Рабство также является совершенной иллюстрацией специфического вида ограничения, которое античное государство накладывало на рынок. Образ рабства долгое время связывался с отсталыми и неуклюжими формами экономики. Ничто не могло бы быть столь далеко от истины. В действительности, практиковавшаяся в Древней Греции форма рабства, традиционно называемая системой рабского труда^[14], была не только совместима с ориентированной на рынок экономикой и интенсивным ростом, но только в связи с ней имела смысл.

По общему признанию, в материковой Греции в течение некоторого времени существовали различные формы принудительного труда. Первым его видом (хронологически первым в реальном применении) был труд крестьянских общин, которые должны были работать на земле своего господина (Garlan 1988: 85-106). Это была форма коллективной зависимости, как и в хорошо известном случае спартанских илотов (Hodkinson 2008). Этих крестьян нельзя было продать на рынке. Но их зависимость переходила по наследству. Это была система, в течение долгого времени преобладавшая в Южной Греции, в традиционных городах Спарты и Крита. Эти города характеризовались слабой связью с рынком, среди прочего в связи со своим желанием (в разной степени) отгородиться от международной торговли. Однако этой традиционной модели противостояли города, организованные по афинской модели, при которой каждый город объединял свою территорию, собирал вместе свои ресурсы и создавал ниши внутренних рынков. В этих городах основу труда составлял труд рабов, которых покупали и продавали на международном рынке, в то время как любая форма рабства для местного населения была запрещена. Чаще всего рабы поступали с негреческих, «варварских» территорий вокруг Эгейского моря или дальше от него (Garlan 1988: 45–55). Очевидным образом, эта система сохранялась благодаря фактору силы – в основе которого лежала эффективная военная организация свободного населения, ядро которого составляли граждане. Доля рабов в общем населении всегда была предметом дискуссий. Точно известно одно: в самых развитых греческих городах классического и эллинистического периодов рабство было массовым явлением. Рабы были заняты во всех возможных видах деятельности, как это можно видеть на примере Афин (Fisher 2003: 34–78). Они работали в сельском хозяйстве как на семейных фермах, так и (в большем количестве) в хозяйствах, которые специализировались на массовом производстве, ориентированном на рынок (особенно в изготовлении масла и вина, где требовалось много рабочей силы). То же самое относится к добыче полезных ископаемых (которое, учитывая производственные условия того времени, было сопряжено с многочисленными человеческими жертвами), а также к укладке камня и всем формам ремесла, от керамики до текстиля и изготовления оружия. Рабы также могли использоваться в качестве секретарей, учителей и управляющих, женщин обычно принуждали к проституции. Свободные работники также присутствовали во многих областях и трудились бок о бок с рабами, что можно было наблюдать на общественных стройках (Feyel 2006). Однако не должно быть сомнений в том, что после архаического периода – по крайней мере в самых развитых греческих городах, богатых капиталом и торговыми сетями, – основная часть общего объема продукции как в сельском хозяйстве, так и в ремеслах производилась рабами.

Экономическое влияние рабства на производство было колоссальным. Использование рабства не было «неэкономичным» в том смысле, что оно отрицательно повлияло бы на производство. Экономический анализ римской системы рабовладения в части стоимости раба, прибыльности и ограничений управления (Scheidel 2012) также полностью верен и для греческой системы. Главной причиной использования рабства был рынок, не только потому, что рабская рабочая сила обеспечивалась посредством рынка, но потому, что он давал возможность повысить отдачу на инвестиции (ROI), хотя и без повышения производительности труда. Свободные работники никогда не согласились бы на те ужасающие условия, в которых трудились рабы на рудниках (например) или, в широком смысле, на нескончаемые дни, проводимые в труде (Scheidel 2007: 62–63). Но у рабов не было иного выбора, кроме как принять эти условия, если они хотели избежать страшных наказаний со стороны своих хозяев. То, что рабы были прямым средством, помогающим увеличить доход на инвестиции и обойти узкий участок автоматической работы, прекрасно сформулировал Аристотель (Politics 1.4.3 1253b 34–39, tr. Barker [1948: 14], Аристотель, т. 4, 1983, с. 381: «если бы ткацкие челноки сами ткали, а плектры сами играли бы на кифаре, тогда и зодчие не нуждались бы в работниках, а господам не нужны были бы рабы»). Это не означает, однако, что рабство воспрепятствовало нововведениям (об этом см. ниже).

Главными причинами существования рабства были следующие: (1) относительный дефицит рабочей силы (по сравнению с доступными ресурсами), если подразумевать под этим высокий спрос на товары или услуги, которые могли производиться рабами, и высокую оплату труда свободных работников; (2) накопление капитала и физический доступ к людям, которых можно обратить в рабство (Scheidel 2008). Таким образом, можно легко объяснить, почему в классических Афинах рабство получило такое массовое развитие. Добывавшиеся рабами богатые серебряные руды Лавриона (в Южной Аттике) (Rihll 2010) давали колоссальную прибыль. В свою очередь, эта прибыль обеспечивала как сравнительно высокие доходы для свободного населения (Loomis 1998), так и значительный капитал для покупки рабов на международном рынке. В то время огромная «варварская» периферия могла обеспечить столько рабов, сколько было необходимо. В этом смысле рабы серебряных рудников Лавриона были в самом сердце системы, так как добываемое ими серебро позволяло афинянам массово закупать или захватывать новых чужеземных рабов.

Сильно увеличивая общее количество рабочей силы, рабство было одним из основных факторов ускоренного экономического роста в классическом и эллинистическом мире. Поскольку рабы чрезмерно эксплуатировались в качестве рабочей силы, а компенсация за их труд им не выплачивалась, от рабов, как правило, не ожидалось воспроизводства (хотя репродукция имела место, ее было недостаточно для поддержания числа рабов на постоянном уровне). Поэтому рабовладельческая система опиралась на постоянный приток с более или менее варварской периферии свежей рабочей силы, состоявшей из мужчин, женщин и детей, которых обращали в рабство после войны, захватывали в ходе пиратских набегов или которые попросту продавались своими семьями. Таким образом, совокупный спрос на рабов, если и не держался на одном уровне, то постоянно присутствовал и может рассматриваться как фундаментальная характеристика древнегреческой экономики (то же самое можно сказать и о римской экономике, где спрос на рабов достиг головокружительных масштабов в последние века республики и в начале имперского периода).

Стоимость воспитания этой рабочей силы в мире греческих городов была почти нулевой. За исключением стоимости их приобретения и перевозки на рынки рабов эта деятельность приносила только доход. Для всего древнего мира в совокупности мировое соотношение используемой в производстве рабочей силы было сильно смещено в сторону рабства, так как рабы в силу ограничения перемещались из зон низкой технической продуктивности в зоны высокой технической продуктивности, где их использовали для работы, колоссально превосходящей по своему уровню ту, которую они выполняли бы в своем родном окружении. Но, конечно же, выигрывали от этого дополнительного дохода на инвестиции и от полученного объема производства греки. Мир греческих городов никогда не смог бы столь интенсивно расти без рабства. В этом смысле нет никаких сомнений, что на старый вопрос о том, была ли «греческая цивилизация основана на рабском труде» (Finley 1983: 97-115), следует ответить положительно.

Поскольку в большинстве областей производительность труда чрезмерно эксплуатируемого раба неизменно превышала производительность свободного работника, рабство служило катализатором роста, больше всего в условиях античного мира, где рабам давалось достаточно стимулов для поддержания минимального уровня естественной репродукции. Это максимизировало доход на инвестиции для покупателей рабов. Таким образом, становится ясно, что рабство служило решающим фактором в процессе роста древнегреческого мира. Оно позволило осуществить массовое и быстрое повышение объемов производства, поставляемого на рынок. В краткосрочной перспективе оно также вызывало рост прибыли держателей капитала и способствовало процессу его концентрации.

Изначально в мире, где существовало всего несколько зон с высокопродуктивной рабовладельческой экономикой, города, которые предпочитали использовать рабов, выигрывали за счет колоссального сравнительного преимущества. Города, которые придерживались традиционных форм использования рабочей силы, оказывались на периферии или приходили в упадок. Так было до тех пор, пока преимущество существовало по сравнению с теми территориями, где еще не было принято рабство; иными словами, до тех пор, пока продукция ферм или мастерских, где трудились рабы, могла найти рынок, обеспечивающий производителям хорошую прибыль. Связь рабства и торговли, особенно морской торговли с дальними странами в Средиземноморье, является секретом «золотого века» конца архаического и классического периодов. Города, расположенные в области Эгейского моря, могли массово продавать изготавливаемые рабами на фермах товары трудоемкого производства или высококачественные ремесленные изделия целому ряду покупателей, особенно в странах восточного Средиземноморья – Египте и Персии.

В каком-то смысле эти государства были богаты и развиты, но эксплуатация рабочей силы в них не была основана на рабстве. Определенные греческие товары могли понадобиться им для государственных нужд, как в Египте, или для нужд и государства, и аристократической элиты, как в Персидской империи. То же самое относилось и к предводителям «варварской периферии», которых привлекало греческое оружие, предметы роскоши и вино. Наконец, греческие товары нужны были во многих греческих городах, более или менее недавно основанных в новых колониях Средиземноморья, и в различных негреческих городах-государствах восточного и западного Средиземноморья, где могла существовать система использования рабского труда, но она не приобрела такого массового размаха, как в эгейских греческих городах. В эллинистический период это сравнительное преимущество могло частично поддерживаться. Победа над Персидской империей и создание греческих царств на востоке даже открыло новые рынки. В то же время, однако, набирающий скорость перенос в западное Средиземноморье технологий и институтов (массовое рабство), которые были ключевыми для достижений предыдущего периода, начал в различной степени способствовать росту в разных областях Эгейского моря. Этот процесс был, конечно же, напрямую связан с политической экспансией Рима, ставшего колоссальным автономным полюсом роста.

Когда Рим завоевал весь средиземноморский мир, превратив его в единую империю и потенциальный рынок, сравнительное преимущество греческих торговых городов начало развеиваться. Рабство могло вводиться везде, хотя и в разной пропорции – в римском Египте оно, вероятно, составляло всего около 7-15 % (Scheidel 2008:106). Однако все меньше оставалось не охваченных рабовладельческой системой территорий, которые могли вбирать в себя продукцию центрального элемента рабовладельческой экономики. Иными словами, само существование системы рабского труда неизбежно начало влиять на рост. Яркая особенность роста в античном мире в целом заключается в том, что, хотя в течение некоторого времени сохранялся высокий уровень благосостояния, римский мир вошел в фазу негативного роста, который со временем ускорился. Недостаток, или противоречие, основанного на рабстве роста заключался в том, что он также препятствовал созданию крупного класса платных работников, которые могли также представлять рынок, возможно, широкий.

Инновации в энергетике и технологиях

Учитывая, что на протяжении всего периода Античности сельское хозяйство представляло собой центральную отрасль производства, намного опережавшую по значимости остальные, и что в сельском мире предположительно всегда преобладали устоявшиеся, шаблонные процессы, долго считалось, что в целом технологические нововведения в Античности были очень ограниченными. Однако такой подход более не является приемлемым. Тем не менее по-прежнему верно, что систематическое применение науки для технологических инноваций, будучи одной из главных характеристик современной капиталистической экономики, в Античности оставалось неизвестным, несмотря на отдельные замечательные, доказавшие свое фундаментальное значение примеры приложения науки к технологиям.

Даже представление о застывших во времени сельскохозяйственных методах должно быть оспорено. Древнегреческое сельское хозяйство не было целиком построено на неэффективных рутинных процессах, домашнем производстве и самодостаточности. Разумеется, определенной рутины было не избежать. Прежний опыт привел к нежеланию рисковать при наличии неопределенности, связанной с неопределенностью климатических, военных или рыночных условий. Домашнее потребление в мире, где наземный транспорт был очень дорогим, тоже имело прямой смысл; это означало, что семья и рабы производили большую часть необходимых им продуктов питания. Но тем не менее весьма удивительным образом древнегреческое сельское хозяйство не было обречено на низкую производительность и неэффективность. Оно переживало крупные трансформации если не в основных методах производства (несмотря на частные нововведения и определенные значимые усовершенствования, такие как водяные мельницы или масляный пресс, которые, однако, касались лишь отдельных этапов производственного процесса), то в своей структуре и ориентации. Например, переход от выращивания зерна к производству вина или масла позволил резко повысить количество калорий, получаемых с одного гектара (см.: Йонгман, глава 4 этого тома). Таким образом, сельское хозяйство также все больше ориентировалось на рынок, постоянно стремясь к улучшению семян и не забывая о селекционном разведении скота и севообороте.

При этом большим препятствием для древнегреческого сельского хозяйства была нехватка дешевых и хороших металлических орудий, удобрений (что особо остро ощущалось в связи с тем, что средиземноморский климат не благоприятствует выпасу скота) и энергии из источников помимо человека и животных. В этом смысле это были ограничения, с которыми сталкивались почти все традиционные сельскохозяйственные системы до промышленной революции. Повышение урожайности в древнегреческом сельском хозяйстве было, конечно же, намного более скромным, чем мощный скачок британского сельского хозяйства в XVIII веке. Однако для своего времени оно было весьма примечательным.

Технологические нововведения в Древней Греции составляют длинный и впечатляющий список. Он отражает предпринимательский дух, который стремился к инновациям и риску (Greene 2000, 2007 и 2008; Wilson 2002 и 2008). В некоторых секторах, таких как энергетика (использующая энергию воды), технологический фундамент античного мира оставался без изменений до «промышленной революции» (термин, который, кажется, снова в почете) XVIII–XIX веков. Среди этого длинного списка нововведений нам следует отметить предметы, которые сегодня стали для нас настолько привычными, что мы можем забыть о том, что у них есть история, например переплетенная книга в том виде, в котором она существует сегодня (Roberts and Skeat 1983), стеклянная бутылка (Stern 2008) или уже упомянутые деньги в виде чеканных монет. Анализ технических нововведений в двух областях поможет проиллюстрировать их форму и последствия.

Первая область – это технология кораблестроения, пережившая радикальные трансформации в конце архаического периода (McGrail 2008; Wilson 2011 а и b). Переход на технологию шипового соединения (которое было известно на Востоке уже во II тысячелетии до н. э.) вместо сшитых друг с другом планок, применявшихся для обшивки греческих кораблей архаического периода, позволил строить намного более крупные и крепкие корабли. Если греческие торговые корабли архаического периода редко имели грузоподъемность более 30 метрических тонн, то в позднем классическом и эллинистическом периодах их грузоподъемность, как правило, достигала от 60 до 100 тонн, а некоторых – до 120 тонн (и, возможно, выше). После 100 года до н. э. грузоподъемность кораблей продолжала расти, часто превышая 100 тонн, а в некоторых случаях достигая 300–500 тонн (Wilson 2011b: 214–215). Усовершенствования в оснастке и в технологии изготовления якорей (которые первоначально делались из камня, а позже из железа и свинца, что позволяло им лучше цепляться за дно), использование для промера глубины лотов, более сложных шестов для промера глубины и трюмных помп также стали вкладом огромного значения в технологию навигации. Строительство более защищенных портов и маяков по модели знаменитого Александрийского маяка – предвосхищая еще более впечатляющие проекты периода империи – началось в эллинистический период (Blackman 2008). Сюда же относится использование кранов для загрузки и разгрузки кораблей.

Без этих нововведений было бы невозможно построить устойчивую сеть для перевозки тысяч амфор (которые в конце классического периода обычно умещались на корабль уже в количестве 3000 штук), тысяч тонн зерна и других разнообразных товаров, которые перевозились путем прямой морской навигации в открытом море в различные очень далекие порты Средиземноморья (Arnaud 2011; Wilson 2011a). Это действительно имело огромное значение для процесса международного разделения труда и роста в мире греческих городов и эллинистических царств.

Еще одним сектором, где наблюдались впечатляющие нововведения, была энергетика: здесь появилась водяная мельница (Wikander 2008). Это изобретение III века до н. э. получило значительно более широкое развитие в Античности, чем ранее предполагалось (Wilson 2002). Впервые стало возможно, благодаря сложному соединению колес и шестеренок, преобразовать энергию текущей воды и использовать ее для конкретной цели, сначала для помола зерна с помощью вращательного движения. Теперь определенно известно, что эта новая технология была быстро воспринята. Следующий шаг был сделан в период Римской империи, когда соединение шатуна с кривошипом позволило преобразовать вращательное движение водяного колеса в возвратно-поступательное движение. Этот принцип был положен в основу водяной пилорамы в Иераполисе (первая половина III века) – нововведения, которое позже было зафиксировано в различных частях Римской империи, особенно в применении к распилу камня (Ritti, Grewe, and Kessener 2007). Общепризнана связь современной капиталистической системы со способностью овладевать технологиями использования разнообразных источников энергии, что является ключевым фактором устойчивого роста. Поразительно, что первая действующая система преобразования энергии была изобретена и широко использовалась древними греками.

Общеизвестно, однако, что, несмотря на все свое значение, водяная мельница не была «универсальным» источником энергии. Это означает, что, несмотря на свое колоссальное значение, она повлияла лишь на ограниченные сегменты производственного процесса. Например, в производстве зерна энергия воды имела решающее значение только для процесса помола зерна, но, конечно же, не оказала решительно никакого влияния на собственно производство зерна (Zelener 2006). Только «универсальные» источники энергии Нового времени принесли революцию в каждый сегмент этого производственного процесса. Это побуждает нас переосмыслить успехи, но также и ограничения, свойственные нововведениям времен Античности.

Традиционно считалось, что рабство было важным фактором, ограничивавшим технологический прогресс (Michell 1940: 167–168). Дешевая рабская рабочая сила (как утверждалось) должна была подавлять стремление к технологическому прогрессу. Эта позиция формулировалась в то время, когда предполагалось, что в Античности не происходило ни роста, ни технологического прогресса – т. е. существовало два мнения, сейчас полностью опровергнутых. Что требует объяснения сегодня, это то, каким образом сравнительно значимый прогресс мог идти бок о бок с рабством (Rihll 2008).

Как было отмечено выше, нормальным явлением была конкуренция между фермерами и ремесленниками и стоимость покупки рабов и управления ими подлежала тщательному отслеживанию. Фундаментальная причина, по которой рабство существенно не препятствовало технологическому прогрессу, заключалась в базовой стоимости раба, т. е. в инвестициях в капитал, а затем стоимости его содержания в условиях хаотичного рынка (что оправдывало существование условной вольной, которая предполагала, что освобожденный должен работать на своего господина, когда это потребуется, а в остальное время должен обеспечивать себя сам). Как только очередное нововведение становилось доступным по разумной цене, оно широко распространялось, что доказывается распространением водяной мельницы, технологии, экономившей массу затрат животной (а иногда и рабской) силы. На конкурентном рынке использование новых технологий и рабов в сравнении всегда было более привлекательно, чем использование только рабов. Если, пожалуй, некоторый инновационный потенциал и терялся, то лишь потому, что рабы (по меньшей мере те, что работали в тяжелейших условиях рудников или крупных латифундий) не были напрямую заинтересованы в нововведениях. Но даже это было бы неверно в отношении рабов, которые независимо работали в лавке или мастерской и платили фиксированную сумму своим хозяевам, так как нововведения могли позволить им быстрее накопить нужную сумму денег, чтобы выкупить свободу.

У технологического прогресса было две отправные точки. Прежде всего и в большинстве случаев его источником была производственная способность конкурировавших друг с другом независимых фермеров или ремесленников, которые стремились к нововведениям, чтобы получить больше прибыли или вообще остаться на рынке. Внедрение усовершенствований означало экономию времени и денег. Нововведения могли состоять в переносе уже известных технологий. Так было с переносом какого-либо метода из одного направления производства в другое, как, например, получившая повсеместное распространение в эллинистический период технология заливки в формы при изготовлении керамических изделий (Rotroff 1997 и 2006). Так было и с принятием технологий, созданных в другом географическом регионе, как, например, уже упомянутое выше шиповое соединение для кораблестроения, разработанное в Греции в конце архаического периода, но возникшее на востоке Средиземноморья; и с ротационной мельницей, возникшей на западе Средиземноморья, но заимствованной и усовершенствованной греками в эллинистический период. Нововведения могли также быть результатом создания совершенно новой технологии, как, например, выдувание стекла в Финикии и Иудее в начале I века до н. э. (Stern 2008), или новой машины, как в случае водяной мельницы или, позже, водяной пилорамы.

Однако еще одним источником нововведений иногда служили и научные исследования. Такие исследования, например, проводились математиками и естествоиспытателями в Музее Александрии, которых цари из династии Птолемеев приглашали в музей начиная с III века до н. э., собирая их по всему греческому миру, а также членами других школ, таких как школа Архимеда из Сиракуз (также III век до н. э.). Шестерня, винт, шатун и поршень были «побочными продуктами» этих абстрактных (и, безусловно, не направленных непосредственно на получение прибыли) исследований, которым суждено было оказаться решающими в создании таких машин, как водяная мельница, винтовой пресс (в Античности использовавшийся для дробления маслин и винограда) и архимедов винт (применявшийся в качестве насоса на кораблях и в рудниках).

Это ставит знаменитый вопрос о существовании (или отсутствии) за этими достижениями «рационального сознания». Есть мнение, что «Просвещение» и новая культура, систематически ориентированная на прогресс, представляют собой новый фактор современного капитализма и промышленной революции (Mokyr 2009). Предполагается, что эта новая культура, в свою очередь, основана на новом достоинстве, обретенном буржуазией в XVIII и XIX веках, и позже на ее свободе новаторства в экономической сфере (McCloskey 2010). Этот подход был назван «идеалистическим» (Clark 2012). Действительно, систематические научные исследования, ориентированные на получение прибыли, и «новое достоинство» буржуазии являются одной из частей уравнения промышленной революции. Однако сложно представить, как могло бы стать возможным это новое отношение, если бы оно не было основано на ранее происходившей экономической трансформации, анализ которой в ключе «исторического материализма» дает нам столь фундаментальное ее понимание. Но этот краткий экскурс в современность побуждает нас рассмотреть вопрос о возможном «античном Просвещении».

Существовал ли в античном мире такой подход к рациональным формам поведения, и, таким образом, потенциально к рациональным формам экономического поведения, которое можно наблюдать во время промышленной революции? Очень просто доказать существование «рационального подхода» в поведении свободных граждан в Древней Греции, так как они систематически стремились основывать свои решения на вероятности успеха или неудачи, а не на религиозных или иных формах традиционных убеждений. Самые передовые ученые эллинистического периода были способны осознать, что земля круглая, и довольно точно определить ее размер. Во II веке Птолемей в «Географии» описывал мир своего времени, где каждая точка задавалась координатами широты и долготы. Что же касается применения науки к технологическому прогрессу, то возможно даже доказать, что даже для современной промышленной революции эмпирические открытия, пробы и ошибки и, в широком смысле, скорее ненаучные, чем научные процессы сыграли решающую роль на первом этапе (Allen 2009; Аллен 2014). Любопытно, что абстрактные принципы термодинамики были разработаны Карно лишь в 1820-е годы, т. е. спустя сто лет после внедрения парового двигателя Ньюкомена (Mokyr 2009: 124–144).

14. Англ. «chattel-slavery», т. е. человек рассматривался как движимое имущество – «chattel». – Прим. пер.