нет. Но выглядела заинтересованной.

А через пару часов, когда уже сидела в общежитии, пришло сообщение от Лияма.

Лиям:

У тебя был интересный день. Новые «знакомые».

Она моргнула. Секунда – и пульс ускорился. Он никогда не писал первым в такие часы.

Ты шпионишь?

Лиям:

Я просто зашёл в это кафе. Время – совпало.

И что, совпадения теперь раздражают тебя?

Ответа не было минут десять.

Потом:

Лиям:

Нет. Просто странно, когда человек, которого вроде как понимаешь, вдруг говорит с кем-то настолько… «лёгким».

В смысле – лёгким?

Лиям:

В смысле, ты же вроде не такая. Или я ошибся.

Она уставилась в экран.

Ты ошибся почти во всём. Я общаюсь с людьми. А не фильтрую их по глубине души.

Лиям:

Хорошо.

Одно слово. Больше он не писал в ту ночь.

И почему-то именно это «Хорошо» резануло сильнее любого упрёка.

Они столкнулись у входа в кампус через два дня.

Лиям стоял у стены с бумажным стаканом кофе и смотрел в сторону.

Зарина почти прошла мимо – но он повернул голову.

– Жива. – Голос без улыбки.

Нейтральный. Почти равнодушный. Почти.

– Ты ожидал другого?

– Нет. Ты же не из хрупких.

Она замерла. Посмотрела на него сдержанно.

– Если ты хочешь что-то сказать – скажи. Или оставим это в стиле «невесомое общение ни о чём»?

Он пожал плечами.

– Ты же сама выбрала этот стиль.

– Я выбрала?

– Я не заставлял тебя приходить. Не звал на репетиции. Не просил номер. Не писал в три ночи.

– Но ты это сделал.

– А потом ты сидела с каким-то парнем, который говорит «прикольный акцент» и зовёт гулять.

Тоже нормально. Просто, – он посмотрел прямо, – неожиданно.

– Мы не в отношениях, Лиям.

– Я в курсе. Именно поэтому удивило, что меня это вообще задело.

Тишина.

Он опустил глаза, отпил кофе.

Сказал ровно:

– У тебя нет никаких обязательств. И у меня – тоже.

– А у нас что-то есть? – спросила она. Прямо. Чётко.

Он выдохнул.

– Пожалуй, слишком много, чтобы игнорировать. И недостаточно, чтобы требовать.

Она кивнула.

– Тогда, может, пока оставим всё как есть. Без намёков. Без «почти». Без попыток играть в отсутствие чувств, когда они всё равно просачиваются.

Он посмотрел на неё. Долго.

– Хорошо.

Но ты знаешь, Зарина,

Есть мелодии, которые звучат нормально – пока ты не услышал, как они должны звучать на самом деле.

Он развернулся и пошёл прочь.

И больше не написал.

Пока.

Время её обмена подошло к концу.

Она собрала чемодан быстро.

Без особого ритуала. Всё, как обычно.

Но странное ощущение липло к коже:

Как будто уходишь, забыв что-то включённым.

Или не досказав то, что потом будет жечь под рёбрами.

На улице было пасмурно. Нью-Йорк провожал её ровно так же, как встретил – без драм, просто факт.

Она села на край кровати в съёмной комнате, и неожиданно – вспомнилось:

Лиям.

Струны под его пальцами.

Его фраза:

«Иногда музыка – это способ не сказать лишнего.»

И теперь, похоже, они оба – ничего не сказали.

Он больше не писал.

С того самого разговора у кампуса.

Как будто знал меру.

Или просто поставил точку раньше, чем всё началось.

Она думала, что привыкла к расставаниям.

Что это часть жизни: встречи, расстояние, прощания.

Но было что-то болезненно знакомое в этой пустоте.

Она даже забыла, как это неприятно —

Когда кто-то уходит из твоей жизни не громко, а просто…