Читать книгу: «Спасибо, что ты меня бросил. #откровения телевизионщицы», страница 3

4
18 марта 2018

Я лежала в кресле на плановом УЗИ у гинеколога, доктор молча всматривалась в монитор.

– Как там моя матка? – я решила разрядить обстановку.

– Вы знаете, что такое миома? – серьезно спросила она.

– Да, у меня большая? – напряглась я.

Она взглянула на меня поверх очков.

– Какая из трех?

За полгода в моей матке образовались три доброкачественные опухоли.

– Вам пора рожать, – вторила она маммологу, – организм уже требует. Забеременеете, и все пройдет, а еще потянете, они подрастут, и нужно будет вырезать, либо возникнут сложности при зачатии.

Вечером мы встретились с Алиной в «Винотеке». Алинка рассказывала последние новости, а я любовалась ее скандинавской красотой. Высокая, грациозная, она умела подчеркнуть стройную фигуру даже свободным костюмом. Блестящие волосы чуть ниже лопаток она собрала в небрежный пучок.

Я рассказала о результатах УЗИ.

– Да, у меня тоже две миомы нашли, – сообщила подруга. – Я пришла к Мише и сказала, что надо принимать решение: либо беременеем, либо я пошла. Он сказал, что не готов к детям, и я ушла. Рыдала пару месяцев, а потом «Тиндер», где познакомилась с мужчиной, который радуется перспективе иметь детей. Викуль, скажи Антону…

Я вернулась домой ближе к ночи, Антон курил на балконе. Я села рядом и поделилась новостями. Он усадим меня к себе на колени, убрал волосы с лица и сказал:

– Значит, будем готовиться. Пить, курить бросим, анализы сдадим – и за дело. Как раз поедем в отпуск в сентябре, – улыбнулся он.

На утро я набрала девочек и радостно поделилась:

– Мы договорились о ребенке!

5
1 октября 2018

Мы вернулись из Хорватии, и я поехала к Кире.

– Полгода я пила витамины, сдавала анализы на антитела к краснухе (мама не могла вспомнить, болела ли я), делала флюорографию (без нее не пустят в роддом) и морально готовилась к возможному материнству. Мы запланировали отпуск в Хорватии, где собирались делать маленьких «фырчиков». Коту объявили, что он станет старшим, но не менее любимым… Но в последний момент Антон сказал: «Я не готов. Прости».

Я заплакала. Она налила кипяток в кружки и поставила одну передо мной.

– Что думаешь делать?

Я пожала плечами и скорее спросила, чем ответила:

– Уходить? Но это еще не все… Я в отпуске распсиховалась и поставила ультиматум…

– Ну-ка…

– Я начала издалека: «Знаешь, если мужчина не готов жениться два с половиной года, то надо разъезжаться…». «Ты тоже так думаешь?» – устало спросил он.

Кира с интересом ждала продолжения диалога:

– Я готовила овощи на ужин, от напряжения мои руки яростно строгали кабачок на большие, неровные куски. «Фыр, – выдохнул он, – я не знаю, что тебе сказать. Ты была такая самодостаточная. Мне это так понравилось. «Да, я понимаю», – кабачок закончился, его место в руках занял баклажан. Теперь я пытала его. Антон аккуратно продолжил: «Ты опять меня начинаешь торопить, и мне это не нравится!». «Ну да, понимаю, – протянула я, соскребая с доски труху, оставшуюся от когда-то цельного овоща, в сковородку, – просто мне страшно. Очень страшно, что все так неопределенно, что, может быть, ты никогда не будешь готов, что, может, я зря жду и теряю…». Я осеклась.

Кира, казалось, знала окончание диалога.

– «Теряешь время?». «Да», – выдавила я. Он пожал плечами: «Но я не могу тебе пока ничего дать, и если ты решишь, что тебе надо продолжать свою жизнь, – он глубоко вздохнул, – то я пойму».

– Ясно, – припечатала Кира. – Мне очень жаль.

Я призналась:

– Мы ни о чем в отпуске не договорились, но обида осталась. Мы же договорились! Я боюсь его потерять, но и боюсь принять решение остаться.

Мы попрощались с Кирой, она обняла меня и прошептала:

– Держись.

По пути домой я не могла принять решение. Надеялась услышать что-то, что поможет мне определиться. Я позвонила маме. Сказала, что мне жутко больно и дико обидно.

Мама завела:

– Ну, может, не стоит уходить? Может, надо было еще подождать. Он хороший парень: умный, рукастый, любит тебя. Ты упрямая, с тобой сложно…

– Ну сколько можно было еще ждать? Мы 2,5 года вместе, мне 34, у меня миомы в матке, а он не готов двигаться дальше. А вдруг и никогда не будет готов? Что, если я потеряю время, а он так и не решится?

– Ну да, да – повторила мама.

И посоветовала:

– Ну тогда закрывай дверь. Уходи! Вот прям совсем. Все! Больше никакого общения, у тебя новая жизнь! Может, однажды он поймет, что не может больше без тебя! И это будет приятным сюрпризом, но сейчас живи своей жизнью. Вычеркни его из головы. Ты обязательно будешь счастлива.

Я стояла в пробке, водила пальцем по стеклу и слышала «бла-бла-бла». В принципе, это отражало то, что я чувствовала.

Я набрала Арину, папину вторую жену.

– Еж, тебе лучше уйти и создать нехватку тебя. Забирай свои вещи, отдавай ключи. И устанавливай срок: «Давай через месяц встретимся и обсудим итоги нашего эксперимента. И, если предложение не поступит, то все, это точка невозврата».

Решила, что так и поступлю.

– Ну да, конечно, давай ограничь его во времени, – с сарказмом сказала подруга Инна, – за этот месяц он походит по барам, вкусит свободы, поймет, что ничего не хочет и будет таков. Вик, если ты хочешь, чтобы в отношениях что-то изменилось, тебе надо перестать его контролировать. Не устанавливай ему сроки. Это опять давление. Из-за которого он, возможно, и не делает тебе предложение и ребенка. Скажи ему: «Ну все, Антон, я тебя люблю, но хочу определенности». И отпусти. Пусть это будет его решение.

Я кивнула, как будто она могла меня видеть.

– И не надо отвечать ему на сообщения, пусть это будет полная пауза без иллюзии общения и ощущения тебя рядом, когда он захочет.

– Как же я тогда узнаю, что он готов мне сделать предложение?

Я подъезжала к дому, когда увидела его в окно. На улице было холодно, он стоял в одной рубашке.

– Прекрасно! – вырвалось у меня, – опять сидит в баре. В баре, из-за посещений которого мы часто конфликтовали…

Я остановила машину и открыла окно.

– А мы тут в баре с Тимуром и Лерой. Она переезжает на Кипр и устроила нам отвальную.

Чувство ревности, смешанное с обидой, заполнило меня целиком.

– Здорово, – произнесла я максимально нейтрально.

– Хочешь посидеть с нами?

Конечно я хотела проконтролировать, что там происходит, но собрала остатки воли и ответила:

– Я в магазин собираюсь.

– Тебе помочь?

– Как хочешь, – холодно ответила я.

Я всегда так реагировала, когда было больно, а когда было слишком больно, я кричала.

– Сейчас приду.

Я побрела в магазин, он пришел, когда я выгружала покупки на ленту: тряпка, молоко, масло, вода, творог… Он встал рядом и начал помогать. Мы молчали.

– Я не знаю, как с тобой дальше общаться, Антон.

– Я буду с тобой как обычно, – он протянул карту кассиру и расплатился.

Возникла пауза.

– А предложение посидеть вместе с вами еще актуально? – ненавидя себя за малодушие, спросила я.

Я боялась, что там, в баре, сидит какая-то неведомая мне Лера, которая сейчас быстренько воспользуется ситуацией.

Он пожал плечами:

– Конечно, пойдем, просто я думал, что ты будешь разбирать чемоданы, которые мы не разобрали после отпуска.

Я хотела честно ответить:

– И я, и я так думала! У меня был план: разберу вещи, постираю их, помою полы и лягу спать. Мне так будет спокойно.

Вместо этого я пошла с ним в бар. А дальше был мазохистический ад. Лера, вопреки моим надеждам, оказалось миловидной барышней. А я надеялась, что она будет страшная и толстая. Она уже изрядно выпила и теперь сидела пьяненькая, смотрела с улыбкой, накручивая на палец прядь волос.

Я сидела рядом с Антоном, на голове кичка, растянутая кофта, джинсы-бойфренды, на лице ни грамма косметики (ее смыло слезами) с выражением лица, будто я за день похоронила всех родственников.

Они обсуждали рабочие вопросы, а я накидывалась вином. И фоном, как на электронном дисплее, мелькали вопросы: «Что я тут делаю? Зачем я здесь?».

Лера складывала розочки из салфетки, периодически поглядывая на Антона. Розочки больше напоминали вагины, будто намекая, где может закончиться вечер моего мужчины.

Я сидела, дожидаясь, когда его коллеги уедут домой. Меня мучила мысль, что Антон больше не будет со мной. Пусть такой, пусть не готовый к браку и детям, но мой. Так прошло полтора часа, за это время я дважды отлучилась поплакать в туалет.

Мы вышли курить, и он признался:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Но мне сложно представить, что ты уйдешь и я буду спать без тебя. Что проснусь без тебя… Это все какая-то глупость!

– Которую ты в состоянии исправить, – выдавила я.

– Я знаю.

Я смотрела на привычный профиль: немного курносый, жесткие волосы торчат в разные стороны, а борода, как всегда, аккуратно подстрижена.

Мы вернулись к столу, когда Лера уже скрутила букет «вагин» на ножках. Я думала:

«Мне надо уйти, вернуться домой и разбирать вещи».

Но вместо этого я заказала еще один бокал вина. Под конец вечера я набралась. Почувствовала себя спокойнее и даже рассказала про минувший отпуск. Это был первый отпуск, из огромного количества поездок, веселый и без конфликтов. Встал ребром только один важный вопрос: почему мы не идем дальше, хотя столько вопросов между нами уже решено?

Пьяная Лера задавалась тем же вопросом, но о работе:

– Как мне продвинуться дальше по карьерной лестнице? – немного заплетающимся языком уточнила она.

Антон с Тимуром вдохновились. Я сказала:

– Я пошла.

– Я тебя провожу, – вызвался Антон.

Мы вышли и закурили. Он посмотрел на меня. У меня вырвалось:

– В принципе, у тебя есть все шансы трахнуть сегодня Леру. Она готова, – сказала я, чувствуя, как по телу разливается боль, вызванная собственными же словами.

Он внимательно посмотрел на меня. Развернулся. Потушил сигарету и бросил:

– Пока.

Я осталась одна на улице. Стояла и думала: зачем я это сказала? Меня разрывала ревность, я боялась. И вернулась в бар. Села за стол с идиотской улыбкой. За столом возникла неловкая пауза. Тимур первым нарушил молчание:

– Неловкая пауза…

Лера добавила:

– И Антон вернулся каким-то грустным.

Антон сидел молча с напряженным лицом. Я продолжала глупо улыбаться, чувствуя себя идиоткой.

– Ну что, давайте считаться, – предложил Тимур.

– Вы езжайте, а мы с Фырочкой еще погуляем, – ответил Антон.

Мы вышли, попрощались с ребятами и зашли за угол.

– Зачем ты так говоришь? – возмутился он. – Ты же знаешь, что мне никто не нужен!

– Ну да, только ты пошел в бар провожать Леру, вместо того чтобы обсудить важные вопросы! – выпалила я на одном дыхании.

– Да, а ты не думала, что я не хочу видеть, как ты переживаешь, а я не могу дать тебе ответа???

– Не думала. Я просто переживала!!!

– Но почему ты не позвонила, не написала, чтобы я пришел сразу домой?

– Потому что… – я резко замолчала. – Я хотела, чтобы ТЫ САМ ДОГАДАЛСЯ!

Это типичная ошибка незрелых отношений – желать, чтобы кто-то о чем-то догадывался сам.

6
6 марта 2020

Прошла неделя, как я уволилась с работы. По ощущениям – вечность. Первые дни я не знала, как распорядиться временем, привыкла куда-то бежать, услышав «надо сделать». А теперь – не надо.

Одна из причин, почему решила взять минимум месяц отдыха, прежде чем начать искать новую работу, – попытка услышать себя. Я задумывалась почти два года назад о своей частной практике психологом, но это быстро забылось, как только я вернулась после отпуска в редакцию. А может, я просто испугалась начинать что-то новое. Вдруг не получится?

Сейчас я знала, чем хочу заниматься, но не знала, с чего начать. Я решила начать с мелочей. Первые дни я задавала себе вопрос:

– Чего я хочу сегодня?

Ответа не было мучительно долго. Словно «хочу» интеллигентно стояло в очереди, а «надо» и «должна» нагло влезали перед ним. Но я ждала, прислушивалась к себе, прежде чем ответить. Просыпалась и спрашивала:

– Чего я хочу на завтрак?

И ждала ответа. Когда я бежала, опаздывая на работу, не успевала об этом думать. Распахивала холодильник и загружала в себя первое, что попадалось на глаза, или то, что вот-вот испортится, и быстро съедала.

Казалось бы, велика ли проблема? Нет. Вот только, не прислушиваясь к себе за завтраком, я и дальше продолжала игнорировать свои желания. Хочу ли я делать этот сюжет? Идти на прогулку? В кино?

Решение всегда принималось быстро, часто без оглядки на тихий внутренний голос, который протестовал. Со временем он научился молчать о своих желаниях.

– Ну мало ли, что ты хочешь? – часто говорили мне в детстве.

Я выросла и продолжила обесценивать свои желания. И не только свои. Когда задвигаешь в дальний угол свои потребности, то начинают раздражать люди, которые почему-то прислушиваются к своим.

За первую неделю поняла, что боюсь следовать за своим «хочу». Мне казалось, это приведет к тому, что я залягу в кровать, вокруг начнут перекатываться клубки пыли, грязная посуда вывалится из раковины, а я превращусь в Обломова, которому некому кричать «Захар!».

С огромным трудом выдерживала паузу, чтобы дождаться ответа на вопрос: «Чего я хочу?». И была награждена: стала делать больше и делать с удовольствием!

До этого дня «уборка с удовольствием» звучало как «приятный удар в челюсть».

И вот в субботу, когда настало время почистить мое 35-метровое жилище, я почувствовала, что не хочу этого делать. И сказала себе: «Я не буду».

Внутренний «погонщик», который отслеживает мою эффективность, удивленно округлил глаза:

– В смысле не хочешь? Надо!

– Кому надо?

– Тебе!

– Мне не надо.

– Надо, чтобы было чисто, – сказал он голосом бабушки.

– И так не грязно.

– Да, но если не уберешься сейчас, станет грязно, – так часто говорила мама.

– Да, может станет грязно.

– Так нельзя!

– Почему?

– Ты как свинья! Вдруг придут гости? – снова подключилась бабушка.

– Могут, но мои гости любят меня, а не мой порядок.

– Они будут думать, что ты неряха!

– Возможно, но они любят меня (ко мне могут прийти только близкие люди) не за то, чистюля я или неряха. У меня, видимо, есть другие качества, которые для них важнее.

– А что будет, если ты сейчас не уберешься и в следующий раз снова пропустишь? Дала же себе поблажку!

Моя уверенность пошатнулась. Я представила, как обрастаю пылью, потом фантиками, вокруг меня растут горы мусора, и однажды похоронят меня под собой… А все потому, что я позволила себе пропустить одну уборку.

Я тряхнула головой, чтобы отогнать фантазию.

– Возможно, так и случится, но я решила понаблюдать, что будет, если я позволю себе делать, что хочу. Месяц. За месяц я вряд ли зарасту грязью настолько, что не справлюсь с последствиями.

Погонщик развел руками.

– Ну, посмотрим. И все равно – это неправильно.

Я решила довериться себе. Дело было в субботу. Во вторник мне захотелось (!!!) взять в руки пылесос, помыть полы, вытереть пыль, чистить сантехнику… Я все сделала и обрадовалась чистому дому, который убрала с удовольствием. Оказывается, может нравиться убираться, когда не заставляешь себя это делать. Я даже усталости не почувствовала. Вдохновилась.

Пару дней я копила посуду, смотря, как она торчит из раковины, намекая, что пора взяться за губку… «Погонщик» пугал тараканами, которые приходят с помоек, почуяв грязную посуду, и не уходят. Но я стойко держала оборону и ждала.

И однажды утром, когда я перестала испытывать стыд и вину перед грудой тарелок, мне захотелось их вымыть! Я надела перчатки, взяла новую губку и с радостью (!!!) отдраила тарелки до блеска. Когда раковина осталась пустой, я почистила и ее. Глядя на сверкающую поверхность, я счастливо улыбнулась.

Это укрепило предположение, что я просто не позволяю себе жить с удовольствием. Мне почему-то нравится заставлять себя, принуждать и испытывать страдания. Оказалось, что я вовсе не грязнуля, которой комфортно жить в облаке пыли. Вряд ли я сегодня не помою посуду, а завтра приглашу бомжей с помойки, чтобы чистить воблу и вытирать об себя руки. Нет, я люблю порядок и даже могу наводить его с удовольствием.

Подтвердив свою теорию, я продолжала прислушиваться к себе и ориентироваться на тихое «хочу / не хочу». Я ждала, отбивала моментально появляющиеся «надо» и «должна», вела диалоги с «погонщиком», который все больше походил на тревожную часть моих родителей. И каждый раз дожидалась ответа.

В один из дней мне написал Костя:

Как ты там?

Вика: Ем, сплю, пишу, отношусь к себе как к младенцу:)

Костя: Это как?

Вика: Прислушиваюсь к каждому желанию.

Костя: Это же прекрасно, Викуля!

Вика: Да, видимо, пора начать.

Как-то он спросил:

– Почему так бывает, что кто-то легко понимает и следует за своими желаниями, а кто-то всю жизнь довольствовался «надо» и «должен»?

Была суббота, за окном ярко светило солнце. Мы сидели в кафе, обнявшись. Я запустила руку ему в волосы:

– История начинается в далеком-далеком детстве, когда маленький человек ищет свое место в окружающем мире. Любовь к себе он находит в глазах матери, но если мама смотрит сквозь него по причине послеродовой депрессии, например, то любовь малыш не находит.

Он внимательно смотрел на меня, нежно гладя мою руку. Я поцеловала его в щеку и продолжила:

– Через общение с родителями малыш учится понимать, чего он хочет. Когда он подрастает, ему задают простые вопросы: во что ты хочешь поиграть? Что надеть? Позже: кем стать?

Он положил руку на талию. Я улыбнулась.

– Важно выдерживать паузу, потому что малыш будет задумываться, чтобы найти ответ, услышать свое желание. Если родитель понимает, что в этот момент закладывается важная веха развития маленького человека, и умеет ждать, то, став взрослым, малыш будет легко слышать свои желания. И следовать им. Но если вспомнить наших родителей периода перестройки… Была ли там возможность прислушиваться к маленькому человеку?

Костя кивнул. Я поделилась:

– Наша семья жила на грани выживания: мама не могла найти работу, папа днем учился, а по ночам сторожил ларек. Измотанные, замученные, они сами, как большие дети не знали, чего хотят. А даже если бы знали, могли ли они позволить себе ориентироваться на слово «хочу»?

Он задумался.

– Наше время существенно отличается от того. Сейчас есть возможность не выживать, а жить. Для этого открыты все возможности, если человек действительно хочет. Но многие из нас продолжают жить как «надо». Потому что не верят, что что-то можно изменить.

Мои родители никогда не отличались умением выдерживать эмоции. Ситуация не изменилась, когда я поделилась, что написала заявление. Мама принялась кричать, что на деньги, которые получаешь от занятия по душе, прожить нельзя. Я сразу вспомнила своих знакомых преуспевающих визажистов, фотографов, психологов и подумала: «Это твоя установка, мама».

Вслух я произнесла:

– Мам, давай подумаем, что может случиться? Что самое страшное? У меня закончатся деньги, я не смогу снимать квартиру и перееду к тебе?

– Ты просто не понимаешь! Зачем ты тогда меня спрашиваешь? – продолжала орать она.

– Мам, давай ты успокоишься, и мы поговорим.

Я глубоко дышала, ожидая, пока она выплеснет эмоции. Раньше я пыталась спорить, уговаривала не кричать, но это только усугубляло ситуацию. Она еще больше распалялась, и все заканчивалось словами: «Я отрекаюсь от тебя» или «Все! Ты мне больше не дочь!».

Сначала я плакала, услышав такие слова, после того, как, например, забыла повесить одежду в шкаф. Потом старалась объяснить, что я ведь не человека убила сковородкой. Зачем же использовать такие выражения из-за таких мелочей? А потом я перестала реагировать на ее слова. Да, они по-прежнему задевают, но я перестала воспринимать их серьезно. В какой-то момент я убедила себя, что моя мама – не совсем здоровая женщина, и мне не важны ее любовь и оценка моих действий. Так мне казалось. Но сессии с психологом показывали, насколько я ошибалась.

7
8 октября 2018

За прошедшие несколько дней я столько услышала советов, что совсем запуталась. Поэтому взяла дополнительную встречу у психотерапевта.

Он сел в свое кресло, я уселась в свое.

– Александр, не сбылась моя мечта, не быть мне пока мамой, – нарочито безразлично сказала я.

– То есть не решились? – уточнил он, и мне показалось, что проскользнула нотка сожаления.

Будто он знал, что так будет, но до последнего надеялся, что все решится по-другому.

– Да, не решился. Теперь все стало еще сложнее.

Я вывалила на него события в баре.

– Понимаете, я не хотела идти. Но пошла, потому что мне хотелось его проконтролировать. Я мучила себя, вместо того чтобы сделать, как я хотела: пойти домой, разобрать вещи и лечь спать.

Он понимающе кивнул.

– А почему вы так себя осуждаете?

– Потому что я дура.

– Вам нельзя быть дурой?

– Нет.

– Почему? Что такого, если иногда вы будете позволять себе ей быть?

Я испугалась предположения, что могу настолько терять контроль над собой.

– Вик, то есть вам нельзя быть дурой, нельзя ошибаться, что еще нельзя?

Я поделилась тем, как в приступе ревности предложила Антону переспать с Лерой, любительницей оригами из салфеток.

– И он вернулся в бар. А я пошла за ним.

– Зачем? – брови терапевта поползли вверх.

– Мне казалось, что если я оставлю эту ситуацию так, то все будет кончено. Совсем.

– Вика, а почему вы считаете, что ваш мужчина не способен держать удар? Даже если вы сказали глупость, вряд ли это обнулит его чувства. Но он вышел из контакта. Закончил его.

– Да, но я не могла этого так оставить. Я бы не смогла спать.

– Почему?

– Ну я же сказала не то, что думала. Я хотела совсем другого.

– Ну даже если сказали, что дальше. Неужели вы думаете, что одна фраза способна все разрушить? Безусловно, вы способны влиять на ситуацию и людей, но лишь на 50%. А вы пытаетесь на 100%. От этого, наверное, очень устаете.

– Да, очень.

Он развел руками.

– Но почему вы это делаете? Зачем за него решаете, страхуете, контролируете, когда он пойдет домой?

– Я боюсь, что он сделает ошибку…

– И что тогда?

– И я буду переживать.

– Но вы же не можете его постоянно контролировать. Вообще, контроль за поведением другого – это иллюзия.

– Я боюсь разочарования. Хотя оно уже наступило, когда он пошел в бар вместо того, чтобы проводить меня, – я почти плакала.

Он задумался.

– Как бы нам так сделать, чтобы вы, в первую очередь, слышали свои желания? Понимаете… Ваша маленькая девочка, которая ждет от Антона, что он станет ей принимающей и обожающей матерью, паникует, когда он уходит. Ей кажется, что он ускользает, и она, подобно ребенку, теряет безопасность. Но он – не ваша мать!

Он выразительно посмотрел на меня.

– Поэтому, если он ускользает, это его выбор. Это не нарушает вашу безопасность.

Мы помолчали. Он дождался, пока я кивнула.

– Такое поведение может разочаровать, да. Но как только вы справитесь с паникой, что он может исчезнуть, а вы от этого не умрете… Вы сможете на него смотреть как на человека, поступки которого не нужно оправдывать. А сейчас это больше похоже на то, как ребенок оправдывает мать, если она поступает по отношению к нему «плохо».

Я жадно внимала каждому слову. Он продолжал:

– Ребенок настолько верит в свою «грандиозность», что считает, что у мамы может быть плохое настроение только из-за него. Если она не уследила за ним, и он потерялся, то ребенок снова признает себя виноватым, не разделяя ответственность с мамой, которая уткнулась в телефон. В партнерских отношениях вклад 50% – одного человека и 50% – другого. Видеть свой вклад очень важно, так же, как и видеть вклад другого. Не требуя стать вам любящей матерью и без оправдания каждого поступка тем, что это вы что-то сделали не так. Не забирайте 50% ответственности за отношения у другого человека.

Я вспомнила, как читала книгу Робин Норвуд «Женщины, которые любят слишком сильно». Она на пальцах объясняла, что дети, которые в семье становились костылем для одного из родителей, а иногда и обоим, повзрослев, забирают себе все 100% ответственности за отношения с партнером. Им нужно спасать другого, контролировать его, помогать, подставлять плечо. Все грезы о сильном мужчине вдребезги разбиваются о нежелание принять, что другой – полноценная боевая единица, способная справиться сама. Привыкнув с детства быть костылем, ребенок, даже став взрослым, бессознательно ищет того, кому нужен костыль. Он не знает, как жить, никого не спасая. Здесь нужна помощь специалиста, который подскажет и поможет выработать новую стратегию жизни, когда тебя просто любят, и не надо за это никого спасать.

«Женщины-костыли» бесконечно оправдывают поведение партнера. Они думают:

– Ну да, понятно, он пошел в бар, когда я перевозила вещи, потому что сильно переживает, ему так больно, пожалуй, закрою на это глаза.

Они не видят, что человек выбрал уйти от проблемы в бар и не хочет видеть ее.

Я мысленно вернулась в кабинет. Александр молча смотрел на меня.

– Я не знаю, зачем пытаюсь натянуть ежа на глобус, – честно призналась я, – и оправдываю то, что только продлевает агонию. Что поможет мне объективно воспринимать реальность? Я боюсь встретить такого мужчину, который будет решать проблемы, а не убегать от них в бар. Я не смогу его контролировать.

Психотерапевт развел руками:

– Вик, вы можете пытаться все держать в узде… Но какой ценой?

– Ценой собственного счастья. Как мне с ним общаться теперь?

Александр спокойно ответил:

– Виктория, эти отношения с открытым финалом сейчас. Либо они плавно сойдут на нет, когда ваша взрослая часть подрастет и вы перестанете опираться на Антона, как на значимого взрослого. Либо поймете, что друг без друга вы не можете, и отношения вспыхнут с новой силой.

Он помолчал, потом спросил:

– Но как сделать так, чтобы сейчас… Вы слышали в первую очередь себя? Чтобы не повторилась история с баром, когда вы идете куда-то не потому, что сами хотите, а потому, что вам надо сохранить отношения.

Я уточнила:

– То есть мне слушать свое желание, когда оно проявляется, а не страх «если сейчас не сделаешь, как он хочет, то он меня бросит»?

Он кивнул.

– Понимаете, Виктория, вы имеете право делать что-то только тогда, когда ВАМ этого хочется.

– А если он обидится, – я произнесла этот страх вслух и поняла, что это звучит нелепо.

– 33-летний мужчина обидится… Как это звучит? – спросил с улыбкой терапевт.

– Нелепо.

Он улыбнулся.

Мы договорились, что я буду наблюдать до нашей следующей сессии: удается ли слышать себя и делать то, что хочу, а не то, что делает меня хорошей и удобной девочкой.

Днем я поехала в ИКЕА. Я стояла на кассе и чувствовала, что на глазах выступили слезы. Я была готова расплакаться, но боялась выглядеть неадекватной. Как будто плачу, потому что мне не досталось подушки «Хагавик». Я сдержалась. Но когда пришла Кира, и мы сели пить кофе, плотину прорвало:

– Кира, я ходила сейчас по торговым залам, видела много семей с детьми. Я смотрела на них и думала: «Неужели ради этого я должна уйти от него?». Я не чувствую, что этот кудрявый малыш, – я ткнула пальцем в ребенка за соседним столом, – стоит того, чтобы разрывать отношения, которые мне были так дороги. Это ужасно!

– Ну почему ужасно? Может, ты не хочешь ребенка… Пока. Это твое право. Страшно рожать, потому что надо. Ну и надо ли? Что ты сможешь дать ребенку, который зачат по необходимости.

– Номер психотерапевта через 18 лет. Ему он понадобится, очевидно, – я вытерла слезы.

Кира засмеялась.

– Знаешь, это здорово, что у тебя есть чувство сожаления. Ты плачешь, тебе грустно. Ты живая. Когда уезжает муж, я не чувствую ничего. Хотя нет, я чувствую облегчение. Меня спрашивают: «Как тебе спится одной?» Нормально, нормально мне спится! Очень даже хорошо. Я устала притворяться, устала соответствовать его ожиданиям. Устала от того, что не могу быть собой. Что я такая, какая есть, заставляю его вспыхивать и критиковать даже за несколько тысяч километров.

– Александр, мой психотерапевт, – улыбнулась я, – другого мнения. Ты не можешь заставить кого-то вспыхивать. Ты не ответственна за чужие чувства. Аркадий сам хочет и вспыхивает, не принимает это в себе и обвиняет тебя.

– Что еще говорил привлекательный Александр, похожий на Джона Сноу? – она улыбнулась.

Я подробно пересказала последнюю сессию с психотерапевтом. В конце встречи Александр спросил:

– Почему, когда вы начали делиться чувствами, сразу выскочили оттуда? Что там такого, что вы не можете мне рассказать?

Я задумалась.

– У меня родился образ: на теле отвратительный рваный шрам, и я скрываю его. Мне стыдно показать. Кажется, если кто-нибудь увидит его, то скажет: «Фу-у-у…» Или, что еще хуже, он промолчит, но на лице проскользнет ужас, и я его замечу…

Психотерапевт кивнул. Я продолжала описывать:

– Это, знаете, как познакомиться с мужчиной в баре, чувствовать себя весь вечер привлекательной и интересной, а потом подняться с ним в номер, снять платье и увидеть гримасу ужаса на его лице. Но потом, из жалости, он все-таки закончит то, зачем мы поднялись. Уйдет и более никогда не позвонит. И я буду знать, что причина этому – мой ужасный шрам.

Терапевт спросил:

– Что вы сами чувствуете, когда видите этот воображаемый шрам?

Я быстро ответила:

– Сожаление. Мне жаль, что он есть.

– Хорошо, а какими словами вы себя жалеете?

Я задумалась… И поняла, что не жалею себя. Я смотрю на этот шрам, и он отвратителен. Я ненавижу его, он ужасен, он уродует меня и заставляет мужчин отворачиваться.

Александр заметил:

– Скорее всего, вы просто сами не верите, что вас можно любить с этим шрамом. Когда возникает близость в отношениях, вы думаете, что когда покажете этот дефект, то от вас отвернутся, поэтому делаете все, чтобы отвернуться раньше.

Он помолчал и мягко добавил:

– Вас просто никто не научил любить его. Не сказал, что он прекрасен. Что именно он и делает вас уникальной. Вы смотрите на него с отвращением, не веря, что другие могут заметить его красоту.

У меня проступили слезы радости. Я не допускала мысль, что меня можно любить с этим изъяном. А Александр смотрит на него и не отворачивается от меня. Может, смогут и другие?

Кира кивнула:

– Я люблю твои шрамы. Ты такая живая, благодаря им. И настоящая.

Я улыбнулась:

– Может, у тебя тоже есть такой шрам, поэтому сложно создать близкие отношения? И ты притворяешься, что все хорошо с мужем.

Она пожала плечами:

– Может быть, а притворство через какое-то время становится невыносимым. Хочется остаться одной, чтобы снова стать собой. Словно снять с головы маску, и вдохнуть свежий воздух.

Подруга задумалась.

– Знаешь, однажды я рассказала Аркадию, что ненавижу, когда он кричит на меня пьяный. Так делал в детстве мой отец. Рассказала о своей детской боли…

– А он?

Она тяжело вздохнула:

– Он потом долго вспоминал и говорил: «Я не твой отец и не алкоголик, поэтому не надо меня сравнивать с ним!». Когда ты сейчас рассказала об этом сравнении, я почувствовала будто показала свой шрам, а он начал туда тыкать и смеяться. И я закрылась еще больше.