Читать книгу: «Четвёртый томик Хэмингуэя»

Её никто не звал по имени. Просто Лана. Хотя, Светой было бы привычнее для слуха. Она откликалась только на Лану, порой забывая о своем настоящем имени. Поэтому, услышав «Света, это Вы?» – не обернулась. Старушка настойчиво дёрнула за рукав: «Света, как Вы похожи на свою маму». Лана обернулась, в неё клюнули блеклые широко расставленные глаза, и морщинки-морщинки вокруг. «Я – Анна Гавриловна, соседка ваша. Когда жили на Маяковского, у нас ещё большая общая кухня была, помните?» Лана кивнула, мгновенно припомнив длинный полутемный коридор, себя на велосипеде в этой «кишке», как она его называла, и женщину в синем платье с белым воротничком. Вспомнила ощущения, какие-то моменты, но не всё. Старушка поняла это, и поспешно заговорила: «Вы были такой крошкой, когда съехали. Но я очень скучала по вашей маме, когда осталась одна. Вы так на неё похожи! Ведь маму вашу Верой зовут?» Они стояли среди тротуара, мешая снующим прохожим. Лана поспешно подвела собеседницу к красному автомобилю: «Куда вас отвезти? Я очень тороплюсь. По дороге поговорим». Женщина закивала головой и смущенно сказала: «Хорошо бы мне съездить в центр. Но мне не нужно туда. Я стою возле дома, я сейчас живу у внука, самой-то уже не доверяют, одна бывает что-то и забуду. Вон наши окна»,– и она подняла глаза на зелёные стеклопакеты. Среди прочих новых белых и старых серых, а некоторых и коричневых, эти резали глаз яркой расцветкой. Но женщина улыбнулась и, перескакивая с «Вы» на «ты» спешно продолжила: «Наши – как раз над зелеными, легко запомнить. Не могли бы Вы передать своей маме, что я хотела бы встретиться с ней? Мне так дорого прошлое, я стольких милых сердцу людей растеряла. А Ваша мама была для меня, как дочка. Витя, сын, служил, я одна жила, с учениками целый день, а вечером – с твоей мамой. А когда ты, Светочка, родилась, я тебя из роддома несла». Лана смущенно улыбнулась: «Я вынуждена проститься. Но обещаю, что передам маме привет, и она зайдет к вам, когда будет здесь, в гости. Понимаете, она живет не в России, и приезжает редко». Старушка стояла и смотрела, как машина исчезает в потоке своих сородичей. На прощанье она успела прошептать слова, засевшие занозой в сердце: «Буду ждать. Очень буду ждать».

Давно.

Анна Гавриловна работала на дому. Музицировала. Квартира была большой, сын – постоянно в плаваньи. Поэтому, когда знакомая предложила заселить квартирантку, Анна Гавриловна долго не думала. Верочке отдала среднюю комнату, самую солнечную, с узеньким раскладным диваном и желтыми занавесками. Вера работала в школе. Носила домой кипы тетрадей, а вечерами из-под двери выбивался свет, струящийся оторанжевого высокого торшера. Когда у Веры появился мужчина, Анна Гавриловна сразу почуяла неладное. Вера приходила, вываливала тетрадки на столик у окна, переодевалась и уходила. Возвращалась поздно, проверяла задания и забывалась коротким сном. Так продолжалось месяца три, пока хозяйка наконец не рискнула поинтересоваться – почему квартирантка не пригласит кавалера к себе. Та смутилась, раскраснелась и поспешила перевести разговор на другую тему. Так повторилось несколько раз и, в конце концов, женщина поняла, что не стоит торопить события. Однажды она увидела их вместе. Вера шла под руку с высоким седовласым мужчиной, который был старше её лет на двадцать. Он нёс портфель «дипломат» в одной руке, а за локоть другой руки позволял держаться Вере. Именно позволял, потому что всё в его облике кричало о его неприкосновенности, о его значимости и о его исключительности. Он выделялся из толпы, как афроамериканец среди рыжих австралийцев, как Гулливер среди лилипутов. Он был не такой, как все. Анна Гавриловна осторожно подошла ближе и услышала его речь, с акцентом, с хрипотцой. Вот и всё, что удалось ей узнать. Спустя некоторое время Верочка перестала отлучаться по вечерам, вскоре начала подолгу утром задерживаться в ванной, чаще перекусывать, и полнела на глазах. Анна Гавриловна догадывалась в чём дело, и однажды постучала вечером в комнату к девушке. Та приподнялась с диванчика, на котором лежала, накрывшись старенькой шалью. Глаза Верочки были заплаканными, она испуганно смотрела на вошедшую хозяйку. «Вера, ты не хочешь мне ничего рассказать о своём положении?» -ис ходу выдала Анна Гавриловна. Вера резко села и трясущимися губами пролепетала: «Вы выгоните меня? Ведь скоро нас будет двое». Она разрыдалась так отчаянно и беспомощно, что Анна Гавриловна не нашлась, что ей ответить. Просто подошла, села рядом, обняла худенькие плечи: «Конечно же, не выгоню. Будем растить твоего богатыря. Когда мы ждём малыша?» «В марте», – и снова заплакала. «Надо готовиться к его приходу в этот Мир, а не плакать. Дети – это счастье. Вставай, пойдём на кухню, попьём чайку, и ты мне всё расскажешь».