– Ловко, – думает, – черноперую провёл. Небось, к ёжику полетела, жаловаться. То-то! Пусть их порыдают на пару. А то, чего удумали – мёду им подавай! Самим мало!

Разомлел косолапый, задремал.

А тут ворона возвратилась. Она, покуда Топтыгин победу праздновал, слетала в соседний лесок, привела оттуда всю дальнюю родню. Налетело вороньё – словно туча в ельник опустилась. А как начали они кричать да галдеть – тут будто гром загремел:

– КАР-Р-Р! КАР-Р-Р! КАР-Р-Р-Р!!!

От такого галдежа и мох в ушах не спасёт.

Полдня медведь терпел. Терпел да не вытерпел. Крутился, вертелся, после лапы к ушам прижал, да как взвоет:

– Не надо! Не могу больше! Помилуйте!

Ворона знак подала – притихло воронье племя.

Топтыгин перед вороной на колени бухнулся, просит слёзно:

– Матушка ворона! Сжалься! Отпусти душу на покаяние! Вели не каркать больше, а то я с ума сойду в одночасье!

– Что, – говорит ворона, – проняло-таки?

– Проняло, ох, проняло! – стонет медведь. – Нету больше моченьки терпеть! Сдаюсь! Что велишь – всё сделаю! Только не шумите больше, не каркайте!

– А мне от тебя ничего и не надо, – говорит пернатая, – кроме бочонка мёда, что у ёжика отнял.

– Я бы и рад вернуть, – кается медведь, – да ведь нету мёда. Съел я его, сама знаешь.

– Ну, так найди ещё.

– Да где же его взять? Нешто украсть?

– Ты, косолапый, столько уже пережил, – говорит ворона строго, – а ума не нажил. Нам краденого не надо. Хочешь мёда – пойди и заработай.

– Да как же? Где же?

– Коль меня послушаешься, то и ёжику долг вернёшь, и себя не обидишь.

Почесал медведь затылок. Ему, лентяю, вишь, не хотелось работать. Однако посмотрел он на многочисленную воронью родню, поёжился. Потом вспомнил, как мёд сладок, – и решился.

– А, будь что будет! – кричит. – Согласен!

Полетела ворона к пасечнику.

Старик поначалу и слушать не захотел.

– Да ты что?! – закричал. – Этакого козла да в огород! Не надобен! Он же мне все ульи разломает, весь мёд выгребет! А ну, как ещё старуху мою до смерти перепугает?

– Не перепугает, – говорит ворона. – Чего боишься? И собаки у тебя есть, и ружьё. Лет-то тебе уж много, тяжёлую работу одному, поди, трудно ворочать? А тут работник дармовой, сильный. Я за медведя ручаюсь – убытка от него не будет. Вспомни, с ёжиком я тебя не подвела.

– Это верно, – почесал бороду пасечник. – Мышей и доселе не видать. Однако ж, то ёжик, а то – медведь. Боязно как-то.

– Да что боязно, что боязно? – рассердилась ворона. – Говорю же: за медведя я ручаюсь. Моё воронье слово крепко!

– Эх, была ни была! – решился пасечник. – Веди Топтыгина. Только не обессудь, держать его буду строго.

– Ему как раз это и требуется, иначе нельзя. Слабину дашь – всё дело загубишь.

– Ну, а ёжику я взамен другой бочонок с мёдом отправлю.

– Э, нет! – говорит ворона. – Медведь отнял, пусть он и возвращает. Только, как бочонок мастерить станешь, мастери побольше, чтобы мёду было столько же, да еще и с довеском.

Столковались.

Полетела ворона в лес. Привела Топтыгина.

Медведь у самых ворот оробел, на месте затоптался.

– Ну, чего? – ворона спрашивает. – В чём задержка?

– Боюсь, – шепчет медведь. – Воровать я сюда лазил.

Ворона смеётся:

– Кто старое помянет, тому глаз вон! Ты нынче себя покажи!

Зашёл косолапый во двор. Видит: стоит пасечник у крыльца. Ружьё под рукой, собаки рядом. Старуха испуганная в окошко выглядывает.

– Добро пожаловать, – говорит старик. – Проходи.

Собаки для порядка порычали, но с места не тронулись.

Медведь робко приблизился, откашлялся.

– Есть ли работа? – поинтересовался.

– Как не быть! – отвечает пасечник. – Работы хватит. Мы хороших работников ценим. По труду привечаем, по труду и награду даём. Ежели есть желание и усердие, милости прошу. А нет – так от ворот поворот. Лентяи нам не нужны. Коли устраивает всё – живи, работай. Харчами не обидим. Согласен?

– Согласен! – кричит медведь. – Принимай в батраки!

Поначалу тяжко пришлось косолапому. Лень-то матушка прежде него родилась. Непривычно было Топтыгину вставать с петухами и ложиться затемно. Работы для него и впрямь немало было припасено: ульи перетаскивать, огород копать, брёвна из лесу таскать, дрова пилить да рубить на поленья, жернова тяжелые крутить – зерно в муку перемалывать, камни для ограды тесать, бочонки для мёда мастерить – мало ли?

Ворона прилетит, посмотрит.

– Усерднее, – прикрикнет, – работай! Прояви старание! Не отлынивай!

Куда уж тут отлынивать? По пятам собаки ходят, присматривают. Только что Топтыгин в сторонку отойдет – на травке поваляться, они тут как тут!

– Ты чего это, – говорят, – разлёгся? Рано еще отдыхать. Обед не скоро.

Поворчит медведь, поворчит да поднимется. И дальше пойдет работать.

Прошла неделя, другая. Пообвыкся косолапый. Уже и труд не таким тяжёлым казаться стал.

Начал Топтыгин понемногу в работе усердие проявлять. Пасечник доволен. Пригласил как-то медведя вечером чай пить с пирогами.

Отведал медведь старухиных пирогов, и показалось ему, что ничего вкуснее он в жизни не едал. Пироги всякие – с мясом, с капустой, с грибами, с рыбой, с мёдом. Медведь половину пирогов умял, на стариков смотрит.

– Можно еще? – спрашивает робко.

Старик посмеивается:

– Можно.

Старуха суетится, работника потчует:

– Кушай, Михайло Потапыч, кушай, кормилец.

Жуёт пироги Топтыгин, чавкает, жмурится от удовольствия. Всё съел и лапы облизал.

– Ай, до чего же славно! – говорит. – Одного не пойму: вроде и раньше пироги есть доводилось, а так вкусно мне только теперь. Отчего бы?