Читать книгу: «Сказки старого волшебника, или Самая звёздная ночь в году», страница 3

Метаморфозы в её характере, как и во внешнем виде, не закончились, напротив, оживились с неожиданной прытью. И подстегнуло их появление Милены.

В положенный срок мачеха родила девочку, полную противоположность падчерицы. Пшеничные локоны, васильковые глазки-пуговки и нос-кнопка – малютка Милена притянула к себе всеобщее внимание, долгосрочно став центром родительской вселенной. Угловатая, рослая сестрица с копной каштановых в рыжинку волос, янтарными раскосыми глазами и носом-капелькой не шла ни в какое сравнение. Да и как могла, когда внешность ей досталась от мамы, а от отца – вспыльчивость и угрюмость.

Галина старательно хранила нейтралитет: вроде бы она не вступала в открытые конфликты с Марикой, но и не поддерживала ту в случае необходимости, предоставляя той самой разбираться со всеми проблемами. А папа и вовсе ушёл в тень, предпочтя, чтобы жизнь сама вершила себя.

Сначала Рику переполнял праведный гнев отвергнутого ребенка, и она даже вынашивала план мести крохотному розовощекому узурпатору. Но, как часто случается, настал такой день, когда судьба переламывает, а не ты судьбу. Сестёр оставили одних с наказом: одной следить за младшенькой, а другой – быть паинькой и хорошей девочкой. Вот он, шанс, расквитаться за все обиды, решила Рика и даже возликовала.

Но Милена, пухлый и жизнерадостный карапуз, подползла к старшей сестрёнке и, доверчиво глядя на неё, ухватилась за ногу. Малышка приподнялась и впервые встала на ножки. Это событие так потрясло Рику, что она думать забыла о какой-либо расправе. Подумать только, младенец, первые шаги которого с таким нетерпением ожидали взрослые, выбрал момент, а главное, избрал саму Рику, дабы она стала свидетелем его триумфа. В тот день Милена не пошла, сделав всего пару корявых шажков, но не в том суть: именно это действо дало Марике осознание, что она много важнее для младшей, пусть и единокровной сестрицы, а значит, не одинока.

И так уж вышло, что Мина, как называла младшую Рика на свой лад, осталась единственной подругой. В школе не складывалось. Совсем.

Замкнутой Рике, доверявшей только матери, было тяжело открываться перед незнакомыми людьми. Её считали зазнайкой, не от мира сего и в придачу грубиянкой. Характер, как и сама девочка, менялся не в лучшую сторону. За хамоватым поведением, которое она выставляла, подобно щиту, пряталась от мира глубоко уязвленная и ранимая душа, о которой даже никто не подозревал. Кроме одного человека. Разумеется, Мины. Даже мачеха примечала, что в разговоре с её малюткой Марика преображалась и даже хорошела, хотя тощую, сутулую и рослую не по годам девицу с мальчишеской прической, ну никак нельзя было признать красавицей.

К четырнадцати Рикино увлечение рисованием трансформировалось в нечто совершенно новое и незаконное. Её страсть не могли так долго выдерживать альбомная бумага и блокноты, а вот городские стены открывали новые перспективы. Тогда среди множества кистей, красок, карандашей и мелков, как грибы после теплого дождя, образовались баллончики аэрозольных красок. И при помощи одного из них Рика изобразила над своей кроватью огненного дракона. Ящера она подсмотрела в одной библиотечной книге, кажется, из исторических хроник. Её совершенно не интересовала подноготная дивного существа, но поражал внешний облик, который нашел мощный отклик внутри подростка.

На стенах Гранамы – то тут, то там – расцветали драконы. Именно расцветали, их формы и цветопередача перекликались с известными садовыми цветами. И горожане не протестовали против стрит-артов, каждый уникально подчеркивал важность дома, раз его стену выбрали для подобной отметки. Но вот власти, как и бывает, не разделяли единодушия местных обывателей, методично закрашивая серой краской очередной шедевр и попутно разыскивая уличного художника.

Скорее всего, поимка хулигана оставалась вопросом времени, и Рику в ближайшем ожидало не самое светлое будущее, но ясным июньским днем, когда она самозабвенно разрисовывала желтоватый кусок стены на задворках Гранамы, в пустынном переулке к ней неслышно подошел незнакомец.

Он выждал около минуты и выбрал момент, когда рука юной художницы в трикотажной перчатке прервала плавный ход фиолетовой струи баллончика. Но она его опередила: когда тишком расписываешь стены, само собой вырабатывается особое чутьё, сродни особой чувствительности. Девушка спиной ощутила взгляд, быстро сообразив, что уже не одна. Однако ж, истерично кидать баллончик и кидаться в бегство, она не торопилась, подобно осторожному, но хитрому зверю, решив прежде выяснить мотив пришельца.

– Хорош зверь! – последовал ёмкий комплимент.

Дракон или сама Марика? Незнакомец поспешил уточнить, очевидно, заметив, как недобро сузились желтые глаза юной художницы.

– Мне всегда по душе были драконы. Они объединяют сразу все стихии: землю, воду, огонь и ветер.

– Мне по фигу, что там тебе нравится, – вызывающе брякнула девица, снимая перепачканную перчатку и, на всякий случай, подбирая холщевую сумку-торбу на длинном ремне – её походную мастерскую.

– Да, да, конечно. Я понимаю, – не смутился высокий странный тип, явно старик. Его лицо частично укрывала от солнца соломенная шляпа, но пронзительные серые глаза буквально пронзали зимним холодом. – А известно ли тебе, что драконы в древности могли летать в воздухе, погружались в морские глубины, обитали в подземных пещерах и даже изрыгали из пасти огонь? Не все, разумеется, как и всё живое на планете, драконы также классифицировались.

– Что за хрень ты несешь, старикан? Я просто рисую картинки. Это небыль. Никаких драконов никогда не было, их выдумали.

Хоть Рика и включила один из своих «защитных» режимов, всё же, одаренная особым вниманием к деталям, она не могла упустить, что человек, пусть и старик, одежда которого явно не соответствовала его возрасту, говорил с интонацией «знающего», а не верящего. А это большая разница.

– Это не небыль, Рика. Это сказки. Из них можно и не о таком узнать, – таинственно последовал ответ.

Ни иронии, ни усмешки она не уловила. Да и словечко, на которое ссылался модник-старикан, – а в её глазах любой в опрятных джинсах, кроссовках по последней моде да в шляпке, пускай и соломенной, выглядел, безусловно, щеголем – звучало серьёзно и симпатично. Куда весомее прозвучало её имя, и напрашивался вопрос: откуда ему известно оно? И как бы ни улыбался этот престарелый денди, какой бы обезоруживающей ни казалась белая острая бородка клинышком, но глаза, слишком молодые для старого лица, взирали с серьезностью директора школы. Этот взгляд Рика знала очень хорошо. Недаром же её частенько вызывали в кабинет главы школьного руководства из-за периодических стычек с учителями или одноклассниками. Особым камнем преткновения оставалась её неизменная причёска – мальчишеский «ёжик» и подчёркивающая его деталь – серьга-кольцо в левом ухе. Не девочка, а какая-то пацанка.

Она ловко и быстро покидала в любимую торбу весь инструмент и уже прикидывала, как уйти, когда докучливый знаток драконов вдруг сделал шаг в сторону, явно предоставляя ей право ухода. Что это? Чудачество или хитрость? Ох, как непрост этот чужак!

– Я не собираюсь тебе вредить, Рика. И никому не скажу, что этот прекрасный ящер – твоих рук дело, – уверял её его голос, мягкий и спокойный, как гладь воды в стакане. – Зачем мне это, ведь иначе ты не придешь к моему костру этой полуночью и не узнаешь о сказках, в которых живут драконы и не только они.

– Что? Ты совсем тю-тю? – она театрально покрутила у виска средним пальцем и высунула язык.

Но это неслыханное по грубости действо не возымело того эффекта, которое безотказно оказывало на остальных горожан. Старик лишь пожал плечами, повернулся боком, и она вдруг осознала, что он вот-вот сам уйдет прочь. Это выглядело так, как ему вдруг всё надоело – улица, несносная девица, да и весь фон вокруг, он просто решил убраться восвояси.

Это зацепило крепче, нежели бы он наорал или прибег к угрозам.

Рика даже открыла рот от удивления. А пожилой мужчина с удивительно прямой осанкой обернулся и, хитро улыбнувшись, бросил напоследок:

– Если не передумаешь, приходи на окраину города, где раскинулся цирк-шапито, чуть в стороне будет гореть и мой костёр. А не найдешь, спроси, где искать Януса. Они укажут.

И развернувшись, пошёл прочь.

Рика недоумевала и гневалась: с какой стати этот старикан вдруг возомнил, что она уже согласилась? Он же отчетливо сказал «если не передумаешь». Это ж наглость какая!

Пока она дулась и возмущалась, незнакомец исчез. Только спустя пару минут девушка опомнилась и побежала прочь от стены с недорисованным драконом. Конечно, могла ли она знать и, тем более, видеть, как статный мужчина в соломенной шляпе неторопливо шагал в совершенно иной части Гранамы и довольно улыбался. Глаза же его сковывала стальная суровость.

«Человек, который верит в сказку,

однажды в неё попадет,

потому что у него есть сердце».

С. Королев

Полночный сбор

Для каждого человека время движется по-своему, а когда чего-то ожидаешь, с нетерпением и даже с алчностью, начинает казаться, будто бы Господин Хронос решил поиздеваться. Часы с неохотой отмеряют минуты, а стрелки, выставляющие часы, как нарочно, застывают. Одни секунды, как ни в чем не бывало, летят себе, но от них ничего не зависит. И знаковый час, которого дожидаешься, ползет со скоростью улитки.

Подобное переживали и трое молодых людей в Гранаме, предвкушая в сомнениях и внутренних ожесточенных спорах самих с собой, когда же настанет полночь. Летом желания обостряются, притупляя инстинкт самосохранения и отбрасывая здравый смысл. Но как же волнующе и маняще предстают запреты в глазах молодежи, когда манит палец незнакомца! А эти сказки, о которых никому ничего неизвестно? Разумеется, старики Гранамы ещё помнили кое-что, но благоразумно молчали, и молодое племя росло в темени забвения преданий и легенд, пережевывая сухую безвкусную чешую сказок.

Так стоило ли винить юнцов за то, что их сердца жаждали вкусить жизни, иной и таинственной? А тайна всегда сластит и благоухает ярче явного.

«Ерунда. Что такого может мне сообщить старикан, когда я сам себе отменный рассказчик. Вот и Владик подтвердит», – убеждал себя Влас на поросшем травою участке у заброшенного дома.

Он, как неприкаянный, маялся: то упрямо ложился на раскладушку, то поднимался и сидел, обращая взор туда, где некстати появился тип в соломенной шляпе, а то вдруг вскакивал под натиском импульса и гневно грозил кулаком куда-то в небо. Юноша и сам не знал, кого и зачем стращал, но ярость, странная и неожиданная для него самого, казалось, шла против всего на свете.

Когда солнце принялось нырять за горизонт, юный пижон Гранамы вздохнул, смирившись с внутренним бунтом, и, затащив складное ложе под зыбкие старые своды лачужки, когда-то гостеприимно привечавшей былых домочадцев, направился домой. Если его впереди ожидала долгая ночь, на что он даже уповал, то разумно как следует подкрепиться.

Глеб так и не закончил свою «репетицию», столь беспардонно прерванную дедком в шляпке из соломы. Когда он снова остался один в аллейке, первым порывом было скорее покинуть парк. Какой-то подспудный страх, сродни потревоженному со дна и поднятому на поверхность воды илу, охватил флейтиста. Но Глеб трусом никогда не слыл. Да, он, можно сказать, побаивался мамы или, вернее, страшился её огорчить, но кого бы то ни было – ни в коем разе. Януса он принял за чудака и психа в одном лице.

Но спустя несколько минут, переборов себя, юнец иначе всё увидел. Помимо особого видения музыки, Глеб обладал рациональным и ясным умом. Он прокрутил в голове весь диалог со стариком, и первоначальный диагноз отпал сам собой. Во-первых, Янус, определенно, точно знал о местонахождении Глеба, в то время, как матушка ни сном ни духом (как надеялся сам Глеб) знать не знала, где её сыночек и чем занят. Марта жила в слепой уверенности, что сынок также безоговорочно любит её, а потому никогда не стал бы врать или утаивать от неё что-то. Во-вторых, незнакомец знал его имя. Да, он мог от кого-то узнать о Глебе, но тут же напрашивался следующий пункт – в-третьих, – почему именно Глеб заинтересовал его, а не кто-то другой? Эта головоломка так увлекла паренька, что о дальнейшем музицировании и речи быть не могло. Он едва не опоздал к ужину, чем вызвал ревностное ворчание родительницы в адрес вымышленного музыкального кружка.

Но когда солнце зашло за черту горизонта, а в набухающем кобальтом поднебесье проступила первая горсть звёзд, он вдруг твердо решился на то, на что бы прежде не пошел. В конце концов, сказал себе Глеб: это по-мужски – принимать решения, не оглядываясь вечно на мать. Наверное, так и наступает взросление – неожиданно и скоропалительно.

На другом конце Гранамы, так и не дорисовав дракона, Рика вернулась домой и, как ей казалось, с позором. Да, ей не впервой было попадаться на «деле», как она именовала свои художества, которые на самом деле являли бунт против зашоренности и утрамбованности гранамского общества. Всё, что она могла себе позволить. Марика, настолько ценившая уединение и личное пространство, не стала бы открыто выступать в уличной толпе, но её вкладом в протест стал бы красочный плакат. Противостоять, не раскрывая рта, – её жизненный девиз. Сотрясение воздуха – напрасная трата энергии, а вот, огромный и пышущий огнем дракон – самое то. Так просто не уберешь, только, если закрасишь, но для этого, опять же, нужна энергия, трата которой будет злить. А это и есть конечный результат. Злить, дразнить, бесить.

Но тут её взбесили, её, Рику! И кто же? Какой-то старик в джинсах и шляпке. И ведь знал же, где она и чем занята. А это злило сильнее всего. Рика ничего не знала о том типе, а вот ему, судя по всему, было известно о ней предостаточно.

«Есть же типы. Суют носы, куда не надо и идут туда, куда не звали», – мрачно раздумывала девица по пути домой.

Настрой рисовать полностью пропал, а когда она обрывала свой очередной «шедевр» и вынужденно бросала его, наполовину выполнив, от этого её раздирало на части. От хмурого настроения не отвлек юную художницу даже жизнерадостный вопль Мины: сестрёнка всегда радостно встречала старшую сестру, бежала ей навстречу, светясь улыбкой обожания.

Но даже для злобы необходима энергия, а изрядное её количество Рика уже основательно растратила на дорогу через весь город. Когда же девица подкрепилась ужином, гнев отошел в тень, а его место заняло любопытство, благодаря которому в раннем детстве руки отыскали коробку с карандашами.

Псих или чудак? Если бы Янус желал её сдать властям, она бы давно уже находилась в другом и не столь приятном месте. Он что-то говорил о драконах, она уловила его знание, и это цепляло. И пугало. Рика лежала в кровати, а рука водила по огненным завиткам дракона, нанесенного ею не так давно на стену. Что же ему известно помимо того, что ей удалось отыскать в книгах?

Солнце село, закат вспыхнул золотом, а затем сумерки загустели до серо-синего желе. Ночь близилась. Вот и луна выкатилась старым серпом наверху. Звёзды в темнеющем небе расцветали, как огни в глазах её драконов. Когда оставался час до полуночи, а янтарный серп добрался до середины чернильного полотна, Рика вдруг резко поднялась с постели, поняв, что хочет идти. Через всю Гранаму, в темноту – чтобы узнать о том, что же знал старик. Тихонько проскользнув в коридор и выждав момент, она вышла за дверь.

Рика знать не знала, что в ту ночь не одна она проделывала подобную шалость. Ещё двое ребят втихаря ушли из дома, никого не предупредив и таясь, словно воры в ночи.

Где искать Януса, подростки представляли в общих чертах, но старик дал хороший ориентир – цирк-шапито, а весь город уже знал, что за пустырь отрядила мэрия Гранамы заезжим циркачам. Выходило так: выйдешь на шапито, а там, где-нибудь в сторонке, и чудак в соломенной шляпе с его костром отыщется.

Трое ребят с разных концов города стремительно приближались к точке, где их судьбам суждено было соединиться на одну ночь. И, разумеется, каждый уверился, что к ночному костру его призвали из-за важной особенности, уникальной избранности. И когда Влас, Глеб и Рика издалека различили огни и шум балагана, а подойдя вплотную к временному обиталищу цирка, вдохнули массу непривычных и ярких запахов, протиснулись сквозь толпу горожан и, миновав её, оставили за спиной жизнерадостный свет праздника, неприятно удивились, обнаружив за пустырем друг друга.

– Что-то забыли, неудачники? – насупилась девушка, и руки, удобно устроенные в карманах кофты, сжались в кулаки. – Вы вроде не из гуляк.

– Тебя забыли спросить, Рика-Кика, – откликнулся Влас таким снисходительным тоном, от которого кулаки мигом зачесались. – А ты из гуляк?

– Так, стоп! – решил внести ясность, в первую очередь для себя, Глеб. – Что вы здесь делаете так поздно?

– Оба-на! Маменькин сынок не в кроватке после отбоя! – прилетела тут же язва от нахальной девицы.

Они бы наговорили ещё много подобных гадостей друг другу: по иронии судьбы ребята учились в одной школе и в одном классе и, вопреки закону солидарности изгоев, избегали какого-либо общения друг с другом. Неприязнь, сохранявшаяся годами между этой троицей, питалась их неудачами и обоюдным отторжением более удачливых сверстников. А кому приятно видеть собственные промахи в лице такого же бедолаги? Власа отталкивало высокомерие, Рику – отчуждение, а Глеба – страх увязнуть ещё глубже в топи презрения. Хотя, куда уж глубже? Никто из них не верил в силу единства, полагая, что в одиночку легче покорить мир.

И вот они стояли в темноте, на окраине города, и кидались обидными словами, теми, которыми их каждый день одаривало юное общество Гранамы. И казалось, конца тому не видно, ведь подспудно каждый догадывался о цели другого, а это в корне рушило заблуждение об избранности.

Но тут, посреди кромешной ночи, в которой и были только луна да звёзды, вспыхнул огонёк, одновременно далекий и близкий. Янтарь его всполоха разрастался, и вот впереди уже бушевал большой костёр – маяк для трёх золотистых звёздочек. Не сговариваясь и вмиг прекратив перепалку, ребята двинулись к светочу, решив предоставить старику все разъяснения. Но как только они приблизились к костру, который, несомненно, возвысился бы над самым рослым гранамцем, оказалось, что пламя вдруг далеко от них, как если бы их разделяла не одна сотня метров. Дважды они подходили совсем близко, и дважды их отталкивало назад. Рику это уже начинало злить, Глеба озадачивало всё сильнее, а Влас в силу своего небрежения уже собирался повернуть и глянуть на выступления циркачей, как на третий раз у огня возникла высокая фигура, ободряюще махнувшая путникам.

И не успели они дух перевести, как уже стояли возле громадного костра, чьё пламя неистово рвалось ввысь, а жар опалял кожу. Янус сделал жест рукой, как гостеприимный хозяин, приглашающий гостей в свой дом. Ребята оторопело оглядывались вокруг себя, не до конца сознавая, что происходит. Но вот им хорошо стали видны приготовленные заранее сидения из сложенных одеял с опорами для спин в виде коротких чурбанов. Полностью подпереть спину было бы невозможно, из-за низости «спинки», но для облокачивания рук приспособа вполне годилась. Места – в количестве четырех – располагались на равном удалении по кругу и находились так, чтобы пламя костра согревало, а не досаждало жаром гостям.

Янус, как и днем, предстал перед юнцами франтовато, только поверх льняной рубашки сидел роскошный, крупной вязки кардиган цвета топленого молока, застегнутый большими перламутровыми пуговицами. Шляпка отсутствовала, и Рика вдруг представила, как старикан, сняв её с головы, безжалостно скормил своему костру. Правда ли то была, или её фантазии вздумалось разыграться, а головной убор не наблюдался ни на траве поблизости, ни в легкой тени за кругом света. Зато хорошо предстало смуглое от загара лицо загадочного незнакомца, благо света от огня хватало. Его покрывали короткие волосы – перец с солью. Пепельные тонкие усы всё также игриво закручивались, а короткая и острая бородка клинышком в ночное время придавала своему обладателю сходство с одним известным демоническим типом, о котором говорить совершенно не желалось на задворках города. Серые и серьезные глаза Януса, казалось, жили отдельно от лица, чьи черты в живом свете пламени, то заострялись, придавая ему хищный вид, то смягчались до стариковского добродушия. И, тем не менее, сказать, что хозяин костра стар, как и то, что он молод, было никак невозможно – так зыбко и неуловимо казалось выражение лица Януса.

– Прежде, чем каждый из вас займет отведенное ему место, я попрошу подойти ко мне и принять сушеную веточку полыни, а затем бросить её в огонь, – обратился к молодежи хозяин костра. – Для меня это – особый ритуал и своеобразная традиция перед рассказом, а для вас – пустяшная забава.

Но ребята не спешили исполнять безобидную, но чудную просьбу.

– Почему нас трое? – первым пришел в себя Влас.

По количеству мест он уже догадался, что рассказчик изначально планировал не одного слушателя, а троих, а после припомнил, как старик при озвучивании приглашения упоминал о ещё двоих. И этот факт казался возмутительным тому, кто и сам мог рассказать «с три короба».

– Все объяснения вы получите позже, в свой срок, любезные, – спокойным и, казалось, едва ли не елейным голосом вымолвил Янус, но Рика, тонко чувствовавшая фальшь, не поверила в благодушие моложавого дедка.

– А если я не стану кидать эту дрянь в огонь? То что? Что тогда? – с вызовом и в своей излюбленной манере выпячивать грудь и подбородок, буркнула девица.

– Разве девушка, рисующая драконов на стенах Гранамы, боится какой-то полыни, да ещё и сушеной? – с хитрой насмешкой поддел её человек в кардигане.

Влас откровенно рассмеялся от меткой шутки, а Глеб, едва улыбнувшись, заметил:

– Эй! Так это ты мараешь своими драконами дома города?

– А тебе что с того, мамина мямля? – огрызнулась вмиг ощетинившаяся художница.

– Это же вандализм! – возмутился сын Марты обидному прозвищу и пренебрежению норм общественного поведения. – И вообще, ты – хулиганка и асоциальный элемент.

– Ого-го! Смотрите, кто заговорил! Ботаник и маменькин слюнтяй! Думаешь, никому неизвестно, чем ты занимаешься после уроков? Возомнил себя великим музыкантом, дуешь в свою флейту. Она тебе и девушку заменяет, а?

– Хамка! – пискнул уязвленный флейтист.

Влас всё это время заливался смехом: отрадно, когда на твоих глазах кто-то унижает кого-то, но не тебя. Его забавляла возмущенная гримаска на лице рослого и щуплого Глеба, а грубые и хамские манеры пацанки Рики-Кики (так называли девчонку все мальчишки в школе) веселили и отчасти даже восхищали дерзостью. Но он чересчур увлекся.

– А ты, пижончик, чего зубоскалишь? Зубами хвастаешься? Могу их подкрасить… черной краской, – девчонка с мальчишеской стрижкой мигом перекинулась на хохотуна.

– Че-е-го-о?! – заревел не своим голосом Влас.

И неизвестно чем бы кончилась эта перепалка, но вдруг все три голоса перекрыл один – мощный и громогласный.

– Молчать! Живо!

Янусу, стоявшему и ждавшему, когда же разум возьмет верх над гормонами у молодых людей, понял – никогда. Потому и рявкнул. Но в его устах звук преобразовался в нечто более внушительное, отчего подростки тут же заткнулись и присмирели, аки овечки.

– Прошу, возьмите полынь и бросьте в огонь, а после – займите места, – произнес волшебник уже спокойным, прежним голосом. Но глаза его, прежде серые, чернели на загорелом лице, выдавая остатки эмоции.

На юношей строгий взгляд и требовательная нотка в голосе возымели нужный эффект, оба паренька похватали с протянутой ладони по небольшой сухонькой веточке. Однако ж Рика из чувства противоречия не могла позволить, кому бы то ни было командовать собой вот так запросто. Она заупрямилась и готовилась дать отпор возомнившему о себе невесть что старику, как тот, глядя ей в глаза, произнес:

– Подойди, упрямица, и возьми свою судьбу.

Удивительно, но слова расслышала только девушка, парни видели, как Янус что-то выговорил, но ничегошеньки не донеслось до их слуха. А упёртая, как ослица, девица неожиданно, сделав несколько чересчур крупных шагов, покорно забрала последнюю, предназначенную ей веточку и отошла.

– Бросайте же! – подал команду голос.

Они сами не поняли, как взметнулись в сторону костра кисти с зажатой в пальцах полынью. Ничего сверхъестественного не произошло, сухую траву моментом пожрало пламя. Если бы кто из юнцов обратил случаем свой взор на старца, то заметил, как ликовал тот в момент ритуала. Но то был сиюминутный порыв, с которым Янус тут же справился.

– Ваши места отмечены инициалами, – подсказал он гостям.

Они принялись всё также покладисто осматривать чурбаны-спинки, на которых, действительно, находились небольшие отметины от ножа, в которых распознавались инициалы их имен: В, Г и М.

И так получалось, что юношам достались места по разные руки Януса, а Марике – напротив него.

Их не принуждала чужая воля, они по-прежнему могли уйти, если бы пожелали, но злая ирония состояла в том, что ребята не верили в свою свободу. Отчего-то они покорились незнакомцу, слушаясь его голоса и выполняя просьбы. Если бы это была сплоченная команда из друзей, наверняка, Янус остался бы ни с чем. Но он знал, кого можно заарканить к костру в звездную ночь.

Гости расселись соответственно отметкам и, не смея что-либо сказать, а по правде, не зная о чем говорить, смотрели на того, кому предстояло рассказывать всю ночь. И взгляды их полнились нетерпением и вопросами. Юность не терпит промедлений.

– Прежде чем я начну, – а я начну, – посмотрите вокруг. Прислушайтесь, всмотритесь, вдохните ночь. Вы живете в этих краях всю свою жизнь, но настоящей жизни не видите. Так узрите её хотя бы сейчас.

Не за этим они сюда шли через весь город, хотели возразить юные уста, но их тела послушно повернулись в сторону ночи, царившей за их спинами. Их глаза слеповато вглядывались в то, что они считали кромешной тьмой, их уши внимали тому, что они считали тишиной и только. Их носы втягивали воздух, который пах, как были они уверены, жженой древесиной.

И произошло чудо. Тьма истончилась до густых сумерек, выпуская на обзор травянистый пустырь с рощицей деревьев и, как оказалось, протекавшей неподалеку речушкой. Тишина наполнилась шелестом листвы, комариным писком и птичьей трелью. А в воздухе преобладал кисловатый речной дух с терпкими травянистыми нотами. Ничего подобного ни в заросшем саду заброшенного дома, ни в городской аллее, ни среди кирпичных стен Глеб, Влас и Рика не замечали, а потому ошалело внимали открывавшемуся перед ними миру.

Июнь находился в своём конце. Ночь, зажатая в тиски, обладала правом нескольких быстротечных часов. Едва закрыв глаза, мир просыпался в такое раннее время, когда обычно торжествовала глухая темень. Даже река, в спокойствии и тишине, издавала мелкие всплески любопытных рыбёшек. Поверх её зеркальной глади нависала тончайшей шалью белёсая дымка, точно подводная владычица беззвучно и таинственно выдыхала тепло, накопленное за день.

Неожиданно две птахи с пронзительной трелью пронеслись над центром водной глади и, сделав парочку кругов, стремительно унеслись прочь.

Ничто не смело колебать бескрайнюю тишь, да и не стремилось. Даже зудящая мошкара казалась неотъемлемой частью ночи, её трепетными пальцами, которыми она касалась всех, кто оказывался вблизи её объятий.

И среди этого равновесия прозвучал голос, вырвавший юнцов из красоты ночи и вернувший в уют и свет костра:

– А вот теперь я готов начать. Но прежде ответьте: вам известно что-либо о сказках?

Янус прекрасно знал, какой последует ответ. Как и знал, что пока торопиться не следует.

«Мы все хотим быть обманутыми.

Мы все любим сказки».

к/ф «Уолл-Стрит: деньги не спят»

Законы сказки

Возникла заминка, вполне понятная, когда тема содержания неизвестна в равной степени, как и название самой темы.

– Что? Совсем ничего? Вы ничего о сказках не знаете?

Янус притворился, будто бы удивлен. Он прекрасно знал, что молодежь пуста по этому вопросу, ведь её опередила Красная Папка, поглотив само понятие сказки.

– Я и пришел, чтобы узнать. Впервые слышу об этих самых… сказках, – с напускной бравадой заговорил Влас.

И то ли жар костра подрумянил его щеки в тот момент, а может, неловкость от собственного незнания, но только не у него одного полыхали лицо и уши. Глеб, в отличие от остальных ребят, хорошо воспитанный, предпочел занять позицию слушателя. Он давно заметил: если промолчать и дать кому-то право слова (опять же, если рассказчик в добром расположении), то порой можно узнать даже больше нужного. А Рика насупилась: её снова ожидает нудная лекция, прежде чем выяснится, что же такого интересного знает этот взрослый тип о драконах.

– Хорошо, я попробую растолковать вам. Сказки сами по себе – это такие истории, в которых может произойти абсолютно всё что угодно. В них не работают обычные законы природы. В сказках может идти речь о существах, которых нет в нашем мире, и которые могут творить фантастические вещи.

– Ага, тогда я таких сказок наслушался от нашего соседа, – перебил рассказчика Влас. – Особенно он привирает после рыбалки – про клев и размер улова.

– Но сказки не ложь, – улыбаясь, возразил Янус. – Это полет фантазии, сдобренный интуицией. Как если бы могло быть, но не случилось.

– Так это и есть враньё в самом чистом виде, – поддела его единственная девушка у костра. – Любой вымысел – ложь. Значит, и сказки эти ваши тоже враки.

– Да нет же, сказки очень даже могут быть правдивыми. Если вы сами не пережили историю, не значит, что её не могло быть. В сказках всё, как в обычной жизни: есть добро, есть зло, герои и злодеи, препятствия и награды, счастье и беды. По сути, сказка – это гимн чудесам.

Если Глеб ещё старался сохранить на лице какое-то выражение внимания и почтения к взрослому, то лица его сверстников откровенно показывали неверие и небрежение. Янус готовился к этой стене непонимания, выросшей на незнании, но его терпение оказалось неготовым – волшебник занервничал. А когда нервничаешь, верный способ снять напряжение – выпить чая.

Несколько едва приметных пассов руками и перед каждым седоком оказалась берестяная кружка. Янус вытащил откуда-то из-за спины большой термос и, отвинтив крышку, налил себе дымящейся прозрачной жидкости, а затем поставил громоздкий сосуд подле Глеба.

– Вот, возьми, налей себе. Это чай на травах, хороший, как раз для таких ночей. И не забудь передать остальным.