Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке / Рикарда Вульпиус. – М.: Новое литературное обозрение, 2023. – (Серия «Studia Europaea»).

После крупной победы над Швецией в Северной войне царь Петр I принял титул «императора». Если до этого страна именовалась Московской Русью, Московским царством, Русской землей или Россией, то отныне она была символически преобразована в «империю». Означало ли это, что произошло некое коренное изменение в развитии страны? И если да, то что именно изменилось? Разве прежде в восприятии государственной элиты еще не существовало империи? И что понимали современники Петра I и его преемниц под «империей»? Заложило ли это понимание основы имперского сознания, которое существует и в наши дни? Книга Рикарды Вульпиус исследует XVIII век как поворотный момент в истории страны и показывает, что процесс формирования империи в царской России вовсе не шел по какому-то исключительному «особому» пути. Дискурсы и практики цивилизаторства, аккультурации и ассимиляции, которыми оперировало российское государство, обнаруживают многочисленные параллели с образом мысли и действиями других колониальных империй. Анализируя институт подданства и практику взятия в заложники нехристианских народов Востока и Юга, исследовательница показывает, как существовавшая в России до XVIII века идея ассимиляции соединяется с европейским цивилизаторским дискурсом и приводит к формированию всеобъемлющего имперского самосознания российской элиты. Рикарда Вульпиус – профессор Мюнстерского университета, специалист по истории Восточной Европы.

На обложке: рис. Е. Корнеев, грав. И. Ланитин из кн.: Rechberg, Charles de: Les peuples de la Russie ou description des moeurs, usages et costumes des diverses nations de l’Empire de Russie: Accompagnée de fig. coloriées, Tome premier, Paris, 1812, S. 7.

ISBN 978-5-4448-2197-6

ПРЕДИСЛОВИЕ

Настоящая работа является переработанной версией докторской диссертации, которая была представлена в 2018 году на факультет истории и искусствоведения мюнхенского Университета Людвига-Максимилиана. Многие люди и организации помогли мне на этом пути. Я хотела бы от всего сердца поблагодарить их за руководство, поддержку, советы и подсказки.

Прежде всего я хотела бы поблагодарить профессора доктора Мартина Шульце Весселя, который как научный руководитель моего диссертационного проекта не только предоставил мне необходимую свободу и активно поддерживал меня в реализации проекта, но и всегда внушал мне уверенность в том, что мои многолетние исследования приведут к достойному результату. Моим менторам – профессору д-ру Кристофу Нойману и профессору д-ру Мартину Аусту я обязана ценными указаниями и советами, а также критическими отзывами на окончательный вариант рукописи. Мартин Ауст, многолетний друг и компаньон по научной деятельности, всегда находил время для дискуссии, вдохновляющей меня на новые идеи.

Немецкое научно-исследовательское общество предоставило мне как матери троих детей «персональную ставку с частичной занятостью», создав тем самым роскошные условия для научной работы. Щедрые исследовательские гранты Баварского фонда поддержки равных возможностей и Фонда Герды Хенкель помогли довести обширный проект до конца. Я выражаю мою искреннюю благодарность всем трем учреждениям.

Более десяти лет я могла рассчитывать на помощь сотрудников университетской библиотеки Свободного университета в Берлине, особенно службы межбиблиотечного абонемента, которая снабжала меня материалами из самых отдаленных регионов мира. Я хотела бы поблагодарить Маркуса Бресгота из отдела оцифровки за его умение преодолевать любые проблемы при оцифровке старых иллюстраций.

Незаменимым для проекта был обмен идеями с коллегами. Прежде всего я хотела бы поблагодарить Джона Ледонна и, к сожалению, слишком рано ушедшего Марка Раева, которые не только вдохновили меня на написание данной работы, но чей живой интерес к проекту и критические замечания (изложенные в длинных письмах) задавали на ранних этапах важные векторы работы. Я благодарна Майклу Ходарковскому за плодотворный обмен мнениями, происходивший от Саппоро до Филадельфии; Уилларда Сандерленда я благодарю за чрезвычайно важную беседу в Вашингтоне, а более всех остальных я хотела бы выразить признательность Андреасу Каппелеру, который не только поддерживал меня советами на протяжении десяти лет, но и вычитывал и критически комментировал отдельные главы.

Кроме того, немало важных импульсов придали работе конференции по истории империй, особенно конференция «Азиатская Россия», организованная в Японии Томохико Уямой; конференция по глобализации в XVIII веке на озере Комо под руководством Маттиаса Мидделла; конференция по сравнительной и реляционной истории империи, которую мы организовали в Москве с Мартином Аустом и Алексеем Миллером; посвященная истории понятий конференция Ингрид Ширле, Дениса Сдвижкова и Алексея Миллера в Москве; конференция о пространственных образах, воле к порядку и мобилизации насилия, организованная в Гамбурге Ульрикой Юрайт, и семинар о связи между Просвещением и колониализмом, проведенный Дамьеном Трикуаром в Галле.

Концепция и фрагменты исследования были представлены и стали предметом дискуссии на многочисленных исследовательских коллоквиумах, где высказывались ценные критические замечания, предложения и советы. Я хотела бы поблагодарить руководителей и участников исследовательских коллоквиумов в Центре российских и евразийских исследований имени Дэвиса при Гарвардском университете, в Университете Людвига-Максимилиана в Мюнхене, в Берлинском университете имени Гумбольдтов, на кафедрах в университетах Билефельда, Констанца, Тюбингена, Бонна, Фрайбурга, Базеля и Эрлангена, в Гамбургском институте социальных исследований и особенно небольшую, но очень чуткую аудиторию в Ходдздоне – ежегодном месте встреч британской Исследовательской группы XVIII века.

Помимо уже названных лиц, я хотела бы поблагодарить многочисленных коллег и друзей, которые обогатили мой исследовательский проект указаниями на литературу, на определенные источники, в том числе в процессе насыщенных бесед. Вот лишь некоторые из них: Ульрике Вельс, Мартина Винклер, Доминик Гепперт, Керстин С. Йобст, Глеб Казаков, Колум Лекки, Максимилиан Мюллер-Херлин, Денис Сдвижков, Ванесса де Сенаркленс, Райнхард Фрётшнер, Каролина Хассельман, Шарлотта Хенце, Ульрих Хофмайстер, Фритьоф Беньямин Шенк и Зильке Штрикродт. Моим «звездным часом», состоявшимся благодаря Ульрике фон Арним, Анне Дитрих и М. Мюллер-Херлину, стал «Симпозиум друзей» по случаю представления моей докторской диссертации, на котором я имела возможность продемонстрировать результаты исследования юристам, литературоведам, врачам, экономистам и инженерам.

Рукопись диссертации или ее отдельные главы прочли и сделали ценные критические замечания Аксель Вульпиус, Франциска Дэвис, Штефан Иро, Матиас Граф фон Кильмансегг, Екатерина Махотина, М. Мюллер-Херлин, Ш. Хенце, У. Хофмайстер, Ф.Б. Шенк и Дитмар Шорковиц. Моя сестра Карола Вульпиус вычитала диссертацию как корректор. Всем им, кто нашел моей работе место в своей насыщенной профессиональной жизни, я выражаю огромную благодарность.

Я хотела бы поблагодарить редакторов серии Beiträge zur Geschichte Osteuropas («Материалы к истории Восточной Европы») за включение моей монографии в издательский план и за ценную критику и выразить особую признательность Ф. Б. Шенку, который не только помог мне найти лаконичное название для работы, но и поддерживал меня по мере своих возможностей последние десять лет на этом нелегком пути. Я благодарна издательству Böhlau Verlag за профессиональную поддержку на завершающих этапах подготовки рукописи, отделу корректуры – за заботу и настойчивость и особенно Фонду Герды Хенкель – за щедрую финансовую поддержку, позволившую напечатать книгу.

Наряду с моими родителями, которые всегда были рядом, и моими тремя детьми, делающими мою жизнь бесконечно счастливой, самую большую благодарность – последнему в списке, но далеко не последнему по значимости – я высказываю моему мужу Матиасу. Без его поддержки, ободрения и любви я, конечно, никогда не смогла бы закончить эту книгу; она посвящена ему.

УКАЗАТЕЛЬ СОКРАЩЕНИЙ

ААЕ – Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Императорской Академии наук

АИ – Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссией

ДАИ – Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею

КабРО – Кабардино-русские отношения в XVI–XVIII веках

КРО – Казахско-русские отношения

МипсК – Материалы по истории политического строя Казахстана

МпиБ – Материалы по истории Башкортостана

МпиБ АССР – Материалы по истории Башкирской АССР

МпиК – Материалы по истории Казахской ССР

ПиБ – Письма и бумаги Петра Великого

ПСЗРИ – Полное собрание законов Российской империи, серия 1

ПСПР – Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи

ПСРЛ – Полное собрание русских летописей

РДагО – Русско-дагестанские отношения

РМонгО – Русско-монгольские отношения

РТуркО – Русско-туркменские отношения

СГГД – Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел

СИРИО – Сборник императорского Русского исторического общества

FOG – Forschungen zur osteuropäischen Geschichte

JbfGO – Jahrbücher für die Geschichte Osteuropas

MERSH – Modern Encyclopedia of Russian and Soviet History

УКАЗАТЕЛЬ КАРТ

Рис. 2. Терская крепость на реке Терек между Черным и Каспийским морями, расположенная между территориями кумыков и кабардинцев на Северном Кавказе, XVIII век

Рис. 7. Северная часть Тихого океана с Камчаткой и Русской Америкой, включая прибрежные острова Аляски – Алеутские острова и остров Кадьяк, главную базу Григория Ивановича Шелихова. Карта Билла Нельсона

Рис. 13. Окружение Транскамской и Оренбургской укрепленными линиями башкирских поселений. 1736–1743

Рис. 14. Оренбургская укрепленная линия (от Каспийского моря до Алтайских гор) отделяет калмыков и башкир от территорий летнего расселения казахских Младшего, Среднего и Старшего жузов. Вторая половина XVIII века

Рис. 18. Букеевская Орда на «внутренней стороне», Младший, Средний и Старший казахские жузы на «внешней стороне». Центральная Азия в XIX веке

Рис. 19. Кавказские линии XVIII века и российская южная граница 1829 года

1. ВВЕДЕНИЕ

1.1. ТЕМА

После крупной победы над Швецией в Северной войне царю Петру I был присвоен титул «императора». Если до этого страна именовалась Московской Русью, царством или государством, Русской землей или Россией, то отныне она была на уровне понятия преобразована современниками событий в «империю». Означало ли это, что произошло некое коренное изменение? И если да, то что именно изменилось? Разве прежде в восприятии государственной элиты еще не существовало империи? И что понимали современники Петра I и его преемниц под империей? Заложило ли это понимание основы имперского сознания, которое продолжает оказывать влияние в России и в наши дни?

Историк Райнхарт Козеллек предложил различать понятия, происходящие из источников, и понятия, применяемые в историческом анализе. Если взглянуть с данной точки зрения на термин «империя» как на категорию аналитического познания и задаться вопросом – с точки зрения современного понимания империи – о возникновении Российской империи как многонациональной державы, то точкой отсчета считается завоевание Великим княжеством Московским обоих крайних западных оплотов Золотой Орды, а именно Казанского (1552) и Астраханского (1556) ханств¹. В действительности на севере страны в состав княжества уже раньше были включены нерусскоговорящие и неправославные этнические группы. Но в случае с ордынскими ханствами речь впервые шла о включении суверенных государств с династической легитимностью власти и чужеродной высокоразвитой культурой, жители которых придерживались нехристианской религии, а именно ислама, и имели сравнимую с русскими дифференцированную социальную структуру².

Уважение, с которым русская сторона относилась ко всем трем ханствам Золотой Орды – Казанскому, Астраханскому и завоеванному в XVII веке Сибирскому, – выражалось в том числе в том, что в русских источниках они всегда именовались царствами. Когда Великое княжество Московское выиграло битву за господство над ханствами, московские государи стали претендовать на то, чтобы прибавить к своей титулатуре соответственно титул «Царь Казанский, Астраханский и Сибирский». В то время как титул «Царь и Великий Князь всея Руси» с 1721 года был официально изменен на «Император Всероссийский», три татарских царских титула сохранялись до конца существования империи, то есть до февраля 1917 года (все дореволюционные даты, касающиеся российского государства, в книге приводятся по юлианскому календарю). Они недвусмысленно выражали притязание на то, что Московское государство унаследовало власть над этими государствами от Орды – державы, под властью которой русские сами находились на протяжении более двухсот лет³.

Однако несмотря на очевидные признаки того, что падением старой империи воспользались для создания новой, в источниках конца XVI и XVII веков все еще обнаруживается недостаточно свидетельств того, что цари и их правящая элита осознавали себя правителями империи – империи, которую можно разделить на различные периферии, каждая из которых включала свои этнические группы⁴. Новое царство не могло или не стремилось говорить на имперском языке. Скорее политика базировалась (с незначительными, но немаловажными исключениями, которые еще будут рассмотрены в данной работе), как и прежде, на принципах патримониального государства, на принципе вотчины, которые определяли политические отношения между государем и его подданными в период раздробленности русских княжеств⁵. Согласно этим принципам, все подданные были в целом равны между собой по отношению к государю: не существовало принципиальной разницы между русскими и нерусскими, православными и неправославными землями⁶.

С завоеванием Сибири до границы с Китаем и с поглощением, помимо Казанского и Астраханского ханств, левобережной Украины, возникло обширное властное образование в виде многочисленных разнообразных этнических групп, конфессий и полунезависимых политических субъектов – де-факто империя⁷. Однако поскольку Московское государство продолжало в основном придерживаться патримониального дискурса, Александр Филюшкин предложил ввести для обозначения этой фазы понятие неонатальная империя, «империя-младенец»⁸.

Только в этом контексте становится понятно то значение, которое, как я намереваюсь показать в своем исследовании, имел XVIII век в развитии российского царства: это столетие, в котором разрыв между империей как категорией аналитического познания и категорией, происходящей из источников, исчезает. В этот период, обрамленный царствованиями Петра I и Екатерины II, произошли глубокие изменения в традиционном мышлении и практике российской элиты благодаря принятию изначально дихотомической концепции цивилизации и варварства из «Западной Европы»⁹. Эти перемены привели к формированию всеобъемлющего имперского самосознания, что, соответственно, позволяет говорить о рождении Российской империи в применении именно к XVIII веку¹⁰.

Эти изменения выразились – согласно центральным тезисам данной работы – во-первых, в том, что Петр I и его окружение, приняв парадигму цивилизованности, инициировали дискурс цивилизаторской миссии в отношении нехристианских этнических групп на юге и востоке, в котором роль образца играло собственное русское и аккультурированное российское население, включая крестьян, а также в том, что, независимо от этого процесса, Петр I начал дискурс самоцивилизирования¹¹. Во-вторых, речь шла не просто о дискурсе: эти изменения, начатые Петром I, ставшие более интенсивными при императрицах Анне Иоанновне и Елизавете Петровне и лишь постепенно усиливавшиеся при Екатерине II, отразились и в политике «цивилизирования». В-третьих, в контексте русской традиции государственного строительства эта «политика цивилизирования» означала начало реализации многообразных стратегий по изменению нехристианских этнических групп с целью их «слияния» с титульным народом или, по крайней мере, максимально возможного сближения с ним. В процессе реализации намерений аккультурации и частичной ассимиляции произошла до некоторой степени трансформация имперского мышления и имперских практик в сторону господства колониального характера. В свете всего вышесказанного в работе выдвигается аргумент в пользу того – и это в-четвертых, – что российское владычество уже в XVIII веке, пусть и с временными и географическими ограничениями, может стать предметом компаративистских исследований колониализма¹². И в-пятых, работа определяет российскую рецепцию отдельных нарративов Просвещения как движущую силу перехода к колониальной политике. Таким образом, данный анализ призван способствовать включению Российской империи, с точки зрения историков, в глобальное исследование такой спорной темы, как взаимосвязь между колониализмом и Просвещением¹³.

Высказывая вышеназванные тезисы, я по нескольким аспектам занимаю позиции, противоречащие тем, которые встречаются в работах других авторов, или призываю к модификации представляемых ими точек зрения.

Во-первых, цель состоит в том, чтобы внести вклад в дискуссию о периодизации и опровергнуть сложившиеся в последнее время представления, согласно которым петровский период не рассматривается как значимый поворотный пункт в истории Российской империи. В два последних десятилетия рядом историков были приведены веские аргументы в пользу отказа от прежней классификации, согласно которой раннее Новое время завершилось с Петровской эпохой и с провозглашением Петра «императором» российского государства, и замены ее описанием периода относительной преемственности приблизительно от 1500 до 1800 года¹⁴. Традиционная периодизация, в центре которой находился Петр I, была ориентирована исключительно на центр, не уделяя равного внимания провинции; учитывала только элиту, игнорируя широкие массы населения; и отражала влияние тезиса о масштабной секуляризации, хотя де-факто религиозные верования и практики по-прежнему сохраняли большое значение. Брачная политика правящих династий Рюриковичей и Романовых также обнаруживает единую линию развития с 1495 по 1797 год, поскольку только в этот период, за редким исключением, невесты для царей выбирались не за границей, а из собственных служилых людей. Следовательно, только с изменением процедуры царем Павлом I удалось, по мнению этих историков, существенно ограничить борьбу за власть и влияние между высокопоставленными семействами¹⁵.

Однако главный аргумент, выдвигаемый в поддержку тезиса о преемственности, заключается в том, что при ближайшем рассмотрении все до настоящего времени приписываемые Петру I нововведения были осуществлены уже в XVII веке, а значит, до него¹⁶. К числу таких нововведений относится и отделение государства от личности царя, и появление представления о «Западе» как о «Другом», которое в будущем сформирует русскую национальную идентичность¹⁷. Масштабы петровской экспансии, по мнению сторонников этой точки зрения, тоже не выдерживают сравнения с размахом более ранних экспансий¹⁸. Однако, для данного исследования самым существенным является утверждение, что в отношении категории «империя» в XVIII веке не происходило никаких значительных коренных изменений по сравнению с развитием предыдущих столетий¹⁹: лишь самое раннее в конце XVIII века, если вообще не в конце XIX, российская элита стала воспринимать свое государство как империю. Взгляд, согласно которому лишь в XIX веке сформировалась имперская политика, направленная на изменение образа жизни и стиля правления инкорпорированных нехристианских этнических групп, нашел приверженцев как среди историков раннего Нового времени, так и среди историков Нового времени²⁰.

В свете этой дискуссии особенно важной представляется задача: выявить характер изменений имперской политики в XVIII веке и, в частности, в эпоху Петра I как поворотного момента истории империи²¹. На примере истории империи должно быть в то же время показано, что при создании периодизации более продуктивно основываться на отдельных областях политики, чем отрицать с помощью обобщающих утверждений возможность одновременности неодновременного. Эта дискуссия заставляет и в предлагаемой вниманию читателя работе постоянно уделять значительное внимание вопросу о том, в какой степени конкретные имперские концепции и практики правления российской элиты XVIII века продолжали следовать давно известному или внедряли новое.

Во-вторых, работа оспаривает точку зрения, согласно которой дискурс цивилизаторской миссии Петра I, шедший рука об руку с европеизацией и «вестернизацией», а также усилия первого российского императора по разработке и проведению «политики цивилизирования» одинаково охватывали все его государство. Согласно этому мнению, в XVIII веке не существовало разницы между самоцивилизированием и цивилизированием других; скорее и то и другое основывалось на одном и том же дискурсе²². Эта точка зрения скрывает, однако, от наших глаз тот факт, что принятие парадигмы цивилизованности сподвигло российскую имперскую элиту не только присвоить чужие территории господства и культурные области, но прежде всего попытаться изменить их в соответствии со стандартами образа жизни русского или российского аккультурированного населения «метрополии». Наблюдатель, не делающий различий между самоцивилизированием и цивилизированием других, рискует впасть в апологию унитарного государства, восходящую к традиции национальной историографии русских историков XIX века. Кроме того, русская/российская цивилизаторская миссия XIX века (по поводу которой царит всеобщий консенсус) лишается своего периода становления и важной предыстории²³.

В-третьих, ставятся под сомнение представления об отношениях между империей и воображаемой «нацией» в Российской империи XVIII века. Оспаривается также точка зрения, согласно которой внутри российского государства тогда еще не проводилось концептуального различия между группами, воспринимаемыми как этнически однородные (нация), и нацией как населением империи в целом, охватывающим всех жителей государства, и они еще рассматривались как синонимы²⁴. Отвергается мнение, будто в течение XVIII века в сознании российской элиты утвердилось нагруженное оценочными суждениями представление о географическом разделении страны на европейскую и азиатскую части, где последняя приняла образ колониального «Другого»²⁵. Напротив, как показывает настоящая работа, российская элита XVIII века была очень хорошо осведомлена о различиях между нацией как государствообразующим народом, в котором преобладали русские, и жителями нерусских окраин, между российским подданством (принадлежностью к империи) и нерусской «национальной принадлежностью» в смысле принадлежности к одной из этнических групп (наций), живущих внутри империи²⁶. В то же время разработанные ею (элитой) концепции и практики господства в отношении нерусских этнических групп на юге и востоке были направлены не на создание географически зафиксированного колониального оппонента. Колониальный подход ее политики был обусловлен не географической локализацией колонии, а предположением о собственном цивилизационном превосходстве над нехристианскими этническими группами, чей образ жизни должен был трансформироваться в соответствии с интересами метрополии.

Долгосрочной целью данной трансформации, как показано в работе, было, с одной стороны, преодоление ощущаемого дефицита цивилизованности, а с другой стороны, слияние различных этнических групп с русским или российским аккультурированным населением, составляющим большинство, и в результате объединение пространства империи с пространством находящегося под русским влиянием унитарного государства²⁷. Анализируя активную российскую политику аккультурирования и отчасти даже ассимиляции, автор, таким образом, приводит доводы в пользу модификации существовавшего до сих пор предположения об истоках первых стратегий и практик русификации по отношению к нерусскому населению на юге и востоке страны²⁸.

В-четвертых, положение данной работы, согласно которому определенные фазы российского господства в плане его политики по отношению к некоторым периферийным территориям в XVIII веке следует характеризовать как колониальные, ставит под сомнение одновременно три противоречащие друг другу точки зрения, высказанные в научной литературе. Согласно одной из них, уже Московское государство вело колониальную политику в широком смысле; в соответствии с другим мнением, о колониализме можно вести речь только по отношению к XIX веку; представители третьей точки зрения высказывают сомнение, проводила ли вообще Российская империя когда-либо колониальную политику, сравнимую с политикой западноевропейских держав, и если да, то в какой степени²⁹. В противовес указанным мнениям данная работа поддерживает тезис о том, что русское царское правительство уже с XVIII века периодически осуществляло колониальное правление (определение данного термина раскрыто в следующем параграфе), тогда как в предшествующем столетии отсутствовали как сознание собственного цивилизационного превосходства (имеющее фундаментальное значение для дефиниции колониального господства), так и воля к настойчивому преобразованию образа жизни коренных народов³⁰. Оба этих фактора имели решающее значение для формирования внешнего управления нерусскими этническими группами в XVIII веке.

Наконец, в-пятых, задача данной работы состоит в том, чтобы модифицировать существовавший до сих пор анализ того, как были адаптированы в Российской империи идеи Просвещения. То, что отныне отношения с Западной Европой стояли на повестке дня российской элиты, стало не единственным значимым результатом рецепции идей Просвещения³¹. Данная работа расширяет поле зрения и направляет взгляд на то, каким образом рецепция избранных идейных направлений Просвещения воздействовала на имперскую политику российского государства. При этом понятие Просвещения, несмотря на весьма позитивные коннотации его возникновения, не будет рассматриваться само по себе ни как позитивное, ни как негативное явление³². Кроме того, не входит в задачи данной работы выносить суждение о том, придерживаются ли отдельные представители Просвещения колониалистской или антиколониалистской точки зрения³³. К тому же Просвещение понимается здесь не как некая монолитная концепция³⁴. Скорее оно рассматривается как собрание нарративов, которые по сути объединены новым, саморефлексивным пониманием исторического значения и самобытности Европы, в основе которого лежит идея прогресса³⁵.

Таким образом, не вдаваясь в философские и литературоведческие изыскания, посвященные авторам Просвещения, данное исследование сосредотачивается на вопросах о том, в какой степени акторы перенимали отдельные нарративы Просвещения и какую политику они проводили с их помощью. Тогда оказывается очевидным не только то, что такие концепты, как цивилизация и стадиальная теория развития, то есть позиционирование человечества на различных ступенях «цивилизационной лестницы», устойчиво формировали имперское правление в российской державе. Прежде всего становится ясно, как эти концепты, далекие от «башни из слоновой кости» философских дебатов, использовались российской элитой, чтобы легитимировать свою отчасти колониальную политику или же чтобы установить ее пределы. Именно этот аспект взаимосвязи философской мысли с политической историей является при прояснении отношений Просвещения и колониализма зоной, еще ждущей своего исследования. До настоящего времени в данной дискуссии принимали участие преимущественно литературоведы и философы и в наименьшей степени – историки колониализма³⁶.

1. Каппелер. Россия – многонациональная империя. С. 17; Hosking. Russia. Р. 3 f. – Подробно об определении термина «империя» см. ниже (гл. 1.2).

2. Каппелер. Россия – многонациональная империя. С. 17; Kappeler. Vom Moskauer Fürstentum. S. 157 – 178. – В своих недавно вышедших обзорных работах по истории Российской империи Нэнси Коллманн, Валери Кивельсон и Рональд Григор Суни также усматривают в завоеваниях 1552 года начало качественно нового этапа имперской истории Московии. При этом, однако, они подчеркивают, что насильственная экспансия Московского княжества уже имела имперские черты. Господство над неславянскими и нехристианскими подданными началось еще около 1450 года. Kollmann. The Russian Empire. Р. 41, 55; Kivelson, Suny. Russia’s Empires. Р. 54, 61 – 62.

3. Каппелер. Формирование Российской империи. С. 94 – 112; Szeftel. The Title of the Muscovite Monarch. Р. 59 – 81; De Madariaga. Tsar into Emperor. Р. 351 – 381; Успенский. Царь и император; Солодкин. О принятии Борисом Годуновым титула Сибирского царя. С. 55 – 57.

4. Raeff. Patterns of Russian Imperial Policy. Р. 157; Kollmann. The Russian Empire. Р. 55. – Исключение представляет завещание Ивана III 1503–1504 годов: среди подданных Великого князя прямо упоминаются многочисленные нерусские этнические группы – мордва, черемисы, остяки, вогулы. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV –X VI вв. С. 356 и далее; Kappeler. Ethnische Minderheiten im Alten Russland. S. 135.

5. Филюшкин. Проблема генезиса Российской империи; Каменский. Подданство, лояльность, патриотизм; Vodoff. Contribution à l’histoire du vocabulaire politique.

6. Однако это не исключало возможности предоставления различным этническим группам неотъемлемых прав на определенные земли в соответствии с Уложением 1649 года. Уложение, гл. 16, ст. 13 – 14 // ПСЗРИ. Т. 1. № 1 (29.01.1649). С. 1 – 161, здесь с. 76; Kivelson. Claiming Siberia. Р. 30; Idem. Cartographies of Tsardom. Р. 202 – 203.

7. Выражение де-факто империя применяет Kollmann. The Russian Empire. Р. 41.

8. Филюшкин. Проблема генезиса Российской империи. С. 379. – Джейн Бурбанк и Фредерик Купер говорят о «патримониальной империи». Burbank, Cooper. Imperien der Weltgeschichte. S. 252.

9. Помещение понятия «Западная Европа» в кавычки указывает на то, что подобные географические объединения являются конструктами. Со второй половины XVIII века была «изобретена» «Западная» Европа – с положительной коннотацией – и, соответственно, «Восточная Европа» и «Россия», которая все больше причислялась к последней и, таким образом, в сознании людей исключалась из «Западной» Европы. Wolf. Inventing Eastern Europe; Klug. «Europa und europäisch» im russischen Denken; Kappeler. Russland und Europa – Russland in Europa.

10. Жан-Поль Гишар назвал вышедшую в 2018 году книгу «L’ Émergence de l’Empire Russe. L’ Europe byzantine jusqu’à Catherine II» («Возникновение Российской империи. Византийская Европа до Екатерины II»), в которой, однако речь идет о внешнеполитическом развитии царства на протяжении четырех веков и, в частности, о территориальных завоеваниях на Западе.

11. Вопрос о том, что понимали под терминами «цивилизованность» и «цивилизирование» сами участники событий, рассматривается в отдельных главах, подглаве 4.1 и в заключении. – Обозначение «нехристианские народы на юге и востоке царства» происходит не из источников и включает множество гетерогенных этнических групп. Данное обозначение служит исключительно для того, чтобы провести принципиальное различие между политикой в отношении присоединенных или завоеванных христианских народов «на севере и западе» и в отношении нехристианских народов «на юге и востоке». Более детально об этнических группах на юге и востоке см. ниже (гл. 1.3).

12. В международных исследованиях колониализма до настоящего времени Московскому царству уделялось недостаточно внимания. Eckert. Kolonialismus; Reinhard. Kleine Geschichte des Kolonialismus. – Уже в 1976 году Урс Биттерли сетовал, что западные историки охотно забывают, «что история России также знала периоды колониальной экспансии». Bitterli. Die «Wilden» und die «Zivilisierten». S. 59. Среди других авторов, призывающих к включению Российской империи в общее исследование колониализма: Jobst. Orientalism; Idem. Where the Orient Ends?; Khodarkovsky. Russia’s Steppe Frontier; Idem. Colonial Frontiers in Eighteenth-Century Russia; Джон Дарвин характеризует Россию начиная с XVIII века как «исполинского колонизатора» («colossal colonialist»). Darwin. After Tamerlane. P. 119.

13. Первые подходы к этому вопросу см.: Vulpius. Civilizing Strategies. – Дебаты о сложных взаимоотношениях между Просвещением и колониализмом начала почти пятьдесят лет назад Дюше: Duchet. Anthropologie et Historie. Особенно в гл. 18. Краткий обзор этой дискуссии до настоящего времени: Tricoire. Introduction. Р. 2–5.

14. Waugh. We have never been modern; Kollmann. The Russian Empire. Р. 6; Ostrowski. The End of Muscovy.

15. Martin. The Petrine Divide and the Periodization.

16. Troebst. Schwellenjahr 1667?; Plokhy. The Origins of the Slavic Nations. Р. 296.

17. Данные аспекты Вера Тольц в свое время выделила в качестве достижений Петра I. Tolz. Russia. Р. 42–43.

18. Ostrowski. The End of Muscovy. Р. 430–431.

19. LeDonne. Building an Infrastructure of Empire; Ostrowski. The End of Muscovy. Р. 431. – Илья Герасимов считает, что движение в направлении решительной имперской политики началось самое раннее с Екатерины II. Gerasimov. The Great Imperial Revolution. Р. 33.

20. Ср., помимо Островского, также: Kollmann. Comment: Divides and Ends. Р. 324, и Baberowski. Auf der Suche nach Eindeutigkeit. S. 487–488.

21. Джеймс Кракрафт, хотя и рассматривал Петровскую эпоху как выдающийся и революционный прорыв в русской истории, почти полностью оставил без внимания сферу имперской политики. Cracraft. The Revolution of Peter the Great; Idem. The Petrine Revolution in Russian Culture; Idem. Empire versus Nation.

22. Baberowski. Auf der Suche nach Eindeutigkeit. S. 487, 495; Hildermeier. Geschichte Russlands. S. 549–557; Osterhammel. The Great Work of Uplifting Mankind. Р. 392–395.

23. Об идее русской/российской цивилизаторской миссии в XIX веке см.: Bassin. Imperial Visions; Hofmeister. Die Bürde des Weißen Zaren.

24. А. И. Миллер рассматривает понятие нация применительно к XVIII веку исключительно в значении «народ», «дворянская корпорация» и как синоним суверенного государства. Миллер. История понятия нация в России. С. 9–11; Он же. Империя Романовых и национализм. С. 314; Он же. Нация. С. 41–43.

25. Басин. Россия между Европой и Азией. Утверждение Басина о том, что в XVIII веке сложился образ русской метрополии к западу от Урала и «азиатской колонии» в Сибири, не убедительно. В главном источнике Басина – трудах историка и географа В. Н. Татищева – единственной причиной определения границы Европы и Азии на Урале является указание на разницу во флоре и фауне по обе стороны от гор. Цивилизационного различия между Европой и Азией Татищев не проводит. Татищев. Избранные труды по географии России. С. 112, 114–115, 130–132. – Вера Тольц и У. Сандерленд уже указывали на то, что мнение о существовании «метрополии» и «колонии» в российском государстве XVIII века не смогло укорениться. Tolz. Russia. P. 155–161; Sunderland. Imperial Space. Р. 55.

26. Понятием нация российская элита обозначала любую этнически однородную группу внутри Российской империи. В административной записке за 1759 год говорится: «но какой бы нации и веры ни был <…> только бы был российской подданной». См.: Представление генерал-майора А. Тевкелева и колл. советника П. Рычкова Коллегии ин. дел о положении в Малом и Среднем жузах // КРО. Т. 1. № 225 (22.01.1759). С. 571–591, здесь с. 573. – Другие примеры: Грамота имп. Анны на имя хана Большого жуза Жулбарга о принятии его в российское подданство // КРО. Т. 1. № 66 (19.09.1738). С. 129; Из журнальной записи беседы хана Нурали и султана Айчувака с оренбургским губернатором Д. Волковым во время приезда хана в г. Оренбург // КРО. Т. 1. № 256 (09.10.1763). С. 652–659, здесь с. 654.

27. Таким образом, результаты данной работы поддерживают аргументацию У. Сандерленда, утверждающего, что устойчивое концептуальное наложение воображаемого имперского и национального пространств российской державы возникло в XVIII веке. Лишь в XIX веке некоторые ученые и политики начали высказывать сожаление по поводу этой симбиотической связи между национальной территорией и империей и склоняться в пользу других концепций. Sunderland. Imperial Space. Р. 33–66.

28. В недавно вышедшей книге, посвященной русификации, XVIII век преимущественно игнорировался. Gasimov (Hg.). Kampf um Wort und Schrift. – Характер целенаправленного процесса аккультурирования или ассимиляции, который источники уже в начале XVIII века подают как «русифицирование» (обрусение), детально рассмотрен в отдельных главах как сквозная тема. В заключении собраны результаты с учетом дискуссии исследователей о понятии «русификация». – «Аккультурация» (результат) и «аккультурирование» (процесс) происходят от латинского ad и cultura и обозначают исключительно введение в (другую) культуру. Эти понятия необходимо отличать от подразумевающих гораздо более глобальную цель понятий «ассимиляция» и «ассимилирование», происходящих от латинского assimilatio и подразумевающих достижение сходства, полного уподобления или растворения в иной культуре. Brockhaus Enzyklopädie. Bd. 1. S. 403; Bd. 2. S. 545; Bitterli. Die «Wilden» und die «Zivilisierten». S. 161–167.

29. Точку зрения, согласно которой уже Московское царство в широком смысле вело колониальную политику, поддерживает в том числе Rywkin. Russian Central Colonial Administration; Дитрих Гайер говорит применительно к XIX веку о «внутригосударственной колониальной системе», применительно к предшествующему времени вообще – о «колониальных отношениях господства»: Geyer. Der russische Imperialismus. S. 14, 239 f.; Khodarkovsky. Russia’s Steppe Frontier; Akimov. Les voivodes sibériens; Он же. Северная Америка и Сибирь; Kivelson. Cartographies of Tsardom. – О колониальном характере действий российского государства с XIX века пишет: Kolarz. La Russie et ses colonies; Galuzo. Das Kolonialsystem des russischen Imperialismus; Raeff. Un empire comme les autres?; Baberowski. Auf der Suche nach Eindeutigkeit. S. 486 f.; Idem. Rußland und die Sowjetunion. S. 197, 199; Martin. Law and Custom in the Steppe; Kappeler. Russlands zentralasiatische Kolonien. S. 140; Luehrmann. Alutiiq Villages under Russian and U. S. Rule; Cooper. Colonialism in Question. Р. 60; Happel. Nomadische Lebenswelten und zarische Politik. S. 28 f. – О дискуссии о том, почему в Российской империи в XIX веке не существовало «колониального ведомства», см.: Sunderland. The Ministry of Asiatic Russia; Ремнев. Российская власть в Сибири. – Мнение, что в принципе сомнительно, что российское государство может быть названо колониальным, разделяют среди прочих Wesseling. The European Colonial Empires 1815–1919; Трепавлов. Империя как сообщество народов. С. 125. – Кроме того, многие авторы отстаивают точку зрения, что элементы колониального правления можно обнаружить пусть и не в Петровскую эпоху, но уже к концу XVIII века: Brower. Turkestan and the Fate of Russian Empire. Р. 14; Stolberg. Der Mond ist kein Kochtopf. S. 17–18.

30. М. Ходарковский обращается к той же теме с иным результатом и не делает различия между имперской и колониальной фазами правления российского государства в раннее Новое время. Khodarkovsky. Between Europe and Asia.

31. Hildermeier. Traditionen «aufgeklärter» Politik.

32. О позитивной коннотации характера «Просвещения» или французского термина Siècle des Lumières: Mortier. «Lumière» et «Lumierès». P. 13–59. – Наиболее известная критика Просвещения пришлась на ХX век: Хоркхаймер, Адорно. Диалектика Просвещения.

33. На стороне критиков находятся философы постмодернизма, которые отождествляют претензии Просвещения на прогресс с проектом, который заключался в «гомогенизирующем и тоталитарном дискурсе», «абстрактной и империалистической фикции» и в воле к принятию мер против многообразия мира. Gray. After the New Liberalism. Р. 120–124; Ghachem. Montesquieu in the Caribbean. Р. 7; MacIntyre. Der Verlust der Tugend; Wokler. Projecting the Enlightenment. Р. 108–128. – Тенденцию философии Просвещения к исключению других культур и в этом смысле к формированию основ современного колониализма усматривают: Spivak. A Critique of Postcolonial Reason; Metha. Liberal Strategies of Exclusion. Р. 59–86; Idem. Liberalism and Empire; Hulme. The spontaneous hand of nature. Р. 16–34. – Другие полагают, что расизм является неотъемлемой частью философии Просвещения. Eze. Race and the Enlightenment. – Границы борьбы Просвещения с рабством подчеркиваются в работе Sala-Molins. Les Misères des Lumières. – Сторона защиты ссылается на критику колониализма, исходившую именно от самих философов Просвещения. Muthu. Enlightenment against Empire. – Юрген Остерхаммель не признает, что философы XVIII века смотрели на мир сквозь какие-то «колониальные очки»; он считает, что европейские сочинения об Азии только с 1800 года приобрели империалистический характер. Osterhammel. Die Entzauberung Asiens. S. 67. – Другие авторы придают большое значение разграничению между умеренным и радикальным Просвещением. Лишь последнее, по их мнению, заложило идеальные основы современных демократий. Israel. Radical Enlightenment; Idem. Enlightenment Contested; Idem. Democractic Enlightenment; Knott, Taylor. General Introduction. Р. XV–XXI. – Актуальное полемическое сочинение по поводу этой дискуссии: Tricoire, Pečar. Falsche Freunde. Краткое обобщение дискуссии: Tricoire. Introduction. Р. 1–5; а также Carey, Festa. Introduction.

34. Это одно из самых важных обвинений, выдвинутых против критиков взглядов «Просвещения вообще». Carey, Festa. Introduction. Р. 5–6; Conrad. Enlightenment in Global History.

35. См.: Edelstein. The Enlightenment. P 2 f. – У Эдельштайна, однако, речь идет о нарративе Просвещения в единственном числе. Учитывая неоднородность и изменение форм выражения Просвещения, мне кажется более продуктивным говорить о нарративах во множественном числе.

36. Tricoire. Introduction. Р. 1; Carey, Festa. Introduction. Р. 13.