Машкина любовь

– Машенька, доча… Что ж ты мне душу на изнанку выворачиваешь…

Машка, едва-едва помахивая хвостом, подошла к нему, легла на землю и положила морду на сапог: «Хозяин, что хочешь делай, только не гони!»

Петрович долго ей что-то говорил, уговаривал, трепал и чесал за ухом, но потом все равно в дом ушел. А Лёля у них так и обосновалась.

Машка сначала страдала, все думала, как бы отомстить сопернице. Можно было, например, в талом снегу поваляться, а потом на диван в разобранную постель запрыгнуть. Петровичу все равно, а Лёлька визжать будет, что только вчера белье стирала. Или, как она по-малолетству делала, в боты разлучнице написать, косметичку утащить и во дворе закопать. Но потом от этих коварных планов Машка отказалась: не тот характер у нее был, не подлый, и любви в собачьем сердце гораздо больше, чем ненависти. Да, в общем-то, и пользы от Лёли было больше, чем вреда. Супы она отличные варила. Бывало, поставит благоухающую миску на пол и зовет: «Иди, Машутка, покушай…»

Машка сперва думала: «Отравить хочет! Не буду есть!» А потом решила: будь что будет – попробовала, очень даже вкусно оказалось. Компашки пьяные, правда, по-прежнему захаживали. Лёля и сама бухнуть была не дура, но, как только полночь пробьет, она отчаянно голосить начинала:

– А ну пошли все вон, выпивохи! Мы спать ложиться будем! А то собаку на вас спущу!

Машка сначала даже не поняла, что это за шутки такие, на кого ее спускать будут?

– Она у нас помесь овчарки с волком, как у Джека Лондона, зараз всех вас в клочья порвет. Машутка, покажи зубки! – верещала грамотная Лёля.

Ну, раз просили, Машка послушно морщила нос, скалилась и показывала свои мощные желтые клыки. Повторять, как правило, не приходилось. Гости вприпрыжку к дверям бежали. Петрович от относительно размеренной семейной жизни даже работать опять начал, деньги появляться стали. Лёля прикупила тоненький ошейник, а к нему цепочку серебристую и, нарядив во все это Машку, горделиво по поселку прогуливалась. А у самой – куртка розовая, шапка зеленая, шарфик в крапинку – эдакая нарядная дама с собачкой. В магазине под завязку затарится, пакеты полиэтиленовые с выпивкой и закуской на тротуар поставит, а сама в кусты по малой нужде нырнет:

– Машутка, сидеть – стеречь!

Машка сидит и стережет. Она умная, ей не трудно. Вот так славно они и жили!

Как-то Петрович и Лёля в Москву поехали, чего-то им там прикупить понадобилось. Долго их не было, Машка во дворе сидела и прислушивалась, как электрички одна за другой приходили и уходили, а хозяева все не появлялись. Наконец нарисовались, дело уж за полночь было. Петрович совсем на рогах, еле ногами передвигает, Лёля тоже сильно «веселенькая», а с ними еще два каких-то ухаря незнакомых. Парни эти Машке почему-то сразу не понравились. Пахло от них странно. Обычно приятели Петровича брагой да спиртом благоухали, а у этих запах какой-то удушливо-спертый, будто не один год в закрытом помещении просидели и на улицу не выходили. Бритые оба, глазки из стороны в сторону бегают, словно ищут чего-то. Но Лёля их, видно, раньше знавала, потому как по именам называла и за стол гостеприимно усаживала.

– Ты, Славик, когда откинулся? Давно?

– Да с неделю будет, – пробасил тот, что постарше.

– Лёлик, ты замуж, что ли, за этого ханурика вышла? – захихикал молодой. – А меня, шалава, совсем забыла!