Иван Иванович Дмитриев

Дмитриев обращался со своими домочадцами милостиво и патриархально, как бывало в старые годы, но был с ними и вспыльчив, и скор на расправу, как бывали патриархи того времени, когда положение 19 февраля еще никому в голову не приходило. Здесь опять совершенное разногласие в характерах двух друзей. Карамзин скорбел о проступках и худом поведении своей прислуги, но никогда не было у него вспышек горячности.

Однажды вечером зашел я к Дмитриеву. Тут тоже, по Русскому и патриархальному обычаю, тотчас велел он подавать чай. Мы разговорились. Вдруг послышались за дверью звуки разлетевшейся в дребезги посуды. Он продолжал разговор, но в голосе его уже отзывалось некоторое смущение. Наконец встал он, говоря: «извините, князь, но я не могу выдержать». Он вышел из комнаты, и раздались две звонкие пощечины. Возвратившись, возобновил он разговор, неожиданно прерванный. После каждой подобной выходки он примирялся с обиженным и в пользу его сам возлагал на себя денежную пеню за поличное оскорбление.

Упоминаю этот случай с точностью и бесстрастием, вполне историческими. Знаю, что он возбудит негодование и вызовет вопли ужаса у многих хулителей старины и глашатаев нравственного превосходства нынешнего времени. Нельзя одобрять ручной управы и еще менее жалеть о ней, если она окончательно вышла из домашнего обихода. Но не должно придавать ей особенной важности и признавать в ней сокрушительной улики на людей старого поколения. Дурные привычки, порожденные внешними обстоятельствами, могут согласоваться с благородством духа и другими возвышенными качествами. Хорошие привычки легко прививаются, но не так легко усвоиваются доблестные начала прямодушного и благородного характера, Не смотря на проделки его с Николашкою, которого вероятно ныне называл бы он Николаем, а пожалуй еще и по отчеству, Дмитриев не был жестокосердым барином. Домочадцы любили его: они обращались с ним с покорностию, может быть и со страхом, но и с любовью, как с главою домашнего семейства. Дмитриев, я в том убежден, приветствовал бы с искреннею радостью новое положение; но не ручаюсь притом, чтобы, при старых привычках его, не доводилось ему иногда иметь дело с мировым судьей. Скажу более, каков он ни был в своем домашнем быту, он был либерал в честном и неискаженном значении этого слова, хотя иногда и клеймил умствования и притязания заносчивой молодежи шуточным прозванием: завиральных идей. Во всем этом есть противоречие, но в чем и в ком его нет. Вся наша жизнь, вся человеческая мудрость наталкиваются на противоречия. Противоречия в нравах и обычаях не мешают и дружбе. В средних слоях обыкновенной жизни Карамзин и Дмитриев были во многих отношениях едва ли не совершенно противоположны друг другу. Но в высших, нравственных слоях они сходились и стояли на одинаковой высоте. Дмитриев нежно, даже по характеру своему умилительно, любил Карамзина. Он благоговел пред его высоким дарованием, пред его чистою, возвышенною душею. Карамзин любил и уважал в нем честность и прямоту правил его. Любил в нем и эти странности и причуды, которые резкими оттенками обозначали его.