Краткая история премии Г. Токсичный роман

Глава 3. Вручение 2014

Секретарь Уладзь Лянкевіч: я перестаю зарабатывать на премии – Проект положения премии Г. – Проблема Мартиновича: прости, Виктор – Посольство отказывается выплачивать гонорары жюри – Вручение в Виктории – Как я хотел кинуть аккордеониста – Акудовіч назвал Верацілу бомжом

Следующие два сезона отпечатались в моей памяти гораздо хуже. Я даже не делал о них записи, поэтому у меня нет достоверных письменных источников, приходится полагаться, скажем так, на мнемозину. Кузину мнемозину. Кстати, Ане Янкуте не нравятся такие приёмы: кузины-мнемозины, один лишь Бахарэвіч, говорит она, умеет использовать их к месту, а остальные – нет. Однако узнаю я об этом лишь на пятой премии.

Пока же мнемозина напоминает мне, что 2013 год принёс мне должность заместителя председателя ПЭНа. Меня выбрали главой администрации, назовём это так. По такому поводу я решил, что занимать должность секретаря премии Гедройца для меня слишком низко, и убедил стать секретарём Уладзя Лянкевіча. Я увеличичил количество работников премии. Если в первый год организацией занимался один человек, во второй год – два, то в третий – шесть: секретарь Лянкевіч, дизайнер Коля, редактор сайта Аня Янкута, организатором церемонии была Катя Зыкова, за мелкие поручения отвечала Даша Візнэр, я же был главой процесса. Шесть человек! В шесть раз больше, чем в первый раз. Это не очень понравилось Хадановічу, потому что по любым вопросам он обращался ко мне, а я постоянно переадресовывал его к одному из сотрудников. «Развёл тут бюрократию», – возмущался Хадановіч. От посольства я потребовал соответствующих зарплат для половины работников: от 100 до 150 евро в месяц помножить на 7 месяцев премиального сезона. Выходила кругленькая сумма.

Щепаньска со своей стороны подготовила проект положения. Как я понимаю, он был слизан с польской премии Ника. В это положение я несколько месяцев вносил изменения. Были учтены пожелания Бухалик и опасения посольства: приём заявок продлили до 31 января, жюри читало книги до апреля, вручение должно было пройти не позднее середины мая (хотя прошло в начале июня, и вообще этот пункт потом постоянно нарушался), Някляеў не мог больше участвовать, так как появилось упоминание, что премию можно получить только один раз в жизни. Среди пунктов, которые внёс я, был, например, такой, что автор не может снять книгу по своему желанию – из-за случая с Федарэнкой, а также, что жюри не имеет права обсуждать работу премии до её вручения – из-за случая с Бухалик. Также оговорили ситуацию с двумя и более книгами от одного автора – теперь в конкурсе официально могло участвовать какое угодно количество книг одного автора.

Ну и ещё был один пункт, который я видоизменил. Ранее скудные правила премии говорили, что любая книга, изданная на белорусском может получить премию. А в тот год как раз вышла книга Мартиновича, переведённая на белорусский Рыжковым. И в таком виде книга могла претендовать на премию. А мне бы этого очень не хотелось. По каким причинам? Ну, во-первых, мне не нравилось, как пишет Мартинович и какими методами он себя пиарит. Но мало ли кому чего не нравится. Окей, во-вторых, книга Мартиновича была издана на очень льготных условиях: книга была напечатана и распространена за счёт Будзьмы. За перевод Рыжкову заплатили, я это знаю точно, потому что сам принимал участие в ценообразовании. Когда мы с Рыжковым ещё были друзьями, и я не был им забанен, он спросил у меня, как человека, который перевёл Някляева для Дружбы народов, сколько запросить за перевод? Я сравнил количество знаков и получил, что по расценкам Дружбы народов надо бы запросить 700 долларов. Короче, тут меня бесила несправедливость – в Беларуси куча русскоязычных писателей, которые не могут участвовать в Гедройце, а может участвовать тот из них, кто умеет лучше подлизаться к Будзьме. Но это, честно говоря, тоже слабый аргумент, кому дело до того, что какой-то я считает справедливым или несправедливым. И тут на сцену выходит в-третьих! А в третьих, если мы будем рассматривать на Гедройце все книги, изданные на белорусском, то нам надо также рассматривать и переводы с других языков. А если не с других, то надо конкретизировать пункт, что, мол, мы рассматриваем книги белорусов, написанные на любом языке и переведённые. Короче, проще было бы в положение ввести пункт о том, что мы рассматриваем книги, написанные по-белорусски, и книги Мартиновича, переведённые на этот язык. В общем, я предложил, что нам надо рассматривать книги, написанные на белорусском, а не изданные, но если жюри хочет включить в этом году Мартиновича, то мы можем изменить этот пункт, если они находят это удобным. Никто менять не стал. Мартинович потом, конечно, сокрушался по этому поводу, мол, как же так, изменили пункт, раньше было можно! Следующий роман он выпустит по-белорусски. Хотя подозрения в том, что это перевод, у жюри всё равно останутся, но формальные требования будут соблюдены.

И всё-таки, по прошествии времени я чувствую за это неловкость. С одной стороны я конкретизировал положение, исключив в дальнейшем спекуляции с переводом. С другой стороны, я сделал это не столько для того, чтоб сделать правильно, первично мной руководила злость. Злишься ты, Юпитер, а следовательно не прав.

Единственный нюанс, который мы забыли уточнить в положении – как образуется жюри. В итоге, оно образовалось как и раньше: учитывая пожелания Хадановіча. Щепаньска сначала транслировала, что они не хотят видеть ни Бухалик, которая устроила скандал в прессе перед вручением, ни Поморского, который не снял трубку во время финального голосования. Я же вступался, говорил, что Бухалик не такая уж плохая, она, мол, хотела хорошего, просто метод был неудачный, а Поморский вообще не подписывался снимать трубку, не было каких-то чётких правил. Зато теперь мы правила прописали, польское жури также получит гонорар, который они раньше в глаза не видели. Поморский и Бухалик остались.

А с гонорарами случилась пренепреятнейшая вещь. Уже после объявления премии Щепаньска вызвала нас с Лянкевічем и сказала, что в этом году бюджет на премию, к сожалению, уменьшается, вы же сами понимаете, что кризис. Я не очень понимал и предложил ей самой сократить статьи бюджета. Сначала она предлагала сократить зарплаты. Но вместе мы пришли к выводу, что работать бесплатно – не прикольно. Тогда Щепаньска сказала, что придётся отменить гонорары жюри, мол, читать – это удовольствие. Жюри я не защищал с таким рвением, мне даже было интересно, что бы жюри сделало, мне хотелось, чтобы жюри как-то без меня посражалось с посольством. Я сказал, что окей, мы поговорим с жюри, узнаем, что можно сделать.

Я и Лянкевіч вышли из посольства в крайнем возбуждении и пошли в кафе. Я говорил, что круто, вот пускай жюри и разруливает ситуацию. Лянкевіч говорил, что не круто, что он не может получать деньги за премию, в то время как Хадановіч их получать не будет, Хадановіч «вельмі ўплывовы», и найдёт, как нам за это отплатить, сказал Лянкевіч. Ну и вообще – он, Лянкевіч, рассматривает вариант отказаться от этой работы. Перспектива остаться без секретаря меня испугала. Я сразу набрал Хадановіча и сказал, что бюджет премии сокращается, и что под сокращение вероятнее всего попадает жюри. Хадановіч предложил вариант встретиться и обсудить ситуацию с Пятровічем. И Пятрович, надо сказать, всё решил. Не знаю, сказалось ли то, что он сам был в жюри, но гонорары были найдены, а для следующих жюри он уже так не постарается.

Ещё одно сокращение коснулось рецензий. Теперь за рецензию платилось не 50, а 25 евро. Это не всех рецензентов порадовало.

Кое-как, с урезанным бюджетом и плохим настроением организаторов, премия двинулась в путь. В этом году не было ярких скандалов, Бухалик не выпендривалась, СМИ практически не обращали внимания на лонг и шорт-листы, казалось, они и церемонию пропустят. Я приходил на заседания жюри, но сидел в другой комнате, только помогал Лянкевічу считать голоса и составлять протоколы. Математика делала своё дело быстро, спорных моментов практически не было. Первое место с большим отрывом занял Бабкоў.

Организатором церемонии мы назначили Катю Зыкову. Она должна была найти группу, которая согласится отыграть за 200 евро, актёров, которые отчитают за 80 евро, купить цветы и уладить все вопросы с ведущим-Хадановічем.

Хадановіч присоединился к организации церемонии на последнем этапе с видом «так, малышня, что вы тут без меня наворотили?» Он попытался взять всё под контроль, но настолько не понимал, что нужно под контроль брать, что дошло вот до чего: он настоял на том, что дипломы обязательно должны быть с четырьмя подписями (его, Пятровіча, посла и директора института польского). Мои слова о том, что подписи – это пережиток старины, не были услышаны. Когда накануне церемонии он увидел шесть неподписанных дипломов, он пришёл в ужас. Он вёл себя так, будто подписи – это в церемонии самое главное, будто без музыкантов и актёров, без зала и видеопрезентации обойтись можно, а без подписей – никак! По этому поводу у него с Лянкевічем произошла настоящая ссора. Лянкевіч, видимо, уже плюнул на то, что Хадановіч «вельмі ўплывовы», и накричал на Хадановіча. Мне пришлось изображать из себя миротворца и просить их не ссориться. После этого Хадановіч перестал играть в контролёра.

Вручать решили снова в гостинице. Но не в Краунплазе, ведь турецкоподданный остался тогда без визы. На этот раз выбрали Викторию. Однако с Викторией вышло вот как. Зал там был на 300 мест, а на Гедройца обычно не приходило более 200. Потом, вручение выпало на начало лета, день был дождливый, а отель находился не на линии метро. Короче, создалось впечатление, что церемония в этом году мало кому интересна. Она, если честно, была не интересна и мне. Долгие композиции портмоне и долгие читки актёров Свободного театра разбавляли и без того замедленное действие. Единственное, что мне было интересно, так это то, что организацией занимался не я, а церемония всё равно происходит. Хадановіч со сцены много благодарил Посла и посольство, и ни разу не поблагодарил команду, которая над всем этим работала. Потом на фуршете он сказал, что в следующий раз организует всё сам. Да это была бы моя мечта!

Во время фуршета ко мне подошёл аккордеонист Портмоне и сказал, что им нужны деньги за выступление. Окей, говорю, мы вам позвоним, когда посольство с нами рассчитается. Нет, отвечает, мне нужны сейчас. Блин, говорю, жалко, что вам Катя не сказала, какая процедура получения денег, но ведь и вы не выдвигали никаких условий, давайте дам вам завтра (в пэновском сейфе ещё что-то оставалось). Какой завтра, куда? Мы вот сейчас прямо садимся в машину и уезжаем в деревню записывать альбом, деньги нам сейчас нужны, побойтесь бога, такая солидная премия, посольство и т.д., а рассчитаться не можете. Он так давил, что я выгреб всё, что у меня было, одолжил у всех друзей и знакомых и насобирал ему 200 евро в разных валютах. После чего он опять стал позитивным и сказал: да ладно, конечно, мы могли и до завтра потерпеть, но знаешь, ведь вы могли нас кинуть. Да, сплю и вижу, как кинуть аккордеониста. Потом он улыбнулся, протянул руку и сказал, чтобы мы звали их ещё.

После фуршета я, Лянкевіч, Зыкова, и, по-моему, с нами был Коля (мнемозина мне больше не кузина), мы пошли через парк на другую сторону озера и пили пиво в каком-то кафе украинской кухни. Пили пиво и читали интернет. В фоторепортаже нашейнивы всех поляков на фотографиях звали Лешками: Лешак Шарэпка, Лешак Адамскі… Короткие видеоинтервью с церемонии, казалось, были сделаны так, чтоб вызвать отвращение у зрителя: объектив камеры вытягивал лица эффектом «рыбий глаз», освещение делало лица красными, текстовые подводки троллили интервьюируемых. Комментаторов провоцировали на высказывания о том, что премия коррумпирована, организаторы отмывают себе деньги и дают своим дружкам Бабковым, да ещё церемонию специально перенесли на его день рождения 2 июня.

На следующий день нашанива пересмотрела трансляцию церемонии и выудила ещё один скандальчик: «Акудовіч назвал Верацілу бомжом».

Глава 4. Вручение 2015

Протоколы жюри: лучшее, что могло случиться с премией – Как ушёл Хадановіч – Критик Абрамовіч и как он изменил премию Г. (никак) – Голосование за лонг и шорт, нарушение процедуры, жюри впервые обсуждает книги – Рецензия на Казько: Нутрия Бухалик нарушает положение – Вручение в Ренессансе: "Цирк с животными!", Коцік—грукоцік, триумф Казько – Фуршет: сок, вино и пташе млечко

1.      Вызначэнне колькасці журы.

Акудовіч прапанаваў, каб журы складалася з 10 чалавек, Пятровіч – з 7. <Анціпаў> зазначыў, што летась у журы ўваходзіла 8 чалавек (6 беларусаў і 2 замежныя сябры), і мяркуе, што пашыраць яго не варта. Хадановіч выказаў прапанову ўключыць у журы “таго, хто сёлета больш за ўсё плявузгаў, Верацілу, напрыклад”.

Всё-таки подвела меня память – на самом деле про четвёртую премию существуют исчерпывающие записи. И это не мои дневники, это протоколы, которые, начиная с этой премии, вела Даша. Да, да, да, самое чудесное, что случилось с этой премией, это протоколы, выход из жюри Хадановича с Пятровічем и то, что новое жюри, наконец, обсуждало книги, а не просто расставляло им баллы.

По поводу выхода Хадановіча. За три месяца до объявления премии я имел с ним осторожный разговор на тему того, что должна же наконец появиться процедура избрания жюри. Моё самое радикальное предложение было в том, чтоб жюри назначали старшыні саюза пісьменнікаў и ПЭНа, ну и какой-нибудь третий уважаемый человек, которого они к себе возьмут. Предложение было направлено на то, чтобы исключить из жюри инь и янь белорусского литературного процесса Хадановіча с Пятровічем. Во-первых, вы и так там три раза сидели, во-вторых, мы легитимизируем процедуру, читатели нашейнивы давно орут, что что-то там непрозрачно, а, в третьих, (этого я уже Хадановічу не сказал) мне будет психологически проще работать в жюри без вас, без этих ваших полунамёков, которые я всё равно не могу расчитать. Это был спокойный, но тяжёлый разговор. Хадановіч говорил, что да, он понимает, власть надо передавать, но как быть? Когда ты сам в жюри, ты можешь контролировать, чтоб не вышло откровенной лажи. Андрей, а кто решает лажа или не лажа? Это ведь диктатура, разве нет? И вот в таком духе Хадановіч согласился. Пятровича я просто поставил в известность, он даже не сопротивлялся. Третьим человеком они взяли к себе Акудовіча, которому изрядно подпортил нервы скандал с Верацілой и он уже не хотел быть в жюри.

Неожиданно оказалось, что заседание комитета по жюри – это очень интересное мероприятие. На нём действительно решались важные вопросы, к тому же я использовал комитет как законодательное собрание премии, предлагал им поправки в положение, которые они либо принимали, либо видоизменяли, либо не принимали. Я, например, очень хотел ограничить личные контакты с жюри, потому что не видел в них надобности, всё равно они приходят, ставят баллы и уходят – пускай делают это по интернету. Тут все были против меня, мол, тогда жюри вообще не почувствует, что оно жюри, пусть приходят.

Ещё одно изменение касалось стипендии во Вроцлаве, которая давалась за третье место. У нас была плохая связь с этим Вроцлавом и люди, которые должны были обеспечивать эту стипендию, не отвечали на письма. Я сказал, что Щепаньска обещала оплатить резиденцию в Вентспилсе (потом она откажется от обещания) – это одобрили.

Я предложил убрать должность секретаря. Давайте назовём её куратор, и я тогда буду куратором, если никто не против. Никто не был против.

Ещё я предложил, чтоб рецензии писались не на лонг-лист, а на шорт-лист – по две рецензии на книгу, так, мне казалось, будет интереснее.

В жюри для меня самыми интересными фигурами стали Глобус, который говорил, что премию организует мафия и никого туда чужого не подпустит, а вот же подпустила, и Федарэнка, который поносил премию во всевозможных СМИ, а теперь становился её частью.

В этом сезоне я обезопасил себя от капризов польского посольства – все деньги на организацию премии попросил в фонде «нашего славного гродненского земляка». Фактически посольство должно было только снять зал для церемонии да договориться с банком. Но так как деньги у посольства всё-таки были, они захотели их потратить на поездки предыдущих лауреатов по Беларуси. Я быстро сверстал им бюджет из расчёта пять поездок по 500 евро каждая. За организацию с радостью взялся Чарнякевіч, воодушевившись большим на вид гонораром, однако в процессе организации он понял, что гонорар не такой уж и большой в сравнении с теми эмоциональными тратами, которых требует общение с Хадановічем, поиск места выступления, логистика команды из 5-6 человек.

На первом собрании я сказал жюри, что по положению они, проголосовав, не будут знать результата, а узнают его только из интернета вместе со всеми, кто этим интересуется. Только Чарнякевічу было всё равно. Остальные возмутились. Я говорил, что это для их же безопасности, чтоб они не сболтнули лишнего, но все были возмущены, Глобус вообще сказал, что это его оскорбляет. Меня, конечно, тоже оскорбляло, что результат просачивался в прессу раньше объявления, но я подумал, что пожертвую тут своими чувствами, и оскорбляться не буду. Решили нарушить положение. Надо сказать, что результат не просочился, по крайней мере, я об этом не знаю.

Ещё я предложил перед голосованием устраивать обсуждение книг. Мол, вдруг это повлияет на результат, и вообще обсуждать книги хорошо, хотя бы будет ощущение, что был какой-то процесс выбора, а не просто механическое голосование. Милый фрагмет протокола: «Кісліцына запярэчыла, што ёй асабіста гэта нічога не дасць, а час зойме. Глобус падтрымаў ідэю Анціпава. Бабкоў прапанаваў абмяркоўваць пасля галасавання.» Федарэнка вообще сказал, что считает неправильным участие писателей в жюри: пусть решают критики. Это очень странно было слышать после его согласия войти в жюри. В общем, решили, что обсуждению так или иначе быть. В финале Федарэнка уточнил, может ли он выйти из жюри. Потомон мне говорил, что согласился быть в жюри потому, что у него вышла книжка, а он не хотел, чтобы она участвовала в премии. Вот так, не хочешь, чтоб твоя книжка участвовала в премии, участвуй сам.

Были сомнения в родном языке некоторых книг. Все вокруг говорили, что Мартинович писал «Мову» на русском, потом её перевели и, зная об условиях Гедройца, намеренно нигде не писали, что это перевод. Но, так как это были слухи, решено было их даже не проверять. Мы верим на слово писателям! Правда, был ещё Рома, который едзе. Все говорили, что он де, по-белорусски и двух слов не может связать. На всякий случай я спросил у него в фб, на каком языке писалась книга. Ну, что-то по-белорусски, что-то по-русски, Рома явно почуял подвох. Я попросил конкретизировать, что именно по-русски, а что по-белорусски? Он, видимо, посоветовался с товарищами и ответил, что нееет, вообще всё писалось по-белорусски, но перед тем, как написать, они обсуждали материал с редактором и обсуждали по-русски, тупо потому, что так удобнее. А писать им, видимо, было удобнее по-белорусски. Ну что ж, не пойман – не вор, я не собирался никого уличать во лжи, подумаешь, захотелось поучаствовать в премии, с кем не бывает. Так Мова и Рома прошли.

Во время поездок бывших финалистов по областным центрам в интернете активизировался критик Абрамовіч. Вот, кричал он, наконец-то мне вняли организаторы премии! Наконец-то премия восстановит свой престиж, следуя моим советам! Один совет воплощён – поездки по регионам (это при том, что я до его совета сказал в интервью Белсату, что планируются поездки). Теперь советы были следующими: провести интернет-голосование, устроить вручение не в Минске, и ещё что-то. Я написал ему в личку, что у нас так не бывает. Если кто хочет нам помочь, то помогает не советами, а делом. Вот, к примеру, устроить интернет-голосование, можете помочь, если хотите, на общественных началах. Он такой типа, а чего на общественных? Ну я ему объяснил, что у нас вообще-то нет таких денег, о которых все думают, что у нас они есть. Он такой, ну ок, попробую. Списался с нашейнивой и свободой и говорит: я вот с ними списался, они согласны, пишите им теперь вы. Я говорю, э нет, что значит пишите вы, у нас на это нет ни времени, ни людей, вы же хотите помочь, так давайте. А он мне, это что, я забесплатно должен делать? Это ж куча работы? Ну я ему говорю, ага, куча, но почему кто-то из организаторов должен забесплатно её делать? Нам, говорю, и так хватает. Так и замолчал Абрамовіч.