Читать книгу: «Ловец шпионов. О советских агентах в британских спецслужбах», страница 7

Но потери понесла не только МИ-5. Основной проблемой послевоенной британской разведки было отсутствие четкого представления об относительной роли различных разведывательных служб. В постимперскую эпоху Британии требовалась прежде всего эффективная внутренняя разведывательная организация. МИ-6, особенно после появления GCHQ, попросту утратила свое значение. Но перевод Дика Уайта в МИ-6 укрепил ее позиции, задержал появление рационализированного разведывательного сообщества и обрек Службу, которую он покинул, на десять лет забвения. Если бы он остался, МИ-5 оправилась бы от травм 1960-х и 1970-х годов гораздо лучше подготовленной для решения проблем 1980-х годов.

Отъезд был проведен с неприличной поспешностью. Сбор был организован быстро. Выручка была огромной, и на вечеринке, устроенной в столовой МИ-5, ему подарили старинный английский серебряный сервиз. Это было эмоциональное событие. Те, кто хорошо знал Дика, а в то время меня среди них не было, утверждали, что он мучительно раздумывал, стоит ли переходить в МИ-6, возможно, понимая, что оставляет дело своей жизни невыполненным. Дик чуть не плакал, когда произносил свою речь. Он говорил о довоенных днях и узах дружбы, которые он тогда сформировал. Он поблагодарил Камминга за то, что тот вдохновил его присоединиться к офису, и с гордостью рассказал о победах военных лет. Он пожелал нам всего наилучшего и оставил свое последнее завещание.

«Сегодня днем я встречался с премьер-министром, и он заверил меня, что принимает близко к сердцу благополучие нашей службы. Я рад объявить, что он назначил моего заместителя, Роджера Холлиса, моим преемником в качестве доказательства его веры в эту организацию. Я уверен, что вы согласитесь со мной, что Служба не могла бы находиться в более надежных руках».

Высокая, слегка сутулая фигура в костюме в тонкую полоску вышла вперед, чтобы пожать руку Дику Уайту. Эпоха элегантности и модернизации закончилась.

Глава 7

Роджер Холлис никогда не был популярной фигурой в офисе. Он был суровым, невдохновляющим человеком с отталкивающими авторитарными манерами. Должен признаться, он мне никогда не нравился. Но даже те, кто был настроен благожелательно, сомневались в его пригодности для высшей должности. Холлис, как и Камминг, в довоенные дни завязал тесную дружбу с Диком Уайтом. Несмотря на весь свой блеск, Дик всегда имел тенденцию окружать себя менее способными людьми. Я часто чувствовал, что это скрытая неуверенность, возможно, он хотел, чтобы контраст с его талантами проявился резче. Но хотя Холлис был значительно умнее Камминга, особенно в бюрократическом искусстве, я сомневаюсь, что даже Дик видел в нем человека дальновидного и интеллектуального.

Холлис считал, что МИ-5 должна оставаться небольшой организацией по обеспечению безопасности, собирающей досье, поддерживающей эффективную проверку и надежную охрану, не заходя слишком далеко в такие области, как контрразведка, где для получения результатов необходимо принимать активные меры и где приходится сталкиваться с выбором и допускать ошибки. Я никогда не слышал, чтобы Холлис высказывал мнение о широкой политике, которую, по его мнению, проводила МИ-5, или когда-либо рассматривал возможность адаптации МИ-5 к растущему темпу разведывательной войны. Он был не из тех, кто мыслит подобным образом. У него была только одна простая цель, которую он упорно преследовал на протяжении всей своей карьеры. Он хотел снискать расположение Службы и самого себя в Уайтхолле. И это означало убедиться в отсутствии ошибок, даже ценой отсутствия успехов.

Холлис вырос в Сомерсете, где его отец был епископом Тонтона. После окончания государственной школы (Клифтон) и Оксфорда он много путешествовал по Китаю, прежде чем присоединиться к МИ-5 в конце 1930-х годов. Во время войны он специализировался на коммунистических делах, будучи помощником директора филиала F. При Силлитоу Холлис был повышен до директора отдела С, что возложило на него ответственность за все формы проверки и обеспечения безопасности, такие как классификация документов и установка систем безопасности во всех правительственных зданиях. Служба Холлиса в отделе C объясняла то значение, которое он придавал этой работе, когда позже стал генеральным директором.

Когда Дик Уайт сменил Силлитоу на посту генерального директора в 1953 году, он назначил Холлиса своим заместителем. На первый взгляд, это было разумное назначение. В то время как Дик думал и планировал, Холлис обеспечивал твердые административные навыки, которых Дику часто не хватало. Холлис за то время, что я знал его в качестве заместителя, никогда не казался мне амбициозным человеком. Он уже превзошел все свои ожидания и, казалось, был счастлив до конца своей карьеры быть топорным человеком и доверенным лицом Дика Уайта. Единственным примечательным элементом информации, широко известной об этом чрезмерно скрытном человеке, был его давний роман со своей секретаршей, амбициозной девушкой, которая, когда Дик Уайт внезапно ушел в МИ-6, перешла в кабинет генерального директора с гораздо большим энтузиазмом, чем Роджер Холлис. Я подозреваю, что Холлис всегда знал о своих ограничениях и, однажды назначенный, стремился скрыть их, полагаясь на жесткое осуществление полномочий. Неизбежным результатом стало быстрое разрушение того, что люди питали к нему доброжелательность в первые дни его руководства.

Холлис пришел к власти во время беспрецедентного краха в отношениях между различными британскими разведывательными службами. Между МИ-5 и МИ-6 всегда существовала напряженность, начиная с самых ранних лет. Но после Второй мировой войны они впервые стали партнерами в рамках скоординированной разведывательной бюрократии, наряду с недавно созданным GCHQ, который отвечал за все виды связи и радиотехнической разведки. Но в течение десяти лет эти тесные и эффективные отношения почти полностью распались. МИ-6 была глубоко враждебна к МИ-5 в результате того, что они считали неоправданными попытками МИ-5 вмешаться в дело Филби. Более того, вся организация восприняла назначение Иденом Дика Уайта вместо Синклера как смертельное оскорбление.

Самым серьезным недостатком связи, несомненно, было отсутствие связи между МИ-5 и GCHQ. Во время войны МИ-5 работала чрезвычайно тесно со своей собственной организацией радиотехнической разведки, Службой радиобезопасности (RSS), по системе двойного пересечения. RSS перехватывал и расшифровывал шифры, используемые немецкой разведывательной службой, абвером, позволяя МИ-5 арестовывать прибывающих немецких шпионов, когда они приземлялись в Великобритании. RSS управлялся МИ-6 для МИ-5. Затем отделение В контролировало проверку этих агентов. Те, кто был готов сотрудничать с британцами, были обращены и начали передавать ложные радиосообщения обратно немцам. Те, кто отказался, были казнены. Но успех любой операции по дезинформации зависит от возможности отслеживать, в какой степени ваш враг принимает дезинформацию, которую вы ему скармливаете посредством радиоперехватов RSS и взлома шифров вооруженных сил Германии, ENIGMA. Комитет Двадцати, руководивший операцией «Двойной крест», точно знал, какое влияние их уловки обмана оказали на военную политику Германии.

В послевоенный период МИ-5, лишенная своей интеллектуальной элиты военного времени, не проявляла особого интереса к поддержанию связи с радиотехнической разведкой. Они в любом случае потеряли формальный контроль над RSS в начале войны перед МИ-6. Но самым мощным препятствием был GCHQ, который ревниво охранял свою монополию на все виды сигналов и коммуникационной разведки. К тому времени, когда я присоединился к МИ-5 на полный рабочий день в 1955 году, связь на рабочем уровне с GCHQ сократилась до встречи раз в шесть месяцев между одним офицером МИ-5 и вышестоящим канцелярским офицером из GCHQ. В феврале 1956 года я впервые присутствовал на одной из этих встреч. Опыт был потрясающим. Ни один из них, похоже, не понимал, что в холодной войне, как и во Второй мировой войне, GCHQ играл жизненно важную роль в оказании помощи МИ-5 в ее главной задаче контрразведки. Похоже, они также не осознавали, что по мере развития технологий МИ-5 могут найтись способы, которыми МИ-5 могла бы помочь GCHQ. Я начал со списка предложений, одним из которых была проверка, слушают ли русские радиостанции Watcher. Но Билл Коллинз, представитель GCHQ, казался совершенно сбитым с толку таким позитивным подходом к работе комитета.

«Мне придется немного поучиться этому», – говорил он, или «Я действительно не думаю, что у нас есть свободное время для такого рода вещей».

Я пожаловался Каммингу, но он тоже казался незаинтересованным.

– Это их территория. Лучше всего предоставить это им, – сказал он мне.

Офицером МИ-5, отвечавшим за связь с GCHQ, был Фредди Бейт, энергичный агент-беглец, работающий на отделение D. Его отец был валлийцем, а мать – испанкой, что передало ему горячую любовь к регби и переменчивый латиноамериканский темперамент. Он свободно говорил по-немецки и во время войны был вовлечен в систему «Двойного креста», руководя двойными агентами в Португалии и Испании. Связь Берта с GCHQ проистекала из операции «Привал», которую он контролировал. Операция «Остановка» началась в начале 1950-х годов, когда GCHQ запросило МИ-5, могут ли они помочь получить разведданные о дипломатических шифрах, используемых в Лондоне. Бейт добился запуска «Остановки», попросив любого агента отделения D, завербованного в посольстве, попытаться получить доступ в шифровальную комнату. GCHQ надеялось, что одному из агентов Бейта удастся украсть часть ненужной ленты с шифром, которую они затем смогут использовать для взлома шифра.

Бейт с энтузиазмом взялся за задание, но оно было практически невыполнимым. Шифровальные комнаты в большинстве посольств, особенно в посольствах Советского блока, были, безусловно, самыми закрытыми зонами в комплексах, и шансы внедрить в них агента были невелики. Тем не менее Бейт добился одного выдающегося успеха в операции «Остановка», когда он завербовал агента, работавшего в чешском посольстве, который имел доступ к ключам к главному шифровальному сейфу. Подчиняясь командам Лесли Джаггер, агент сделал пластилиновый отпечаток ключа. Это был высококачественный замок, но, используя высококачественный пластилин и микрометр для измерения углублений с исключительной точностью, Джаггер смог изготовить копию, которая подходила к сейфу. Агент успешно открыл сейф и скопировал коды, прежде чем они были использованы для шифрования чешского дипломатического шифра. В течение шести месяцев GCHQ считывал трафик. Затем внезапно коды были изменены, и агент, по необъяснимым причинам, был уволен.

С тех пор Бейт не имел успеха. Когда я присоединился, я увидел, что МИ-5 могла бы помочь программе HALT, используя технические устройства, а не агентов. Но Бейт, по его собственному признанию, не был специалистом, и ему было трудно следовать моим аргументам. А поскольку он был единственным офицером, которому было разрешено поддерживать связь с GCHQ, мне пришлось действовать самостоятельно, если я хотел, чтобы мои идеи были достойно выслушаны. В конце концов, однажды вечером я пригласил Фредди выпить и спросил его, не обидится ли он, если я назначу встречу, чтобы съездить в штаб-квартиру GCHQ в Челтенхеме и посмотреть на все своими глазами.

– Вовсе нет, старина, – бодро сказал Фредди, – ты продолжай. Вся эта болтовня по радио немного выше моего понимания. Человеческие пороки – это больше моя территория.

Я договорился о встрече с моим старым другом из военно-морского флота, Фредди Батлером, который работал в высшем руководстве GCHQ. Я объяснил Батлеру, что, по моему мнению, вся система взаимодействия МИ-5/GCHQ нуждается в полном переосмыслении. Батлер организовал для меня обход Билла Коллинза и встречу с ведущими криптоаналитиками GCHQ, Хью Александером и Хью Денхемом.

Александер руководил отделом H GCHQ, который занимался криптоаналитиками, при умелой помощи тихого, прилежного Денхема, который в конечном итоге сменил его в 1960-х годах. Александер присоединился к Блетчли-парку, довоенному предшественнику GCHQ, в начале войны и вместе с Аланом Тьюрингом и Гордоном Уэлчманом был главным ответственным за взлом кодов Enigma. После войны Тьюринг поступил в Манчестерский университет разрабатывать компьютеры и трагически погиб от собственной руки, после того как его преследовали за гомосексуальность. Уэлчман отправился работать над передовыми компьютерами в США. Александер, единственный из троих, остался, чтобы продолжить карьеру в GCHQ в мирное время. Он был блестящим международным шахматистом, а также взломщиком кодов. Несмотря на интеллектуальные требования как работы, так и хобби, Александер внешне оставался спокойной, вселяющей уверенность фигурой в костюме из твида. И все же я уверен, что душевные перекосы в конце концов сказались на нем. Он тихо провел всю свою жизнь в деревне, никогда не курил и не пил, а затем внезапно умер от рака в сравнительно раннем возрасте.

Я сказал Александеру и Денхэму, что меня посвятили в операцию «Остановка», и почувствовал, что МИ-5 могла бы внести гораздо больший вклад в работу GCHQ. Я объяснил, что с момента образования Комитета Брундретта в 1949 году в технологии МИ-5 были достигнуты огромные успехи, особенно в области новых микрофонов. Я предположил, что было бы возможно получить разведданные HALT с помощью технических средств, а не с помощью агентов, метод, который в настоящий момент, казалось, был обречен на постоянные неудачи.

– Я не уверен, что сам точно знаю, как мы можем помочь, пока у меня не будет возможности поэкспериментировать, – продолжил я. – Но я уверен, что с новыми высокочувствительными микрофонами, которые у нас есть, должно быть возможно получить что-то от шифровальной машины. Шифровальщик должен сбрасывать их каждое утро. Предположим, мы могли бы уловить звук выполняемых новых настроек. Разве это не помогло бы?

Два криптоаналитика поддерживали меня, когда я делал свою несколько нервную презентацию. Им явно было любопытно своими глазами увидеть первый пример неизвестного вида в разведывательном зверинце – ученого из МИ-5.

– В этом отделе с благодарностью принимают любую помощь, – сказал Александер. – В конце концов, по сравнению с вашей организацией мы новички. Мы еще даже не закончили строительство.

Он указал на окно. Вдалеке бригада строительных рабочих устанавливала еще один ряд хижин Ниссена позади главного комплекса GCHQ.

– Наша проблема в том, что наши теории работают за пределами возможностей нашего компьютера, – продолжил он.

– Сегодня мы могли бы взломать так много шифров – мы знаем, как их взломать. У нас просто нет достаточно мощных компьютеров, чтобы выполнить эту работу. Мы, конечно, скоро их получим, но пока любая помощь может помочь нам сократить путь.

Я спросил Александера, какова главная цель в данный момент. Он выглядел немного встревоженным моим прямым вопросом.

– Ну, конечно, у нас много целей, они постоянно обновляются. Требования JIC, что-то в этом роде.

– Да, – настаивал я, – но если бы тебе пришлось выделить кого-то из них как самого важного сегодня, что бы ты выбрал?

Александер поерзал на своем стуле и обменялся взглядами с Денхемом.

– Я должен сказать, что это были джиппи²⁶, – наконец сказал Александер. – Министерство иностранных дел месяцами давило на нас, чтобы мы получили что-нибудь об их шифре. У нас есть небольшие фрагменты, но это только время от времени, и никогда не актуальные материалы.

Это была весна 1956 года. Напряженность между Великобританией и Египтом быстро нарастала, поскольку Насер начал предпринимать шаги, которые привели к Суэцкому кризису позже в том же году.

– Какую машину они используют?

– Это Hagelin, – ответил Денхам, имея в виду шифровальную машину, изготовленную швейцарской фирмой Crypto AG и пользующуюся большим успехом в 1950-х годах в странах третьего мира.

Я договорился одолжить один из образцов Hagelin в GCHQ и отвез его обратно в Лондон в багажнике своей машины. Мы с Лесли Джаггером установили машину на конспиративной квартире МИ-5 в Риджентс-парке и начали эксперименты, чтобы проверить, применима ли моя теория на практике. Этот «Хагелин» представлял собой клавиатурную машину, с одной стороны которой выходила лента с зашифрованным сообщением. Принцип работы машины был прост. Семь вращающихся колес, приводимых в действие переключаемыми токами, автоматически заменяли механически произведенные случайные цифры на все, что было введено в машину. Каждое утро шифровальщик, управляющий «Хагелином» в посольстве, перезагружает диски перед началом передач. Если бы какой-либо из наших микрофонов мог уловить звуки, издаваемые этими новыми настройками, я был уверен, что GCHQ смог бы использовать их для определения того, что известно как «центральное положение» машины, и оттуда смог бы атаковать шифр. Александер и Денхам объяснили мне, что если бы мы могли получить настройки трех, возможно, четырех колес машины, они бы взломали шифр.

Я установил серию высокочувствительных микрофонов на разных расстояниях от «Хагелина», а также пробный микрофон в стене позади него. Каждый микрофон был по очереди подключен к осциллографу, так что записанные им звуки переводились в визуальные показания. Лесли Джаггер оснастил пленочную камеру для записи экрана осциллографа. Я открыл крышку «Хагелина» и аккуратно переустановил колеса, отметив старые и новые настройки. Машина начала стучать, зашифровывая поток фиктивного трафика. Я отправил результаты Денхэму в Челтенхэм для его комментариев.

Как только мы проявили пленки, я увидел, что показания осциллографа были достаточно четкими, чтобы дать некоторый ключ к настройкам аппарата Хагелина. Они также представили доказательства установки по крайней мере трех колес из семи. Я решил провести дальнейшие эксперименты с оборудованием SATYR, которое давало гораздо менее чувствительный звук. Мы обнаружили движения на колесах, но они были сильно повреждены. Я отправил результаты в Челтенхэм с курьером. На следующий день Денхам позвонил по защищенной от прослушивания линии.

– Они великолепны, Питер, – сказал он.

Я мог сказать, что он был взволнован. Искажение от схватки делало его голос определенно сумасшедшим.

– Акустические микрофоны лучше всего. Мы можем вывести два, может быть, даже три колеса, используя эти показания. Радиоприемник не так хорош, но я думаю, что со временем мы могли бы что-то из него сделать.

Линия оборвалась в дымке помех.

– Когда мы сможем начать действовать с этим? – он прокричал в конец линии.

– Как только вы получите министерское разрешение, – ответил я.

На следующий день GCHQ отправило Рэя Фроули из отдела планирования в Лондон. Фроули был проницательным, практичным человеком, преодолев разрыв между интеллектуальным блеском Александера и Денхэма и административными требованиями такой огромной, разросшейся организации, как GCHQ. Фроули был радикальным атеистом, который верил, что однажды человечество будет напрямую подключено к компьютерам. Опасная иррациональность будет изгнана навсегда. Это был скорее детский идеал для мужчины в мрачные годы холодной войны, но мы с ним стали близкими коллегами, хотя в глубине души я оставался иррационалистом, верящим во внезапный прилив вдохновения или интуиции для решения проблемы.

Как только Уинтерборн, Фроули и я сели планировать операцию против египтян, мы поняли, что лучший способ – это самый простой способ. Я связался с отделом расследований Генерального почтового отделения и получил полный список всех телефонных аппаратов, установленных в посольстве. По-видимому, один из них находился либо внутри шифровального комплекса, либо очень близко к нему, поэтому мы решили установить специальные средства на телефон и использовать микрофон для улавливания звуков шифровальной машины. Генеральное почтовое отделение отключило телефонную систему, и мы ждали, когда египтяне позвонят в Генеральное почтовое отделение. Я договорился зайти туда сам, переодевшись инженером, с человеком, который должен был установить устройство SF на телефонную трубку. Я хотел иметь возможность осмотреть помещение на случай, если где-нибудь валяются ненужные шифровальные материалы.

На следующее утро я встретился с командой Генерального почтового отделения в соборе Святого Павла, и мы поехали в посольство на их фургоне. У дверей посольства была усиленная охрана, и нас сопровождали из комнаты в комнату. Шифровальная комната находилась в пристройке, внутри гремел «Хагелин». Три шифровальщика были заняты управлением телексными аппаратами и обработкой дипломатических телеграмм. Я внимательно осмотрелся в поисках любых признаков растраты запасной ленты, но секция казалась хорошо организованной и опрятной. Один из работников вышел и завязал с нашим сопровождающим оживленную беседу. Через некоторое время он вернулся и выключил устройства. Когда он появился снова, он подошел ко мне и указал на телефон. Он не говорил по-английски, но с помощью языка жестов я понял, что он хочет, чтобы я придвинул телефон ближе к его месту рядом с аппаратом. Едва веря в нашу удачу, я начал вытягивать кабель, медленно поворачиваясь к нему спиной, чтобы инженер мог вставить маленькую шайбу в приемник, дабы модифицировать ее для SF. Я положил телефон обратно на его стол, не более чем в двух футах от аппарата Хагелина. Работник постучал по нему и широко улыбнулся мне. Я улыбнулся в ответ, но почему-то почувствовал, что мы не совсем разделяем одну и ту же шутку.

Я поспешил обратно из египетского посольства на седьмой этаж, чтобы следить за звуками из приемника. Поначалу казалось, что это электронная дымка, но после некоторой тонкой настройки стук Hagelin стал отчетливо слышен. МИ-5 организовала специальную связь с GCHQ, и каждое утро, когда клерк перезагружал компьютер, отдел H GCHQ вычислял новые настройки и сразу считывал шифр, процесс, известный как «управление машиной». Новая техника взлома шифров путем обнаружения разведданных о машинах посредством технического наблюдения стала известна под кодовым словом «Поглощать». Это был жизненно важный прорыв. Совместная операция МИ-5/GCHQ позволила нам прочитать египетский шифр в лондонском посольстве во время Суэцкого кризиса. Египтяне использовали четыре разных ключевых шифра по всему миру, и, проводя операции против их посольств за рубежом с использованием той же техники поглощения, мы смогли взломать большинство других каналов. Операция против египетского шифра имела огромный успех для МИ-5. Это произошло в то время, когда МИ-6 явно потерпела неудачу в своих усилиях по предоставлению разведданных. Практически вся их сеть в Египте была схвачена и арестована по указанию Насера на ранней стадии кризиса, и их единственным вкладом была неудачная попытка убийства Насера.

Для Холлиса, который занял кресло генерального директора как раз в тот момент, когда Суэцкий кризис достиг точки кипения, триумф как нельзя лучше совпал по времени. Это дало ему солидное достижение в те решающие первые месяцы. В свете последующих событий мне всегда казалось ироничным, что именно я дал это ему.

Единственной наиболее важной разведданной, которую мы получили в результате взлома шифровки, был непрерывный отчет о египетско-советских переговорах в Москве, подробности которых передавались в египетское посольство в Лондоне непосредственно от египетского посла в Москве. Информация с этого канала убедила Объединенный разведывательный комитет (JIC) в том, что Советский Союз действительно серьезно угрожал вмешаться в Суэцкий кризис на стороне Египта. Одно сообщение имело особое значение. В нем подробно описывалась встреча между советским министром иностранных дел и египетским послом, в ходе которой русские изложили свои намерения мобилизовать авиацию в рамках подготовки к конфронтации с Великобританией. Паника, спровоцированная этой телеграммой, которая была передана прямо в JIC, сделала все возможное, чтобы побудить Eden к отступлению. Аналогичным образом, поскольку вся продукция GCHQ передавалась его американскому коллеге, Агентству национальной безопасности (АНБ), разведданные, я уверен, сыграли важную роль в формировании американского давления на Великобританию с целью прекращения кризиса.

Вскоре после того, как SF был установлен в египетском посольстве, мы чуть не сорвали всю операцию. Русские, стремясь предоставить Египту статус партнера по мере углубления Суэцкого кризиса, послали команду российских уборщиков, чтобы очистить их лондонское посольство от любых жучков или микрофонов. Это был своего рода дружеский жест, которым русские любили одаривать, позволяя им в то же время собирать полезные разведданные для себя. Наш стационарный наблюдательный пост с видом на вход в египетское посольство обнаружил советских «чистильщиков», как только они вошли в здание. Меня вызвали на седьмой этаж, чтобы следить за их продвижением в шифровальной секции. Я беспомощно слушал, как они вошли в шифровальную комнату. Они начали с блока предохранителей, а затем начали электронное прочесывание стен и потолков большими приборами, похожими на металлоискатели. Микрофон зловеще загудел, когда русская рука взяла телефон и начала отвинчивать нижнюю часть. Последовала приглушенная пауза, а затем раздался звук собираемого телефона. Хью Уинтерборн вздохнул с облегчением.

В то время мы знали, что русские обнаружили SF и удалили бы его, если бы нашли, но они этого не сделали! Если русские знали о SF, что они знали, и так опасались этого, например, в советском посольстве, почему они проглядели это в посольстве Египта? Им было бы удобно не предупреждать нас о том факте, что они знали о SF, чтобы мы продолжали его использовать. В конце концов, они могли бы послать разведданные по своей собственной шифровальной схеме Москва – Лондон и передать сообщение египтянам в Лондоне. Это было бы невозможно взломать. Но я полагаю, что была и другая причина. Русские хотели, чтобы мы правильно истолковали сигналы об их решимости в Суэцком кризисе. Они не хотели, чтобы мы предположили, что они блефуют. Лучшим способом убедиться, что мы серьезно отнеслись к их позиции, было бы, если бы мы получили разведданные об этом из безупречного источника, например из секретной телеграммы. Это было мое первое понимание сложностей советской дезинформации.

После того как разразился Суэцкий кризис, я снова начал приставать к GCHQ с предложениями о будущем сотрудничестве. Но они, похоже, хотели, чтобы отношения вернулись к тому вялому состоянию, в котором они находились раньше. И GCHQ, хотя и были рады ознакомиться с результатами ENGULF, не пожелали активизировать свою помощь МИ-5 в обмен. Короче говоря, они не возражали против того, чтобы МИ-5 работала на них, при условии что договоренность не была взаимной.

Я чувствовал, что GCHQ должен сыграть важную роль в оказании помощи МИ-5 в противостоянии советским шпионским сетям в Великобритании путем раскрытия сообщений советских шпионов. Российская разведывательная служба всегда предпочитала проводить действительно секретные операции «нелегально», используя агентов, которые действуют полностью независимо от «легальных» сотрудников разведки посольства, общаясь с Московским центром с помощью своих собственных радиопередатчиков. Я был уверен, что если мы приложим усилия к отслеживанию и протоколированию этих передач, то сможем добиться прорыва, который приведет нас прямо в сердце советского разведывательного аппарата. Я хотел, чтобы GCHQ предоставило МИ-5 услугу, которую мы получили от RSS во время войны, – непрерывный мониторинг незаконных радиопередач в Великобританию и из нее. Мне казалось, что это соответствует прямому здравому смыслу. Но GCHQ выделяли ничтожные полторы радиопозиции на перехват этого трафика. Это были жалкие усилия, и никакие уговоры не могли заставить их выделять больше.

Вскоре после первой операции «Поглощение» против египетского шифра я отправился в Канаду, чтобы спланировать операцию «Росяной червь». Ближе к концу поездки Терри Гернси, глава контрразведки КККП, попросил меня изучить дело КККП, которое недавно закончилось при загадочных обстоятельствах. Во время этого обзора я наткнулся на деталь, которая, вне всякого сомнения, убедила меня в том, что GCHQ пришлось заставить изменить свое мнение. Гернси провел меня в отдельную комнату. На столе лежали три тома досье с пометкой KEYSTONE. Дело KEYSTONE началось в 1952 году, когда русский въехал в Канаду под вымышленным именем, намереваясь создать прикрытие в качестве нелегального агента КГБ. Фактически его конечным пунктом назначения были США, однако КГБ часто сначала отправляет своих разведчиков-нелегалов в Канаду, чтобы создать для них надежную «легенду» или фальшивую личность, прежде чем пересекать границу. Но вскоре после того, как разведчик-нелегал, получивший в КККП кодовое имя «Гидеон», прибыл в Канаду, он влюбился в женщину. Это было строго против правил КГБ, и вскоре у «Гидеона» появились сомнения по поводу его миссии.

В конце концов, Московский центр приказал «Гидеону» разработать планы своей эмиграции в США. Ему удалось убедить их, что это слишком рискованно, и план эмиграции был отменен. Вместо этого он был назначен нелегальным резидентом КГБ в Канаде, ответственным за руководство другими нелегальными агентами по всей Канаде. Новые обязанности были трудными. «Гидеону», который в любом случае был ленивым человеком, приходилось проводить долгие часы, получая сообщения по рации, и совершать бесконечные поездки по всей Канаде для сбора разведданных. «Гидеон» начал отставать от своего графика, и над ним издевались его контролеры. Наконец, он решил признаться во всем своей возлюбленной, и они вместе решили обратиться в КККП.

Терри Гернси, с его инстинктивным пониманием важности дела, немедленно решил использовать «Гидеона» как двойного агента, а не принимать его как перебежчика. Решение казалось вполне оправданным, когда «Гидеону» передали контроль над агентом, работавшим на русских по канадской программе создания самолетов Avro Arrow. В течение года КККП следила за «Гидеоном», как за лабораторным образцом. Деятельность советских разведчиков-нелегалов была практически неизвестна на Западе. Гернси тщательно регистрировал приемы, которые русские использовали для «Гидеона», способ, которым ему было поручено собирать разведданные, тайные письма, которые он использовал; самое главное, КККП отслеживала все его закодированные радиопереговоры.