Большая игра

В дневниковых записях Поттинджер, как полагалось в те дни, неизменно преуменьшал опасности и неудобства своего путешествия, но при описании перехода через пустыню он впервые позволил читателю разделить с ним мучительные страдания от жажды. «Человек с терпением и надеждой может выдержать, – писал он, – усталость и голод, жару или холод, даже длительное полное отсутствие естественного отдыха. Но чувствовать, что в горле все пересохло так, что вы с трудом можете вздохнуть, опасаться пошевелить языком во рту, боясь при этом задохнуться, и не иметь возможности избавиться от этого ужасного ощущения, – это… самое страшное испытание, каковое только выпадает путешественнику».

Через два дня тяжелой езды, в основном по ночам, чтобы избежать изнуряющей жары, путники достигли небольшого кишлака Реган на границе с Персией, у дальнего рубежа пустыни. Кишлак окружала пребывавшая в отменном состоянии высокая стена, длина которой по каждой стороне достигала 250 ярдов, а толщина у основания – 5 или 6 футов. Как потом узнал Поттинджер, жители кишлака постоянно опасались нападения белуджей, которые, как он рассказывал, «редко упускали возможность совершить один-два раза в год кровавый набег сюда или в какую-либо другую местность на персидской территории». Помимо охраны у единственных ворот вдоль стены через определенные интервалы располагались часовые, вооруженные фитильными ружьями: они несли дозор всю ночь, «часто аукаясь и перекликаясь, чтобы подбодрить друг друга и показать затаившемуся врагу, что они начеку».

Неожиданное прибытие из пустыни отряда Поттинджера вызвало немалый переполох. «Дело в том, что никто не мог понять, – писал он, – как мы могли незамеченными пересечь всю страну». Хан, который тепло принял гостя, выразил удивление по поводу того, что белуджи позволили ему пройти через их владения и не донимали нападками. Впрочем, ночь все равно пришлось провести вне крепости, так как существовало непреложное правило, по которому ни одному чужестранцу не позволялось спать за стенами кишлака.

Оттуда Поттинджер спешил к столице провинции – Керману, крупному и сильно укрепленному городу, где правил персидский князь; по всей Центральной Азии этот город славился своими великолепными шалями и фитильными ружьями. Именно там они с Кристи договорились встретиться после завершения секретных миссий. Восемь дней спустя, покинув пустыню и миновав ухоженные кишлаки под сенью заснеженных гор, он прибыл в Керман и снял комнату в караван-сарае неподалеку от базара. Вести о прибытии Поттинджера быстро разнеслись по городу, и вскоре у двери его жилища сгрудилась обычная любознательная толпа, на сей раз в несколько сот человек, засыпавших гостя вопросами. Хотя теперь уже не было необходимости скрывать свою личность, Поттинджер по-прежнему носил местный наряд – выцветший голубой тюрбан, грубую рубашку белуджей и грязные рваные штаны, которые когда-то были белыми. Зато в тот вечер, вспоминал он, избавившись от своих мучителей и досыта поев впервые за несколько недель, он «всей душой отдыхал и спал с таким спокойствием, какого не испытывал ни в одну из ночей за последние три месяца».

По прибытии Поттинджер направил письмо князю с просьбой об аудиенции. Одновременно он отослал курьера в Шираз, где, как он считал (ошибочно, как выяснилось впоследствии), должен был находиться его шеф, генерал Малкольм; в депеше он сообщал, что благополучно прошел весь маршрут и что его миссия успешно завершена. Князь ответил письмом, в котором приветствовал англичанина и приглашал на следующий день к себе во дворец. Приглашение заставило Поттинджера задуматься, поскольку нельзя было предстать перед вельможей в том наряде, в котором он прибыл в город. По счастью, удалось одолжить одежду у жившего по соседству в караван-сарае индийского купца, и на следующий день в десять утра он стоял перед воротами дворца.

Миновав несколько внутренних двориков, лейтенант увидел урз-беги – церемониймейстера, – который провел его в княжеские покои. Сам князь, привлекательный бородатый мужчина в черной каракулевой шапочке, сидел у окна футах в десяти от пола и смотрел на маленький дворик с фонтаном в центре. «Мы низко ему поклонились, – рассказывал Поттинджер, – затем сделали несколько шагов и поклонились снова, а потом сделали то же самое в третий раз, а князь на каждый наш поклон отвечал легким кивком головы». Поттинджер ждал, что ему предложат сесть. «Но моя одежда ненадлежащего свойства, – писал он впоследствии. – Поэтому, полагаю, меня сочли недостаточно представительным для такой чести и поставили во дворе, напротив князя, рядом со стоявшими вдоль стен местными чиновниками, державшими руки сложенными на груди». После этого князь спросил «очень громким голосом, где я побывал, что заставило меня предпринять такое путешествие и как мне удалось избежать тех опасностей, которые непременно должны были случиться».

Теперь лейтенант спокойно мог признать, что он европеец и на самом деле английский офицер, но истинную цель путешествия не следовало раскрывать даже персам. Поэтому он сообщил князю, что его и еще одного английского офицера направили в Келат для закупки лошадей для индийской армии. Его товарищ вернулся другой дорогой, а сам он прошел сухопутным путем через Белуджистан и Персию, где надеялся встретиться с Малкольмом. Казалось, князя устроил этот рассказ, и через полчаса Поттинджера отпустили. Никаких признаков Кристи по-прежнему не было, никаких вестей от него тоже не поступало, так что Поттинджер решил немного задержаться в Кермане, прежде чем отправиться на доклад к Малкольму. Князь не возражал, и Поттинджер с пользой проводил время, собирая любые сведения о характере и привычках персов, а также присматриваясь к городским укреплениям.

Через несколько дней ему выпала возможность познакомиться с персидской юстицией в действии. Сидя у того же окна, из которого обращался к Поттинджеру, князь разбирал дело и вынес приговор людям, обвинявшимся в убийстве одного из его слуг. Город в тот день пребывал в величайшем возбуждении. Ворота заперли, вся жизнь практически замерла. Приговоры привели в исполнение немедленно на том самом месте, где несколько дней назад стоял Поттинджер, и князь с удовлетворением наблюдал за этим ужасающим зрелищем. «Некоторым, – писал Поттинджер, – выкололи оба глаза, отрезали уши, носы и губы, вырвали языки, отрубили одну или обе руки. Других лишили мужского достоинства, а также отрубили пальцы на руках и на ногах, после чего всех вывели на улицы, наказав жителям города не помогать им и не вступать с ними ни в какие беседы». При отправлении суда, по словам Поттинджера, князь надел особый желтый халат, который назывался гузуб-пошак, или «одеяние возмездия».

Вскоре после этого Поттинджер получил из первых рук подтверждение коварства местного вельможи: его тайно посетил дворцовый чиновник средних лет и попросил разрешения побеседовать частным образом. Стоило Поттинджеру закрыть дверь, как посетитель разразился длинной речью, в которой восхвалял достоинства христианства, а под конец заявил, что хочет сменить веру. Подозревая в госте провокатора, подосланного князем, Поттинджер ответил, что сожалеет, но не располагает ни правом, ни достаточными знаниями для того, чтобы обращать в какую бы то ни было религию. Тогда посетитель попробовал действовать по-другому. Он заверил Поттинджера, что не менее 6000 жителей Кермана мечтают о пришествии англичан, которые-де освободят их от тиранического правления князя. А потом спросил, когда можно ожидать прибытия британской армии. Опасаясь быть втянутым в столь опасный разговор, Поттинджер притворился, что не понял вопроса. В этот миг явился другой посетитель, и первый поспешил удалиться.

Поттинджер находился в Кермане уже около трех недель, но о его собрате-офицере по-прежнему не было ни слуху ни духу. Услышав, что собирается караван в Исфахан, он решил присоединиться. Одиннадцать дней спустя они достигли Шираза, а спустя еще шестнадцать дней прибыли в Исфахан, и только там он узнал, что Малкольм находится в Мераге, в северо-западной Персии. Наслаждаясь в Исфахане негой дворца для почетных гостей, Поттинджер однажды вечером был извещен, что с ним хотят поговорить. «Я спустился вниз, – писал он позднее, – было очень темно, и я не смог рассмотреть посетителя». Несколько минут он объяснялся с чужестранцем, пока неожиданно не понял, что этот потрепанный, измученный путешествием человек и есть Кристи. Добравшись до Исфахана, Кристи узнал, что в городе находится еще один фаринги, или европеец, и попросил отвести к нему. Как и Поттинджер, он поначалу не узнал своего дочерна загоревшего друга в персидском наряде. Но спустя несколько мгновений мужчины уже обнимались, преисполненные радости и облегчения от того, что видят друг друга живыми. «Этот миг, – вспоминал Поттинджер, – стал одним из счастливейших в моей жизни».

Случилось это 30 июня 1810 года, больше трех месяцев спустя после расставания в Нушки. В конце концов, впервые вступив на территорию Белуджистана, Кристи оставил за спиной 2250 миль пути по одной из самых опасных в мире стран, тогда как Поттинджер превысил этот рекорд еще на 162 мили. Это удивительные примеры отваги и выносливости, не говоря уже о научной ценности таких путешествий. Случись подобное двадцать лет спустя, после основания Королевского географического общества, оба офицера наверняка были бы удостоены золотой медали, присуждаемой за исследования; эту награду впоследствии получили за не менее опасные путешествия многие другие участники Большой игры.

Как выяснилось позднее, инициатива и смелость путешественников не остались незамеченными руководством, восхищенным ценностью доставленной разведывательной информации. Молодые офицеры были отмечены как люди предприимчивые и наделенные соответствующими способностями. Лейтенанта Поттинджера, которому не исполнилось еще 21 года, ждало быстрое продвижение по службе, многолетняя работа, выдающаяся роль в приближавшейся Большой игре и заслуженное рыцарское звание. Помимо секретных докладов, которые они с Кристи подготовили по военным и политическим вопросам путешествий, Поттинджер написал отчет об их приключениях; этот документ вызвал потрясение среди читателей на родине и по сей день является лакомой добычей для коллекционеров редких и важных научных трудов. Дело в том, что ход с маскировкой под паломников для проникновения в запретные области был применен приблизительно полувеком ранее того, как аналогичный поступок увенчал бессмертной славой сэра Ричарда Бертона^[34].

К сожалению, Кристи оказался не столь удачлив, как Поттинджер, его дни уже были сочтены. Когда Поттинджера отозвали в Индию, генерал Малькольм предложил Кристи остаться в Персии, чтобы, согласно условиям нового соглашения, помочь в обучении шахских войск для противостояния русской или французской агрессии. Два года спустя, командуя персидской пехотой, которую он обучал для борьбы с казаками на Южном Кавказе, Кристи был убит при необычайно драматических обстоятельствах. Но мы продолжаем свой рассказ, ибо еще до гибели Кристи произошло много событий. В начале 1812 года, к огромному облегчению Лондона и Калькутты, распался внушавший трепет союз Наполеона с Александром. В июне того же года Наполеон напал не на Индию, а на Россию – и, к удивлению всего мира, потерпел самое катастрофическое поражение в истории. Угроза для Индии исчезла. По крайней мере, так казалось донельзя обрадованным англичанам.

Глава 4. Русский призрак

В балтийском городе Вильнюс, через который армия Наполеона промаршировала навстречу своей трагической участи летом 1812 года, стоит простой памятник с двумя табличками. Вместе они рассказывают поучительную историю. На табличке, обращенной к Москве, написано: «Наполеон Бонапарт прошел здесь в 1812 году в сопровождении 400 000 человек». На другой стороне значится: «Наполеон Бонапарт прошел здесь в 1812 году в сопровождении 9000 человек».

Новости о том, что Великая армия в полном беспорядке бредет обратно через русские снега, поначалу были встречены на Британских островах с изрядным недоверием. Подавляющее превосходство сил, которые Наполеон бросил против русских, казалось, делало победу французов очевидной. Сообщение о том, что Москва занята наполеоновскими войсками и охвачена пожарами, только подтверждало эту уверенность. Но затем, после нескольких недель противоречивых слухов, стала выходить наружу правда. Выяснилось, что совсем не французы, а сами русские подожгли Москву, чтобы лишить Наполеона провианта и других припасов, которые он надеялся там найти. История о том, что за этим последовало, слишком хорошо известна, чтобы ее здесь пересказывать. Накануне близкой зимы французы, уже испытывавшие отчаянную нехватку продовольствия, вынуждены были отступить – сначала к Смоленску, а затем и вообще из России.

Изнуряемым постоянными нападениями казаков и партизанских отрядов солдатам Наполеона пришлось поедать собственных лошадей, чтобы выжить. Отступление превратилось в беспорядочное бегство, и вскоре французские солдаты стали погибать десятками тысяч – от обморожений, болезней и голода не меньше, чем от атак противника. Когда арьергард маршала Нея пересекал замерзший Днепр, лед провалился – и две трети людей нашли в реке свою погибель. В конце концов из России смогли убежать только вдребезги разбитые и деморализованные остатки некогда великой армии Наполеона, предназначенной для завоевания Востока, включая Индию. Но Александр, убежденный, что именно ему Всевышним предначертано освободить мир от Наполеона, не собирался просто выгнать французскую армию за русские границы. Он преследовал французов почти через всю Европу до Парижа, куда и вошел с триумфом 30 марта 1814 года.

В Великобритании, как и повсюду, новости о падении Наполеона были встречены с восторгом. О прежнем двуличии Александра, предлагавшего Наполеону объединить силы против Англии, немедленно забыли, поскольку облегчение превзошло все прочие соображения. Газеты состязались друг с другом в нагромождении славословий в адрес русских и восхвалении их многочисленных добродетелей, реальных и мнимых. Героизм и самоотверженность простого русского солдата, особенно великолепных казаков, буквально покорили воображение британской общественности. В Лондоне пересказывали трогательные истории о том, как дикие казаки предпочитали спать на соломенных тюфяках подле своих лошадей, а не в удобных постелях лучших особняков, и как они помогали хозяйкам домов, куда были определены на постой. Некий рядовой казак, прибывший той весной в Лондон, встретил столь же восторженный прием, как и казацкий атаман, который четырнадцать лет назад по приказу царя Павла повел своих людей в неудачную экспедицию против Индии. Эти люди упорно отмалчивались, однако их осыпали почестями – казак удостоился почетной степени Оксфорда^[35] – и отправили домой с грузом подарков.

Но роман с Россией не продлился долго. Дело в том, что у некоторых уже начало возникать беспокойное чувство, будто место Наполеона занимает новое чудовище. Среди напуганных был министр иностранных дел Великобритании лорд Каслри^[36]. Когда на Венском конгрессе, созванном в 1814 году, чтобы перекроить карту Европы, царь Александр потребовал передать России всю Польшу, Каслри резко возразил – мол, Россия в Европе и без того достаточно сильна. Царь стоял на своем, и две державы оказались на грани войны, которой удалось избежать, только когда Александр согласился разделить Польшу с Австрией и Пруссией, причем львиная доля польской территории отошла к России. Тем не менее, когда Наполеона благополучно отправили в ссылку на остров Святой Елены, границы, которые в конце концов получила Россия в Европе, положили предел ее экспансии на предстоящее столетие. Однако в Азии, где не было Венского конгресса, способного обуздать амбиции Санкт-Петербурга, вскоре развернулась совершенно другая история.

* * *

Если потребуется назвать человека, ответственного за создание мифа о русской опасности, им окажется заслуженный английский генерал сэр Роберт Уилсон^[37]. Ветеран многих кампаний, обладавший репутацией человека горячего и вспыльчивого как на поле боя, так и вне его, он давно и внимательно интересовался делами России. Именно он первым предал гласности известные ныне слова Александра, когда тот в 1807 году поднимался на борт плота в Тильзите: «Я ненавижу Англию не меньше вас и готов вас поддержать во всем, что вы предпримете против нее». Один из агентов Уилсона лично слышал эти слова царя. Поначалу Уилсон немало восхищался русскими, и даже после Тильзита остался с ними в хороших отношениях. Когда Наполеон напал на Россию, Уилсона в качестве официального британского наблюдателя прикомандировали к войскам Александра. Несмотря на свой нейтральный статус, он при первой возможности вступал в бой с агрессорами. Эта доблесть обеспечила ему восхищение и дружбу царя, который добавил русский дворянский титул к уже имевшимся у генерала австрийскому, прусскому, саксонскому и турецкому. Генерал стал свидетелем пожара Москвы и был первым, кто прислал недоверчивым англичанам известия о разгроме Наполеона.

По возвращении в Лондон Уилсон навлек на себя гнев властей как человек, единолично организовавший кампанию против русских союзников Британии, в глазах большинства народа выглядевших спасителями Европы. Он принялся опровергать романтические россказни о рыцарстве русских солдат, в особенности казаков, этих любимцев печати и общественности. Уилсон утверждал, что жестокости и зверства, творимые ими по отношению к французским пленным, ужасны с точки зрения принятых в европейских армиях правил. Множество беззащитных пленных погребали заживо, других крестьяне, вооруженные палками и цепами, выстраивали в ряд и забивали до смерти. Пока они дожидались своей очереди, их беспощадно грабили, отбирали всю одежду и держали голыми на снегу. Он утверждал, что особое варварство по отношению к тем французам, которые имели несчастье попасть к ним в руки, проявляли русские женщины.

Мало кто из соотечественников был в состоянии возразить Уилсону, уважаемому и очень опытному воину, который был очевидцем всех этих событий, включая акты каннибализма. Не щадил он и царских генералов, продолжавших греться в лучах славы своих побед. Их он обвинял в профессиональной некомпетентности, ставшей причиной неудач в преследовании отступавших французов, в результате чего самому Наполеону удалось бежать вместе с целым армейским корпусом. По мнению Уилсона, генералы довольствовались тем, что захватчиков добила русская зима. «Будь у меня 10 000 или, быть может, даже 5000 солдат, – записал он в своем дневнике, – Буонапарте никогда бы не воссел снова на французский трон». Уилсон даже заявлял, будто царь признавался ему в неверии в способности своего главнокомандующего маршала Кутузова, но объяснял, что не может снять его, так как у того много влиятельных друзей.

Впрочем, наиболее яростная атака Уилсона была еще впереди. В 1817 году, через четыре года после возвращения из России, успев успешно пройти в парламент, он напечатал резкий обличительный памфлет против британского союзника под названием «Описание военной и политической мощи России». Опубликованный анонимно (хотя в его авторстве никто не сомневался), этот памфлет быстро стал бестселлером и выдержал целых пять изданий. В нем говорилось, что воодушевленная своим неожиданным могуществом Россия намерена исполнить пресловутое предсмертное завещание Петра Великого и покорить весь мир. Первой целью русских должен стать Константинополь, а затем последует поглощение остатков обширной, но угасающей империи султана. После этого придет черед Индии. В доказательство своего сенсационного утверждения Уилсон указывал на продолжающееся наращивание вооруженных сил России и неутомимое расширение владений царя. «Александр, – предупреждал он, – уже располагает армией, куда более сильной, чем того требуют интересы обороны или могут выдержать его финансы, но все же продолжает усиливать войска».

Уилсон подсчитал, что за шестнадцать лет пребывания на троне Александр присоединил к своей империи 200 000 квадратных миль территории с тринадцатью миллионами новых подданных. Чтобы подчеркнуть это обстоятельство, к памфлету прилагалась складная карта, на которой новейшие границы России были обозначены красным цветом, а прежние – зеленым. Эта карта наглядно показывала, сколь существенно полчища Александра приблизились к столицам Западной Европы, а также к Константинополю, оплоту разрушающейся Османской империи – и, не исключено, к кратчайшему пути в Индию. Столица османов была уязвима перед нападением России сразу с трех направлений. Одним было западное побережье Черного моря, где сегодня находится Румыния. Другой путь шел через то же самое море из Крыма. А третье направление вело с Кавказа на запад через Анатолию. Когда Александр овладеет ближневосточными землями султана, он будет в состоянии напасть на Индию либо через Персию (бумаги, захваченные у Наполеона, показывали, что французы считали этот путь вполне возможным), либо с кораблей из Персидского залива, причем морской переход займет около месяца.

Десять лет назад, писал Уилсон, царская армия насчитывала всего 80 000 штыков. Ныне же она разрослась до 640 000 человек, не считая сил второй линии и ополчения, «татарской конницы» и так далее. Более того, «нет никого смелее» русского солдата. Да, он склонен к жестокости, но никто на свете не способен столь же успешно «совершать марши, переносить лишения и голод». В этом грандиозном приросте российского могущества Уилсон обвинял близорукость союзников, в первую очередь Великобритании. «Россия, – заявлял он, – использовала к своей выгоде события, от которых пострадала Европа, и взяла в свои руки скипетр всемирного господства». В результате русский царь – человек, по мнению Уилсона, «опьяненный властью», – представлял теперь потенциальную угрозу британским интересам даже больше той, какую воплощал в себе Наполеон. Остается только наблюдать, как он намерен использовать свою огромную армию, чтобы расширить и без того обширную Российскую империю. «Существуют несомненные доказательства, – заключал генерал, – что царь уже решился исполнить завещание Петра Великого».

Тесное знакомство Уилсона с русским монархом (недаром тот пожаловал ему дворянский титул), а также с царской армией на поле боя обеспечило сочинению генерала непререкаемый авторитет. Пусть большая часть памфлета могла привести в ярость тех, кто был сторонником более тесного сотрудничества России и Великобритании, репутация военачальника-паникера и сенсационные утверждения гарантировали Уилсону широкое внимание прессы и коллег по парламенту. Некоторые редакционные статьи в газетах и обозрениях приветствовали его предупреждение как крайне своевременное, тогда как другие осуждали Уилсона за клевету на дружественную державу и за якобы беспочвенную панику. В обширном критическом разборе памфлета, содержавшем не менее сорока страниц, журнал «Куотерли ревью», занимавший тогда прорусскую позицию, писал: «Давайте не будем из-за простого предположения, будто однажды опасность может сделаться неоспоримой, разрушать наши связи со старым союзником, от величия которого мы сейчас получаем и, по всей видимости, будем и впредь получать неизменную выгоду». Вместо этого в выражениях, словно взятых из современной передовицы об англо-русских отношениях, предлагалось ограничить любое соперничество до «вполне управляемого предела».

Уилсон не испытывал недостатка в поддержке со стороны интеллектуалов и либералов, ненавидевших Александра из-за авторитарности его правления, а также со стороны разделявших аналогичные взгляды газет и журналов, но все-таки большинство читателей его осуждало. Тем не менее памфлет, большая часть которого опиралась на ложные посылки, всколыхнул споры относительно последующих шагов России, и эти дискуссии растянулись на столетия – в прессе и в парламенте, с трибун и в пропаганде. Первые семена русофобии были посеяны. Страх и подозрительность по отношению к новой и малознакомой великой державе с ее обширными ресурсами и неограниченными людскими резервами твердо и решительно внедрились в умы англичан. Русский призрак явился, чтобы остаться надолго.

* * *

Уилсон был далеко не единственным, кто опасался, что русские смогут использовать свои кавказские владения в качестве трамплина для продвижения к Константинополю или даже к Тегерану. Турки и персы давно испытывали схожие опасения, и летом 1811 года, незадолго до вторжения Наполеона в Россию, они договорились временно забыть о старых распрях и вместе начать борьбу против неверных с севера. Обстановка выглядела для них вполне многообещающей: Александр начал выводить войска с Кавказа домой, а оставшиеся в горах русские подразделения несли тяжелые потери. В одном из боев персы заставили сдаться целый полк вместе со знаменем – неслыханное унижение для русских^[38]. «Можно вообразить, сколь велики были радость и веселье при персидском дворе, – писал один наблюдатель. – Русские перестали слыть непобедимыми». По крайней мере, так видел ситуацию шах, которому уже мнились грядущие победы и возвращение потерянных владений.

Однако все подобные надежды быстро разбились вдребезги. Втянутый в борьбу не на жизнь, а на смерть с Наполеоном, находившийся в отчаянном положении Александр сумел заключить сепаратное соглашение с турецким султаном, предполагаемым союзником шаха. В обмен на прекращение боевых действий русские согласились вернуть туркам фактически все отнятые у них за несколько последних лет территории. Такое решение стало болезненным для Александра, зато оно давало изрядно истощенным войскам на Кавказе столь необходимую передышку и позволяло сосредоточить все силы на противостоянии с персами. Русские до сих пор болезненно переживали позорное поражение от войск шаха, которые не преминули воспользоваться присутствием на фронте генерала Малкольма с группой английских офицеров, и горели желанием отомстить. Подходящий случай не заставил себя ждать.

Безлунной ночью 1812 года небольшой русский отряд под командованием молодого 29-летнего генерала Котляревского тайно пересек реку Арас (Аракс – со времен Александра Великого, ныне граница между Ираном и Советским Союзом). На дальнем берегу стоял лагерем куда более многочисленный отряд ничего не подозревающих персов под командованием отважного сына и наследника шаха Аббаса Мирзы. Аббас благодушно упивался недавними успехами в боях с ослабевшими русскими и охотно внимал донесениям, явно подброшенным самими русскими, что они очень боятся персов. Наследник был настолько самоуверен, что проигнорировал предупреждение двух британских советников, предлагавших выставить пикеты для наблюдения за рекой, и даже велел отозвать тех дозорных, которые там уже располагались. Его советниками были капитан Кристи – бывший соратник Поттинджера по скитаниям в Белуджистане, помогавший персам в качестве пехотного эксперта, и лейтенант Генри Линдсей, офицер-артиллерист могучего сложения, ростом почти семь футов (местные сравнивали его с их собственным легендарным героем, великим Ростемом^[39]).

Когда Россия и Великобритания сделались союзниками в борьбе с Наполеоном, члены миссии Малкольма получили приказ в случае возникновения военных действий немедленно покидать воинские соединения, за которыми они были закреплены, чтобы избежать любого риска политических недоразумений. Но русские ударили столь внезапно, что Кристи с Линдсеем, не желая, чтобы персы подумали, будто они бежали с поля боя, решили пренебречь этим приказом и сражаться рядом со своими подопечными, к которым успели привязаться. Они отчаянно пытались собрать наличные силы и целый день умудрялись отражать яростные атаки русских, даже несколько отбросив тех назад. Однако ночью войска Котляревского атаковали в темноте, заставив персов в панике стрелять друг в друга. Аббас Мирза, уверенный, что все потеряно, приказал отступать. Когда Кристи не подчинился приказу, Аббас прискакал на передовую сам, схватил знамя и велел своим людям покинуть позиции. В последовавшем хаосе Кристи получил русскую пулю в шею.

Согласно донесению другого члена миссии Малкольма, лейтенанта Уильяма Монтейта, привязанность подчиненных к Кристи была такой сильной, что «больше половины батальона, который он воспитал и обучил», полегло или было ранено при попытках вытащить капитана с поля боя и доставить в безопасное место. Однако их усилия оказались напрасными. На следующий день русский патруль нашел смертельно раненного английского офицера. «Он решил не сдаваться живым», – сообщал Монтейт. Доведись Кристи предстать перед военным трибуналом, то он сказал бы, что нарушил приказ, «чтобы сражаться, а не бежать с поля боя». Человек огромной силы, Кристи буквально разрубил пополам несчастного русского офицера, который пытался его поднять.

Котляревскому отправили срочное донесение о том, что на поле боя найден тяжело раненный британский офицер, который отказывается сдаваться. Немедленно последовал приказ: невзирая на возможную опасность, разоружить его и доставить в безопасное место. «Кристи оказал самое отчаянное сопротивление, – писал Монтейт, – и рассказывали, что он убил шестерых, пока его самого не застрелил казак». Позднее его тело обнаружил врач английской миссии, который похоронил капитана на месте гибели. «Так погиб самый смелый офицер и самый дружелюбный человек, который когда-либо жил на свете», – подытоживал Монтейт (русским и не удалось за время краткой встречи познать его дружелюбие). Самодовольство и самоуверенность Аббаса Мирзы, позволившие противнику захватить его войска врасплох стоили персам, по некоторым сведениям, 10 000 жизней, тогда как русские потеряли всего 124 солдата и трех офицеров. Помимо фактического уничтожения персидской армии Котляревский захватил дюжину из четырнадцати бесценных ружей Линдсея, по утверждению русских, снабженных именной гравировкой: «Шаху шахов от царя царей». За раннее поражение русских отомстили сполна.

Победоносный Котляревский двинулся через снега на восток, к Каспийскому морю, где всего в 300 милях от Тегерана высилась крупная персидская крепость Ленкорань, совсем недавно перестроенная британскими инженерами в соответствии с требованиями современной войны. Уверенные в ее неприступности персы отвергли требование Котляревского сдаться и отбили первый штурм, пусть и с серьезными потерями. Но в конце концов, после пяти дней ожесточенных сражений, русские во главе с самим Котляревским прорвали все линии обороны. Отказавшиеся от почетной капитуляции персы были поголовно перебиты. Котляревский же потерял почти две трети своих солдат и сам был найден среди горы трупов русских и персов в проломе, который устроили его саперы в крепостной стене: он получил несколько ударов по голове и лежал почти без сознания. Позднее, уже с госпитальной койки, он писал Александру: «Чрезвычайное озлобление войск, вызванное упорным сопротивлением неприятеля, привело к тому, что солдаты взяли на штыки все 4000 персов, бежать не удалось ни единому офицеру или солдату».