Моздокская крепость

Глава вторая. Два подполковника

Конец июня, 1763 года. Лесостепь, восточный въезд в урочище Мез-догу.

Ползущему по знойной степи длинному обозу не было, казалось, ни начала, ни конца… Сотни телег и арб, нагружённых разнообразным скарбом, с натянутыми на деревянные дуги пологами, защищавшими людей от палящего солнца, тащил вперёд, парами и поодиночке, рабочий тягловый скот. Его в этом растянувшемся караване представляли, в основном, большерогие могучие волы и выносливые ослики.

И люди, и животные восприняли бы сейчас с радостью лёгкий летний дождь… И даже сильный ливень! Но освежающей влаги и прохлады, за две недели странствий, небо путешественникам, пока, так и не подарило.

Над ползущим в неведомую даль караваном кружили с утра до вечера лишь полчища слепней, оводов, тучи комаров и мух. Душный воздух звенел тонким кровожадным писком и назойливым, надсадным жужжанием.

Рядом с безостановочно вращающимися колёсами движущихся повозок шагали устало люди, обливаясь потом… Караван составляли множество горцев-переселенцев с семьями, решившие начать новую жизнь на равнине.

Бородатые, немногословные мужчины в застёгнутых, несмотря на изнуряющую жару, на все пуговицы и крючки чекменях и в лохматых папахах шли во главе своих нагруженных арб и телег, направляя запряжённую скотину, постукивая её по спинам и бокам длинными палками… У каждого горца на поясе висел непременный кинжал.

Хозяева повозок следили, чтобы их животные не сбивали общий темп движения обоза. И не замедляли его скорость, постоянно отвлекаясь на аппетитное степное разнотравье вокруг.

А в самих раскачивающихся на бездорожье скрипучих арбах и телегах, под тенью холщёвых пологов, на тюках с пожитками, сидели женщины… Многие – с малолетними детьми на руках.

В этом пёстром, шумном обозе находился гужевой транспорт и побогаче. Запряжённый уже парой, а то и четвёркой лошадей.

Некоторые подобные кибитки выглядели, как настоящие экипажи – на мягком, рессорном ходу, с маленькими застеклёнными окошками, имевшие под дверцами откидные ступеньки для пассажиров. Такими повозками управляли с облучков и козел бородатые возницы.

Одна из богато отделанных, крытых кибиток, с развевающимся над крышей штандартом, с золотым двуглавым орлом на синем фоне, возглавляла караван. Вокруг неё постоянно крутились свита из вооружённых всадников в черкесках.

Со стороны эта картина напоминала великое переселение народов… Длинный обоз хорошо охранялся. В его составе шагала колонна солдат, с длинными ружьями на плечах. Примкнутые к стволам штыки грозно поблёскивали на солнце. Следом за пехотой катились прицепленные к армейским телегам две пушки.

Канонирские повозки, тащившие эти орудия были ещё и нагружены бочонками с порохом, плетёнными корзинами с картечными зарядами, зажигательными бомбами и чугунными ядрами… А за артиллерией рабочие армейские лошади тянули десятки казённых подвод, доверху заполненных провиантом для служивых и разным воинским имуществом.

Следом ехал конный строй гусар… А за ними опять – шумная и пёстрая обозная река.

Караван сопровождали, кроме этого, беспрерывно блеющие отары овец, стада коз, мычащие волы… Даже верблюды! Носились вокруг и заливались хриплым лаем пастушьи собаки, не позволяя животным разбредаться. А в самом арьергарде обоза, прикрывая тыл, следовал на конях большой казачий отряд.

Ещё не менее сотни вооружённых всадников, рассыпавшись веером по степи, впереди и по обеим сторонам этой живой многоголосой реки, постоянно охраняли переселенцев в пути. Маршрут каравану в диких, нехоженых местах, полных опасных сюрпризов, прокладывали опытные разведчики, знакомые с краем… Среди них находились и казаки, и черкесы из свиты кабардинского князя Кургоко Кончокина, одного из командиров обоза.

Переселенцы медленно продвигались на запад, по левому берегу Терека, вверх по течению… Шли по открытому ровному пространству, остерегаясь приближаться к лесным массивам, холмам и оврагам.

Вооружённый отряд конных дозорных кружил в голове каравана, иногда отдаляясь от него за пару верст… Пропадая надолго за горизонтом. Потом разведчики возвращались назад и корректировали направление движения.

Хотя этот обоз также напоминал собой и военную экспедицию, никаких масштабных боевых действий в разгар лета 1763 года на Северном Кавказе никто не вёл. Напротив, по знойной июньской степи, под звон цикад в траве и птичий пересвист в редких рощицах вдалеке, двигался к своей цели караван созидателей… Призванный исполнить волю Екатерины Второй и Сената Российской империи – основать на левобережье Терека, в урочище Мез-догу, новый пограничный форпост.

Обоз покинул относительно безопасные пределы Кизлярской крепости уже давно – ещё две недели назад. И с тех пор, каждый участник этой экспедиции, невзирая на статус и чин, пребывал в постоянном нервном напряжении… Путь, более чем в двести вёрст, явно затянулся.

Скорость каравана, как известно, ровна скорости движения самой медленной его единицы. И наш обоз, обременённый отарами и стадами, семенил к цели коротким овечьим да воловьим шагом…

А вокруг лежали безлюдные, неосвоенные человеком земли. Даже мощная вооружённая охрана и солдаты с пушками не могли избавить путешественников от гнетущего чувства тревоги. Ожидание опасности постоянно висело в воздухе… И изнуряющим жарким днём на марше, и душной короткой ночью на привале.

С наступлением сумерек, люди и животные сбивались в охраняемый походный лагерь, с ретраншементом в центре, составленном из распряжённых повозок. А едва рассветало, путешественники опять выстраивались в привычную колонну. И вновь шагали за проводниками и разведчиками целый день… На запад. Медленно и упорно пробираясь к месту, о котором подавляющее большинство переселенцев имело весьма смутное представление.

По словам же черкесских проводников, караван уже сутки, как продвигался по родовым владениям князя Малой Кабарды Кургоко Кончокина… Эти преданные слуги своего господина, совсем недавно, вместе с ним, присягнули на вечную верность русской императрице. И приняли, в доказательство необратимости своего решения, православную веру.

Добровольно поменяв даже, как и пятидесятипятилетний господин, после обряда крещения, собственные имена и фамилии. На русский лад.

Сам князь Кургоко Кончокин, ставший теперь Андреем Ивановым, ехал в том самом передовом экипаже, с развивающемся на крыше сине-золотым штандартом. В крытой кибитке с господином находились двое телохранителей. Вся же остальная челядь князя – включая семью, близких и дальних родственников – разместилась где-то в середине обоза.

Маленькие оконца головного экипажа, были сдвинуты в сторону. И кибитка продувалась теперь порывами степного ветерка насквозь… Обдавая, словно тёплым дыханием, бородатые лица Кургоко Кончокина и его молчаливых спутников.

Время от времени, к экипажу князя подъезжал, гарцуя на разгорячённом коне, казак в черкеске, с короткоствольным ружьём в чехле за спиной. Это был старший передового дозора. Вооружение казака ещё составляли кремниевый пистолет за поясом, кинжал и шашка.

Здоровенный возница-черкес на облучке, при приближении главного разведчика, тут же приостанавливал кибитку. И Кургоко Кончокин выслушивал из своего открытого окошка короткий рапорт дозорного.

Отчитавшись и получив новые указания, казак разворачивал коня… И быстро исчезал впереди, растворяясь в знойном степном мареве. А княжеская кибитка с трепещущим имперским штандартом медленно катилась дальше, задавая направление движения всему каравану.

Кургоко Кончокин с полным правом командовал казаками и прочими армейскими подразделениями, входившими в обоз… И всеми русскими офицерами, младше по званию.

После принятия православия год назад, а затем и подданства, с торжественным принесением присяги на верность государыни, ему был пожалован Екатериной Второй чин подполковника. Отныне князь состоял на военной службе.

…Кургоко Кончокин рассматривал задумчиво медленно проплывавшие мимо покачивающейся кибитки земли. Эта обширная территория принадлежала ему по праву благородного рождения, после смерти могущественного отца.

Но разглядывал князь свои владения без особой радости… Даже с какой-то досадой. Сколько ценной земли его кланом почти не используется!

А тут было где разгуляться рачительному хозяину… Привольные пастбища для овец и лошадиных табунов, чистые родники, озёра, полные рыбы, леса, изобилующие непуганым зверьём! И всё это фамильное богатство, из-за вечных междоусобиц с соседями и соплеменниками, нынче заброшенно… Оно разворовывается и нагло используется всеми кому не лень!

Ничего, утешал себя мысленно кабардинский князь, сжимая яростно кулаки. Под защитой будущей русской крепости в моём родовом урочище и при поддержке мощного гарнизона, я быстро наведу здесь порядок!

Кургоко Кончокину уже рисовались в воображении бесчисленные отары и табуны, пасущиеся среди этого буйного разнотравья. Его бараны, козы и лошади! А ещё бескрайние поля и виноградники, возделываемые подвластными крестьянами…

Однако, до претворения заманчивых планов в реальность было пока далеко. И светлейший князь Андрей Иванов (Иванович) Кончокин-Черкасский – так теперь полностью, после святого крещения полагалось официально величать круто изменившего собственную судьбу кабардинского владельца – неспешно, под скрип рессор, перебирал в памяти бурные события последних лет своей жизни…

Новым русским именем его мало кто звал. Пожалуй, только педантичные царские чиновники. Вот уже год они обращались к князю в официальных посланиях, как к Андрею Иванову. Остальные же знакомцы, включая соплеменников, и даже многие русские офицеры, продолжали величать кабардинского владельца по-прежнему – Кургоко.

Из глубин памяти новоиспечённого подполковника неожиданно всплыли два имени – Никита Михайлов и Терентий Тимофеев. Кажется, так звали этих пришлых на его землю христиан – раскольников… Они появились со своими семьями, скарбом и малой группой единомышленников в урочище Мез-догу, как неожиданная заразная болезнь! Князь тогда ещё был совсем ребёнком.

Старшие в роду Кургоко Кончокина говорили, что самовольные русские поселенцы, нахально обосновавшиеся на чужих землях, нарушили какие-то важные обычаи у себя на родине. И поэтому были вынуждены бежать на Кавказ от мести своих правителей и гнева священников.

Но всё бы ничего… Свободной территории у семейства Кончокиных хватало! И компромисс между владельцами земли и переселенцами был вполне возможен… Однако, эти русские не желали платить дань его прадеду и деду! А потом и отцу.

Мало того – раскольники стали охотно принимать в свою общину всех желающих! Среди них оказались и беглые солдаты, и вероотступники разных конфессий, и бывшие рабы…

Кормились эти люди, поначалу, одним лишь рыболовством и охотой. Но как-то незаметно слабая, нищая община, до которой у кабардинских владельцев не доходили руки, доросла до скотоводства и меновой торговли с ближними соседями… А потом – и до земледелия!

За несколько лет раскольничье поселение, особо никем не притесняемое, сильно разрослось за счёт всевозможного, примкнувшего сброда. И укрепились в урочище Мез-догу настолько, что выбить отсюда незваных гостей законным хозяевам земли стало уже непросто. По крайней мере – своими силами и малой кровью.

Князь вновь ощутил давнюю, детскую тревогу. Он её чувствовал малышом, а потом и подростком… Когда речь в доме заходила о фамильном урочище Мез-догу – одном из угодий, принадлежащих клану Кончокиных.

Беспокойство и раздражение взрослых передавалось тогда и беспечному мальчишке, ничего не понимавшем в назревающем конфликте. Рано или поздно этот болезненный нарыв должен был лопнуть.

Надо признать, что Никита Михайлов и Терентий Тимофеев руководили вдвоём своей раскольничьей общиной дружно и умело. Всего за каких-то пять-шесть лет они сумели превратить её в вооружённое и укреплённое поселение… К которому уже так просто было не подступиться.

Раскольники наладили круглосуточную охрану общины, частично огородили жилища частоколом, а частично – окопали рвом… Понаставили везде рогаток. А количество поселенцев выросло настолько, что они даже возвели себе две молельни со старообрядческими восьмиконечными крестами, видимыми издалека!

Раскольники осеняли друг друга двуперстным сложением… Читали псалмы по ветхим рукописным книгам, принесённым с собой. Поклонялись древним иконам.

Община христианских старообрядцев и дальше бы продолжала омрачать жизнь семейству Кургоко Кончокина, потомкам славного и древнего княжеского рода Джиляхстановых… Но тут (подполковник злорадно улыбнулся!) об относительно благополучной жизни русских еретиков прознало, наконец, командование Кизлярской крепости. Слух почти одновременно дошёл и до самой столицы губернии, до Астрахани!

Всё это было не случайно, естественно… Возмущённые владельцы Малой Кабарды передали сигнал, кому надо, когда дерзкие русские раскольники умудрились отбить несколько атак горцев. Своими силами семейству Кургоко Кончокина прогнать поселенцев с захваченной земли не получилось.

А в то время, в которое жил кабардинский князь, любое искажение религиозных канонов у православных христиан считалось серьёзным государственным преступлением. Еретики в Российской империи беспощадно преследовались и правительством, и церковью. Каждого выявленного и арестованного вероотступника, после дотошного разбирательства, ждало суровое наказание… И вообще – религиозный вопрос являлся одним из основополагающих для законопослушных подданных империи.

Надо признать, что и действия князя Кургоко Кончокина, связанные с его внезапным желанием принять православие, не сразу нашли понимание у русских властей… С чего это вдруг целый владелец Малой Кабарды решил изменить вере предков и стал, с подозрительной настойчивостью, проситься в подданные у тогдашней государыни Елизаветы Петровны?

Причём, письма свои он слал в Санкт-Петербург неоднократно… Начиная с конца пятидесятых годов 18 века.

И просился у русской императрицы не только взять его со всеми слугами и фамильными землями под вечное покровительство… Но и немедленно привести себя с родственниками и челядью ко святому крещению!

Это вызвало в Санкт-Петербурге, мягко говоря, некоторое удивление. И породило множество вопросов… Как у самой государыни Елизаветы Петровны, так и у Сената с представителями высшего православного духовенства.

Хотя, надо отметить, кабардинский владелец Кургоко Кончокин и раньше нередко обращаться к русским за заступничеством и поддержкой в своих политических и повседневных делах. Так, например, сохранились официальные письма, где он сообщал с тревогой императрице, что жить ему сделалось, на родной адыгской земле, совсем невыносимо.

С плохо скрываемыми горечью и гневом, князь информировал Елизавету Петровну о том, как пользуясь активной поддержкой турецкого султана и союзничая с крымским ханом, владельцы Большой Кабарды резко усилили набеги на его фамильные пастбища и селения.

Кургоко Кончокин писал государыне: “Изпустя яд свой и, оказав злое намерение свое… нападками своими завсегда скот и имение наше грабят и от разорения подвластных наших не воздерживаются и жалобы не слушают”.

А это были тревожные вести для Российской империи. С возможным падением дружественной Малой Кабарды (а дело, похоже, и шло к подобному финалу!), и дальнейшим присоединением её к владениям протурецких и промусульманских соплеменников Кургоко Кончокина, Санкт-Петербург не только терял союзника на стратегически важном Северном Кавказе… В 18 веке сторонников здесь у России и без того было немного.

Подобная потеря дружественного кабардинского клана грозила дальнейшим усилением турецко-крымского влияния в регионе. И неминуемым ростом напряжённости на юге империи.

Нет, желание князя Кургоко Кончокина заручиться покровительством и защитой сильного соседа было Елизавете Петровне вполне понятно. Но, всё-таки, столь массовый и демонстративный переход кабардинцев в православие, вместе со своим предводителем – это выглядело как-то уж очень необычно…

В конце концов, государыня поверила в добрые намерения Кургоко Кончокина. Так совпадавшие с её международной политикой на Кавказе… И 22 августа 1759 года кабардинский князь, со своими родственниками и верными слугами, первыми приняли в Кизлярской крепости православную веру.

Тем не менее, Сенат срочно потребовал у астраханского губернатора тайно разведать причину подобного религиозного и верноподданнического рвения у Кургоко Кончокина… И незамедлительно доложить.

Уже в следующем, 1760 году, в секретном донесении, астраханский губернатор генерал-майор Жилин, сообщал в Санкт-Петербург, что “…по тамошнему разведыванию, он, Андрей Иванов, крестился по согласию трех двоюродных его братьев, дабы через то по причине чинимых им от владельцев Большой Кабарды обид получить к переселению своему на выбранном ими месте позволение, а более никаких других причин не сказывается”.

Впрочем, обо всех этих обменах срочными и секретными депешами между Санкт-Петербургом и Астраханью Кургоко Кончокин так никогда и не узнает… А для значительной части своих соплеменников тогда, три года назад, кабардинский князь в одночасье превратился в вероотступника и национального предателя.

Смертельным врагом он сделался враз и для турок с крымскими татарами, тайно и явно распространявших своё религиозное и политическое влияние на Северном Кавказе. И, всё-таки, Кургоко Кончокин пошёл на столь решительный, радикальный шаг, когда почувствовал серьёзную угрозу для себя и ослабевшего клана лишиться всего – подвластных крестьян, земель, имущества… Но мы немного отвлеклись.

…Итак, царские чиновники в Кизлярской крепости и в Астрахани прознали, наконец, про возмутительно разросшееся поселение раскольников в урочище Мез-догу. Терпеть столь многочисленную преступную общину вероотступников рядом с собой власти никак не могли. Да уже и не имели права бездействовать, получив подобный сигнал.

Кизлярское командование, по приказу астраханского губернатора, собрало сильный военный отряд – с артиллерией, пехотой, конницей… И отправилось в урочище Мез-догу, в карательный поход. Наводить законный порядок на пограничной территории.

Община раскольников была разгромлена… На радость владельцам Малой Кабарды, которым, на сей раз, эта долгожданная воинская операция по возвращению наследных земель обошлась вообще без затрат! И людских потерь.

Русская армия сожгла дотла неправильные молельные дома и защитный частокол. Засыпала рвы, уничтожила все до единого жилища раскольников, вытоптала конницей поля с огородами… А разбежавшихся после короткого сражения, уцелевших вероотступников, всадники переловили и заковали в кандалы.

Нельзя сказать, чтобы этот поход окончательно решил проблему с самовольными поселениями в урочище Мез-догу. Раскольники, дезертиры и бродяги всех мастей упрямо пытались, снова и снова, малыми группами обосноваться в столь глухом, потаённом от царских властей местечке.

Ещё не раз русским солдатам приходилось наведываться сюда с внезапными инспекциями… Правда, не всегда успешно.

Случалось, что соседи-казаки, гребенцы и терцы, прослышав об очередном карательном рейде, спасали нелегальных поселенцев от жестокой расправы. В душе станичники сочувствовали раскольникам… Христиане, все-таки!

А некоторые старые казаки и сами тайком придерживались древних дедовских обрядов и раскольничьих традиций.

Кургоко Кончокин, подозревал о подобном тайном саботаже со стороны станичников. Только поделать ничего не мог.

Предупреждённые раскольники и дезертиры, перед появлением в урочище русского карательного отряда, скрывались в непроходимых лесных чащах. А когда солдаты уходили, спалив и разрушив, в очередной раз, всё незаконно построенное, вновь возвращались к своим разоренным очагам…

В конце концов, коменданту Кизляра надоела эта бесконечная игра в кошки-мышки. И он поставил в урочище Мез-догу постоянный вооружённый пост.

Малому и отдалённому от крепости подразделению кизлярского гарнизона вменили в обязанность не только разгонять и отлавливать появляющихся на слабо контролируемом участке терской границы раскольников и дезертиров. Дозорные автономного поста внимательно отслеживали и оперативно сообщали голубиной почтой своему командованию в цитадели обо всех настроениях, царивших среди местных племён… И наблюдали за передвижениями любых крупных вооружённых отрядов поблизости, за прохождением через урочище торговых караванов.

После того, как служивые обосновались в беспокойном местечке на постоянной основе, раскольникам с дезертирами пришлось искать себе другое укромное пристанище, для относительно безмятежной жизни. Зато сожжённые и заброшенные жилища, под самым боком у русских солдат, стал занимать и потихоньку обживать иной гражданский народ, прибившийся к военным…

За плечами у этих поселенцев было не очень понятное служивым прошлое. Но пришлые люди разных национальностей точно не являлись разбойниками. Они добывали себе пропитание тяжёлым трудом и никаких крамольных разговоров на религиозные темы, или против власти, меж собою не вели.

Солдаты этих мирных, безвредных поселенцев не трогали. Напротив – старались наладить добрые связи. Военные выменивали и покупали у гражданских еду и разные вещи, привлекали соседей к решению собственных задач. Заводили приятельские отношения… Так и жили долгое время.

…Кибитка резко качнулась вбок, угодив передним колесом в небольшую яму, которую возница проглядел в густой траве. И неспешный ход мыслей Кургоко Кончокина сбился.

Князь потёр пальцами лоб, стукнувшийся о край оконца кибитки… И постарался восстановить нить воспоминаний.

…Не в первый раз интересы двух сильных соперничающих империй, России и Турции, сталкивались на его родовых землях. И не всегда он, законный владелец урочища Мез-догу, Мекени и прочих терских угодий мог свободно распоряжаться наследным семейным достоянием! Без оглядки на политику сильных мира сего…

По итогам Белградского договора с Турцией, в 1739 году, русские настояли, чтобы пограничный участок терского левобережья навсегда отошёл к северной империи.

Князь горько усмехнулся… Исконная земля его предков стала мелкой разменной монетой в чужом политическом торге!

Сильные мира сего то воюют друг с другом, то мирятся. И постоянно делят чужие территории, как им заблагорассудится! Судьбы слабых государств и интересы малых народов никого не волнуют… Попробуй-ка уцелеть тут, в столь циничном и алчном окружении! Выжить, когда тебя рвут на части и свои, и чужие…

А ему, как главе клана, надо ещё сохранить и передать правнукам собранные предками фамильные земли. Если уж не хватает силёнок и ума это наследство приумножить!

…Итак, крохотное поселение в урочище Мез-догу, под боком у русских солдат, опять стало расти и укрепляться. На сей раз – с молчаливого попустительства военных.

У солдат был конкретный приказ – ловить и переправлять в кизлярскую темницу только раскольников, дезертиров и разных личностей вне закона. Новые же мирные поселенцы ни под одну из этих преступных категорий не подпадали.

Слухи на Северном Кавказе всегда разносились стремительно… Заслышав об относительно спокойной жизни под крылом у малого отряда русских солдат, в урочище Мез-догу массово потянулись горцы и беглые рабы.

Грабить и обижать мирных людей, поселившихся рядом с военными, никто не осмеливался… Ведь это бы считалось уже нападением на русский дозорный пост. А он находился под защитой кизлярского гарнизона.

Так что, не прошло и пяти лет, как разноплеменная община вокруг дозорного поста превратилась в целую деревню! По этому поводу не только семейство Кургоко Кончокина, но и вся местная знать в округе пребывала в сильном раздражении.

Они сообща даже написали гневную жалобу на имя русской императрицы Елизаветы Петровны… И выразили государыне в своей петиции серьезное недовольство политикой невыдачи военными скрывающихся в урочище Мез-догу беглых рабов и провинившихся холопов.

Ситуация вокруг этого отдалённого поста кизлярского гарнизона накалилась, со временем, до предела… И, чтобы не обострять более отношения с аборигенами, астраханский губернатор принял решение убрать солдат из урочища Мез-догу.

После ухода русских, плохо вооружённое, самовольное поселение на левом берегу Терека было обречено… И вскоре люди, обосновавшиеся здесь, разбежались по лесам и степям, не в силах далее отражать постоянные нападения соседей. Обжитое местечко, в который уже раз, пришло в полнейшее запустение… На долгие годы.

Однако, именно в это время в Санкт-Петербурге государственные умы окончательно утвердились в мысли строить в стратегически важном для империи урочище Мез-догу крепость. С сильным гарнизоном и многолюдным форштадтом, заселённым дружественными к России горцами.

Хотя новая цитадель и грозила, в перспективе, превратиться в вечный раздражитель для враждебно настроенных к Санкт-Петербургу местных владельцев, возведение её теперь стало очевидным и неизбежным. Вопрос заключался лишь в сроках начала стройки. И выборе наиболее подходящего политического момента для этого.

Хотя русские и не распространялись о своих планах до поры до времени, умный кабардинский владелец Кургоко Кончокин догадался и сам, что соседи будут ставить крепость на его фамильных землях. Он решил не ждать, пока всё окончательно определится без него, где-то там, во властных коридорах Санкт-Петербурга. И начал действовать на опережение.

…Князь, покачиваясь в двигающейся неторопливо передовой кибитке переселенческого обоза, в кампании своих немногословных телохранителей, припомнил события 1760 года. Случившиеся три лета назад.

Тогда он, с несколькими слугами и соплеменниками, тоже предпринял долгое и опасное путешествие… В столицу русской империи. Можно сказать – судьбоносное для себя и всего клана. Нынешняя экспедиция являлась прямым следствием того важного вояжа.

Много месяцев Кургоко Кончокин провёл вдали от родных мест. И теперь, вот, он вернулся домой, на свою землю! Победителем. С целой армией русских солдат, офицеров, строителей и переселенцев. Полный смелых надежд и грандиозных планов.

Два с половиной года знатный кабардинский владелец прожил в холодном и высокомерном Санкт-Петербурге, поражаясь безмерно чужому богатству, расточительству и распутству. И завидуя тихо в душе безмятежному, по сравнению с его жизнью, быту русского дворянства. Князю казалось, что представители местной знати прожигали свои земные дни в чрезмерной роскоши и нескончаемых развлечениях.

А ещё кабардинский владелец удивлялся множеству золотых куполов величественных русских храмов, ослепительно сияющих под лучами северного солнца… В Санкт-Петербурге царил строительный бум. Начавшийся ещё с петровских времён и продолжавшийся уже полвека.

Гость с Кавказа не уставал изумляться белокаменным домам столичной знати, напоминающим дворцы, и количеству комнат в этих хоромах, высоким расписным потолкам… И свободе нравов, царящих у русских.

Князь стыдливо опускал глаза перед искусными высеченными мраморными статуями в человеческий рост и более, столь натурально представлявшими голых женщин и мужчин, с едва прикрытым срамом, что горец чувствовал себя неловко. Особенно, если рядом с ним, при этом, находились благородные дамы.

Кургоко Кончокин поражался количеству дорогих карет на ровных, мощённых улицах Санкт-Петербурга, множеству каналов и мостов в русской столице… В 1760-е годы берега Невы как раз одевались в гранит и металл. А на смену устаревшим деревянным проходам через десятки проток и речек в городской черте возводились каменные сооружения.

Кабардинского князя чуть ли не каждый вечер любопытные столичные аристократы приглашали на званные приёмы и пиры. И Кургоко Кончокину не всегда удавалось сохранять невозмутимое лицо в кругу русских вельмож, при виде невероятного количества изысканных блюд, подаваемых за столом, одно за другим… Вкуснейших яств, которые горец не всегда даже успевал попробовать за разговорами!

Не мог скрыть кавказский гость, как не старался, и простодушного восхищения многочисленными огненными фейерверками в ночном небе, сделавшимися в ту пору особенно модными в Санкт-Петербурге, искусной игрой музыкантов и лицедеев, постоянно развлекавших пирующих господ до самого утра…

А днём кабардинского князя, в непривычном для местной публике одеянии, – в черкеске с серебряными газырями на груди, при большом кинжале на поясе, и не снимаемой папахе на голове, – знатные особы зазывали на охоту, рыбалку, попариться в бане… Или просто провести время в благородной беседе.

На какой-то срок Кургоко Кончокин сделался модным и желанным гостем в аристократических кругах Санкт-Петербурга. Крепкий, в обтягивающих мускулистые ноги тонкокожих ичигах, с суровым, неулыбчивым лицом, говорящий со своими людьми на непонятном языке, он вызывал у знати живейший интерес… Особенно у дам.

Среди российской великосветской верхушки кабардинский владелец встретил и соплеменников – потомков целой плеяды князей Черкасских. Многие из них с удовольствием общались с Кургоко Кончокиным на родном наречии.

Эти славные представители адыгского народа, их дети и внуки, в чьих венах успела смешаться за несколько поколений кровь людей разных национальностей, верой и правдой служили российской империи на разных ответственных постах. Начиная ещё со времён Ивана Грозного…

Но Кургоко Кончокин прибыл летом 1760 года в Санкт-Петербург не пировать и развлекаться. Он предпринял эту дальнюю и продолжительную поездку с вполне конкретной целью.

Князь желал закрепить за собой и своей фамилией право на вечное владение урочищем Мез-догу. Для чего и задумал устроить в этом глухом месте главную резиденцию себе и потомкам.

Столь хитрый опережающий ход Кургоко Кончокин сделал, поскольку наблюдать дальше за чужими притязаниями на его наследные земли было нельзя… Подрастающие молодые князья Большой Кабарды явно положили глаз на урочище Мез-догу. Честолюбивые, алчные и дерзкие, как расплодившиеся волки! Они даже между собой ругались, деля заранее чужие владения.

Предвосхищая возможную потерю фамильного урочища, Кургоко Кончокин задумал обыграть всех – и агрессивных соплеменников, и русских, решающих свои задачи на его земле. Безусловно, власти Санкт-Петербурга сильно обострили политическую обстановку на Северном Кавказе и среди кабардинских владельцев, официально закрепив пограничное урочище Мез-догу за собой… И даже внеся это отдельным пунктом в Белградский мирный договор с турками, почти четверть века назад.

Но для Кургоко Кончокина было выгоднее не конфликтовать с сильным русским соседом по поводу прав на фамильную землю… Лучше уж оставаться реальным хозяином своих пастбищ и лесов, формально вверив их под контроль союзного государства!