Читать книгу: «Объединение наций в разделенном мире. Трудный путь к консенсусу», страница 6

Штаб-квартира ООН, Нью-Йорк: жизнь в окружении свиты

Я понимаю, что у ООН есть враги и генеральный секретарь – ее самый заметный и самый уязвимый символ. Служба безопасности Организации тоже это понимает, и вот уже два поколения обращается с генеральным секретарем как с драгоценной хрупкой посылкой. Мои телохранители говорили на разных языках и обладали разными талантами – вместе они составляли команду, небольшую, но отважную. По несколько дней без перерыва они могли нормально не спать и не есть, постоянно переезжали с места на место, оторванные от своих семей, и решительно противостояли любым угрозам. Возможно, история не сохранит всех случаев, когда они спасали меня, но сам я всегда буду об этом помнить. Не хватает слов, чтобы по достоинству их отблагодарить.

Десять лет мою охрану возглавлял капитан Бернард «Робби» Робинсон, который прибыл в Корею в ноябре 2006 года, чтобы сопроводить нас с Сунтхэк в Нью-Йорк. Мы виделись с ним почти каждый день. Когда я уезжал из Нью-Йорка спустя десять лет службы, капитан Робинсон сопровождал нас обратно в Сеул, где, со всеми предосторожностями, передал корейской Службе безопасности.

Требования безопасности управляли нашими жизнями в Нью-Йорке, где мы ездили на машинах без номеров и с вооруженными телохранителями. Двое офицеров всегда находились в моей резиденции. Когда в ООН происходило что-то важное, Департамент полиции Нью-Йорка отправлял в резиденцию спецподразделения. В таких случаях я гадал, не жалеют ли другие жители Саттон-Плейс о том, что я поселился в их тихом квартале.

Я не возражал против охраны, но мне было обидно, что мы с внуками редко играем на идиллических зеленых лужайках резиденции. Я испытывал неловкость от осознания того, что за нами постоянно следят камеры наблюдения. Я привык к незаметному присутствию охраны, а вот Сунтхэк – нет. Моя жена наслаждалась Нью-Йорком, когда мы жили там в 2001 году, развлекались и встречались с друзьями. Но в качестве супруги генерального секретаря она уже не могла одна, без охраны, отправиться за покупками или на партию в бридж, хотя однажды ей удалось ускользнуть от телохранителей. Не знаю, куда она отправилась в тот день, но, думаю, ей просто захотелось почувствовать себя свободной. Когда Сунтхэк вернулась, ей вежливо, но твердо сказали никогда так больше не делать.

Зная, что у охранников будут неприятности, если она снова исчезнет, Сунтхэк, думаю, больше так не поступала.

Сеул, Корея: в тени угрозы

Я так и буду жить в пузыре остаток своей жизни. Корейское правительство обеспечило мне охрану, сопровождающую меня круглосуточно, с самого возвращения на родину в 2016 году. Сеул совместно с Департаментом безопасности ООН решили, что мне необходима защита на случай попыток мщения после моих обвинений в адрес «Исламского государства» и других террористических организаций. В мой второй срок Служба безопасности обнаружила сайт «Исламского государства» с призывами меня убить. Есть подтверждения того, что было совершено по крайней мере несколько таких попыток. Поэтому пока что так.

Я не могу сказать, что никогда не думал о возможности нападения, но страх ни в коем случае не управляет моей жизнью. Я по-прежнему вижусь с друзьями и выезжаю на встречи за пределы Сеула. До Covid-19 я путешествовал в среднем две недели в месяц, посещая мероприятия по борьбе с климатическими изменениями и вопросам развития. Я также ездил в Центр Граждан Мира Пан Ги Муна, открывшийся в Вене в 2018 году. Как видите, я совсем не прячусь.

Даже находясь в отставке и живя в своей стране, я путешествую в сопровождении переодетых офицеров полиции под командованием старшего инспектора Хан Юн Уна. Меня часто узнают на улицах, и люди подходят ко мне, чтобы поговорить и сфотографироваться. Многие протягивают мне руку для рукопожатия или даже на улице смело встают рядом со мной. В ресторанах нам приходится занимать отдельный кабинет, а когда это невозможно, мои любезные телохранители стараются как можно незаметнее расположиться за соседним столиком. В глубине души я наслаждаюсь короткими минутами славы. Однако даже дружественная толпа заставляет мою охрану волноваться. Более того, иногда люди дают охранникам свои телефоны, чтобы те сфотографировали их со мной. Телохранители слишком деликатны, чтобы отказать, но им это не нравится. У них сужается поле обзора, а они должны постоянно контролировать все вокруг.

Жить дома под постоянной охраной не так удобно, как в Нью-Йорке. Я не могу подчиниться внезапному порыву и ограничен в малейших перемещениях. Я знаю, что никогда, скорее всего, не сяду опять за руль машины. Никогда нигде не заблужусь. Мы с Сунтхэк отказались от привычки гулять в тишине после ужина, потому что даже для короткой вылазки от нашей охраны требуется немало усилий. Я по-прежнему часто летаю, но, в отличие от прежних времен, тихонько сижу в зоне отдыха аэропорта, пока не закончится посадка, а потом меня последним провожают на борт.

Я знаю, что кому-то это покажется роскошью, но помните: я не могу отказаться от нее. Очаровательные джентльмены в синих костюмах служат мне постоянным напоминанием, что кто-то, возможно совсем рядом, может попытаться причинить мне вред.

Меня нельзя назвать свободным человеком, но я не жалуюсь.

Глава 5
Переговоры
Течь, как вода

На каждой стадии моей дипломатической карьеры я участвовал в переговорах. Некоторые проходили относительно просто: достаточно было уговорить обе стороны отказаться от чего-то малого в пользу общего выигрыша. Другие были долгими и мучительными, как, например, ядерное соглашение c Ираном. Главные качества и для посредников, и для участников переговоров – это гибкость и сдержанность, подкрепленные силой и решимостью.

Примером мне всегда служила вода – самая мягкая и одновременно самая мощная из природных веществ. Двадцать шесть веков назад китайский философ Лао Цзы говорил о ней так: вода чиста, не имеет вкуса, цвета и формы, но она тушит огонь, перемещает камни, заставляет металл ржаветь, а дерево разлагаться. Она может быть твердой, как лед, и мягкой, как ручей. Воду часто недооценивают; она дает жизнь и обтекает препятствия, а не сталкивается с ними. Это учение – «высшая добродетель подобна воде» – имеет для меня такую важность, что на день рождения президента США Барака Обамы я подарил ему собственноручно написанный иероглиф, обозначающий воду. Лучшие переговоры текучие; это постоянное движение, гибкость, поиск обходных путей – без конфронтации и враждебности.

Дипломатия – искусство возможного, а переговоры – это дипломатия в действии. Мой стиль – это личная дипломатия с позиций сочувствия; она подразумевает сдержанность и установление контакта, из которого потом вырастает доверие и уважение. Даже в самых коротких переговорах можно завязать добрые отношения, но для этого нельзя скатываться в торговлю и критицизм. В моем случае такая философия работает прекрасно, но, конечно, оборотной стороной выстраивания личных отношений является постоянная ротация мировых лидеров. При каждой смене правителя нам приходится заново выстраивать доверие друг к другу.

Бывший генеральный секретарь ООН Бутрос Бутрос-Гали советовал мне иногда отменять встречи в последнюю минуту или не торопиться отвечать на звонки глав мировых держав. Однако мой стиль строится на доверии и принципиальности. Это оказалось особенно ценно в январе 2009 года, когда я ездил на Ближний Восток, чтобы попытаться положить конец разрушительной войне между ХАМАС и Израилем, операции «Литой свинец». То была настоящая «челночная дипломатия»: за семь дней я совершил тринадцать перелетов и посетил восемь стран. Угроза для гражданского населения была так велика, что мировые лидеры соглашались встретиться со мной сразу после обращения, куда бы я ни прилетел. Даже израильтяне, отнюдь не поклонники ООН, немедленно согласились на встречу. Обе стороны были готовы положить конец войне – им просто нужен был способ это сделать. Многие соглашения провалились из-за «потери лица», поэтому умному посреднику требовалось убедиться, что обе стороны встали из-за стола переговоров с хотя бы небольшим достижением, которое могут назвать успехом или победой.

Вода может ударяться о берег с яростью шторма или набегать тихим прибоем с отражением неба. Я всегда начинаю со спокойным и открытым разумом и слушаю, слушаю, слушаю! Я обращаюсь к переговорщикам как к партнерам, а не оппонентам. Сотрудничество практически всегда лучше, чем конфронтация: в нем рождаются свежие идеи, равно как и обоснованные, значимые опасения. Если стороны не могут согласиться на окончательное решение, начинается долгий и болезненный процесс постепенного, ступенчатого продвижения к цели.

Я видел, как переговоры сваливались в спор, когда одна сторона пыталась навязать свое мнение другой, решив, что та сопротивляется. К моему большому сожалению, крупные державы нередко начинают дискуссии с позиций силы, даже высокомерия. Но в действительности куда более эффективно показывать положительный пример. Мне хотелось бы, чтобы они поняли: уважение действует лучше, чем грубое принуждение.

Министр иностранных дел России Сергей Лавров и госсекретарь США Кондолиза Райс часто оказывались на противоположных позициях. Я наблюдал за их стычками в «квартете», посреднической группе, созданной ООН, Евросоюзом, США и Россией в 2000 году для установления мира на Ближнем Востоке. Министр Лавров, блестящий бывший полпред в ООН, знает и понимает все о переговорах и о данном регионе. Госсекретарь Райс, специалист по Советскому Союзу, тоже была хорошо подготовлена и не уступала. Двое самых убедительных в мире дипломатов устраивали дуэли, и, слушая их, я чувствовал новый прилив сил и знаний.

Во второй раз на заседании «квартета» я побывал в Берлине в феврале 2007 года, и был поражен, что эти двое немедленно скрестили шпаги. Палестинцы только-только согласились сформировать Правительство национального единства, однако оставались разногласия насчет роли ХАМАС. Секретарь Райс повторила требование Вашингтона, чтобы предводитель ХАМАС Исмаил Хания публично отказался от насильственных мер и признал право Израиля на существование. «Я не могу недооценивать важность имплицитного признания Израиля, – ответил Министр Лавров, – но я не согласен с максималистскими требованиями».

Вскоре я увидел, что эти двое оспаривают – красноречиво, убедительно и страстно – большинство аспектов перспективного движения. При каждом столкновении они блокировали инициативы друг друга. Трения между Вашингтоном и Москвой были не единственной причиной, по которой «квартет» не добился значимых результатов – отчасти в этом виноваты также израильтяне и палестинцы, – однако их расхождения способствовали нашим пробуксовкам.

Некоторые люди рождаются дипломатами. Бывший президент США Билл Клинтон, специальный посланник ООН по Гаити, после тяжелейшего землетрясения 2010 года, покорял людей своим шармом звезды. Когда госсекретарь Хиллари Клинтон приезжала в ООН, дипломаты и журналисты постоянно ходили за ней. Оба они были в ООН знаменитостями: людям хотелось побеседовать с президентом Клинтоном, и они ждали, что госсекретарь Клинтон преподнесет им новости.

Популистские крикуны редко добиваются успеха в качестве дипломатов. Они обычно эгоцентричны и готовы отказаться от выбранной стратегии ради сильного впечатления – полная антитеза международной дипломатии. Президент США Дональд Трамп неоднократно обещал американцам, что Северная Корея откажется от своей ядерной программы, играя тем самым на руку Ким Чен Ыну, который воспринимал это как свидетельство его личной заинтересованности. Реджеп Тайип Эрдоган обещал изгнать отряды курдов из Кобани, провоцируя военную эскалацию, которая затягивала страдания Сирии зимой 2014 года. «Хезболла» и ХАМАС знают, что могут рассчитывать на поддержку Ирана. Неуважение венгерского лидера Виктора Орбана по отношению к Евросоюзу и его критика НАТО ослабляют международное сотрудничество. Влияние диктаторов на Совет по правам человека ООН позволяет автократическим лидерам нарушать в своих государствах основные свободы.

Я признаю, что язык дипломатии нередко расплывчат и может сильно раздражать людей, стремящихся к определенности. Призыв «сторонам» разоружаться – это лишь начало постепенного процесса. Внимательно прислушайтесь и вы услышите, что дипломаты могут выражать «обеспокоенность», «глубокую обеспокоенность» и «серьезнейшую обеспокоенность» в отношении каких-либо действий, совершенных или несовершенных. Звучит туманно, но, уверяю вас, дипломаты улавливают разницу. При возникновении конфликта мы все торопимся положить ему конец. При правильном использовании стратегическая расплывчатость формулировок дает нам пространство для усиления давления и чуть больше времени для переговоров. Слова несут в себе скрытые послания – помимо прямого значения. Например, я редко выражаю «растерянность» по какому-либо вопросу, потому что так может сложиться впечатление, будто ООН неспособна разрешить кризис.

Никакое правительство не хочет, чтобы его открыто критиковали, и все больше стран становятся устойчивы к международному давлению. «Поименное перечисление и посрамление» может по-прежнему быть эффективным инструментом в сфере прав человека, но у мировых лидеров оно, скорее, провоцирует отпор. В своей речи по телевидению за день до открытия Зимних Олимпийских игр в Сочи в 2014 года я обратился к президенту России Владимиру Путину с просьбой прекратить преследования сексуальных меньшинств; ничего не изменилось. Израиль и США игнорируют несмолкающие обвинения; Индонезия, Филиппины, Зимбабве и Бурунди, в числе прочих, неоднократно не впускали на свою территорию следственные группы ООН по делам о нарушении прав человека. (1)

Дипломаты ООН одни из лучших в мире, и я питаю к ним глубокое уважение. Некоторые обладают значительным опытом работы в собственных правительствах, другие – внутри системы ООН. Перечислить их всех поименно невозможно. Важно понимать все тонкости ситуации и ее историю, а также особенности личности переговорщиков, сидящих за столом. Во время активных конфликтов Департамент ООН по политическим вопросам держит меня в курсе проблем, которые мы должны разрешить. Я усвоил, что сворачивание разговора редко оказывается удачной тактикой. В идеале соглашение должно заключать в себе обоюдную победу и обоюдное поражение. Обе стороны должны одержать победу, чтобы сохранить лицо, и уступить некоторым требованиям. При удачных переговорах обе стороны чувствуют себя отчасти уязвленными, но могут заявлять об успехе.

Бывший министр иностранных дел Алжира Лахдар Брахими и Нобелевский лауреат Мартти Ахтисаари, бывший президент Финляндии, выступали посредниками во многих переговорах по прекращению политических и вооруженных конфликтов, казавшихся неразрешимыми. Это опытные, тонкие и мудрые переговорщики. Брахими отличается добротой и терпеливостью; его арабский язык стал большим плюсом, когда он служил спецпосланником ООН и Лиги арабских государств в Сирии. Ахтисаари посвятил свою жизнь борьбе за мир, и его достижения придают ему на переговорах особенно высокий статус. Оба дипломата ныне входят в Совет старейшин.

Успех дипломатии ООН зависит от резолюций, личностей участников, своевременности вмешательства, и они не всегда совпадают идеально. Если посланник ООН слишком «нажимает» на власти или ставит их в неловкое положение неосторожными высказываниями, его могут объявить персоной нон грата и выслать из страны. Бывало, что этому подвергались даже высокопоставленные посланники, а кто-то, наоборот, слишком тесно сходился с правительством страны. Однако чаще всего наши дипломаты успешно балансируют на тонкой грани дипломатии.

Недавно ставший независимым Южный Судан в данном случае – показательный пример. Весной 2014 года стало ясно, что трения между президентом Салвой Кииром и моей специальной посланницей Хильде Джонсон, бывшим норвежским министром международного развития, не прекращаются. Они жаловались друг на друга и в кулуарах, и на публике, и разногласия между ними угрожали миротворческой операции. Наконец автократический лидер, бывший борец за свободу, не чуждый насильственных методов, потребовал, чтобы я ее заменил. Страна не может выбирать себе посланников, поэтому я попросил президента Киира оказать Южному Судану услугу и обращаться с Джонсон с тем же уважением, какое он проявлял бы ко мне. А Джонсон я напомнил, что им важно работать в связке, профессионально. Но ничего не получилось. Отношения между ними уже нельзя было спасти, и мне требовалась стратегия для «бесшовной» замены. Я настоял на том, чтобы президент публично поблагодарил посланницу – так люди будут думать, что никаких проблем нет. После того как он действительно выразил признательность Джонсон в ходе пресс-конференции, я, пусть и неохотно, ее заменил.

Иногда на переговорах требуется давление с нескольких сторон, включая угрозу применения силы, наложения санкций или установления цензуры. Если я и прибегаю к ним, то обычно не на публике, потому что открытые обвинения только озлобляют тех, против кого направлены.

Неофициальные каналы

23 марта 2007 года иранские военно-морские силы перехватили британское военное судно «Корнуолл» в узком Ормузском проливе, заявив, что оно зашло в территориальные воды Ирана. Пятнадцать матросов из команды «Корнуолла» и служащих британских ВМФ, находившихся на борту, они арестовали по обвинению в шпионаже. Тегеран отказался освободить их даже после того, как детальный осмотр корабля не выявил ничего подозрительного.

Позже на той же неделе я обсудил данный вопрос с министром иностранных дел Ирана Манучехром Моттаки, в кулуарах саммита Арабской Лиги 2007 года в Саудовской Аравии. Британское правительство располагало снимками со спутника и утверждало, что судно находилось в международных водах. Я всего три месяца назад занял пост генерального секретаря, и то была моя первая встреча с кем-либо из верховных лиц Ирана. Я немного волновался, но все-таки обратился к Моттаки с просьбой не осложнять международные отношения Ирана, удерживая суда, даже если они случайно зашли из нейтральных в территориальные воды. «Ирану стоит показать себя государством, готовым прийти на помощь, а не проблемным, которое удерживает иностранцев, не представляющих никакой угрозы», – посоветовал я. Через несколько дней после того разговора я с облегчением узнал, что Тегеран освободил матросов. Бывает, что вас лучше слышат на публике, а бывает, в приватной доверительной обстановке.

31 июля 2009 года трое молодых американских туристов были пойманы на иранской стороне – а возможно, в непосредственной близости от нее – ирано-иракской границы. Сара Шурд, Джош Фэттал и Шейн Бауэр, все в возрасте около тридцати лет, оказались в тюрьме за шпионаж на территории исламской Республики Иран. То было страшное время для их семей. Родители не могли связаться со своими детьми и не знали, что происходит в тюрьме или в зале суда. В информационном вакууме распространялись слухи: их держат в одиночном заключении, собираются использовать как заложников на переговорах по инспекции вооружений или обменять на пленных, находящихся в США.

Американский народ с ужасом следил за развитием событий. Почему Тегеран не понимал, что трое туристов находились просто в отпуске, а не на задании ЦРУ? Однако двусторонние связи между правительствами были подорваны десятилетиями недоверия и отсутствия дипломатического признания. От моего лица пресс-секретарь зачитал заявление, в котором подчеркивалось мои стремление к диалогу и надежда на справедливость. «Вы можете объяснить, как они собирались повредить стране?» – спросил я иранского полпреда Мохаммада Хазаи.

Я указал ему на то, какую волну недоброжелательства спровоцировал арест. «Что Иран выигрывает, удерживая их? Почему вы не отпустите их сейчас же?» Я попросил посла передать мои слова президенту Махмуду Ахмадинежаду, объяснив, что это дало бы ему преимущество в отношениях с американским правительством и позволило бы мне помочь послу.

Я продолжал мягко и дипломатично давить из Нью-Йорка. У меня были хорошие отношения с Тегераном, и руководство страны доверяло мне. Американское и британское правительства, по контрасту, скоры на критику и обвинения. Наконец 14 сентября 2010 года Тегеран освободил Сару Шурд – на гуманитарных основаниях. Джош Фэттал и Шейн Бауэр остались в тюрьме.

В августе 2011 года их приговорили к восьми годам заключения за «шпионаж» и незаконный переход границы. Мировое сообщество вознегодовало и внезапно, в сентябре, обоих отпустили – после двадцати шести месяцев в тюрьме и всего за пару дней до приезда президента Ирана Махмуда Ахмадинежада в Нью-Йорк на съезд Генеральной Ассамблеи.

Президент не хотел признавать, что надеялся обменять туристов на иранцев, сидящих в американских тюрьмах. Возможно, Тегерану требовалась причина, позволяющая отпустить их, сохранив при этом лицо? Или президент Ахмадинежад отказался от планов обмена? Скорее всего, все вышеперечисленное сыграло свою роль. В сложных переговорах всегда задействовано много элементов. Были эти люди шпионами? Нет, я в это не верю. Шпионаж – удобный предлог, чтобы отмести критику и заставить замолчать неугодных иностранцев, в первую очередь журналистов. Люди с двойной национальной принадлежностью особенно уязвимы перед иранскими законами, которые не признают двойного гражданства.

В качестве генерального секретаря я тесно и спокойно сотрудничал со многими дипломатами и посредниками по вопросам освобождения пленных, как правило, из иранских застенков. Переговоры по освобождению заложников – давняя и почетная обязанность генерального секретаря ООН (Даг Хаммаршёльд прославился своей храброй попыткой выручить американских пилотов из плена в Китае). Некоторым уже вынесли приговоры на показательных или закрытых судах. Состав преступления – пересечение границы с Ираном или излишнее любопытство.

Я приложил немало закулисных усилий к освобождению репортеров и тележурналистов. Журналистка Роксана Сабери, гражданка США и Италии, получила приговор за шпионаж в пользу США на однодневном судебном процессе, проходившем при закрытых дверях. Я обсудил ее дело с иранскими властями, и спустя сто дней заключения ее выпустили на свободу. Вернувшись на родину, Сабери поблагодарила меня сначала звонком, затем открыткой.

Ирано-канадский журналист, правозащитник и кинодокументалист Мазиар Бахари, репортер «Ньюсуик», был арестован в июне 2009 года: он освещал протесты против неправомочного переизбрания президента Ахмадинежада. Его судили на показательном процессе за «действия против национальной безопасности» и «нарушение общественного порядка» вместе с другими демонстрантами. Я попросил постпреда Хазаи передать мое обращение президенту Ахмадинежаду, и Бахари отпустили на свободу 17 октября, спустя два дня после того, как я опубликовал обличительный доклад о вопиющих нарушениях свободы слова и собраний в Иране в период выборов. Я был доволен, что «Ньюсуик» не упомянул о моем вмешательстве в статье, посвященной освобождению репортера, потому что все переговоры проходили за закрытыми дверями. Но я очень обрадовался, когда Бахари пришел повидаться со мной.

Я был крайне обеспокоен, когда 22 июля 2014 года иранские власти задержали главу представительства «Вашингтон Пост» в Тегеране, Джейсона Резаяна, гражданина США и Ирана. Я находился в Вашингтоне на встрече в Белом доме, когда ко мне обратились несколько редакторов «Вашингтон Пост» и брат Джейсона. Была осень, и они очень беспокоились о безопасности Резаяна и его жены, Еганех Салехи, иранской журналистки, которую также арестовали. Они просили ООН помочь освободить супругов и, что также немаловажно, выяснить, в чем их обвиняют.

Я переговорил с министром иностранных дел Ирана Джавадом Зарифом, которого хорошо знал как бывшего постпреда его страны в ООН. Я настоятельно рекомендовал его правительству освободить Резаяна и других политических заключенных и выразил обеспокоенность нарушением их прав. Я также просил его передать мое обращение президенту Хасану Рухани. Министр заверил меня, что хорошо знаком с деятельностью Резаяна, но у Тегерана в самом деле есть основания для беспокойства. Я понял из этого, что опасность грозит и другим журналистам в Иране. После нескольких месяцев апелляций и частных бесед с иранскими лидерами и влиятельными чиновниками журналист «Вашингтон Пост» был освобожден в январе 2016 года, спустя восемнадцать месяцев мучительного заключения. Как ВВС, «Вашингтон Пост» придала огласке подробности его пребывания в тюрьме и привлекла на свою сторону десятки популярных артистов, американских законодателей, репортеров и других публичных персонажей. В конце концов его освободили в ходе обмена заключенными.

Я встречался с Джейсоном Резаяном в Кембридже, в Массачусетсе, в 2017 году. Я только что ушел в отставку и как специальный научный сотрудник Гарвардской школы управления имени Кеннеди должен был выступить с презентацией перед Товариществом Ниемана. Я был сильно удивлен, когда Джейсон Резаян сам подошел представиться мне после лекции. Я очень обрадовался нашей встрече! Мы обнялись. Несколько дней спустя мы встретились еще раз в моем кабинете, чтобы восстановить ход тогдашних событий. Некоторые моменты этой истории было очень тяжело слушать. Резаян просидел 544 дня в иранской тюрьме Эвин по сфабрикованному обвинению в шпионаже и подвергался пыткам. 22 ноября 2019 года Окружной суд округа Колумбия присудил Резаяну и его семье компенсацию ущерба в размере 180 млн долларов от Ирана за незаконное задержание и пытки. Тегеран не прислал в суд своего представителя и не отреагировал на приговор. Возможно, журналисту удастся убедить американское правительство выплатить ему эти деньги из 4–5 млрд долларов, замороженных на иранских счетах.

Я не в одиночку работал над освобождением журналистов и других граждан западных стран, но считаю, что помогал Тегерану принимать верные решения. Позицию генерального секретаря в мире широко уважают как этичную, аполитичную, независимую и непредвзятую. Генеральный секретарь, Старейшины и другие крупные фигуры на международной арене должны выступать как мировая совесть, а не продолжение главенствующих держав. В противном случае они подведут Организацию и подорвут доверие к ней. Я действовал на самом высоком уровне, но делал это незаметно, в частном порядке. Я старался брать пример с воды – невидимой и неслышной, но в то же время мощной.

Иран не единственная страна, где иностранца могут арестовать из соображений финансовой или политической выгоды, но ситуация там одна из худших. Хуже нее могут быть разве что вооруженные повстанческие группировки. В марте 2007 года ВВС сообщила, что в секторе Газа исламская армия похитила корреспондента Алана Джонстона. Мировое сообщество мобилизовало все ресурсы и это сыграло свою роль. Официальные лица, организации, известные журналисты по всему миру требовали освобождения корреспондента; множество других людей, включая меня, работали за сценой. Довольно неожиданно Лондон с ХАМАС вступили в секретные переговоры: это были их первый прямой контакт и попытка выстроить доверие, имеющая значение до сих пор. Корреспондент ВВС при ООН Лора Тревельян предложила мне записать телевизионное обращение с просьбой освободить Джонстона, и это обращение транслировалось по арабскому телевидению в пятую неделю его ареста.

Моя роль в таких процессах – это сочетание открытых выступлений и закрытых переговоров, выстраивания коалиций и откровенных обличений. Джонстона освободили 4 июля, и ВВС устроила по этому поводу праздник. На прием пригласили десятки гостей, в том числе репортеров, которых тоже похищали или арестовывали, и тех, кто работал над их освобождением. Я был польщен «специальной благодарностью» в адрес ООН. Уходя с вечеринки, я с изумлением увидел луч яркого голубого цвета, которым по распоряжению ВВС осветили верхушку здания напротив.