Впервые Холли сказала, что хочет стать врачом, когда ей было всего три года. Это смелое заявление она сделала погожим весенним днем по дороге из Лондона в Кидлингтон, когда Джоан везла нас через Оксфордшир. Я подозревал, что здесь не обошлось без влияния нашего любимого лондонского соседа, доктора Питера Эмерсона, которого Холли просто обожала.

– Это очень хорошо, детка, – Джоан обернулась к дочери. – Но чтобы стать врачом, надо серьезно потрудиться. Тебе придется учиться очень долго.

– Я не против, – ответила Холли.

– А еще нужно будет уехать из дома.

Я бросил взгляд на зеркало заднего вида и увидел, как Холли скуксилась:

– Ой, я не хочу уезжать от вас с папой…

– Давай ты сначала подрастешь, – засмеялась Джоан. – В свое время ты будешь просто счастлива, когда наконец-то сможешь уехать!

Мне помнится и другая наша поездка, примерно 15 лет спустя: за рулем был уже я, вез Холли и всех остальных. На этот раз свободного места в машине было заметно меньше: моя трехлетняя дочурка выросла в 19-летнюю девушку, и машина была доверху забита ее вещами (конечно же, только самыми необходимыми). А ехали мы из Оксфорда в столицу, где Холли поступила в Университетский колледж Лондона, чтобы учиться на врача.

Мы все были очень взволнованны – мы расставались с нашей малышкой. Конечно, она все равно будет жить не очень далеко от нас, но это было слабым утешением.

Сам я был не слишком силен в науках – бросил учебу в 15 – и ужасно гордился дочерью, которая отлично успевала в школе. Всегда считал, что Холли и Сэму повезло унаследовать лучшие черты обоих родителей и не перенять мои недостатки (понятно, что у моей дорогой жены никаких недостатков нет).

Холли росла, и мы с Джоан все отчетливее видели, что человек она целеустремленный и яркий (как, впрочем, и ее мать). Кроме того, Холли отчаянная и независимая, но, возможно, чуть более рассудительная, чем я в юности, да и не только в юности. Она прекрасно справлялась с домашними заданиями, а к естественным наукам и математике – предметам, которые мне никогда толком не давались, – у нее был настоящий талант.

Мы ехали в Лондон в самом конце лета – такого лета, когда кажется, что все идет как нельзя лучше. Мы с семьей провели его на острове Некер: играть с детьми и беседовать с родителями было для меня настоящим отдыхом. Предыдущий год, первый год после окончания школы, Холли провела в Канаде, где училась на инструктора по горным лыжам, так что было здорово вновь собраться всей семьей на лето. Я знал, что это ненадолго, до осени, и старался выжать из этих драгоценных мгновений все.

С бизнесом, как и с семейными делами, тоже все обстояло хорошо. Я воспользовался летним отпуском, чтобы подбить некоторые итоги и проверить бухгалтерские счета. Мы нашли более последовательную стратегию инвестиций в новые направления бизнеса, решив называть себя «брендированной венчурной компанией» и изучать те области, которые нам действительно подходят. И хотя мы порой спотыкались, компании вроде Virgin Mobile и Virgin Blue взяли невероятный старт: ни до, ни после ни один наш бизнес не рос так быстро. Сеть спортивных клубов Virgin Active тоже вскоре оказалась на третьем месте в мире по величине. А Virgin Atlantic к 2001 году осталась единственной рентабельной авиакомпанией, совершавшей полеты над северной Атлантикой. Я чувствовал, что Virgin Group сильна как никогда, и настроение у меня было необычайно благодушное.

Правда, благодушие слегка развеялось, когда мы добрались до студенческого общежития Холли в центре Лондона «Рамси Холл». Почему? Да потому что у меня никак не получалось собрать стол, купленный накануне в IKEA. Основатель IKEA Ингвар Кампрад был, как и я, дислексиком, и все – от странных названий до наглядных инструкций с картинками – отражало его специфическое видение мира. А я стоял и бессмысленно таращился даже в такую понятную инструкцию, так что вскоре в процесс включились все, причем каждый со своим взглядом на сборку. Мы склонились над кучей деревяшек и металлического крепежа, и Джоан выдала чрезвычайно ценное замечание:

– Надо было брать стол MALM, я же говорила.

– А это разве не он?

– Нет, это GALANT.

– А в чем разница? – все-таки я совершенно не понимал по-икейски.

– Не знаю, но, по-моему, его было бы проще собирать.

– Так, дай-ка мне лучше шестигранник, – я притворился, будто знаю, что делаю, хотя не имел ни малейшего представления.

Холли пыталась помочь, Сэм предусмотрительно держался в стороне от этого хаоса, а я продолжал безрезультатные попытки. В конце концов, мы решили пойти пообедать и вернуться к этой головоломке сытыми. И это сработало – во всяком случае мы смогли спокойно уехать, оставив Холли стол, который худо-бедно стоял на ножках.

С самого первого дня Холли влилась в студенческую жизнь. Она сразу же прикипела к своему курсу, познакомилась с новыми людьми (и дружит с ними до сих пор). Кроме того, Холли была очень внимательной дочерью: постоянно звонила домой и приезжала в Оксфорд на выходные. Я часто заставал их с Сэмом за приставкой – они, как и раньше, рубились в игры на Nintendo. Любимой игрой Холли была Donkey Kong Country. Но в семейные путешествия Холли стала ездить с нами реже, что неудивительно, и нам как родителям пришлось подстроиться к переменам в ее жизни.

К сожалению, в том месяце мне пришлось привыкать не только к университетской жизни Холли.

* * *

Во вторник 11 сентября 2001 года я все-таки успел на поезд Eurostar до Брюсселя, где меня ждал довольно унылый день: я должен был выступить с речью перед членами Европейского парламента о необходимости изменений в законодательстве, которые способствовали бы повышению конкуренции в автомобильной промышленности.

Я только начал свое выступление, когда помощник передал записку председателю комитета. Никогда не забуду выражения лица, с которым он ее прочел. Я сразу понял, что случилась какая-то беда, и замолчал, а председатель встал и сообщил аудитории новость.

– Теракт в Нью-Йорке, – объявил он к ужасу всех присутствующих. – Задействованы самолеты.

Все тревожно запереглядывались, начали тихонько переговариваться, достали телефоны, а председатель добавил: «Наше здание может оказаться целью следующей атаки. Если вы хотите уйти, то, разумеется, можете спокойно это сделать.

Шум нарастал, несколько человек встали и вышли. Но почти все в итоге остались.

– Что скажете, Ричард? – спросил председатель. – Вы готовы продолжать?

Как и все остальные собравшиеся, я понятия не имел, насколько все серьезно. Но, видя, сколько народу осталось, я понял, что продолжать необходимо. Правда, речь я скомкал и закончил ее кое-как – мне было не до выступления, мои мысли были за тысячи миль отсюда. Это не наши самолеты? Подробностей у меня не было, но я печенкой чувствовал, что волна кризиса накроет и нас. Уже через час я ехал на поезде в Лондон, отчаянно пытаясь дозвониться до своей команды.

Первым я позвонил Уиллу Уайтхорну. «Говорят, террористы захватили четыре самолета, – рассказывал он, а поезд набирал скорость, миновав Париж. – Башни-близнецы разрушены, погибших может быть больше 10 тысяч. Идут сообщения еще об одном захваченном самолете. Воздушное пространство США закрыто. Пока тебя не было, мы развернули самолеты Virgin обратно. Только три самолета прошли точку невозврата, а потом небо над Америкой как раз закрыли. Как вернешься, давай все обсудим в деталях. Жди меня прямо завтра в Холланд-парке».

На меня тут же навалились ужас от размаха трагедии и внезапная тревога за всех, кто сейчас в Нью-Йорке. Женщина, сидевшая рядом со мной, плакала и отчаянно пыталась дозвониться до своих близких в США. Я понимал, что ничем не смогу ей сейчас помочь, и начал перебирать в уме имена людей, которых я знал в городе. Хоть я и надеялся, что с ними все в порядке, но все же не выдержал и разрыдался – так все это было жутко.

Только вернувшись в офис, я впервые увидел ужасные кадры столкновения самолетов с башнями-близнецами. Вскоре появились фотографии людей, выпрыгивающих из зданий. И весь мой бизнес, и необходимость управлять авиакомпанией – все потеряло значение. После увиденного все казалось ерундой.

Я поехал домой, чтобы увидеть жену и детей и убедиться, что с ними все в порядке. Джоан обедала с друзьями в Оксфорде, когда ей позвонила с новостями наша дочь.

– Найди телевизор! – кричала Холли.

По словам Джоан, она заскочила в маленький магазин одежды рядом с рестораном и с ужасом смотрела теракт в прямом эфире.

– Это было похоже на компьютерную игру, – призналась она, когда мы лежали на диване, прижавшись друг к другу. – Просто не верилось.

Я снова подумал, как мне повезло с семьей. И какая это хрупкая и драгоценная штука – жизнь.

* * *

Все вокруг казалось черным, черно было и у меня на душе, но уже с утра пришлось вернуться к делам. Руководящий отдел Virgin Atlantic во главе со Стивом Риджвеем с ночи работал в аварийном режиме, а на рассвете мы с Уиллом, Ричардом Боукером, Патриком Макколлом, Марком Пулом и Саймоном Райтом собрались в моей гостиной на кризисное совещание.

Огромное число жертв, всеобщее потрясение… но тяжелые последствия ожидали и бизнес: тысячи и тысячи рабочих мест оказались под угрозой. Решение нашей команды развернуть самолеты и посадить их в Британии оказалось дальновидным и сэкономило нам огромные деньги. Нам пришлось бы куда хуже, не заверши мы годом раньше сделку по продаже 49 % акций нашей компании Singapore Airlines. И все же в целом пол под нами ходил ходуном. По нашим оценкам, отмена рейсов в США и уменьшение потока клиентов означало для нас ежедневные убытки в полтора миллиона фунтов. В ближайшие несколько месяцев мы могли потерять сотни миллионов.

Я взялся за телефон. Первым делом я переговорил с нашими банкирами и попытался убедить их, что финансовое положение Virgin по-прежнему устойчиво. Затем я позвонил конкурентам в British Airways и в другие авиакомпании, чтобы обсудить общие меры по разрешению кризиса. Глава BA Род Эддингтон был очень любезен, а мы предложили объединиться и сообща убедить правительство поддержать все британские авиакомпании, как только воздушное пространство США вновь будет открыто.

– Отличная мысль, приятель! – согласился он и рассказал по секрету, что BA оценивает размер своих ежедневных убытков в восемь миллионов фунтов.

Окончательно обнаглев, я позвонил министру транспорта Стивену Байерсу, чтобы упросить правительство поддержать интересы британских авиакомпаний. Я знал, что наши конкуренты в Штатах уже получают огромные субсидии от американского правительства. Кроме того, им при необходимости была доступна такая роскошь, как 11-я глава. В том смысле, что они могут объявить о банкротстве, но продолжать работать и оплачивать долги только частично, по сути начиная все с чистого листа. У нас в Британии такого никогда не было. Я сказал Стивену, что, если мы хотим справиться со всем этим кошмаром, от правительства тоже потребуются решительные действия.

Этот день перевернул наш бизнес. Надо было принимать решения, касающиеся внутренней жизни компании, и очень тяжелые. В ближайшие несколько дней нам пришлось пересмотреть условия банковских кредитов и контрактов на самолеты, а вдобавок и реструктурировать компанию. В течение последующих месяцев объем перевозок в США упал на треть, и мы понемногу осваивали другие рынки – Индия, Китай, Нигерия. Большие лайнеры – Boeing 747–400 и подобные – мы направили на более загруженные маршруты в Африку, а самолеты поменьше, вроде аэробусов, перевели на рейсы через северную Атлантику.

Однако кризис нам еще долго отзывался. Чтобы не прогореть, нам пришлось сократить больше 1200 сотрудников Virgin Atlantic: я впервые в жизни распорядился провести массовое сокращение штатов. Мы со Стивом собственноручно написали множество писем о сокращении и лично поговорили со всеми, с кем получилось поговорить. Мне еще не приходилось решать такие тяжелые задачи, и меня это просто угнетало – столько людей окажется в беде!

И все же я понимал, что выбора, в общем, нет. В таких критических ситуациях нужно действовать быстро. Мы попрощались с некоторыми сотрудниками, а могли бы потерять всех – настолько все было серьезно. Команда, следует отдать ей должное, встречала плохие новости с поразительным достоинством и профессионализмом. Многие пожилые сотрудники, занятые частично, сами вызывались уйти, а остальных мы по возможности старались переводить на неполную ставку – или предлагали им неоплачиваемый отпуск. Тем, кто потерял работу, мы обещали, что возьмем их обратно первыми, как только у нас все наладится. К счастью, не наврали: прошло несколько лет, и большинство из них действительно вернулись.

Потерять Virgin Atlantic – все равно что вырвать у Virgin сердце, и нашей главной задачей было не допустить ее банкротства. И мы продавали все, что только можно было продать. Сбрасывать одно, чтобы расплатиться за другое, жонглировать активами и деньгами приходилось как в «Монополии»: было бы неплохо еще и получать по 200 фунтов каждый раз, пересекая поле «Вперед»! Дошло до того, что мы продали даже несколько небольших отелей в Британии, в том числе оксфордский отель Реймонда Блана Le Manoir aux Quat’Saisons. Обиднее всего было, что пришлось продать La Residencia в деревне Дейя на Мальорке, где мы так любили отдыхать всей семьей. Все это время у меня крутилась в голове известная шутка Ивела Книвела, которую он мне как-то процитировал: «Я заработал за жизнь 60 миллионов, а потерял 61».

Закончился 2001 год, наступил 2002-й, и от летнего оптимизма не оставалось и следа. Я был расстроен и подавлен, потому что приходилось продавать компании и терять людей, а мир после 11 сентября стремительно катился к войне, и у меня просто опускались руки. Я старался урвать побольше времени для семьи и делал все, чтобы быть на виду у команды, но не пугать ее своим унылым видом. А команда, надо сказать, проявила себя просто потрясающе. Было легко пасть духом, но все сплотились и работали не жалея сил.

И даже в это жуткое время мы все равно старались предлагать нашим пассажирам что-то новое и развивать сервис. Наша авиакомпания первой установила пуленепробиваемые двери в пилотских кабинах. Пассажиры чувствовали, что при кевларовых дверях с безопасностью хоть немного, но лучше. Вскоре это переняли и другие авиакомпании. А я пытался сделать все возможное для тех, кого затронул тот ужасный день: чтобы хоть как-то поддержать родственников жертв 11 сентября в их горе, мы предлагали им бесплатные билеты в Нью-Йорк.

Нужно было вести людей за собой. Как только небо над США снова открыли, я отправился в гости к Руди Джулиани, мэру «Большого яблока», чтобы люди, вдохновленные моим примером, снова начали летать в Нью-Йорк. Мэр достойно справлялся с кризисом, и я предложил ему устроить благотворительную вечеринку в лондонском Roof Gardens, чтобы заработать еще немного денег на поддержку Нью-Йорка. Сэр Пол Маккартни любезно огласился выступить на вечеринке, назначенной на 13 февраля, чтобы помочь собрать средства на восстановление города. Когда Пол, Руди и другие гости собрались вокруг рояля и хором завели «Let It Be», впервые за долгое время в воздухе повеяло оптимизмом.

Но в деловой среде по-прежнему было довольно напряженно. Мы продолжали приспосабливать бизнес-модель Virgin Atlantic к новым условиям и всерьез взялись за карибское направление. Работать приходилось под таким давлением, что, когда один из наших руководителей усомнился, ту ли стратегию мы выбрали, я не стал с ним церемониться, хотя обычно так себя не веду.

– Но куда-то же надо отправить самолеты! – отрезал я.

Авиационная отрасль попала в настоящие тиски, но на Австралии это почти не сказалось. Пока Ansett была под кризисным управлением, мы ухватились за эту возможность и смогли быстро расшириться, перекупив их терминалы и стоянки. У нас было три тысячи прекрасных сотрудников, 41 самолет Boeing 737, миллионы довольных клиентов и почти треть рынка. 8 декабря 2003 года мы вышли на фондовый рынок с акциями Virgin Blue общей стоимостью 2,3 миллиарда австралийских долларов. 2,3 миллиарда! Это была та самая авиакомпания, которую мы создали четыре года назад за 10 миллионов и которую отказались продавать за 250 миллионов в позапрошлом году.

Австралийский рынок авиаперевозок менялся, а я, чтобы расширить наше влияние в стране, упрямо продавливал право британцев летать в Австралию на самолетах Virgin Atlantic. Все так называемые авиаэксперты, вылезшие из ниоткуда, заявляли, что наши планы – это так, сотрясение воздуха. Эти эксперты были, разумеется, прикормлены Qantas, поэтому я написал открытое письмо в The Australian, в котором предложил пари генеральному директору Qantas Джеффу Диксону. Если Virgin Atlantic начнет летать в Австралию в течение ближайших полутора лет, он переоденется в стюардессу и обслужит наш первый рейс. Если же у нас не получится пролезть на их рынок, я сам буду наряжаться в униформу Qantas всякий раз, как полечу в их самолете из Лондона в Австралию. В завершение мы сфотошопили картинку, приделав голову Джеффа к телу красотки в униформе Virgin.

– У нас авиакомпания, а не цирк, – написал Джефф мне в ответ.

Ну и подумаешь! Акции Qantas упали на 3 %, а Virgin Atlantic начала летать в Австралию в декабре 2004 года – как раз вовремя, чтобы выиграть пари, так что я все еще надеюсь увидеть Джеффа в женской одежде!

А между тем новая стратегия по управлению основным бизнесом Virgin Atlantic заработала. К нашему облегчению, рынок начал приходить в себя. Я продолжал держать руку на пульсе – мне нравилось работать с командой и чувствовать личную ответственность за авиакомпанию. Я из кожи вон лез, чтобы создать больше рабочих мест и вернуть как можно больше уволенных сотрудников. Я продолжал отправлять сотрудникам написанные от руки письма и по-прежнему выбивал в министерстве дополнительные места для наших самолетов в аэропорту Хитроу. Я присутствовал на каждом первом рейсе каждого нового маршрута, чтобы убедиться, что старт пройдет хорошо, останавливался в тех же отелях, что и летные бригады, и внимательно следил за тем, как на самом деле обстоят дела.

Все это время я постоянно поддерживал связь со Стивом Риджвеем. Он мой друг, мы познакомились в экспедициях Virgin Atlantic Challenger, где вместе ставили новые мировые рекорды. У него очень нестандартный взгляд на вещи, он быстро поднялся по карьерной лестнице до исполнительного директора и отлично справился с кризисом 11 сентября. Стив хорошо соображает: он еще и окружил себя высококлассными специалистами, такими как Джулия Саузерн. Именно она провела несчетное количество сложнейших переговоров с компаниями вроде Boeing и Airbus.

* * *

В тот сентябрьский день авиационная отрасль изменилась навсегда. Оглядываясь назад, я понимаю, что мы справились с ситуацией как нельзя лучше. А сплоченной работой и Virgin, и других авиакомпаний можно только гордиться: общая беда нас объединила.

Когда мы вернулись в Холланд-парк после теракта, сентябрьское солнце растворилось в хмуром небе, и это полностью отражало наше настроение. Все случилось так внезапно, что я совсем забыл о назначенной на вечер встрече с фотографом, который должен был сделать наши с Уиллом фотопортреты для выставки «Управляющие партнеры» в Национальной портретной галерее. Я почти надеялся, что фотограф тоже о нас забыл, но он объявился, и мы потащились на улицу, чтобы там на лавочке сделать снимки. Мы не спали двое суток, имели крайне унылый и озабоченный вид, поэтому глаза у нас были как у снулых рыбин. У меня где-то валяются те фото, которые тогда отправились в галерею. На них очень хорошо запечатлелись чувства, которые в те черные дни переполняли не только нас, но многих и многих: неуверенность в завтрашнем дне, крайняя степень опустошения, но главное – скорбь.

9 Совет старейшин

В далеком 1968 году я открыл свое первое дело, журнал Student, в знак протеста против войны во Вьетнаме. Вместе со всей редакцией я вышел на октябрьский марш к американскому посольству, расположенному на Гросвенор-сквер. Мы скандировали, обращаясь к президенту США Линдону Джонсону: «Хэй! Хэй! Эл-Би-Джей! Сколько ты убил детей?» Рядом со мной шли Ванесса Редгрейв и Тарик Али. Все было довольно бодро – во всяком случае до того, как полиция не решила нас разогнать и мне не пришлось бежать сломя голову через площадь, уворачиваясь от полицейских дубинок.

Через 35 лет я участвовал в другом историческом шествии против еще одной несправедливой войны. Это была война в Ираке, и мы протестовали против ее разжигателей – американского президента Джорджа Буша и британского премьер-министра Тони Блэра. 15 февраля 2003 года 30 миллионов человек вышли на улицы в 800 городах мира в знак протеста против войны в Ираке, и я был одним из них. Лондонское шествие, в котором участвовал я, началось в двух местах – на Гауэр-стрит и у станции метро Embankment, а затем слилось в единый поток на пути к Гайд-парку: по оценкам BBC, нас было больше миллиона. Среди нас были очень разные люди: от ветеранов различных шествий вроде меня до тех, кто вышел на марш первый раз в жизни. В шествие вливались и дружеские компании, и целые семьи, так что здесь были не только активисты-завсегдатаи. Если сравнивать с выступлениями против войны во Вьетнаме, это шествие было организовано куда лучше и проходило совершенно мирно.

Участников было море, и мы продвигались крайне медленно – то останавливались, то снова начинали движение по лондонским улицам. Шагая вместе с толпой, я вспоминал слова Нельсона Манделы: «Человеческое сострадание нас объединяет – не из жалости или высокомерного покровительства, но как личностей, которые научились обращать общую боль в надежду на будущее».

Отвращение к новой разрушительной войне в тот день просто витало в воздухе. Военная машина тупо перла вперед, хотя войну не поддерживали ни обычные люди, ни мировое сообщество. Как и многие, я изо всех сил пытался сделать хоть что-то, чтобы предотвратить очередную бессмысленную бойню. Я еще помнил первую войну в Персидском заливе в 1990-х, когда от гнева и отчаяния я просто не мог сидеть сложа руки. Тогда мы запустили благотворительные рейсы в Иорданию и организовали доставку медикаментов в Ирак. Саддам Хусейн передал нам женщин, детей и больных заложников – это было одним из самых опасных, но и самых достойных путешествий в моей жизни. Было достаточно задать себе один вопрос: что я могу сделать, чтобы повлиять на происходящее?

* * *

Я думал над этим задолго до того, как в воздухе запахло новой войной. За пару лет до того на острове Некер гостили Билл Гейтс и его прекрасная жена Мелинда: мы решили вместе провести пасхальные каникулы. Я давно восхищался Биллом: его компьютерным гением, а особенно – его отзывчивостью. И я безгранично уважал его за то, как круто он развернул свою жизнь, переключившись с управления Microsoft – компанией, изменившей мир, – на благотворительность.

У Билла очень острый ум и уникальный взгляд на мир. Он быстро вникает в любую мелочь и разбирается во всем на свете – от игр до глобальных проблем здравоохранения. Мелинда тоже невероятно умна. Она рассказывала нам о исследованиях малярии, СПИДа и туберкулеза. Это было ужасно мило – смотреть, как Билл внимательно слушает жену и искренне пытается разобраться. Он сыпал вопросами, что-то записывал, а я порадовался, что встретил еще одного фанатика блокнотов. Билл и сам бывает разговорчивым, но, думаю, он согласился бы со словами Дуга Ларсона: «Мудрость – это награда, которую получаешь, если всю жизнь слушаешь других, когда так хочется высказаться самому».

Пообщавшись с ним, я записал у себя в блокноте: «Никогда не думал, что буду кем-то восхищаться, но надо признать: столького добиться – это обалденно».

Мы с Биллом очень разные, но нас многое роднит – не только то, что у обоих есть и записные, и чековые книжки. Мы устроили веселую охоту на пасхальные яйца, и дети шумно радовались, когда отыскивали сладости, припрятанные нами по всему побережью. А мы болтали о водном спорте, и меня приятно удивило, что Билл, оказывается, участвует в парусных гонках.

– Ходишь под парусом? Я думал, ты весь в компьютерах! – поддел его я.

Впрочем, смеялся я недолго. Отправившись к океану, мы устроили гонку вокруг Британских Виргинских островов, и Билл доказал, что с парусом он на «ты»: тягаться с ним было непросто. Силы оказались примерно равны и на теннисном корте – мы сыграли вничью, взяв по два сета каждый. До победы играть не стали: подружиться важнее, чем потешить дух соперничества.

– Будем считать, что у нас боевая ничья, – предложил я.

Нас объединяло и почтительное отношение к Нельсону Манделе. Ужин нам накрыли прямо на корте, и мы разговаривали о том, как фонд Билла и Мелинды пытается добиться, чтобы благотворительная помощь не оставалась разовыми подачками. Билл рассказал, что знакомство с Манделой перевернуло всю его жизнь, и привел в пример Табо Мбеки, нового президента ЮАР. Мбеки, по его словам, не верил, что антиретровирусная терапия работает против СПИДа, да еще и отказался принять от Билла 50-миллионный грант.

– Мандела научил меня жить, – признался Билл и принялся рассказывать, как встреча с самым уважаемым человеком в мире наставила его, как говорится, на путь истинный, путь совмещения капитализма и благотворительности. И после этого разговора я снова задумался, как бы перебросить мост между этими двумя мирами.

– Как ты с этим справляешься? – спросил я Билла. – Ты же очень практичный человек. Как тебе удается совмещать фонд и Microsoft?

– А я и не совмещаю. Сейчас я в основном занимаюсь благотворительной работой. Не то чтобы я потерял интерес к Microsoft, просто я делаю то, что считаю правильным.

Это было очень созвучно моим мыслям. К концу пасхальных каникул, проведенных с Биллом и Мелиндой, меня переполняло воодушевление. Я хотел последовать их примеру и придумать, как переключиться на помощь людям.

* * *

Впрочем, я уже знал, как: за несколько лет до встречи с Биллом на эту мысль меня натолкнул разговор с рок-музыкантом Питером Гэбриэлом, еще одной широкой душой. Питер мой близкий друг, и я люблю с ним болтать: мы обмениваемся идеями и отлично настраиваем друг друга на творческий лад. В 1999 году Питер носился с идеей собрать самых уважаемых людей в мире, чтобы они общались через интернет, и поставить технологии на службу добру. У меня была своя идея – создать Совет старейшин для разрешения конфликтов в мире. Мы немного поспорили и решили объединить наши идеи.

Я пригласил Нельсона Манделу пообедать с нами, и за обедом мы изложили ему свой план. Мандела сказал, что идея увлекательная, но он не уверен, что мы достаточно подробно ее разработали.

– Как это будет выглядеть на практике? – спросил он. – Уверен, желающие-то найдутся, а вот смогут ли они?

Потом, в 2003 году, когда война в Ираке была уже не за горами, я внимательно следил за отчетами военных инспекторов ООН. Было очевидно, что доказательств для начала вторжения недостаточно. Чутье подсказывало, что война будет чудовищной ошибкой и что должно быть какое-то другое решение. Да, многие и многие требовали отставки Саддама Хусейна, но добиваться этой отставки следовало не через военный конфликт, который потянет за собой сотни тысяч жертв и свистопляску на всем Ближнем Востоке. В 1979 году в Уганде Иди Амина вынудили уйти с поста президента и покинуть страну, после чего он спокойно прожил всю оставшуюся жизнь в Саудовской Аравии. Это принесло Уганде мир и стабильность. Возможно, так же стоило поступить и с Саддамом.

Я пытался сообразить, кто из мировых лидеров мог бы уговорить Саддама сложить полномочия, и тогда я вспомнил свою идею про Совет старейшин, которую мы обсуждали с Питером. В голову приходило только одно имя: Мандела. Он уже высказывался против вторжения. Я снова ему позвонил, чтобы узнать, сможет ли он помочь, и затем отправил ему письмо:

«Дорогой Мадиба,

Америка и Британия, по всей видимости, решили развязать войну. Это неизбежно повлечет огромные жертвы среди мирного населения. Я уверен, что есть только один способ остановить войну в Ираке, и я уверен, что только Вы сможете это сделать. Если убедить Саддама Хусейна сложить полномочия и уехать в Ливию (или куда-то еще) в обмен на гарантию полной неприкосновенности, я не думаю, что в этом случае Америка сможет продавить военное вмешательство. Если он готов пойти на такую жертву, чтобы избежать еще больших страданий для своего народа, это существенно повысит его авторитет. Иначе его в лучшем случае ждет судьба Норьеги и Милошевича. Учитывая Ваши близкие отношения с президентом Каддафи и то уважение, которым Вы пользуетесь в Ираке, я думаю, что Вы – единственный человек в мире, кто сможет все организовать. Я уверен, что Вашего авторитета будет достаточно, чтобы уговорить Саддама Хусейна покинуть свой пост. Отправившись вместе с Вами, скажем, в Ливию, он уйдет с высоко поднятой головой. Возможно, это будет лучшее, что он может сделать для своего народа. Если потребуется, я буду рад предоставить Вам самолет, который доставит Вас в Ирак и обратно (надеюсь, через Ливию!).

Как всегда, с наилучшими пожеланиями,

Ричард»

Мандела принял предложение и согласился полететь в Ирак при условии, что Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан отправится вместе с ним. Я связался с Кофи, и он охотно согласился. Теперь нужно было быстро организовать поездку и согласовать все детали. Планы следовало держать в тайне, чтобы о них не узнали в США, иначе, как мы опасались, президент Буш просто мог начать войну раньше. У меня была надежда, что Мадиба и Кофи вразумят Саддама. Самолет Learjet стоял на взлетной полосе в Йоханнесбурге, два пилота ждали только отмашки – все было готово, чтобы доставить посланников в Ирак. Но за пару дней до назначенной даты Альянс начал бомбить Багдад. Мы опоздали: началась ужасная война, которая затронула миллионы людей и до сих продолжает калечить судьбы.

Бессилие, разочарование и жуткое отчаяние – это ощущал не только я, но и миллионы людей. В таких обстоятельствах нужно было искать компромисс и пространство для диалога, а не возможность пострелять и повзрывать, но у нас ничего не вышло. Мой внутренний параноик до сих пор подозревает, что секретные службы перехватили наши планы и предупредили президента Буша о визите Манделы и Кофи, потому что бомбардировки начались чуть раньше, чем предполагалось. Могла ли их поездка что-то изменить? Сложно сказать наверняка, но какая-то надежда, конечно же, была… А я, не переставая, думал, что еще могу сделать, чем еще могу помочь. Мы направили в Басру благотворительную миссию, доставившую 60 с лишним тонн медикаментов. Майк Абуналла, иракский беженец, с огромной гордостью вел этот самолет. И с огромной скорбью мы увидели своими глазами боль иракского народа.