Фрактал Мороса

– И что-то необычное за ним замечали?

– Нет.

– Компанейский, дружелюбный?

– Да. Почти всегда участвовал в общих праздниках, гуляли вместе. Он абсолютно нормальный парень.

– Почему не получил диплом?

– У него не было аттестата об окончании школы и по уставу вуза его не могли зачислить. Просто юридический вопрос.

– Зачем же он тогда ходил на лекции?

– Ему было интересно.

– Понятно… – Вадим Андреевич встал из-за стола. Сейчас он не спешил, это было видно. И был рад новой должности. Это видно не было, но почему-то до Жени это доносилось. – Евгения Игоревна, вы знаете, что на Виталия Мороса заведено уголовное дело?

– Нет.

– В другой стране, правда.

– В Литве?

– Да.

– Из-за чего?

– Он выбил глаз приятелю. Тяжкие телесные повреждения.

– Слышала об этом случае, но о деле не знала.

– Есть еще одно закрытое дело. Оно не имеет отношения к нашему УК, но, тем не менее, говорит о том, что Виталий Морос склонен нарушать порядок.

– Какой порядок? – ей стало смешно. Вначале было страшно, но теперь стало смешно. Самодовольный мальчик, недавно получивший это место. Что он может ей сделать? Ликасу – да, но ей – ничего. Мелькнула мысль: «Может, он даже младше меня…»

– Вадим Андреевич, что вы от меня хотите? Какие у вас вопросы?

– Евгения Игоревна, получается, вы спали с вашим другом, а мальчик Руслан зашел в комнату с ножом, заполз на карачках на вашу кровать, нагнулся над вами и перерезал себе горло?

– Да.

– Зачем?

– Мне сложно понять логику сумасшедшего. Насколько я знаю, он состоял на учете.

– Он был в состоянии ремиссии.

– Я ничего в этом не понимаю.

– Это значит, что он мог вести себя странно, но без агрессии.

– Он был больной. Ненормальный человек. Маргинальная семья, вряд ли он принимал лекарства вовремя. Неадекватный, опасный мальчик-подросток.

– У меня другие мысли на этот счет.

– А я здесь причем? Я вообще жертва этой маргинальной семьи. Он мог зарезать не себя, а меня. А я теперь еще должна по судам бегать.

– Да, но убит он. А вы, двое взрослых, вполне себе живы и здоровы, – Вадим Андреевич задумчиво улыбался.

– Простите, что мы живы.

– Евгения Игоревна, вы иронизируете, а дело на второй взгляд выглядит иначе, чем на первый: есть весьма неблагонадежный молодой человек литовского происхождения. Родители его странным образом исчезли, заполучил квартиру в Москве, хотя до семнадцати лет жил в Каунасе. Образования нет, официальной работы нет, есть только сомнительный приработок. Склонен к правонарушениям. И вот, на его глазах, прямо над ним, когда он спал, зарезал себя ребенок. Да, ребенок с отклонениями… Евгения Игоревна, сумасшедшие – вены режут, в сердце пытаются себе нож вогнать, но не в горло снизу. Я вам это честно, без обиняков. Виталий Морос зарезал его. Я знаю. Может, вы любите его, может, вам жалко.

«Вот сука…», – мелькнуло у Женечки.

– Но Виталий Морос опасный человек.

– Он не опасный. Проверено.

– Не шутите, Евгения Игоревна. Лучше расскажите, как дело было.

«Чертов Порфирий Петрович»⁷⁸.

– Так и было, как я говорю.

– Мне эксперты сообщили еще несколько вещей, которые вашу версию не подтверждают. Подумайте, повспоминайте. Хотя я уверен, вы все прекрасно помните. Завтра приходите к пятнадцати часам. Всего доброго.

– До свидания.

Женя не поехала вечером к Ликасу. Густой бордовый ликер блестел в круглой коньячной рюмке, когда она стояла у окна на кухне. «Я его не сдам. Пусть знает и этот доморощенный Порфирий Петрович, и этот паршивый литовец, что я никого не сдаю, что я не из таких простых, которые стучат или сливаются».

Мерзкое пьяное злорадство, присущее обычно женщинам, охватило ее. «Я над схваткой. Я над вами. Как я решу, так и будет. И решаю здесь я. Захочу – буду молчать. Захочу – сдам литовца, захочу – не сдам. Захочу – буду ходить к следователю и тянуть время и злить его. И ничего он не сделает. Здесь я решаю, как будет».

Она чувствовала себя на развилке. Но именно в те моменты, когда жизнь приводит на развилку, чувствуешь власть, как это ни странно…

* * *

Евгения Игоревна, мы с вами третий раз уже встречаемся, и, поскольку времени на добрые милые беседы не осталось и ласковые аргументы кончились, давайте мы с вами сделаем эту встречу последней.

– Давайте.

– Обрисуйте еще раз комнату.

– Комната, двадцать квадратных метров. Заставленная мебелью.

– Заходите. Что слева?

– Слева кровать, напротив двери – окно, справа – шкаф и телевизор.

– Слева кровать… Смотрим на нее. Кто из вас где лежал?

– Я – ближе к окну, Виталий Морос – ближе к двери.

– Итак, вы – левша, Виталий Морос – правша. Руслан Гордеенко – левша.

– Толку-то с того? Хоть бы мы все трое были амбидекстры⁷⁹. Может, так оно и есть.

– Хорошо. Напишите свое имя правой рукой. Ладно…

Не тратьте время. Так вот, больной мальчик, которого вы побеспокоили в пустой коммунальной квартире, идет убивать – все равно кого – или пугать…

– Может быть…

– В левой руке нож. Правой он мог бы размахнуться на открытом пространстве. Левой – нет. Там стена, шкаф, огромный цветок в горшке нависает прямо над кроватью. Поэтому он скорее подкрадывается, чем бросается, чтобы зарезать сходу. Виталий Морос лежит ближе к нападающему, чем вы. И он привык к тому, что нападающий – правша. Он протягивает руку по диагонали, чтобы перехватить нож, когда видит лезвие, но понимает, что ошибся, ведет руку слева направо. Хватает Руслана Гордеенко за руку с внутренней стороны запястья. На руке остались следы. Второй эксперт в морге это отметил. Следы через рукав слабые. Тем не менее они есть. И я докажу, что так оно все и было.

– Зачем?

– Для порядка.

– Прекрасно.

– Прекрасно… А затем Виталий Морос развернул эту руку вправо и вверх, причем убивает не одним резким ударом, а ведет нож поперек горла – перерезает артерию. Мальчик, если бы делал это сам, тут же остановился, почувствовав боль. Согласны?

– Нет.

– Ваши аргументы?

– Сумасшедший мальчик. Он не вел себя по вашим правилам.

– А это не правила. Это заключение экспертизы. Я уже распорядился задержать Виталия Мороса. Просто хотел удостовериться, что вы не сообщите новых обстоятельств.

– Это я убила мальчика.

– Точно?

– Точно.

– И как же?

– Как вы сейчас описали. На месте Виталия в тот момент лежала я.

– Тогда вас проводят.

И в этот самый момент, когда она сделала выбор на развилке, ее власть закончилась. Просто не сразу приходит понимание того, что ты больше не властвуешь. Да и власть была всего лишь умозрительная.

«Ли, неделю бессонных ночей мне стоило это решение. Ум говорит одно, а сердце – другое. Против сердца ничего не могу сделать. Не вижу будущего, наших детей, ничего. И все-таки я буду с тобой, V».

Эту записку Ликас получил от ее адвоката. Именно ее я держала в руках, когда только начала перебирать бумаги в коробке Мороса

– Там нет никакой экспертизы, никаких зацепок, ничего нет! Только понт сплошной у нового следователя, и все! Суд присяжных оправдает однозначно. Можно к бабке не ходить, – утверждал адвокат. И Ликас тогда был уверен, что из этой истории можно вырулить.

* * *

– Что случилось с Женей?

– Она заявила, что убила мальчика.

– Но ведь это не так? – в тоне Юргиса не было сомнений.

– Не так, – Ликас откинулся на спинку стула.

– Зачем?

– Дурочка она… Адвокат сказал, что это все чушь. Откажется от своих слов, и ее оправдают, потому что никаких доказательств нет.

– Женщины эти… безумные. Что Таня, что Женя.

– Юргис, я хотел бы встретиться с Таней. Можешь дать ее номер?

– Думаешь, ее папа-дипломат сольет тебе Кальтербладского?

– Да.

– Эх ты…

– Давай уже.

– Пиши, – Юргис продиктовал. – Может, мне Женю навестить в СИЗО?

– Нет, тебя не пустят. Если хочешь поддержать – напиши. Письма можно каждый день отправлять.

– Давай прямо сейчас напишу, чтобы ты видел.

Юргис взял чистый листок из принтера.

«Женя, не теряй присутствия духа. Друзья с тобой. Мне тут вспомнился один случай из студенческой юности. Помнишь, ты перед каникулами передала цветок из института Ликасу. Пока мы гуляли, цветок сломался. Казалось бы – все, только выбросить осталось. Но цветок постоял у меня на балконе и ожил, вырос заново. Ты даже ничего не заметила, когда забрала его. Он, наверно, до сих пор растет в институте. Я этим примером хочу сказать тебе, что даже после очень неприятных случаев и сильных потрясений можно ожить и восстать, как феникс из пепла. Верю в справедливость и в тебя. Юргис».

– Я и забыл об этом, – сказал Ликас, пробежав глазами по строкам.

– Тане по телефону ничего не говори. Я с ней на неделе встречусь, передам твою просьбу.

– Хорошо.

* * *

Пальчики с французским маникюром нажимали кнопки телефона. Тане хотелось быть нужной, вернуть прошлое, свой расцвет в этой компании, где были Ликас и Юргис, подружки, апрельский ветер юности и ее надежды.

– Слушаю.

– Виталик, привет!

– Привет, Тань.

– У отца есть его адрес.

– Не называй. Давай встретимся.

– Нет, не могу.

– Танюш, не надо по телефону.

Плюс семь килограмм с их последней встречи, ну как она могла сейчас с ним встречаться?

– Виталь, я уезжаю, не могу, еще раз говорю. Никто нас не слушает. Не впадай в паранойю.

– Ну давай.

Она назвала адрес и телефон.

Адрес был московский. Переулок между Кремлем и Храмом Христа Спасителя. «Интересно, когда это литовский чиновник перебрался в ненавистную Рассеюшку. Один он там живет или с кем-то. Выследить, выманить…»

Тем же вечером он поехал в центр. Дом небольшой, невзрачный, огорожен забором. «Окна… Окна Кальтербладского просчитать невозможно». Ликас осмотрел машины во дворе за загородкой. «Машину тоже не просчитать».

Он прошел по улице. Под навесом у магазина стоял телефон-автомат. Набрал номер.

– Алло, – женский голос.

– Пшемысла Аскольдовича позовите, пожалуйста.

– Кто его спрашивает?

«Значит, не ошибся! Татьяна права – его координаты!»

– Это сын его школьного товарища, Леонид.

– Леонид, Пшемысл Аскольдович умер год назад.

– Извините.

– Леонид, постойте… Ликас? Ликас, это ты?

Он положил трубку. Жена Кальтербладского узнала его. Невозможно. Но какая теперь разница. Он шел к метро.

* * *

«Цветок…» – Женя снова и снова мысленно терзала письмо. Злосчастный цветок, о котором так попросту написал Юргис. Это не был цветок из института, это был ее собственный цветок, из родительской квартиры, где он и сейчас растет. Тогда после студенческих посиделок она решила кое-что проверить…

Как же она была влюблена тогда в литовского парня. Нездешнего, одинокого. Как это привлекало! Закрытый, мрачноватый. Он встречался с другой девушкой. Сердце разрывалось, когда он не приходил на пары, когда косился на Таню, а уходил с Дарьяной. Слишком взрослый и чужой. Ее привлекал и пугал рассказ о том, что отец погиб, мать пропала без вести, из Литвы пришлось уехать, потому что кого-то покалечил; приехал в Москву, и почти сразу умерла его бабушка. Как много совпадений. Она тогда поняла, что слишком много совпадений. И Женя придумала фокус с цветком. Если не Морос убил своих близких, то что-то связанное с ним их убило. И цветок рядом с ним погибнет. Это была подростковая вера в потустороннее, в прямолинейность волшебства. И цветок не «сработал», выжил и даже вырос. А теперь – вон оно что, оказывается.

То смятение, в котором она находилась, превратило эту открывшуюся мелочь в катастрофу. Она все уже решила, но нужен был повод, чтобы оправдать решение. И моральное оправдание себе она нашла в письме Юргиса.

В памяти сами собой перемежались образы прошлого. Виталик не приходит на праздник, Виталик встречается с Дарьяной, остается ночевать в квартире Тани… Она легко бы могла увести его, но была далеко не так уверена в себе, как казалось другим. А потом – богатый мальчик, клубы, еще более богатый, но не мальчик, еще… и ни с кем не надолго. А потом Виталик. Он не предлагал замуж, не хотел детей, не развивался. Год за годом он получал гроши на своей работе безо всяких стремлений. Как в восемнадцать лет, так и теперь он жил переводами, он сеял гибель и совсем не побежал признаваться в убийстве, защищая Женю, когда она благородно взяла вину на себя.

* * *

Решение присяжных заседателей.

… Морос Виталий /нет отчества/, 1974 года рождения, гражданин Российской Федерации.

Ответы присяжных заседателей на вопросы обвинения.

• Совершил ли Морос Виталий убийство несовершеннолетнего гражданина Российской Федерации Гордеенко Руслана Кареновича по неосторожности – нет.

• Совершил ли Морос Виталий убийство несовершеннолетнего гражданина Российской Федерации Гордеенко Руслана Кареновича в состоянии аффекта – нет.

• Совершил ли Морос Виталий убийство несовершеннолетнего гражданина Российской Федерации Гордеенко Руслана Кареновича из личной неприязни – да.

• Имеют ли место отягчающие обстоятельства – да. Убийство совершено с особой жестокостью.

• Совершил ли Морос Виталий убийство своей матери, гражданки Литвы Н. Натальи Васильевны – да.

• Имеют ли место отягчающие обстоятельства – да. Убийство совершено по корыстным мотивам.

Решение суда: Мороса Виталия признать виновным по пунктам… и назначить наказание в виде лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима.

«Примечание. Выписка из уголовного дела. К уголовному делу прилагается заявление».

«Следователю Прокофьеву Л.В.

От Кальтербладского П.А.

Заявление

Уважаемый Леонид Васильевич, прошу принять меры и установить контроль за действиями гражданина РФ Мороса В.М., который, возможно, причастен к убийству своей матери Н. Натальи Васильевны и желает представить факты таким образом, чтобы обвинить в ее убийстве меня, используя корыстный мотив. Он может представить дело так, как будто я в силу служебных полномочий мог реализовать после исчезновения Н. Н.В. ее жилплощадь по адресу: Литва, г. Каунас, ул…

В. Морос мог убить свою мать, чтобы исключить возможность наследования ею квартиры в Москве.

Объяснение прилагается».

* * *

Вот вы и свободны, Евгения Игоревна.

* * *

Накорми меня, Таня, черешней,

Я чего-то устал в этот раз.

И твоя эта строгая нежность

Мне впервые приятна сейчас.

Ты красавица, и, без фальши,

Расцветаешь день ото дня.

Ты как будто умнее и старше

И как будто сильнее меня.

Мне впервые уйти не хочется,

И не скучно, когда мы одни.

Впереди у меня одиночество,

В настоящем – счастливые дни.

Отдохну и уйду я, милая,

Но судить ты меня не берись.

Так сложилось: дорога длинная

И такая короткая жизнь.

Не мрачней. Ты все это забудешь,

Нас судьбы не связала нить.

Ты кого-то другого будешь

По-хозяйски черешней кормить.

В.М.

* * *

В коробке много писем Мороса из тюрьмы. Он отправлял их на абонементный ящик, а потом забрал, когда вышел. Это интересные письма, но слишком длинные для полного пересказа, и в них много формул, которые вам вряд ли интересны. Моих знаний юриста и художника недостаточно, чтобы осмыслить, например, формулу фрактала Мандельброта, которая там приведена, но, когда мы с Пашкой поехали на очередное задание, он, словно угадав мои мысли, начал расспрашивать про архив Мороса.

– Нашла что-то интересное?

– Есть. И немало.

– Мне больше всего там акварели понравились.

– Это не его. Он, пока был в тюрьме, попросил своего друга сдавать квартиру бесплатно.

– Как это «сдавать бесплатно»?

– Просто пускал туда жить всяких нуждающихся. И вот там жил пару месяцев какой-то художник.

– Добрый какой был уголовник…

– Нет, он был не добрый. У него была целая философия на этот счет.

– Урка устроил дома притон. Прямо Кант⁸⁰, ни дать ни взять.

– Современные философы – это совсем не те аристократы, которых мы наелись в школьной библиотеке.

– Что же он открыл нового для мира?

– Он открыл не для мира, а для себя. И никому своих открытий не предлагал. Глупо в двух словах пересказывать, но смысл был в том, что из-за его косвенного участия погибло много людей. Сам он жил очень плохо и бестолково.

– Есть такие семьи…

– В точку. Это как родовое проклятье или родовой грех, от которого нужно избавиться. То есть не продолжаться, чтобы прекратить эту череду злодеяний.

– Тогда надо повеситься, вот и вся философия.

– Но Морос не верил в смерть души. Он считал, что родится вновь в этом мире или в следующем, более сложном. Он был уверен, что мы приходим в этот мир из плоского, двухмерного мира, а переходим потом на следующий этап в более сложный мир, и он будет сеять смерть и сам страдать дальше бесконечно долго, если ничего не придумает.

– Придумал?

– Придумал.

– Очень интересно.

– Он придумал рекурсивную формулу.

– Какую?

– Рекурсивную, то есть с элементами повторения, фрактальную формулу.

– Фракталы… Фрактал Мандельброта. Он нужен, чтобы увеличить четкость береговой линии в картографии.

– Почти так! Но ты знаешь об этом?!

– Я же не совсем кретин.

– Об этом мало кто размышляет.

– Спасибо.

– Ну так вот, по мнению Мороса, для того, чтобы исчезнуть, нужно в своей жизни создать полное равновесие разрушительных и созидательных поступков. Если больше разрушительных, то ты откатываешься назад в плоскость, если больше созидательных, остаешься в этом мире или переходишь в следующий, если его интеллектуально тянешь.

– Причем тут интеллект?

– Морос думал, что из плоскости в объем рождаются только те, кто интеллектуально дорос. Дальше, в следующих жизнях, следующих пространствах и более сложных измерениях все идет по тем же законам, но с нарастающими условиями, то есть сейчас важен баланс трех вещей: знаний, разрушения и созидания, а что будет в следующем, более сложном мире, – узнаем потом, если, конечно, в это «потом» попадем.

– И это он выразил формулой? Варь, что за примитив? Как можно уместить мир в математику? Мир непознаваем.

– В бесконечности непознаваем, но на коротких отрезках в конкретных ситуациях он познаваем.

– В каких ситуациях?

– Применительно к отрезку жизни, а не ко вселенной.

– Ты же понимаешь, что это чушь, и не выдерживает никакой критики?

– Когда говорю с тобой – понимаю.

– Не хочу тебя расстраивать… А фрактал-то здесь при чем?

– Да за фигом тебе это все?

– Ну я тебе тоже кое-что расскажу.

– Короче, Морос считал, что, раз мы живем в третьем измерении, то все вокруг нас тройственно.

– Допустим, согласен.

– Фрактал – это некая Вселенная, безгранично расширяющаяся в ограниченном пространстве. Это то, что ты сказал про береговую линию. Есть такой феномен. Длина береговой линии 100 км, но со всеми выступами, скалами, валунами она бесконечна, хотя и не превышает, допустим, 110 км. Она бесконечна в этих пределах. Фрактал развивается по законам золотого сечения. Вот, кстати, золотое сечение…

Надеюсь, здесь ты уже не будешь спорить, что мир подведен под формулы? Ведь формула золотого сечения, формула Фибоначчи, универсальна во всех проявлениях природы.

– Ну, здесь отчасти соглашусь.

– Так вот, он представил свою жизнь как геометрическую модель, трехмерный фрактал, построенный с коэффициентом Φ, то есть, с применением формулы золотого сечения.

– Он хорошо думал о своей жизни…

– Но ведь он прав, считая, что почти все, созданное природой – это фрактальные функции на основе золотого сечения.

Я открываю браузер смартфона: разветвление рек, артерий, прожилок в листке, ветвей дерева. Паша их листает.

– Ключевое слово «почти».

– Да, но это «почти» от того, что мир непознаваем в целом.

– А скажи мне тогда, на основе чего он смоделировал свой фрактал? Я могу смоделировать свой на основе бутылки вина. Она сделана по принципу золотого сечения: пробка – единица, горлышко – двойка, а широкая часть – уже тройка. Сфоткаю ее, засуну картинку в детский калейдоскоп – и на тебе, мой фрактал. А дальше-то что?

– Выпей, сделай, а потом расскажешь.

Мы меняем тему. Я понимаю, что все эти слова – не то. Что настоящее объяснение придет в голову вечером, перед сном, но будет поздно.

– А ты сказал, что что-то расскажешь мне?

– Не хочу уже сейчас. Давай потом.

– Ладно.

* * *

Мысли путаются, путаются, чтобы вдруг выстроиться так, как надо кому-то надо мной. Фрактал – это объект, рекурсия – метод построения этого объекта с помощью повторения, возвращения к исходному действию. В коробке Мороса множество вариантов построения фрактала. Вот один их них.

Фигура строится на основе итераций – многократных повторений себя в разных масштабах и направлениях. Так вот, Морос для построения своего фрактала опирался на гипотезу Пуанкаре. Он описывает этот метод, но я совершенно его не понимаю… Это слишком сложно… Не могу уснуть. Оси. Да, их три. При построении фрактала Морос вначале не пытался использовать дополнительные для будущего после смерти. На самых последних чертежах уже не в тюрьме, а дома Морос чертит фигуры на пяти осях. Но вернемся к основному, главному фракталу его жизни на нашей Земле, в трех наших измерениях. Используя теорию относительности, он не отделял на чертежах пространство от времени. Одна из осей координат была пространственно-временная. Собственно, событие проще всего выразить в цифровом виде именно по этой оси. На ней видно пятно тюрьмы, а после тюрьмы – завершение жизни – белое пространство. Вторая ось —информационная, или ось знаний для конкретного индивидуума. Если человек способен критично себя оценивать, он построит ее верно. Точки ставятся на ней с учетом нарастающей прогрессии знаний. Отчасти она достраивается сама на математической основе суммарных итераций других осей и замыкается в конце – кончается жизнь, кончается прогрессия информации, получаемой человеком в этом пространстве и в этом времени. Третья ось… Третья ось действия. Засыпаю. Свет горит и гаснет… Точки рекурсии фрактала… Ах, да. Точки рекурсии. То есть точки, где фрактал разбивается на более мелкие самоподобия. Он разбивается во время переломных событий. Именно эти моменты надо вспомнить и отметить на осях. У Мороса было время для воспоминаний. В монотонном тюремном труде его мысли были заняты поиском и расчетом времени событий его жизни, собственного уровня знаний на тот момент… Я засыпаю. Морос… Морос… Мне снится разговор с Пашей. Паша совсем не дурак. Он скептик, у него техническое образование. Конечно, он не поверит навскидку в такие вещи. Невозможно вспомнить все «плохие» факты своей жизни, чтобы зеркально начертить на осях «хорошие», но в том и смысл фрактальной формулы, что она, повторяясь в самоподобии, сама воссоздает неизвестные элементы, позволяет графически отобразить неосознанные или полностью стертые из памяти части, дочерчивает целое даже по ничтожным фактам.

И Морос создал свою «кляксу», спиральный звездчатый вихрь.

Морос знал точку своего рождения. Для него это ноль на всех осях. Точки основных событий… Он размещал их выше и ниже оси действия в плоскостях созидания и разрушения. В конце работы он уже знал примерную дату своей смерти, так как был болен туберкулезом, обречен и понимал это.

Разработанная им фрактальная формула универсальна для всех. Ее он создал, будучи еще здоровым, а вот точки рекурсии он строил значительно позже.

Момент смерти – заключительная точка рекурсии фрактала – должен был прийтись ровно на ось пространства времени, между плоскостями созидания и разрушения, как и нанесенная первой точка рождения. Тогда «центр тяжести» фрактала не сместится, и будет достигнуто полное равновесие, и Морос исчезнет, уйдет за горизонт событий. Его цель будет достигнута.

* * *

– Морос будет писать ходатайство об УДО?

– Нет.

– Вот гнида. Иди тогда, ты на него пиши, – Михаил Константинович рассеянно водил ручкой по листу. – Чего стоишь?

– Да сейчас напишу, мне не в падлу, – усмехнулся прапорщик начальнику колонии.

– Давай. Мне врач Савельев сказал, что литовец не жилец. Статистику нам здесь засрет. Пускай шурует, пока жив.

– Да я так и понял.

* * *

Виталий Морос провел за решеткой немногим более двенадцати лет. Тюрьма никак не повлияла на него в моральном плане. Он не озлобился, потому что и так был злой, он не стал проще и грубее – его уличное нищее детство никогда не позволило бы блистать лоском. В заключении он находил время читать и искать ответы на свои вопросы, но не более того. Я не знаю, жалел ли он об упущенных возможностях, о том, что нет близких. Об этом нет ни слова в его письмах. Но трудно представить, чтоб не жалел. Знаю только, что раз в год к нему приезжал Юргис, и только Юргис присылал ему посылки.

А вот в остальном Виталий Морос изменился сильно. Он словно бы выцвел, облысел, глаза погасли, как у старика, и стал он совсем какой-то маленький и тощий, так что прежние знакомые не узнали бы его при встрече.

Я держу в руках его тюремное фото два на три, и, если бы оно не было подписано, то не поняла бы, что это Морос.

Прежде чем ехать домой, он заглянул по пути в Екатеринбург к бабушкиной сестре. Колония была под Екатеринбургом. Адрес он помнил по письмам. Забрал архив у собравшегося в эмиграцию своего двоюродного дяди Николая. А когда зашел второй раз попрощаться, уже не застал его. Только вынул из двери соседки записку родственника с просьбой не давать уголовнику нового немецкого адреса… И поехал в Москву.

Октябрь сухой и солнечный. «Абакан – Москва», плацкарт. Ветер колышет занавески. В открытые окна льется запах свежего неба. Колеса стучат, стучат, рекурсия.

Осталось чуть-чуть. Вот так же рядом сидела семейная пара: «Учиться едешь в Москву? Какой молодец». Он избавит мир от себя и будет молодец. Все ушло, рассыпалось в прах. Несправедливо, без утешения, без надежды на реабилитацию, без права на слабость. Последнее, что у него осталось: заглянуть в будущее. Его там не будет, но ведь это интересно. Подарить себе последнюю радость. Для этого надо построить фрактал следующего измерения. Если трехмерный фрактал строится на двоичном компьютере, то следующий – на троичном.

Тот самый трайтовый компьютер. Последний шанс Ликаса Мороса увидеть то, от чего он отрекался.

* * *

Вечером мне написал Паша.

– Варь, невозможно просто! Вот что ты за ребус подсунула? Покоя не дает. Все выходные потратил на этот бред.

– Ты рисовал фрактал?

– Чертил. Да, вспоминал все свои рекурсивные точки, которые только можно.

– Построил? Бутылка получилась?

– Нет, конечно.

– Ну хоть не бутылка.

– Вначале строилась вполне себе интересная вещь с узковатым, правда, «коридором возможностей». А потом взяла и сама себя замкнула, как будто еще двух осей координат не хватило, и все.

– Ошибся где-то.

– Как можно ошибиться, если не знаешь в этой формуле наверняка ни одну цифру кроме констант?

– Для Мороса и примерных было достаточно.

– Короче, я сразу знал, что это бред.

– Но я не заставляла тебя тратить на это выходные!

* * *

– Здравствуй, Виталий, с возвращением!

– Здравствуйте, Екатерина Андреевна.

– Небось и не ожидал, что я узнаю.

– Не ожидал.

– Болеешь?

– Болею.

– Готов?

– Да.

– Помощь нужна?

– Пока нет…

Морос взял у старушки ключи, зашел в пустую квартиру. Юргис только выселил жильца.

За двенадцать лет здесь нашли приют двадцать обездоленных. Все деньги от работы Морос перечислял тем, кто в этом нуждался. Грязный, изношенный дом. Ночь. Деревья качаются, как птица машет огромными крыльями, как море в Паланге дышит, набегая на пологий берег, как дети ныряют в Неман. Повторы, повторы. Одно и то же между началом и концом.

– Юргис, можешь привезти мне в субботу ноутбук или планшет дешевенький какой-нибудь?

– Давай в пятницу?

– Ты же работаешь…

– Пораньше убегу.

– Спасибо.

Гудки.

В субботу Юргис женится на студентке-медичке. Ликас не узнает об этом.

* * *

– Привет! Рад видеть тебя на свободе.

– Не боишься меня, доктор?

– Не переживай, я не такой простой.

Ликас пожал протянутую руку Юргиса.

– Ликас, я очень быстро. Белье и полотенца ты видел?

– Да, спасибо.

– Вот ноутбук. Простенький, б.у.⁸¹

– Спасибо.

– Короче. Все, как и было договорено. Все, кто жил здесь, жили бесплатно. Эти деньги, – он протянул пачку, завернутую в листок, – просто от меня. Месяц ты проживешь, два или год, пособия по инвалидности не хватит, что ты там заработал в тюрьме…

– Я все раздал.

– Молодец. Короче, это тебе.

И Ликас взял деньги. Он знал, на что. Не на лекарства, не на еду. Если та вещь, которую он хотел купить, существует, она стоит дорого. Трайтовый компьютер.

* * *

Шел дождь. Юргис спустился вниз и сел в машину. Хотел закрыть лицо руками, но правой рукой он жал руку Мороса, и подносить ее к лицу было нельзя. Левой погладил бороду и закрыл глаза. Три-четыре недели, конечно, не год. И жизнь, которую он рассчитал себе на восемьдесят лет, разделится ровно пополам: когда был друг детства, и когда его уже не было.

«И все-таки я хороший человек. Все, что я мог для него сделать – я сделал», – думал Юргис.

И он, правда, был хороший человек.

Ему так жалко было свое бедное детство, свою прошедшую юность.

Моя прошедшая, утраченная юность.

Непонятых чужих стихов зола.

И впредь не надо ни жалеть, ни думать,

Что ты уже… умерла.

Последняя строчка не сложилась. Он отъехал от дома Мороса, и наваждение прошло. Завтра роспись в ЗАГСе. Скромная, но все-таки свадьба.

* * *

Ликас Морос засмеялся совсем чуть-чуть, но кровища потекла изо рта на руки из разложившихся легких. Он стоял у окна и вытирал руки о драный бабушкин тюль, и серое грозовое облако ткани обретало прожилки цвета капут-мортуум, и только в его памяти эта кровавая тряпка была белым облаком, белым облаком. Рекурсия.

Нет никакого трайтового компьютера. Он все узнал. Никто не занимался его разработкой в эти годы. Вспоминалось, как девочки украли листки из его куртки, тогда он не очень понимал, для чего этот компьютер нужен, но теперь-то было очевидно. В голове все эти годы оставался умозрительный выход из тупика через расчет с помощью этого устройства.

«Никаких трайтов не существует⁸². Это та же двоичная система, просто более громоздкая. А я-то думал, что там для кодирования информации используются не «0» и «1», а «0», «+» и «-», а там в троичной ячейке тот же двухбитный, только троичный код. Один трит состоит из двух двоичных разрядов. Дважды два – четыре, и четвертая вариация не используется. Вот и все. Тупик, – Ликас все еще улыбался. – Черт возьми, а я-то надеялся!» Пересчитал деньги. Было триста тысяч. Теперь они уже не понадобятся. «Почему Юргис принес так много? Хочет оплатить свои воспоминания, в которых есть я… Я еще есть. Еще живой». Он задыхался и уже совсем не спал. Юргис привез мешок Амбу⁸³, но Ликас им не пользовался. «И так умру, не буду». Но умирать было тяжело. Он даже не ожидал, что так. И когда отчаяние захлестывало совсем, он брал этот мешок и дышал через него.

Мгла уже накрывала со всех сторон, и сознание не всегда было ясным. «Жаль, что я ничего не смог сделать с квартирой. С зоны – не мог, а сейчас уже не успеть».

– Юргис, прости меня. Ты столько сделал.

– Ликас, я же знаю, что ты то же самое для меня сделал бы.