Читать книгу: «Холодною зимой метель нас закружила. 6-й заключитальный том цикла «Безжизненно стучат не любящих два сердца»»

© Ольга Токарева, 2025

ISBN 978-5-0068-5527-4 (т. 6)

ISBN 978-5-0068-5528-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Начало зловещих планов колдуна

Пламя, объявшее роскошные комнаты дворца, ревело, переходя во вселяющий ужас хохот, словно алчный зверь, пожирающий всё на своем пути. С трепещущей жестокостью оно слизывало тончайшую вуаль с окон, а атласные обои, некогда украшавшие стены, исчезали в огненном жару, словно по мановению злой волшебной палочки. Краска на старинных портретах вспучивалась, и лики предков, сгорая, таяли в адском пламени. Лишь на мебели пламя задерживалось чуть дольше, словно дразня свою жертву. Податливое дерево было так сладко на вкус и разгоралось с таким удовольствием, как будто было соучастником огненной стихии, поглотившей дворец Лисанского ханства.

Пляшущий жар сомкнул свое огненное кольцо вокруг государя и его семьи. Уже больше часа свирепствовало это пекло, пожирая всё на своём пути, но так и не сумело коснуться шести неподвижных тел. Огонь, словно одержимый прикидывался преданным псом, стелясь по полу и крадучись, пытался просочиться огненной лапой сквозь незримую преграду. То, обезумев от бессилия, он бросался на невидимую стену, словно стервятник на добычу. Но чем яростнее бушевала огненная стихия, тем крепче и неприступнее становился защитный купол, ограждавший королевскую семью. Единственной победой пламени стало его отражение, пляшущее в остекленевших глазах Мурахала Сах Парсаши.

Не сумел правитель уберечь ни себя, ни родных, ни королевство от предательского удара соседней державы. Слишком мягким и доверчивым было сердце Мурахала. Не разглядел он, как брат родной, словно змея, пропитывается ядом злобы и зависти. Предал… Отворил врата врагам. Мечтал занять трон. Но враг оказался хитрее. Под корень вырезали весь славный род Сах Парсаши. Опьяненный властью и безнаказанностью, враг свирепствует, огнем и мечом проходя по землям, обращает в рабство народ Лисанского ханства.

***

Турман Сах Изоргашир натянул удила, останавливая своего черногривого красавца. Верный конь душарской породы, тряхнув головой, недовольно фыркнул, но повиновался. Переступая копытами, он развернулся в сторону зловещего пожарища. Инстинктивно попятившись от жара, конь замер, ожидая, пока хозяин утолит свой взгляд созерцанием содеянного. Чернота глаз вороного в эти мгновения казалась бездонной пропастью, в которой бушевало адское пламя.

Усмиряя встревоженного коня, Турман похлопал его по шее, не отрывая взгляда от дворца, охваченного неистовым пламенем. Удовлетворенно поглаживая свою черную, словно вороново крыло, бороду, он неторопливо спросил: – Хариб… ты уверен, что династия Сах Парсаши искоренена до последнего отпрыска?

– Да, мой повелитель, – прошептал колдун и по совместительству преданный слуга, склонив голову. Хариб, правая рука короля в делах захвата соседних земель, был подобен червю, незаметно проникающему в чужие королевства. Словно хищник, он выжидал, наблюдая за жертвой, а затем, подобно стервятнику, обрушивался на нее, не оставляя ни единого шанса на спасение. – Последнюю дочь султана не нашли, – продолжил он, – но огненное заклинание, начертанное кровью династии Парсаши, отыщет принцессу и завершит начатое. Никто не выживет в этом адском пламени.

Повернув коней, всадники неспешно тронулись с места, не обращая внимания, как за их спинами с грохотом рушится правое крыло дворца, погребая под собой былое величие.

***

Огонь, словно голодный зверь, с жадностью терзал толстую преграду, лизал языками пламени детские покои, где в заточении ужаса находилась восьмимесячная Ралина. Отчаянный плач ребенка тонул в реве пожара, но никто не спешил на помощь. Маленькая девочка, будто чувствуя неминуемую гибель, продолжала настойчивым визгом звать мать. Пятого ребенка короля северных земель, принцессу Лисанского ханства, сковал первобытный страх. Багровые языки пламени уже опоясали все в детской, наконец, они нашли лазейку и зловеще приближались к левой, белоснежной, пухленькой ручке принцессы.

Ралина взвизгнула, пронзенная болью, и инстинктивно прижала руку к груди. Впервые в жизни из ее уст вырвалось отчаянное: «Мам! Мама!» Но в ответ – тишина. Не дождавшись, когда в комнату ворвется любящая мать, принцесса, заливаясь слезами, опустилась на колени, ища опору в мягком ворсе ковра. Боль в руке пульсировала, отзываясь в каждой клеточке тела, но в этой маленькой воительнице уже просыпался стальной характер. С трудом, словно неуклюжий птенец, она попыталась подняться, но, не найдя точки опоры, вновь рухнула на пол.

Огонь, словно упиваясь своим триумфом, с хищным ликованием набросился на последний, не тронутый пламенем островок в комнате. Взметнувшись багровым змеевидным телом, он яростно ударил в невидимую преграду. Камень на кулоне девочки пылал в унисон с бушующей вокруг огненной стихией, но былой мощи в медальоне почти не осталось. Магия, заключенная в амулете, угасала с каждой секундой, и пламя, почуяв слабость, с еще большим остервенением рвануло к ребенку.

Малышка взвизгнула, захлебываясь слезами, неуверенно поднялась на дрожащие ножки. Вскрикнув от острой боли, пронзившей щеку огненным поцелуем, она в отчаянии позвала: «Мама!» – словно это был последний звук, способный вырваться из ее перепуганного сердца.

Но и на этот отчаянный зов Ралины никто не отозвался, а огонь, сломив сопротивление, с ликующим злорадством впился в одежду принцессы. Пламя, подобно голодному зверю, жадно терзало тонкую ткань, оставляя на нежной коже девочки багровые волдыри и жгучие ожоги. Ему оставалось лишь упиться предсмертным криком, насладиться муками жертвы, и тогда его гнусная миссия будет завершена. Насытившись огненной стихией, что бушевала вокруг, оно сможет уснуть в ожидании следующего приказа своего темного властелина.

***

Гара возвращалась с задания, но поручение владыки так и оставалось невыполненным. Единственный наследник престола Тисхлана, Рон Нардинг Диарнах, как будто растворился в воздухе, не оставив и следа…

Увидев пляшущее в ночи пламя, гончая замерла. Чуткие уши уловили еле слышный треск, а нос, вздернутый к звездному небу, поймал горький запах гари. И тут же, обнажив клыки, она оскалилась. В огненном реве, в какофонии треска и жара, псина без труда различила пропитанный болью детский крик.

Демонические псы не ведали страха перед огненной стихией. Они были порождены пламенем и тьмой, и умели лишь одно – убивать.

С рыком, сотрясающим самое нутро, Гара ринулась в пляшущую геенну огненную, вихрем пронеслась над рушащимся куполом и возникла в комнате, где буйствовало пламя. Из клубящегося ада огня, словно демон из преисподней, она явила свою чудовищную морду. В очах ее пылал неземной огонь, а шерсть, опаленная жадными языками пламени, казалось, лишь закаляла ее, придавая сил.

Гончая, оскалив клыки в хищной усмешке, зарычала, увидев, что смертоносное заклятье колдуна почти завершило свою грязную работу и, будто бы играясь, довершает начатое. Прыжок – и острые когти Гары вспороли небольшой, еще живой сгусток магмы, пронизанный тёмными синими нитями заклинания. С упоением хищника она разорвала его на дымящиеся ошмётки, и, тут же поглотила их, утоляя первобытный голод.

Предсмертный хрип ребёнка, словно оборванная струна, дрогнул в раскалённом воздухе, притянув внимание Гары. Другой, всепожирающий огонь, с жадностью лизал тело малышки, намереваясь дописать кровавую картину. В ушах гончей всё еще звенел отчаянный плач и голос девочки, мучительно похожий на плач её собственных детей – безвозвратно потерянных. Кто-то, с леденящей душу жестокостью, оборвал их короткие жизни. И Гара поклялась: найдёт чудовище, что посмело поднять руку на её щенков, и разорвёт на куски. А может, поволочет прямо в пылающую глотку вулкана, и, швырнув в лаву, будет наслаждаться его предсмертной агонией.

С треском обрушилась потолочная балка, фонтаном искр осыпая обугленные стены, словно приветствуя посланницу ада. Пламя, взревев в исступлении, с новой, неутолимой яростью продолжило терзать всё вокруг.

Издав утробный рык, гончая лениво повернула голову, бросив равнодушный взгляд на бушующее пламя. Огонь плясал вокруг, но Гара знала – ни один язычок не причинит ей вреда. Ступив в огненный хоровод, словно в утреннюю росу, она подошла к ребенку. Осторожно склонив голову, гончая нежно взяла малышку в пасть и, одним мощным прыжком взметнувшись ввысь, исчезла в зияющем портале, окутанном непроглядной тьмой.

Демоническая гончая вырвалась из портала в своё логово, где воздух еще хранил призрачный, манящий запах её щенков. Бережно опустив обмякшее тело в каменную колыбель, Гара несколько долгих минут изучала его – изъеденное огнем, покрытое багровыми волдырями. Человеческий детеныш… Что с ним делать? Не зная ответа, гончая робко ткнула его носом. Не увидев отклика, отпрянула, жалобно скуля. Неужели и в этот раз она опоздала?

Гара вновь приблизилась, настойчивее подталкивая тельце и тут же уловила дыхание смерти. Её жесткая шерсть на загривке мгновенно встала дыбом. Оскалив пасть в безмолвном рыке, гончая отступила, но, собравшись с силами, присела рядом с мертвым ребенком и, задрав морду к темному своду пещеры, затянула песню. В пронзительный вой, полный боли и отчаяния, Гара вложила всю материнскую горечь утраты – память о своих, еще слепых, щенках. И поведала миру Карварса о бесчинствах колдуна, об отнятой жизни ни в чем не повинного человеческого дитя.

Глава 2. Слёзы Дианы

События, развернувшиеся передо мной лишь мгновение назад, выжжены в памяти, словно герб на старинной золотой монете. Ослепительный луч, пронзив кромешную тьму, в которой я пребывала, обвил меня коконом нежности и любви и, словно комета, умчал сквозь бескрайнюю вселенную. Явление столь странное, сколь и непостижимое, сотканное, казалось, из мистики и тайны, ускользающей от моего понимания.

Шепот древних религий гласит, что в час смерти душа предстает пред ликом Всевышнего, дабы держать ответ за содеянное. И лишь по тяжести грехов Господь определяет ее участь: вечное блаженство рая или неумолимый ад.

Леденящая мысль о смерти сковала меня ужасом, но хватка его оказалась недолгой. Всей своей сущностью я ощутила, как неведомая сила помещает меня в нечто тесное и, к моему изумлению, живое. Откуда эта уверенность? Учащенный стук сердца, едва различимое дыхание – все говорило о том, что я не умерла. Я жива!

Пробуждение обрушилось внезапно, словно удар молнии. Сознание ещё не успело осознать, что мучения позади, а я уже чувствовала своё тело. Но почему оно такое… чужое? Словно сжатое в тиски. Я попыталась проникнуть вглубь ощущений, и лучше бы мне этого не делать. Кожа пылала адским пламенем. Боль, словно рой раскалённых игл, пронзала каждую клеточку. Казалось, меня бросили в кипящую лаву. Каждый вдох обжигал лёгкие нестерпимым жаром, и я молила об одном – глотке ледяной воды.

– Пи… – прошептала я пересохшими, потрескавшимися губами, тщетно пытаясь их облизать. Вкус крови, солоноватый и металлический, наполнил рот, словно я отведала ржавого железа. Разум, затуманенный мучительной болью, с трудом осознавал, что сорвавшийся с губ звук был чужим – грубым, как скрип старого, давно несмазанного колеса, и в то же время детским лепетом.

«Что за странность?» – мысль вспыхнула молнией, и я распахнула глаза. Из моего горла тотчас вырвался истошный крик. «Потерять оковы одной темноты, чтобы оказаться в других. Вырывший меня из тюрьмы мрака, кто бы ты ни был, ты что, издеваешься надо мной?».

Отчаяние хлынуло из меня рыданиями. Я попыталась сжаться в комок, обхватить колени, ища спасения в позе эмбриона, но резкая боль, словно хлыст, пронзила спину, заставив выгнуться дугой и закричать. Кожа на моей спине разрывалась, словно старый пергамент.

От безысходности я сжала кулаки и замерла, словно изваяние. Боль и страдания отступили на второй план, померкли перед лицом внезапного откровения. Шок сковал меня, когда я осознала: руки… это не мои руки. Маленькие, детские пальчики. Раздвинув их, я осторожно, словно боясь спугнуть видение, ощупала себя. И застыла, сражённая правдой: я в теле ребёнка. И тут, словно плотина рухнула, на меня обрушился поток воспоминаний. Обрывочные, как сны, но согревающие душу теплом и рождающие лёгкую улыбку. Восьмимесячную принцессу Ралину окружала любовь. Родители, братья, сёстры – все боготворили её. Но тут же, словно удар хлыстом, пришло осознание: малышка не выдержала мучительной боли от ожогов и умерла. Я заняла её место. Не по своей воле. Всё свершилось по велению загадочных высших сил, и только им одним ведомо, для какой цели.

Всхлип сорвался из горла, болезненным осколком расколов тишину. Реальность хлынула обжигающей волной, затопив сознание болью и отчаянием: что же теперь? Ралина еще не сделала и первого шага, а значит, и я пленница бессилия. Осторожно ощупав пространство, поняла, что лежу на холодном, голом камне. Медленно поднявшись на четвереньки, неуверенно перебирая руками и ногами, я вновь попыталась осознать, где я? Когда голова коснулась чего-то твердого, крик боли пронзил меня, словно молния.

Переведя дух, провела рукой по гладкой поверхности. Холод камня отозвался блаженством в груди, и стон облегчения вырвался на волю. Я подползла ближе, прижалась боком к ледяной глыбе и закрыла глаза, утопая в облегчении. Слёзы бессилия хлынули из глаз, и каждая капля, падая на камень, гулко отдавалась в тишине глухим шлепком.

Камень, словно живой, впитал жар моего тела, и я, превозмогая дрожь в руках, поползла дальше. Время потеряло счёт, пока я исследовала эту каменную чашу, ставшую моей тюрьмой. Порой под ладони попадались жёсткие волосы и колкие камушки. Тогда из горла рвался стон, и я, спеша очистить израненную кожу, вновь принималась ощупывать стены.

Но силы таяли, как дым. Обессилев, я прислонилась к прохладному камню, и рыдания вырвались наружу. Одна лишь мысль терзала сознание: выбраться отсюда самой невозможно. Куда идти в этой кромешной тьме? Я понятия не имела, где нахожусь.

В воздухе, густом и жарком, отчетливо ощущался запах псины, а не едкий смрад гари. Значит, огненный ад остался позади, кто-то успел вырвать меня из его объятий. Но кто? Может быть, пожарные? Но тогда бы я сейчас лежала в больничной палате, а не томилась в этом жутком месте. Если собрать воедино все обрывки воспоминаний и применить толику логики, выходит, что какая-то неведомая сила, возможно, в обличье собаки, вырвала меня из огня и притащила в свое логово. Но как она сама уцелела в том бушующем пламени, что навеки отпечаталось в памяти Ралины?

Как же остро не хватает знаний об этом мире, его правил, его опасностей… Впрочем, в том, что он иной, я уже не сомневалась. Сколько фэнтезийных саг про «попаданок» было зачитано до дыр! Их приключения казались такими манящими, такими невероятными, и вот, ирония судьбы, я сама оказалась заточена в чужом теле. И на этой мысли, словно в омут, сознание вновь поглотила липкая, туманная пелена небытия.

***

Не успела Гара до конца оплакать человеческое дитя погребальной песнью, как пещеру, служившую ей обителью, пронзил луч света – нежданный и чуждый. Он был подобен огненной стреле, сорвавшейся с небес. Люди называли его кометой. Но те кометы вонзались в землю с яростью, доселе невиданной, и не могли попасть в её логово.

Гончая, чуя недоброе, ощетинилась. Звериный оскал исказил ее морду, когда она, пятясь, ощутила мощь, исходящую от неведомого явления. Гара нутром понимала: ее сил не хватит, чтобы совладать с этим огненным копьем, да и сам хозяин, будь он здесь, не смог бы противостоять его испепеляющей силе.

Жаль было мёртвое человеческое дитя. От его крохотного тельца, опалённого лучом, и пепла не останется. За что такая участь выпала ему? Демоническая гончая не знала ответа, и потому её изумление достигло предела, когда в тишине раздался хриплый, просящий детский лепет.

Неведомый луч погас, и пещеру вновь окутала тьма. Не веря собственным ушам, Гара настороженно повела ими, пытаясь понять, что творится в её логове. Уловив слабое шевеление и призывный плач, она медленно приблизилась к краю каменной чаши и, замирая от изумления, стала наблюдать за копошащимся ребёнком.

Невероятно! Человеческое дитя было живо и, словно маленький слепой котенок, ощупывало прохладную гладь камней. Гара сосредоточенно наблюдала за беспомощными движениями малышки, и когда та, обессилев, легла и притихла, псина одним стремительным прыжком оказалась в своём обиталище.

Гончая, все еще не веря своему чутью, осторожно ткнулась влажным носом в крохотную детскую ручку. Не встретив ответа, Гара прилегла, навострив чуткие уши, пытаясь уловить едва различимое, частое дыхание. Ребенок спал… или потерял сознание, как это часто случалось с людьми. Особенно с демоницами. Чуть что – сразу в обморок перед правителем. А он и не замечает, лишь потом сжимает кулаки до побелевших костяшек и рычит в ярости: «Наглые притворщицы!» Сколько раз хотелось прикусить их пухлые задние места, но повелитель не разрешает.

Демоническая гончая немного отвлеклась от мыслей о ребёнке, чуть не подскочила, когда почувствовала, как крошечный ротик жадно прильнул к её набухшему молоком соску и несмело поначалу начал его призывно теребить.

***

Жар, словно живое существо, продолжал обвивать меня, просачиваясь сквозь кожу, вонзаясь тысячью раскаленных игл в тело. Я металась в бреду, ощущая под собой мерзкую липкость – лопнувшие волдыри, кровоточащие от каждого движения. Из моего иссохшего горла вырывался сип, чем-то похожий на предсмертный, а разум молил о единственной, спасительной капле воды.

Глухой стук вблизи вырвал меня из плена забытья. Сердце, стучавшее и без того в ускоренном ритме, теперь затрепетало от страха. Я догадывалась, что меня спас кто-то из животных, только кто здесь – враг или друг? Мои маленькие ручки затряслись от напряжения и страха. В ноздри ударил резкий запах псины, и я не знала, радоваться мне или содрогаться от ужаса?

Гнала прочь мысли, что я нахожусь в волчьем логове. Ближе к сердцу лежала мысль о собаке. Всё-таки она друг человека и зачастую приходит ему на помощь. Хотя… если она бродячая, одичалая, то, возможно, притащила меня в своё мрачное пристанище для того, чтобы утолить голод. И словно в ответ на эти сумрачные мысли, по моей голове скользнул горячий, влажный, шершавый язык.

Взвыв от кинжальной боли, пронзившей насквозь, я судорожно перевернулась на бок, и в этот раз крик, дикий и отчаянный, вырвался из груди. Непривычный, грубый детский плач резал слух, словно осколок стекла, и сознание отказывалось принять, что этот хриплый звук теперь исходит от меня.

Когда огненная волна боли немного схлынула, в нос ударил новый, чужой и вместе с тем до боли знакомый запах. Память, словно опытный алхимик, начала бережно раскладывать его на составляющие, тут же подбрасывая ускользающие образы… «Молоко!» – попыталась я выкрикнуть, но вместо слов из горла вырвался лишь невнятный, булькающий лепет.

Я протянула руку, робко ощупала пространство перед собой. Пальцы наткнулись на густую, жёсткую шерсть, и я погрузилась в её перебор, когда они прошлись по вздувшейся горячей коже, я замерла, словно громом поражённая.

В памяти всплыли обрывки рассказов, услышанных за мою недолгую жизнь, о собаках-спасительницах, выкармливающих и оберегающих брошенных детей.

Вывод обжигал сознание своей очевидностью: кто-то отнял у собаки щенков, и, услышав плач ребенка, она, не раздумывая, бросилась на помощь. В который раз мысль пронзила мозг: как я выжила в этом адском пламени? Но сейчас не время. Сейчас нужно унять этот всепоглощающий жар, что терзает меня изнутри и обжигает снаружи.

Рука нащупала упругий, тугой бугор. Осторожно приподняв голову, я коснулась губами горячей кожи, ища спасения. Наткнувшись на твердый большой сосок, примерно с большой палец взрослого человека, я с трудом жадно обхватила его ртом, инстинктивно прильнув к источнику жизни. Молоко, горячее и живительное, обжигало израненный рот и воспаленное горло, но я терпела, жадно глотая каждую каплю. Слёзы, обжигая солью, текли по щекам, смешиваясь с кровью и копотью на лице, а я ускользала мыслями в свою прежнюю жизнь, заново проживая её.

Я родилась двадцать третьего марта 2003 года в Самаре, городе, где эхо русской старины гулко отзывается в каждом камне мостовой, и росла в коконе безграничной любви и заботы. Мой отец, Илья Александрович Иванов, в лихие девяностые вместе с двумя неразлучными друзьями детства основал компанию, призванную согревать дома теплом и уютом, производя строительные и отделочные материалы. Мама, Валентина, была истинной волшебницей в мире оптики.

В пять лет мой мир, до того цельный и безмятежный, треснул пополам, расколовшись на осколки «красивых» и «некрасивых». Палачом выступила Анжела, надменная королева детсадовской группы. Скривив губы в презрительной гримасе, она приблизилась ко мне, ткнула пальцем, словно клеймом, и процедила ледяным тоном: «Ты не красивая. С тобой играть не станем».

Слова обрушились, словно шквал морозного ветра, опаляя нежную кожу детской души. В сердце зародилась ледяная сосулька обиды. Не находя слов для защиты, я инстинктивно схватила подвернувшийся под руку пластмассовый молоток, забытый воспитательницей из младшей группы, и со всей отчаянной силой обрушила его на голову Анжелы. Игрушка жалобно пискнула, и в тот же миг раздался оглушительный рев, возвестивший о начале новой, бурной эпохи в моей жизни.

Когда мама пришла за мной в детский сад, воспитательница обрушила на нас водопад упреков за мое якобы возмутительное поведение. Вечером не миновать было разговора с отцом. Но к моему величайшему изумлению, вместо взбучки он лишь посмеивался, приговаривая: «Против лома нет приема!» Мама же, напротив, надулась, и её ноздри раздувались от сдерживаемого гнева.

– Илья! – воскликнула она. – Как ты можешь! Нужно же что-то делать! – и с этими словами тяжело опустилась на диван.

– Обязательно, – пробормотал отец, почесывая бороду, – а меня сегодня вообще кормить в этом доме собираются?

Мать, словно птица, вспорхнула с дивана и скрылась на кухне, а отец, подхватив меня на руки, усадил к себе на колено. Его взгляд, изучающий и внимательный, задержался на мне. После долгой паузы он произнес: – Коли кулаки в ход пускаешь, значит, силушку девать некуда. Не хочешь ли ее в дело направить? Хочешь быть ловкой да сильной?

Кто ж от такого откажется? Я обвила его шею руками, прильнула щекой к щеке и прошептала на ухо: – Ты самый лучший папка на свете.

– То-то же! – отозвался он, игриво щелкнув меня по носу.

Подхватив меня на руки, словно пушинку, глава нашего небольшого семейства направился на кухню. С этого дня моя жизнь совершила головокружительный кульбит. Кто знает, если бы не тот случай в детском саду, блистала бы я сейчас, в свои пятнадцать, мастерством третьего дана и черным поясом по каратэ?

Но у медали была и темная сторона. Стоило кому-то бросить в мою сторону презрительный взгляд, во мне просыпался зверь. Ярость клокотала, подступала к горлу, и я едва сдерживала себя от желания так изувечить обидчика, чтобы родная мать не признала, чтобы он прочувствовал на своей шкуре все «прелести» некрасивого лица. Обида жгла изнутри, отравляя каждый миг.

Будто вина моя, что появилась на свет гадким утенком. Кличка соответствовала – Мышь. Страдала ли я? Больше, чем можно вообразить. Грезила о дне, когда лягу под нож хирурга, чтобы стереть с лица печать уродства. Но однажды всё это отошло на второй план, затмившись горем. Мама… Ее забрала онкология. Израильские врачи оказались бессильны. Мне едва исполнилось шестнадцать, братишке – семь. Жизнь заставила повзрослеть в одночасье, взвалив на мои плечи заботу о доме и двух мужчинах. Даниил тянулся ко мне, ища утешения, а отец… Отец топил горе в вине. Я не знала, как с этим бороться, лишь беззвучно рыдала по ночам, отчего мое и без того некрасивое лицо наутро казалось еще более измученным.

Так тянулись долгие три месяца. Однажды вечером, когда отец, словно прикованный, восседал на кухне с очередной бутылкой, я взяла брата Даниила за руку. Мы вошли на кухню, и, глядя в глаза этому взрослому, но такому родному человеку, я произнесла: «Может, и нам с Даниилом водки нальёшь? Мы не меньше твоего тоскуем по маме».

Отец застыл, словно громом пораженный. Некоторое время он смотрел на нас невидящим взглядом, потом резко поднялся, схватил бутылку и, не говоря ни слова, вылил её содержимое в раковину.

– Простите, – прошептал он, выходя из кухни, словно покидая поле боя.

Я успела заметить, как на его осунувшемся лице заходили желваки, пальцы сжались до побеления костяшек, словно он пытался удержать в кулаке саму ярость. И с того вечера наша жизнь вновь потекла по иному руслу. Отец больше не притрагивался к бутылке, лишь задумчиво молчал, погруженный в свои мысли. Спустя пять долгих месяцев этой тягостной тишины он вдруг спросил нас с братом: «Как вы смотрите на то, чтобы переехать в Москву?»

Вопрос обрушился на нас как гром среди ясного неба. Мы с Даниилом ошеломленно переглянулись, пожали плечами и неуверенно кивнули. Честно говоря, я увидела в этом какую-то спасительную соломинку, возможность вырваться из болота тоски, в котором мы все увязли. Очень надеялась, что смена обстановки, переезд на новое место помогут нам отвлечься от этих мрачных, гнетущих мыслей.

И, как ни странно, в хлопотах с чемоданами и поисках нового дома мы словно заново взглянули на свою жизнь, осознав, что всем нам необходимо двигаться дальше.

Москва! Сколько надежд я возлагала на тебя, на новую жизнь! И если у отца и брата дела постепенно налаживались, то я не видела перемен в своей судьбе. Поначалу ученики класса, в котором мне предстояло учиться, ничем не отличались от тех, с кем я провела восемь лет. Но это было лишь первое впечатление. Вскоре всё изменилось…

Я превратилась не просто в Мышь, а в фурию, в бешеного грызуна, и с того дня меня предпочитали обходить стороной. Элазар Дубинович, ничем не примечательный юноша из нашего класса, разве что ростом да богатырской статью, вздумал потешиться надо мной. Развязной походкой, источая презрение, он направился ко мне, не стесняясь в выражениях, с настойчивым «советом» убраться не только из класса, но и из школы. Свысока намереваясь толкнуть меня, он не подозревал, какую бурю выпустит на волю. Злоба, копившаяся годами, запеленала мой разум, затмила рассудок. Сколько раз я видела это выражение лица, эту смесь брезгливости и превосходства, обращенную ко мне… и не смогла сдержать вырвавшегося из глубин души змея мщения.

Схватив руку Элазара мертвой хваткой, я с силой перебросила его через бедро. Он рухнул на пол, словно подкошенный, а я, на мгновение застыв, продолжала сжимать его конечность. Резкий рывок. В ту же секунду аудиторию пронзил оглушительный вопль Дубиновича, расцвеченный сочным матом: «Сука! Руку сломала, гадина!»

Выпустив его руку, я с хищным прищуром окинула взглядом застывшие, напряженные лица одноклассников.

– Кто еще не горит желанием видеть меня в этом классе? – процедила я сквозь зубы. Ученики шарахнулись в стороны, словно от проказы. – Мне плевать на ваше мнение, – продолжила я. – Буду учиться там, где захочу. А если вы против…

Тут я посоветовала им отправиться прямиком туда, куда обычно посылают в подобных ситуациях. Подойдя к парте, я подхватила сумку с учебниками и направилась к выходу, предчувствуя, что за содеянное возмездие неминуемо. Нужно было собраться с духом.

Весь вечер я нервно перебирала вещи в шкафу, словно выбирая броню для грядущей битвы. Когда в дверь постучали, сердце замерло – я знала, это отец.

– Заходи, пап! – крикнула я, присаживаясь на кровать и стараясь казаться невозмутимой.

Он вошел, и его взгляд скользнул по хаосу в комнате и тяжело вздохнув, присел на стул.

– Что, не приняли в новом классе? – спросил он удрученно, ожидая объяснений.

– Да как сказать… – растерянно пробормотала я. Все заготовленные оправдания разом вылетели из головы. Но вдруг, словно вспышка, в памяти возник случай из детского сада, и на губах появилась слабая улыбка.

– Ты ведь сам когда-то говорил, что против лома нет приёма. Вот я и применила этот лом. Другого выхода у меня не оставалось. Понимаешь, пап… – я умолкла, вглядываясь в отца, ловя едва уловимые перемены в его лице: из глаз словно ушла многолетняя тоска, а на ее месте проступила уверенность, и еще что-то неуловимое, что я не могла сразу разгадать. – Он меня оскорбил, – бросила я, словно пытаясь отмахнуться от произошедшего, не желая посвящать отца в грязные детали своей ссоры с еврейчиком.

В отцовских глазах мелькнул озорной огонек, он поднялся, подошел ко мне и ласково провел рукой по волосам.

– Моя умница… Умеешь дать сдачи, – с гордостью произнес он и, направившись к двери, остановился на пороге. Не оборачиваясь, добавил: – Завтра меня вызывают к директору. Дубиновичи тоже приглашены…

Отец ждал меня у кабинета директора, и когда я вышла, его брови взметнулись вверх, а в уголках губ заиграла еле заметная улыбка. Еще бы! Сегодня я явилась в образе ожившей аниме-героини. Этот мультяшный облик был моей бронёй в дни, когда тревога сдавливала сердце тисками. Короткая юбочка в мелкую клетку, алый пиджак, белоснежные гольфы и туфельки на kitten heels, два жидких соломенных хвостика, стянутых пышными розовыми бантами, весело подпрыгивали в такт моим шагам.

Родители Дубиновича замерли, словно пораженные громом, когда я предстала перед ними. Еще бы! Стоит перед ними этакое хрупкое создание, девочка-одуванчик, наивно хлопающая своими блеклыми ресницами. Элазар, с рукой, закованной в гипс, тоже был в кабинете. При моем появлении он застыл, слегка приоткрыв рот, словно увидел меня впервые.

– А вот и наша воительница пожаловала, – не растерялся директор. – Диана Иванова, надеюсь, ты осознаешь причину своего вызова?

– Я…, – невинно захлопала я ресницами, исподволь наблюдая за одноклассником. Что-то такое он прочел в моих серых глазах, что его слова спутались в невнятное бормотание.

– Ну-у-у, – протянул он, явно затрудняясь представить произошедшее в выгодном для себя свете. – Я сам виноват. Споткнулся о парту, упал, а Диана… ну, неудачно схватила меня за руку.

– Элазар! – взвизгнула его мать. – Ты говорил нам совершенно другое!

– Эмилия, успокойся, – недовольно оборвал ее тучный мужчина, поразительно похожий на Элазара. – Я говорил, что дети сами во всём разберутся.