Шепот бота

Глава вторая

Вообще-то мой живот мне нравился. Ну, может, нравился – громко сказано, но я точно не питал к нему отвращения. Он был мягкий, слегка округлый, но не трясся на бегу, не мешал завязывать шнурки. Ни гордость, ни позор – живот как живот. Поэтому, хотя рыжая девочка со «Сковородки» исчезла в пасти перехода под перекрестком Иерусалимских аллей и Маршалковской, ее язвительный намек на мой якобы жирок засел в голове и раздражал, как камешек в ботинке. А еще я не мог понять, почему меня так задела дурацкая подколка совершенно постороннего человека. Да она просто меня разозлила! Что о себе возомнила эта дохлятина? Думает, она может вот так насмехаться над чужой фигурой? К тому же под курткой сложно было что-либо заметить.

От злости я решил немного потренироваться. «Я покажу Рыжей, что такое рельефный пресс», – думал я. Если, конечно, когда-либо ее увижу. Такая возможность не исключалась. Раз тогда рано утром она выходила из метро и шла по «Сковородке», вероятнее всего, это ее ежедневный маршрут. С тех пор я каждый день внимательно всматривался в прохожих поверх стопки листовок с английским за три недели и уничтожением насекомых. Однажды в толпе мелькнуло рыжее пятно под шапкой-вулканом, но ближе к Ушастому, чем ко мне, а покидать пост мне было нельзя. Потом я убеждал себя, что это вообще могла быть не она, а даже если она, я бы все равно не знал, как начать беседу. Не говоря уж о том, что кубики на животе еще не были готовы.

– Коучинг, гайдинг и менторинг! – повторял я, призывая самого себя к порядку.

Однако вскоре я снова ловил себя на том, что вглядываюсь в лица прохожих.

Однажды, кажется, во второй половине февраля (в любом случае у нас был уже довольно большой опыт в раздавании листовок), Драбовский вытащил коробку из багажника «Октавии» и сказал:

– Ну, господа, сегодня мы поможем похудеть этой нации толстяков.

Я взял свою порцию, посмотрел на флаеры, и у меня кольнуло в животе. «Слимомикс!» – прочитал я. Как тогда! Я вспомнил бумажку, падающую, как осенний лист, и пламя волос, гаснущее в темноте перехода. Я подумал, что вполне может статься, что эликсир стройности и рыжая девушка появляются в моей жизни в один день. Конечно, я не верю в приметы и знаки, но раздача листовок не слишком интересное занятие, можно иногда разбавить его каким-нибудь дурацким развлечением.

Я встал там же, где и всегда, сорвал с пачки резинку и погрузился в раздачу флаеров, параллельно ведя наблюдение. Как всегда, мимо меня проходили полчища заспанных лиц, может, уже немного менее бледных, чем пару недель назад, может, смотрящих на мир чуть более приветливо, но все еще безразличных к тому, что я намеревался им дать. Среди них были лица красивые, молодые, грязные, милые, помятые, умные, заросшие, пустые, накрашенные и бандитские. Были и знакомые. Студент – худой очкарик с сумкой-почтальоном, перекинутой через плечо, и миллионом умных мыслей на лице – как по часам, в четверть восьмого. Потом Трактор – молодая мама с маленьким ребенком, он тянул ручки к моим листовкам, а она его решительно оттаскивала. Ближе к восьми часам Ультрас, готовый навалять первому встречному. Старичок с палкой и полиэтиленовым пакетом. Последний плелся так медленно, что я смог преградить ему дорогу и спросить:

– Не желаете ли эликсир стройности?

Как всегда, он повесил палку на руку, взял флаер, внимательно прочитал и отдал мне обратно.

– Нет, нет, это вам, – я мило улыбнулся.

– Мне? Спасибо, молодой человек.

Старичок отошел, хоровод знакомых лиц крутился дальше. На удивление, не было Будильника, румяной женщины-колобка, которая, проходя мимо меня, всегда кричала в трубку: «Ты уже встал? Ну слушай, уже пять минут девятого!» – зато неизменная Ароматная, благодаря которой с восьми десяти до восьми двенадцати над «Сковородкой» витал запах цветущего луга. Время Рыжей, скорее всего, уже прошло, но я автоматически продолжал рассматривать лица. Прошли двухметровый Баскетболист, Мисс Пирсинг, Двойник Бибера и Спринтер. Около девяти передо мной возник грустный мужчина в куртке гнилостно-зеленого оттенка. Его я видел впервые.

– Как тебя зовут, парень? – спросил он.

Ему было лет пятьдесят или больше. Волосы с благородной проседью, узкий заостренный нос, кончик которого, подобно стрелке компаса, стягивал к себе все, что только можно было стянуть на лице. Брови, губы, щеки, лоб – ни одна из нескольких десятков крохотных мышц не выглядела расслабленной, будто их держала в постоянном напряжении грусть, усталость или непрекращающаяся зубная боль. Он так удивил меня этим вопросом, что я послушно ответил:

– Филип. А что?

– А ты вообще знаешь, в чем участвуешь, Филип? – мягко спросил он.

– Ни в чем я не участвую! – оскорбился я. – Я просто раздаю листовки.

– А ты знаешь, что на этих листовках? – Его голос будто доносился из-под земли, и, хотя в нем не звучала угроза, я почувствовал дискомфорт.

– Какой-то «Слимомикс», – нервно сказал я. – Кажется, для похудения.

По лицу мужчины пробежала едва заметная хмурая тень, что казалось невозможным при таком напряжении мышц.

– А ты знаешь, Филип, как это работает? – спросил он, и я уже не был уверен, что в его голосе нет угрозы.

– Я не знаю, но это не мое дело, – голос прозвучал тоньше, чем я планировал. – Я только раздаю листовки.

Я поискал взглядом друзей. Бартек, Яцек и Ушастый были на посту и терпеливо протягивали листовки. Никто из них не смотрел в мою сторону, но я все равно почувствовал себя увереннее.

– Прошу прощения, но у меня работа, – сказал я чуть более твердо.

Грустный мужчина не отреагировал. Он сделал шаг в мою сторону и прошипел:

– А ты знаешь, что стало с моей дочерью?

Где-то за моей спиной была бетонная стена с логотипом Лиги чемпионов, но, инстинктивно отступая, я все никак в нее не упирался.

– Не знаю, – ответил я осторожно. – В любом случае, я к этому не имею никакого отношения. Я только раздаю листовки.

– Ей было столько же лет, сколько тебе, Филип.

– Я только раздаю листовки, – повторил я.

– Она была красивая, умная, веселая…

– Я только…

Внезапно в глазах мужчины блеснула искра безумия.

– Дай сюда эту гадость! – рявкнул он и бросился на листовки.

Я рефлекторно поднял руку, и нападавший пролетел под ней, как бык на корриде. Я развернулся на пятках и снова оказался лицом к нему. Он бешено буравил меня взглядом из-под кустистых бровей, шумно дышал носом и разве что не высекал подошвой искры на мостовой.

– Эй, простите! В чем дело? Что вы делаете? – испуганно бормотал я.

Он сделал еще один прыжок. Я молниеносно переложил листовки из левой руки в правую, он снова пролетел мимо, при этом зацепился за что-то ногой и распластался на земле. Его ярость вкупе с жалким бессилием казалась одновременно пугающей и смешной. Я нагнулся, чтобы помочь ему встать, и тогда он, еще лежа, резко потянулся к листовкам. Я пытался отнять руку, но он успел схватить меня за запястье. Мы некоторое время провозились – он пытался встать, я пытался освободить руку. Вокруг начали собираться люди.

– Что вы делаете? Оставьте мальчика! – испуганно закричала какая-то женщина.

Другие тоже кричали, но никто не решался вмешаться. Тем временем мне удалось вырвать руку и спрятать пачку листовок под полой расстегнутой куртки. Я стоял лицом к стене с граффити, защищаясь от противника спиной и отставленной пятой точкой. А тот скакал из стороны в сторону, пытаясь зайти спереди.

– Отдай! – орал он. – Убийцы!

Из-за невозможности достичь желаемого он совершенно потерял контроль над собой и как ребенок в истерике принялся дубасить меня ладонями по спине. В конце концов со стороны Центрального вокзала прибежали двое полицейских, схватили его под мышки и оттащили на безопасное расстояние.

– Это какой-то псих! – объясняли люди. – Он бросился на мальчика и начал его бить! За решетку его! Сумасшедший!

Будто бы в подтверждение этих слов мужчина стал что-то орать про убийц, заговор и жадных воров, но, кажется, это окончательно убедило полицейских в оценке его психического состояния, и они вежливо, но решительно потянули его в сторону служебного авто.

– Он ничего тебе не сделал? – допытывался Бартек (скорее для поддержания разговора, потому что было очевидно, что я цел).

Ушастый и Яцек крутили головами и со смесью страха и восхищения бормотали:

– Е-мое! Вот это псих!

– Чего он от тебя хотел? – услышал я голос Драбовского.

Бартек позвонил ему, но Драбовский успел лишь к самому концу, и не понимал, с чего все началось.

– Он просто набросился на него! Пытался отнять листовки! Орал на всю «Сковородку»! – перебивали друг друга Бартек, Яцек и Ушастый.

– Эй, эй, спокойнее, не все хором, – присмирил их шеф. – Филип?

– Все так, – подтвердил я. – Он хотел, чтобы я отдал ему флаеры. Постоянно твердил о своей дочери. Якобы с ней что-то произошло из-за этого «Слимомикса».

– Вот это псих! – прыснул Ушастый.

– Больной какой-то, – добавил Бартек, потом прозвучало еще несколько слов из богатого арсенала нашего языка, подходящих для описания нетипичной ситуации.

Кажется, только Яцек пытался принять во внимание другие аспекты печального события.

– А если с его дочерью действительно что-то случилось? – взволнованно спросил он. – И этот «Слимомикс» правда какой-то не такой?

Мы стали закатывать глаза на эти святошины страхи, но шеф отнесся к ним с вниманием и уважением. Он сказал, что мы, люди рекламы, имеем право на этические сомнения, но не можем разбираться во всем и иногда должны доверять авторитетам. Хотя, конечно, есть люди, которые всеми силами хотят это доверие подорвать. Они целенаправленно мутят воду, распускают слухи и портят имидж. На вопрос Ушастого, зачем им это, он ответил:

– Все просто. Чтобы уничтожить конкурентов. Они говорят: «“Слимомикс” плохой, но, к счастью, у нас есть “Витослим”».

Кажется, по нашим лицам он понял, что мы не слышали этого названия.

– «Витослим», – предвосхитил он вопрос, – еще одно средство для похудения, другого производителя.

Наступила тишина, пока мы переваривали слова шефа, в конце концов Яцек взволнованно спросил:

– То есть вы считаете, что человек, набросившийся на Филипа, работает на «Витослим»?

Драбовский неопределенно развел руками. Конечно, он не был уверен, но не удивился бы, если бы те ребята на такое пошли. Прежде чем уйти, он пообещал, что за этот день заплатит мне по двойной ставке.

Глава третья

Я воткнул иголку циркуля в станцию метро «Центр». Развел ножки на половину расстояния между ней и следующей станцией, то есть «Политехникой» (если бы Рыжей было ближе туда, она не выходила бы на «Центре»). Прочертил на карте дугу, отрезанную линией Иерусалимских аллей. Кроме того, я отметил небольшой сектор на северной стороне Аллей, состоящий из мест, до которых было ближе от «Центра», чем от каких-либо станций второй линии метро. Получилась форма несимметричной двояковыпуклой линзы. Красными точками я отметил все лицеи, расположенные внутри линзы. Это были лицеи имени Гоффман, Замойского и Езераньского.

«Не так уж и много», – подумал я, и по моей спине пробежали приятные мурашки. Я встал из-за стола, сделал несколько кругов по комнате, чтобы немного успокоиться после прилива энергии.

Три лицея – с этим нетрудно справиться. Если караулить у каждого по очереди, то максимум за три дня я узнаю, что мне нужно. При некотором везении уже в первый день – если сразу угадаю нужный лицей. Я не знаю почему, но готов был поспорить, что Рыжая учится в лучшем. То ли блеск в ее глазах, то ли тот наглый жест, то ли идеальные рыжие волосы, которые казались самым подходящим оттенком для необыкновенного ума – со всем этим я как-то не мог ее себе представить в обычной школе. Проблема в том, что все три лицея в моей линзе относились к лучшим в Варшаве. И эта проблема не единственная. Чем больше я ходил по комнате, тем отчетливее это понимал. С чего я взял, что Рыжая идет от метро «Центр» в школу пешком? Она ведь могла пересаживаться на трамвай и еще долго ехать в какой-нибудь лицей в районах Прага или Охота. Если так, то ищи ветра в поле. Кроме того, предположение, что Рыжая вообще ходит в лицей, я тоже сделал на основе сомнительных предпосылок. Она могла быть, скажем, студенткой. С такой-то рыжиной вполне возможно. Ученицей гимназии? Собственно, почему бы и нет. В гимназиях девчонки тоже бывают вполне себе ничего. Парикмахерша? Страховой агент? Тренер? Я вынужден был признать, что и это не исключено. Туристка из Гданьска? Польскоязычная путешественница из Монреаля? Я больше не чувствовал ни мурашек на спине, ни подрагивания мышц от предвкушения.

Я сел за стол, закинул на него ноги и глубоко вздохнул. Что за день! Все началось с этого чертового мужика на Сковородке. Мне раньше совершенно не приходило в голову, что раздача листовок может быть опасной. Я отдавал себе отчет, что в любом бизнесе есть конкуренция, но нападать на школьников, раздающих флаеры? Из-за всего этого мы опоздали на тест по математике. Мало того, что у нас было меньше времени, так еще и утренние эмоции не давали мне сосредоточиться. Из пяти заданий я сделал только два, маловероятно, что этого будет достаточно. Хитрый план по поиску Рыжей улучшил мое настроение, но только на то время, пока казался удачным. Осознание его глупости раздавило меня еще больше. Ну и в довершение всего мне нужно было написать сочинение по польскому, а по немецкому выучить три листа слов на тему болезней и лечения. И уложиться надо было до восьми сорока пяти, потому что после зимнего перерыва возвращалась Лига чемпионов, и в одной восьмой финала «Реал Мадрид» играл с «Арсеналом».

«Кузнец своего счастья или лист на ветру – какая из этих метафор лучше описывает человека? Приведи аргументы из художественной литературы».

«Кто только придумывает эти темы!», – мысленно простонал я и для начала щелкнул ручкой.

«В своем сочинении я постараюсь доказать, что…» – написал я и подумал, что, может, лучше начать с немецкого. Ich habe Kopfschmerzen – у меня болит голова. Да, так и есть. Zum Arzt gehen – идти к врачу.

– Herr Doktor, – пробормотал я под нос, – bitte освободите меня от сочинения о человеке по состоянию здоровья.

Кстати, про состояние – интересно, а полностью ли восстановился после травмы Месут Озиль^[3], а также, кстати, про освобождение – вдруг Рыжая в последнее время болела, потому я ее и не встречал, и, кстати, про сочинение – уже пятый час. Я тяжело вздохнул и снова взял ручку. Я написал: «…постараюсь доказать, что человек…»

Нет, на голодный желудок это делать невозможно! Я спустился на кухню, открыл упаковку кукурузных палочек. Когда позвонил Яцек, я был уверен, что он хочет спросить, кузнец или лист. Я собирался ему ответить, что неважно, только бы успеть до Лиги, но он даже не заикнулся про сочинение.

– Загугли «Слимомикс» и unaswmiescie.pl! – сказал он дрожащим голосом.

– Хорошо, – ответил я. – Когда придешь смотреть матч, напомни.

– Не когда приду смотреть, а прямо сейчас! – приказал он. – Скоро буду.

Он положил трубку, а уже через две минуты я услышал за окном скрежет колес и увидел эффектное торможение на мокрой дороге перед калиткой.

– Ты прочитал? – спросил Яцек, едва я открыл дверь.

– Да, два раза, – язвительно ответил я. – Я до компа дойти не успел.

Святоша припарковал велик на дорожке, прошел мимо меня через прихожую и направился прямо в мою комнату. Там, не спрашивая разрешения, он плюхнулся за комп, постучал по клавишам и отодвинулся, уступая мне место.

– Читай! – сказал он.

То, что показал мне Яцек, было похоже на интернет-издание районной газетки. Называлась она «У нас в городе», а от цветных надписей и мигающих картинок могла начаться настоящая Kopfschmerzen, если вдруг до этого ее не было. Больше всего бросалась в глаза (по крайней мере, мне) фотография симпатичной худенькой девушки, мило улыбающейся белой баночке, которую она держала в руках. Причину удовольствия поясняла надпись под фото: «Спасибо, “Витослим!”»

– Ну и что? – пожал я плечами. – Реклама дурацкая?

– Не это, – нетерпеливо поморщился Яцек. – Текст.

Между окошками с объявлениями и рекламами была втиснута статья.

«Еве было 16 лет. Хорошая, умная, любимая, всегда готовая помочь. Вдобавок стройная и красивая. “Из нее вышла бы прекрасная модель”, – твердили родителям соседки и знакомые продавщицы. А этот каскад золотых волос и голубые, как небо, глаза… “Эх, доченька, доченька, – вздыхает Януш, госслужащий и до недавнего времени отец. – Кто тебе запудрил мозги этими килограммами? Ты – и лишний вес?”

“Слимомикс” – гласила надпись на баночках, которые родители нашли в столе дочери. “Мы никогда не контролировали Эвочку, – утверждает мать. – Но ее поведение и внешний вид так нас напугали, что выхода не было”. “Запавшие глаза, потрескавшиеся губы, – вспоминает Януш. – А еще периодические приступы ярости, которые сменялись долгими периодами апатии”.

В поликлинику девушку заманили хитростью. Сказали, что это плановая диспансеризация в связи с шестнадцатилетием. Увидев ее, врач схватился за голову.

“Почему мы раньше не заглянули в ее стол!” В глазах Иоланты блестят слезы. В больнице сообщили, что, обратись мы чуть раньше, у девушки был бы шанс.

Януш сидит на кухне и мнет в руках пластиковую баночку от “Слимомикса”. Он утверждает, что это помогает ему справиться с эмоциями. Остальные пузырьки он выбросил на следующий день после похорон. Оставил один. На память. На случай, если имя убийцы вылетит у него из головы».

– Что скажешь? – спросил Яцек, когда я закончил читать.

Он нервно смотрел то на меня, то на монитор, мне даже показалось, что у него слегка дрожит подбородок.

– Ну… не знаю, – пробурчал я. – Выглядит не очень.

– «Выглядит не очень»?! – взорвался он. – Чувак! На нашей совести жизнь девочки, а ты говоришь: «Ну не знаю»? На наших руках кровь!

Святоша с шумом плюхнулся на кровать и спрятал лицо в ладони.

– А я говорил! Я предупреждал! Это вы меня уговорили! – бился он в истерике.

Я почувствовал, как меня охватывает злость. Яцек брал деньги, как и все, а вину теперь пытается взвалить на нас! Да вообще, какую вину? Мы кому-то что-то впаривали? Это наша вина, что в мире есть недобросовестные производители и продавцы? Мы виноваты не больше, чем забор с рекламами, доска объявлений или мегафон на машине!

– Возьми себя в руки! – рявкнул я. – Какая еще кровь! «Слимомикс» – это не какое-то ведьмино зелье. Его делали серьезные люди. А еще более серьезные проводили исследования. Ты думаешь, кто попало может продавать любую фигню? Ты что, бро! Мой дед фармацевт, он рассказывал, как это происходит. Знаешь, сколько тестов должна пройти каждая таблетка, прежде чем оказаться на рынке?

– Но та девушка… – пробормотал Яцек, сбитый с толку моей бурной реакцией.

– Да успокойся ты со своей девушкой! Я не знаю, понятия не имею, мне это неинтересно. На листовке была рекомендация Польской фарм-какой-то-там ассоциации? Была. Подписался какой-то профессор? Подписался. Чего ты хочешь? Профессора перепроверять? Это он должен разбираться в похудении, а не мы.

– Думаешь? – неуверенно спросил Яцек.

– Ну конечно! А тебя не смущает, что рядом реклама «Витослима»?

С этого мне следовало начать. Связь одного с другим просто бросалась в глаза. Бесстыдство этой уловки переходило все границы. То, что они выдумали всю историю, это одно, но помещать рядом собственную рекламу? Неужели кто-то мог не раскусить такой примитивный ход?

Яцек немного помолчал, будто мысленно складывал сложный пазл.

– Хммм… – пробормотал он в конце концов. – Вроде Драбовский тоже что-то такое говорил.

Я сделал жест, подтверждающий верность аргумента, который Яцек озвучил.

– То есть ты считаешь, это все вымысел? – уточнил он.

– Конечно.

– Точно?

– Сто пудов, – заверил я.

* * *

Дедушка сидел, опершись локтями о подоконник и прижав к глазам бинокль – тот самый, с которым его отец в тридцать девятом году отправился на войну.

– Ну как там дела, дедуль? – спросил я, входя в комнату.

– Сегодня враг особенно активен, – сказал он.

Мамины родители жили недалеко. Примерно как Яцек, только в другую сторону. И это не случайно. В девяностых, когда на месте нашей улицы еще паслись коровы и никто не предполагал, что Варшава дотянется и досюда, дедушка с бабушкой довольно дешево купили приличный кусок земли. Они разделили его на три части: на одной построили дом, а две другие предназначались «на приданое» детям. Брат мамы, дядя Артур, продал свой участок нашим нынешним соседям, а сам купил квартиру в районе Бемово. Мама сначала тоже не хотела здесь жить, но папа ее уговорил. Последствия этого решения коснулись всех будущих поколений Койтысов, то есть пока только меня. К этим последствиям относились приятные воспоминания из детства, проведенного вдали от городского шума, ежедневные долгие поездки в большой мир и семья под боком.

Я встал рядом с дедушкой и выглянул в окно. Во второй половине февраля день прибавлялся, и несмотря на то, что было почти пять часов, еще не совсем стемнело. На старой яблоне качалась деревянная кормушка, а все из-за крылатого гостя, который присел на краешек. Из-за тонкой перекладины был виден только его раздвоенный хвостик.

– Зеленушка, – прошептал дедушка так тихо, будто опасался, что любой звук громче шепота спугнет неприятеля.

На самом деле дедушка любил своих «врагов». Он сыпал им в кормушки самые разные лакомства, вешал сальце, делал шарики из смальца с зернышками и с огромной радостью приветствовал на пороге своего сада. Военный бинокль прадедушки всегда был у него в состоянии боевой готовности, как и ноутбук с табличкой в «Экселе», куда он записывал результаты наблюдений: вид птицы, пол, дату, час посещения сада, а также разнообразные замечания типа: «Щегол воротит клюв от проса», «Дубонос жрет как свинья» или «У сойки бандитские манеры». Данные из «Экселя» он потом переносил на графики и схемы, которые складывались в разнообразные гипотезы, а те требовали, конечно же, последующих исследований в целях проведения эмпирической верификации. Эта научная деятельность была у нас дома темой для добродушных шуток, на самом деле все радовались, что, уйдя на пенсию, дедушка нашел занятие, заполнившее зияющую дыру от расставания с любимой лабораторией. В последнее время он был увлечен разработкой, как он это называл, «ловушки безопасности» для некоторых видов птиц.

Все началось с того, что в одну особенно ветреную ночь кормушка сорвалась с дерева. Но она упала настолько удачно, что не только не сломалась, но даже не растеряла ценного содержимого. Встав утром, дедушка, вместо того чтобы повесить кормушку на место, решил понаблюдать, будут ли наземную столовую посещать так же охотно, как и воздушную. Оказалось, нет. Птицам явно было неинтересно есть прямо с земли. А может, и интересно, но по каким-то причинам они считали это небезопасным. И дедушка сформулировал гипотезу, что дело в страхе перед Пипеткой, толстой кошкой, любимицей бабушки Мирки. Он повесил кормушку прямо над землей на длинном шнурке, второй конец которого привязал к ветке. Каждый день он перекидывал кормушку на шнурке через ветку таким образом, что шнур наматывался и немного поднимался над землей. В результате птичья столовая каждый день поднималась выше на несколько сантиметров, пока наконец однажды птицы не начали снова в нее прилетать. Достаточно было измерить высоту, на которой теперь висела кормушка, чтобы определить минимальную ловушку чувства безопасности крылатых гостей. Однако дедушка все еще не был доволен. Он хотел определить, одинакова ли эта высота для разных видов птиц. Поэтому он продолжал наматывать шнурок и внимательно наблюдал, в какой момент вернутся чижики, в какой щеглы, а в какой снегири.

– Метр пятьдесят, – сообщил дедушка, отрывая бинокль от глаз.

– Что «метр пятьдесят»? – спросил я.

– Ловушка безопасности для зеленушек.

– Ага! – серьезно сказал я. – И что? Теперь ты все знаешь?

– Ты шутишь? – фыркнул он. – Никогда нельзя знать все. На самом деле, чем больше ты знаешь, тем больше понимаешь, как много не знаешь.

Я заметил, что это звучит довольно грустно, на что дедушка возразил:

– Наоборот. Это восхитительно. Ты открываешь двери, за ними следующие, и следующие, и потом еще парочка.

– И что еще ты хочешь исследовать? – спросил я без энтузиазма.

Это была ошибка. У дедушки загорелись глаза, а я вспомнил: двадцать сорок пять, «Реал» – «Арсенал».

– Сейчас расскажу, – начал он. – Пока мы знаем, какую высоту кормушки зеленушка считает достаточной, чтобы не бояться нападения Пипетки. Но Пипетка уже старая, толстая и не очень ловкая. Если бы вместо нее в округе появился более активный кот, изменилась бы эта ловушка? Иначе говоря, птицы считают всех котов в одинаковой степени опасными и у них одна и та же стратегия безопасности в отношении всего вражеского вида или, может, они оценивают возможности каждого кота по отдельности и в каждом случае разрабатывают отдельную стратегию? Понимаешь?

– Ммм… – промычал я и решил воспользоваться случаем, чтобы изящно перейти к цели своего визита. – Кстати, про лишний вес, – начал я. – Как ты считаешь, таблетки для похудения – это хорошая идея?

Кажется, я переоценил изящность перехода, потому что дедушка подозрительно посмотрел на меня.

– А что? – спросил он. – Ты считаешь, что я слишком толстый, или хочешь дать их Пипетке?

Я почувствовал себя так, будто меня поймали на поедании варенья пальцем из банки, но сохранил невозмутимое лицо и заверил, что проблема эта интересует меня исключительно теоретически. Уж кто кто, а вот дедушка как раз должен понять необходимость теоретической проработки проблем. Кажется, он действительно понял и к тому же оценил, потому что посмотрел на меня серьезно и сказал сесть рядом.

– Спрашиваешь, хорошая ли идея – таблетки для похудения?

Я покивал.

– Ну знаешь, внук…

В том-то и дело, что я не знал, а знать хотел. Не то чтобы я, подобно Яцеку, считал, что, давая господину Икс листовку на улице, я беру ответственность за ее содержимое, за то, что господин Икс с ней сделает и что она сделает с господином Икс. В противном случае я бы никому не смог вручить рекламу «лучшего кебаба в городе», не попробовав предварительно все остальные. Каждый понимает, что «лучший кебаб в городе» должен быть как минимум кебабом, а вот будет ли он лучшим – это элемент игры, в которую играет с нами продавец-искуситель. Мир стоял бы на одном месте, если бы каждый все понимал так дословно, как Святоша. Однако было бы приятнее, если бы «Слимомикс» действительно способствовал похудению и при этом не убивал невинных подростков. Поэтому я с нетерпением ждал продолжения.

– По-моему, может быть по-разному, – закончил дедушка.

Я мысленно застонал, хотя этого можно было ожидать. Для дедушки все всегда от чего-нибудь зависит. У всего есть контексты, аспекты и перспективы. Какой-то кошмар, а не нормальная жизнь.

– Как именно «по-разному»? – недовольно пробурчал я.

– Зависит от многих вещей, – объяснил дедушка. – Во-первых, от того, зачем человек худеет.

– Ну как зачем? – фыркнул я. – Чтобы лучше выглядеть.

– Вот видишь, – дедушка чувствовал себя в своей стихии. – Ты говоришь, лучше выглядеть. А откуда известно, как именно лучше? Одним лучше одно, другим другое. Кроме того, со временем вкусы меняются. В разных частях мира ценятся разные вещи. Может, иногда лучше кому-то сказать «тебе так хорошо в твоем теле», чем «вот тебе таблетка, и сделай что-нибудь с собой».

– Но ведь жир – это нездорóво, – заметил я.

– Это правда, – дедушка стал посерьезнел. – Лишний вес мало кому идет на пользу. Но обычно достаточно просто оторваться от кресла. Зачем сразу что-то принимать? О, посмотри вот на Чипса, – стуча лапами по полу, в комнату забрел их десятилетний пес породы легавая. – Две прогулки в день, и даже бабушка не в состоянии его раскормить.

– То есть таблетки бесполезны? – я попытался подвести разговор к завершающей стадии, поглаживая Чипса по красивой коричневой шерсти.

– Ну… зависит.

– Боже, дедушка! – застонал я. – А ты не можешь просто сказать: да или нет?

Чипс, кажется, не хотел участвовать в беседе, потому что тихонько фыркнул и побрел в более интересные места.

– Иногда нельзя сказать вот так просто, – защищался дедушка. – Правда же зависит. От того, что в них, от того, кто их принимает, от того, что он делает помимо приема таблеток.

– Ну, например, так, – невинно сказал я, вытягивая из кармана листовку. Ту самую, которую несколько дней назад выкинула рыжеволосая девочка и которую я спас и непонятно зачем сохранил на память в кармане. – Это мне дали на улице, и я забыл выкинуть, – сразу добавил я на всякий случай.

Дедушка опустил на нос очки, которые на время наблюдения в бинокль закреплял на белых волосах, и пробежал листовку глазами.

– «Слимомикс», – прочитал он. – На первый взгляд в составе ничего такого. Немного травок, и все.

– То есть он не работает?

– Зависит. У некоторых он может ускорить обмен веществ и немного снизить аппетит.

– То есть стоит принимать?

– Зависит. Если ты в дополнение будешь двигаться и правильно питаться, то он может немного помочь. Но если решишь, что таблетка решит все проблемы, и пренебрежешь всем остальным, то ничего не выйдет.

– А он может навредить? – я попытался зайти с другой стороны.

– Если из-за него ты забросишь активность и правильное питание, то таким образом может.

– Нет, я о том, может ли он вызвать какие-то заболевания? – уточнил я.

– Ну, знаешь, – дедушка скептически поморщился. – Я в составе ничего опасного не вижу, но никогда не знаешь, сколько человек может этого принять, пьет ли он другие препараты, чем болеет, какие у него склонности. На наше здоровье одновременно влияет много факторов, иногда достаточно одному из них немного измениться, и равновесие нарушится.

– Но это само по себе не опасно? – спросил я, чтобы в конце концов получить хоть какую-то пользу от всех этих рассуждений.

Дедушка покачал головой, что предвещало очередные рассуждения, поэтому я поскорее добавил:

– От него же не умирают?

– Ну… умирают вряд ли, – вздохнул в конце концов дедушка, который, видимо, был не в состоянии сказать просто «нет».

– То есть такой вот «Слимомикс» не такой уж и плохой, – нажал я.

– Ну знаешь…

– Да, да, знаю, что зависит, – молниеносно отреагировал я. – Но иногда может пригодиться, да?

– Ну… ИНОГДА может, – с трудом выдавил из себя дедушка.

Вечером я пересказал этот разговор Яцеку.

– Мой дедушка утверждает, что «Слимомикс» действительно работает, – сказал я. – И что эта история с девушкой – полная ерунда.

Да, знаю, я немного упростил ситуацию, но это было за пять минут до начала матча, нужно было изложить покороче.