Моздокская крепость

Степанида, которой поручили заботиться об этой, показавшейся тогда многим переселенцам немой девчонке, нарекла юную незнакомку Настей, для удобства общения. И долго безуспешно пыталась выяснить всевозможными способами прошлое своей подопечной… И пролить свет на загадочную историю, случившуюся с бедняжкой в степи.

Но Настя о себе ничего не помнила. И не разговаривала, как не билась с нею лекарка…

А шесть месяцев назад – о, чудо – с губ девушки сорвались, наконец-таки, вместо нечленораздельного мычания и мучительных потуг заики, несколько первых разборчивых слов! И были они на русском языке. Являющимся, скорей всего, родным для заговорившей.

Хотя память к Насте пока так и не вернулась, стерев всю её прошлую жизнь, за полгода каждодневных занятий со Степанидой по развитию речи, девушка уже изъяснялась довольно бегло. И почти не заикалась.

– Она самая! – облегчённо вздохнула Степанида. – Я ж её сама в сени на полку с вечера поставила… Запамятовала совсем!

Травница взяла из рук девушки зелёную бутылку, откупорила… И понюхала осторожно содержимое штофа.

– Мне к Тенгизу, в грузинскую слободку пора, – врачевательница озабоченно наморщила лоб. – У него, похоже, болотная лихорадка начинается. Все признаки вчера были… Авось и удастся спасти мужика сей настойкой от тяжких последствий коварной хвори!

Но сначала, девонька, нам самим следует поберечься от заразы… Таково первое правило лекаря. Сбегай-ка мне быстренько за Серафимом!

И пока Настя, выскочив пулей за порог, исполняла поручение Степаниды, женщина, отодвинув бутылки и пузырьки в сторону, выставила на стол три одинаковых медных стаканчика. Разлив по ним немного тёмного, густого снадобья из принесённого четырёхгранного штофа, врачевательница добавила на глаз, в каждую порцию, чуть-чуть серого порошка из малого флакона, спрятанного в кармашке платья.

Разбавила содержимое стаканчиков кипячённой водой из глиняного кувшина… И энергично перемешала получившееся лекарство миниатюрной аптекарской ложечкой из серебра.

Нынешний скромный дом Степаниды, по сравнению с её прежними двухэтажными хоромами, выглядел убого. Приземистая турлучная хата в малороссийском стиле, об двух оконцах, с белёнными извёсткой стенами и нахлобученной на неказистую постройку крышей из плотных вязанок болотного камыша, была поставлена на луке специально для лекарки и двух её сожителей. В первую очередь и за считанные дни… Дружными усилиями, почитай, всей казачьей общины.

Жилище Степаниде представители вольного воинского сословия возвели по нарисованному врачевательницей и травнице плану. Со всеми, необходимыми хозяйке пристройками и подсобными помещениями… Для скорейшего начала работы лекарки по своему целительному профилю.

И даже поставили дом ровно в том месте, которое указала им травница… На самом краю казачьего поселения, рядом с мостками через ров и по соседству с наблюдательной вышкой. В двух шагах от непролазной лесной чащи.

А всё жильё в хате, рассчитанной на трёх человек, состояло из двух небольших комнаток, отапливаемых русской печью. Имелись здесь ещё крохотные сени, чулан, погреб…

Перед домом лежал дворик, огороженный плетнём. А за хатой располагался огород, навес, два сарая… И отдельным строением – компактная фармацевтическая лаборатория, со всем необходимым для изготовления лекарств оборудованием.

Личный дом Степаниде казаки возвели на луке в числе первых капитальных жилищ, по приказу станичного атамана Павла Татаринцева. Сей умудрённый летами и житейским опытом человек был избран на круге, в конце лета 1763 года, официальным главой поселения… Взамен молодого сотника Ильи Сороки, исполнявшего обязанности предводителя общины лишь формально.

Казаки поставили хату Степаниде и помогли наладить ей подворье, когда ещё сами ютились на луке в шалашах… Возводили дом лекарке члены свободной общины, как важнейшую постройку для своего поселения. И весьма обрадовались, когда врачевательница, прибыв в урочище с караваном и осмотревшись на месте, изъявила желание жить не в будущей цитадели, а вместе с представителями родного ей, казачьего сословия.

Хороший лекарь – ценная находка для любой станицы! Тем более, когда он свой, казацкого роду-племени… Да ещё и обладатель официального документа с гербовой печатью на право врачевания людей и изготовление лекарств. Патента, выданного самым комендантом Кизлярской крепости!

Безграмотные, в большинстве своём, казаки с уважением смотрели на государственную бумагу в рамке, испещрённую множеством непонятных буковок… Висевшую теперь на видном месте у Степаниды в хате.

В глазах членов общины читалось благоговейное – ух ты… Настоящая лекарка! С документом. Это вам не какая-нибудь бабка-повитуха… К такой раненому казаку и под хирургический нож ложиться не страшно.

А Степанида, за первые месяцы пребывания в урочище, зарекомендовала себя в глазах переселенцев, обращавшихся к ней за помощью, весьма неплохо. Несмотря на своё строгое, неулыбчивое лицо, она оказалась доброжелательным, бескорыстным, а самое главное – умелым врачевателем недугов.

Простая в общении, внимательная, ничуть не заносчивая, Степанида могла дать и ценный совет заболевшему горцу, и предложить обратившемуся казаку эффективное снадобье, едва ли не от любой хвори. Она ловко вправляла вывихнутую руку мальчишке-сорванцу, хладнокровно выковыривала прокалённым ножом свинцовую пулю, или зазубренный наконечник стрелы из загноившейся раны воина… Повитухи в национальных слободках часто звали безотказную женщину, со своими лекарствами и дельными рекомендациями, на выручку, при случавшихся тяжёлых родах.

Неудивительно, что с таким отношением к людям и к собственному ремеслу, Степанида вскоре сделалась уважаемым и популярным человеком у колонистов. Особенно её авторитет вырос после предложенного врачевательницей и травницей несложного рецепта борьбы с замучившим переселенцев болотным комарьём.

В жаркие месяцы – с конца мая и по середину сентября – от этих зудящих кровопийц людям никак невозможно было избавиться. Приходилось постоянно окуривать себя и жилища удушливым дымом… Который, как казалось, только и мог, спасти колонистов в комариный сезон от полчищ летающих паразитов.

Пройдя, в первый месяц своего нахождения в урочище, по краю ближнего леса, Степанида вернулась в лагерь с полной котомкой найденных неподалёку лекарственных растений. А через неделю травница предложила переселенцам сразу два варианта избавления от комариной напасти.

Первым, достаточно эффективным средством, оказался часто встречавшийся в местном лесу древесный гриб-трутовик… Нарезанный на ломти, подожжённые и тут же потушенные потом, он имел замечательную способность долго тлеть. Часами напролёт. А едва ощутимый человеком запах этого незаметного горения, абсолютно не переносили комары.

Кровососущие паразиты облетали стороной жилища людей и места, где работали колонисты, если там курились в плошках, или тлели насаженные прямо на ветки кустарника кусочки трутовика… Даже вблизи родного болота комары избегали площадок, где трудились переселенцы, защищавшие себя предложенным травницей методом.

Другим замечательным средством, рекомендованным Степанидой от назойливых, кусачих насекомых, стала муравьиная кислота. Стойкий запах этого вещества, неощущаемого человеком, для комаров тоже оказался смерти подобен.

А добыть отпугивающих крылатых паразитов кислоту в лесу оказалось проще простого. Достаточно было набросить на любой муравейник влажную тряпицу и подождать с полчаса, наблюдая за паникой насекомых. Защищая свой дом, те яростно и непрестанно атаковали мокрую ткань… Кусая её и напитывая своими выделениями.

Потом, требовалось лишь стряхнуть всех муравьёв с тряпицы и тщательно натереть ею лицо, шею и другие открытые участки тела. Защита от укусов комаров на пару часов была гарантирована!

Всё это, в первый год строительства новой крепости, очень выручило переселенцев. А Степанида заслужила у колонистов репутацию не только умелого лекаря, но и человека много знающего, опытного в разных житейских вопросах.

Благодарные люди платили травнице и врачевательнице, за медицинскую помощь, советы, исцеляющие порошки и настойки, чем могли – выловленной в Тереке рыбой, дичью, добытой в лесу и в степи, молоком, птичьими яйцами… Медные и серебряные монеты тогда и, уж тем более бумажные деньги империи, которые Екатерина Вторая только пыталась запустить в оборот, на Северном Кавказе широкого хождения не имели. И среди горцев особо не котировались.

Денег у большинства переселенцев просто не было… И в своих повседневных взаиморасчётах колонисты, обычно, придерживались старого и надёжного натурального обмена.

Степанида являлась не единственным лекарем в урочище. И даже не самым авторитетным.

Господ офицеров, всех горцев благородного происхождения, а так же солдат и зажиточных торговцев, лечил в возводимой крепости другой специалист. Прикомандированный сюда приказным порядком из Астрахани военный врач, с двумя солдатами-помощниками.

Это был важный, сухопарый немец в пенсне, поселившийся сразу в строящейся цитадели… При поставленной в первый же год малой гарнизонной больнице на полтора десятка пациентов.

Он говорил по-русски с сильным акцентом. Носил европейское платье, имел надменный вид… И считался у местной знати целителем, безусловно, на голову выше, нежели простая казачка Степанида. Лекарка для обычного народа.

Сей тощий немец окончил, в своё время, престижную медицинскую школу в одной из европейских столиц… А позже, в поисках лучшей жизни, перебрался в Россию. И даже принял здесь новое подданство.

После Петра Первого империю наводнили искусные в разных сферах иностранцы из немцев, голландцев, французов, итальянцев. Они занимались в России науками и образованием, архитектурными проектами, изящными искусствами, командовали военными подразделениями… В том числе оказывали и медицинские услуги.

Переселенцы в урочище говорили, что этот врач даже практиковал в Санкт-Петербурге! И удостаивался чести лечить благородных особ, близких ко двору.

А в Астрахань, якобы, немец был сослан заниматься своим ремеслом за какую-то провинность… Но и там надменный лекарь не прижился. И астраханский губернатор решил прикомандировать своенравного врачевателя к строительному обозу, формировавшемуся в Кизляре…

Впрочем, как оно было на самом деле – никто точно не знал. Возможно даже, что слух этот распускали в урочище сами прибывшие с немецким лекарем два солдата-помощника, всячески желающие набить цену своему патрону.

Звали гарнизонного врача Хансйорг Шеффлер. Также, как и на простых горцев-переселенцев, он высокомерно посматривал при случайной встрече и на свою скромную коллегу – травницу и целительницу Степаниду. В холодном взгляде немца читалось – экая наглость! Неужто эта странная русская особа смеет конкурировать с ним в лекарском деле?!

Впрочем, дипломированный немец никак не мешал жить и работать Степаниде. Не до того ему было в хлопотные первые годы строительства крепости.

Да и не видел он в простой казачке ни серьёзного соперника себе по лекарскому ремеслу, ни опасного вредителя здоровью переселенцев, прибавляющего своими неквалифицированными действиями проблем настоящему врачу. А разных больных, нуждающихся в заботе и уходе, им со Степанидой хватало на двоих с избытком!

Практичный, расчётливый немец полагал – пускай эта женщина пока возится с прибывающей в урочище беднотой… С людьми, которым всё равно не по карману его высокопрофессиональные услуги и консультации.

Пусть чернь лечится так, коль много возомнившую о себе травницу глупый народ принимает за полноценного врача! И сам идёт к ней за помощью и исцеляющими снадобьями…Он же один не может охватить всех, в конце концов!

Пусть пока эта Степанида лечит казаков и горцев, за свой скромный гонорар, как умеет… Большого вреда от неё не будет. Зато малоимущие гражданские обитатели растущего предместья цитадели станут меньше отвлекать гарнизонного врача от важных служебных забот.

Хотя Хансйорг Шеффлер и весьма скептически оценивал познания и умения Степаниды в медицине, это не мешало ему, время от времени, обращаться к травнице за разными лекарскими настойками, готовыми мазями и целебными порошками. Исключительно, как к аптекарю. И скрепя сердце, конечно… Это было удивительно для немца, но снадобья, изготовленные малообразованной казачкой из местных растений, действительно помогали больным!

А обращаться Хансйоргу Шеффлеру приходилось… Запасы нужных, испытанных лекарств у гарнизонного врача таяли, как снег весной. А раздобыть в урочище необходимые препараты немцу было не так-то просто.

У Степаниды же имелся и свой тигель, и точные аптекарские весы, и даже требуемый для изготовления разных исцеляющих снадобий набор химических веществ, привезённых казачкой в эту глухомань! И обширный запас высушенного, истолчённого в порошок, хранимого в виде настоек всевозможного растительного сырья, само собой… Собираемого каждый год травницей вблизи строящейся крепости – в лесной чаще, по берегу болота и краю степи.

Ждать же Хансйоргу Шеффлеру, когда ему привезут нужное готовое лекарство из Кизляра или даже из самой Астрахани – зачастую было некогда… Да и не всегда имелась оказия. Как не было у учёного немца и возможности изготавливать снадобья самому.

***

Вместе со Степанидой в её новом доме на луке разместились полноправными жильцами потерявшая память Настя и отставной солдат Серафим Кирин. Последний был старым воином-инвалидом, покалеченным в бою с османами.

Седовласый ветеран отслужил российской империи верой и правдой двадцать два года. А после тяжёлого ранения, полученного под Азовской крепостью, солдата уволили из действующей армии… И отправили в отставку.

Как боевая единица, он для сражающегося войска больше был не нужен. Татарское пушечное ядро оторвало Серафиму левую ногу. По самое колено.

Полевой лекарь в походной армейской палатке, рядом с местом боя, точным, привычным движением отсёк острым ножом бедолаге лоскуты кожи и мышц на изувеченной конечности… А бледному, стонущему Серафиму на операционном столе всё никак не удавалось провалиться в спасительный обморок. И облегчить себе, тем самым, хоть немного невыносимые страдания.

Хладнокровный же лекарь, в кожаном фартуке, залитом кровью, словно у мясника на бойне, потом ещё долго пилил Серафиму раздробленную кость. С запасом действовал своим инструментом мучитель, сантиметров на пять беря выше колена… Чтобы спасти солдата от возможной послеоперационной гангрены. Весьма распространённой тогда причины высокой смертности у раненых.

…Лекарь наложил Серафиму тугую повязку на культю, дал выпить полную чарку крепкого хлебного вина. Вторую положенную порцию… Первую солдат принял перед ампутацией, в качестве обезболивающего.

И отправил бедолагу, так и не сумевшего потерять сознание подальше в тыл, долечиваться… На разбитой и трясучей армейской телеге.

А вот долгую, тяжёлую дорогу в повозке солдат, впавший в полуобморочное состояние, почти не помнил. Он, то приходил в себя на короткий миг от тряски и резкой боли… То проваливался в бредовые видения, в которых реальность путалась с фантазиями.

Серафиму чудилось, что его постоянно куда-то переносят на руках… Из одной крестьянской хаты в другую. Счёт дням был потерян.

А очнувшись в очередной раз солдат узнал, что находится в Кизлярской крепости… В гарнизонной больнице.

Здесь, уже фактически умирающему одноногому Серафиму и встретилась Степанида. Она тогда, как практикующий лекарь, была привлечена командованием крепости к уходу за доставленными в цитадель ранеными солдатами.

Из нескольких пострадавших воинов, порученных заботам женщины, Серафим у Степаниды оказался самым тяжёлым больным. К тому времени у него началось нагноение культи.

Не одну неделю владелица аптеки и травница, с сомнительным разрешительным документом на врачебную деятельность, самоотверженно выхаживала покалеченного солдата в казённой гарнизонной лечебнице. А тот всё мучился, то горячкой, то лихорадкой, пребывая между жизнью и смертью… И не шёл на поправку.

В конце концов, женщина, исполненная жалости и сострадания к беспомощному Серафиму, забрала его к себе домой. На постой и для особого ухода.

В лечебнице на это не возражали. Отдавая Степаниде на руки тяжёлого пациента, с продолжающейся гноиться, незаживающей раной, небольшой персонал гарнизонной больницы не питал никаких иллюзий… Врачи уже поставил на Серафиме крест.

Ну что ж, рассуждали они, если владелица аптеки так желает спасти умирающего какими-то своими методами и травами – пусть попробует! Всё равно ведь болезный – не жилец…

Тяжёлого пациента привезли к женщине в дом, оставив целиком на её попечении. И случилось чудо… Не без самоотверженных усилий целительницы и травницы, конечно. Она всё-таки сумела отбить обречённого солдата у смерти!

Степанида регулярно меняла повязки на незаживающей ране Серафима, готовила и пробовала разные лечебные мази и компрессы на культю… Заботливая сиделка не отходила от подопечного ни днём, ни ночью. Травница поила солдата бодрящими, целительными отварами и настойками, кормила ослабевшего воина с ложечки… А ещё сама его обстирывала, обмывала и утешала разговорами.

Исхудавший до крайней степени, впавший в депрессию отставной солдат, представлял из себя, к тому времени, жалкое зрелище. Несчастный калека очутился один в совершенно незнакомом ему месте, без всяких надежд на лучшее будущее.

Месяц пролетал за месяцем… Когда культя у Серафима, наконец-таки, окончательно зажила и он стал пытаться самостоятельно садиться на кровати, ликованию и профессиональной гордости Степаниды не было предела! Теперь травница ясно видела, что в лечении пациента произошёл перелом… Увечный солдат медленно, но верно возвращался к жизни.

Он даже пробовал вставать на здоровую ногу! А Степанида потихоньку начала обучать Серафима передвигаться в изменившихся условиях.

Сначала – в пределах комнаты и на двух костылях, постоянно поддерживаемый и страхуемый… А когда отставной солдат достаточно окреп, владелица аптеки заказала для него деревянный протез у местного умельца.

Женщина организовала несколько примерок и подгонок готового изделия своему подопечному… И полностью оплатила работу мастера.

Спустя полтора года после тяжёлого ранения, Серафим вновь мог, худо-бедно, сам ходить. И уже не только по комнате, под наблюдением Степаниды… Но и по двору! Опираясь лишь на одну суковатую палку.

Однако минуло ещё несколько лет, прежде чем отставной солдат свыкся и приспособился к своему новому положению. Не так-то просто научиться жить с деревяшкой вместо ноги мужчине в весьма зрелом возрасте…

В ответ на столь непривычную заботу о нём совершенно чужого человека, поправившийся и безмерно благодарный Серафим сделался хозяйке аптеки преданным слугою… Он просто боготворил свою спасительницу. И всячески старался быть одинокой женщине не обузой, а помощником в доме. По мере сил.

В Кизлярской гарнизонной больнице давно забыли о некогда переданном Степаниде умирающем, списанном со счетов, солдате. Да и оклемавшийся одноногий калека в летах военным чиновникам в цитадели был уже неинтересен…

Поправившийся Серафим Кирин не горел желанием и возвращаться к себе на малую родину, располагавшуюся где-то в северной стороне, за тридевять земель. Сердечные, щемящие воспоминания о собственном патриархальном сельском детстве и отрочестве, о родителях-землепашцах и былой большой семье, уже успели сильно поблекнуть… За столько-то бурных, насыщенных событиями лет!

Вряд ли отставного солдата ждали дома. В далёкой уральской деревеньке Гусиха его, наверняка, давно похоронили… Отсюда когда-то двадцатилетнего крестьянского парня, по приказу строгого барина, в наказание за невеликую оплошность, определили в солдаты. Предварительно хорошенько пройдясь вожжами на господской конюшне по крепкой, молодой спине.

За те долгие годы, которые Серафим провёл в обнимку со своим ружьём, служа империи, без сомнения, многое изменилось в родной Гусихе… Живы ли ещё отец с матерью? Это вряд ли. Когда парня забирали в солдаты, те уже находились в почтенном возрасте… А нынче он и сам старик!

Узнают ли родные братья и сёстры, соседи и друзья детства прежнего, молодого Серафима в искалеченном, седом ветеране? Да и сумеет ли он, одноногий калека, без гроша в кармане, проделать в одиночку рискованный, долгий путь, с Северного Кавказа до самого Урала?!

Обдумав всё и взвесив, Серафим Кирин решил про себя, что от добра добра не ищут… И не стоит ему искать лучшей жизни. Правильнее будет держаться пока при этой, явно посланной отставному солдату Богом бескорыстной женщине.

Серафим надумал оставаться в доме Степаниды до тех пор, пока ей самой не надоест возиться с оклемавшимся инвалидом… И она не прогонит нахлебника от себя прочь.

Но даже и при подобном, самом неблагоприятном для него раскладе, ветеран решил находиться рядом и приглядывать за своей благодетельницей. В крайнем случае, он поселиться, где-нибудь по соседству с этой святой и одинокой женщиной. И будет оказывать Степаниде, коли позволит, всяческие мелкие услуги по хозяйству, сторожить её дом и покой, аки верный пёс… Добро Серафим умел помнить.

Впрочем, у такой суровой на лицо и скупой на лишнее ласковое слово врачевательнице и травницы, и в мыслях не было гнать за порог окрепшего, осилившего свою хворь старого солдата! Который, к тому же, оказался ещё и замечательным балагуром, знающим и умеющим рассказывать всякие занимательные истории, развлекая хозяйку аптеки.

Услужливый, работящий Серафим хватался за любое посильное дело. Он готов был и в доме прибраться, и вкусный обед приготовить, и сломанную вещь починить…

Степанида только удивлялась, глядя на такого своего расторопного помощника по хозяйству, которому, казалось, и увечье не больно-то мешало жить! Она привыкла к Серафиму… И искренне обрадовалась, когда прознав о планах женщины продавать дом с аптекой и навсегда перебираться с колонистами в глухое урочище, ветеран попросился ехать вместе с ней.

***

– Туточки я! – постукивая своим протезом о деревянный порог, в хату неловко протиснулся отставной солдат. – Почто звали, Степанида Гавриловна? Я только козу собрался подоить…

Теперь старый Серафим передвигался на одной здоровой ноге относительно уверенно, даже не всегда опираясь на свою суковатую палку… А следом за ним впорхнула и Настя.

– Вот что, любезные мои, – строго произнесла Степанида, указывая кивком головы на три медных стаканчика на столе. – Отныне будем пить сие малоприятное, горькое снадобье каждую среду и воскресенье. До самого дня Успения Пресвятой Богородицы… Дабы никакая болотная лихорадка заразная нас не коснулась.

Разбирайте живо посуду! И употребляйте лекарство разом, единым залпом… Ибо не для сладкого вкуса оно мною сотворено, а исключительно в целях поберечь здоровье.

И ещё… Шастали бы вы пока поменьше по округе! Особенно среди посадских. Принесёте мне в хату и к казакам горячку болотную… А нам нынче следует от сей беды особенные меры принять.

– Командирскую указанию понял, – Серафим опрокинул в рот свой стаканчик и поморщился. Скривив лицо, отставной солдат передёрнулся, вытер краем рукава просторной рубахи седые усы и ехидно усмехнулся:

– Ядрёна отрава… А вот только Настюхе без шастаний по округе никак невозможно, Степанида Гавриловна! Время жизни у ей молодое, нетерпячее… Не усидит во дворе девка. Видели, как казак Макарка Мирошников на неё смотрит? Аки голодный кот на сметану…

– Да ну вас, дядя Серафим! – вспыхнула факелом Настя. – Скажите тоже глупость такую!

Смущённая девушка шагнула к столу, выпила единым махом содержимое своего стаканчика… И даже не ощутила особой горечи лекарства от возмущения. Она с досадой закончила:

– Конфузите тут меня только своими насмешками! А сами… А сами…

Но Настя так и не решившись озвучить вертевшееся на языке встречное обвинение. Она только махнула в сердцах рукой… И выскочила пулей за порог, громко хлопнув дверью от злости.

– О чём это она? – Степанида бросила мельком ироничный взгляд на отставного солдата, убирая пустые медные стаканчики со стола. Лицо Серафима побагровело от слов девушки и пошло пятнами.

– Знамо дело о чём, – хмуро и нехотя выдавил из себя явно смущённый ветеран. – Да и вам, Степанида Гавриловна, сия тайна тоже открыта. Чай не слепая вы… И сердце имеете чуткое к чужим душевным страданиям.

Старый солдат помолчал нерешительно… Но внезапно, собравшись с духом, произнёс охрипшим вдруг голосом:

– Неужто вы не видите, Степанида Гавриловна, что любы мне давно? Никаких обид держать на вас не могу за ответное равнодушие… Да и не смею. И на ласку вашу женскую вовсе не рассчитываю. Понимаю, что не ровня мы.

Вы – хозяйка справная, строгая, при достатке и авторитете. Грамоту разумеете… Не чета мне, калеке и голодранцу нищему! Только ведь сердцу не прикажешь…

– Вы меня замуж, что ли надумали звать, Серафим Родионович? – безжалостно уточнила Степанида, с напряжённым, сосредоточенным видом переставляя на столе склянки с места на место. И не глядя на собеседника.

– А хоть бы и так! – рубанул рукой воздух отставной солдат. – Я завсегда готов с вами под венец… В любой час и с превеликим удовольствием! Мы, Степанида Гавриловна, люди оба одинокие… И изрядно жизнью битые. Может быть, Господь всемогущий и свёл нас двоих под конец земного пути отнюдь не случайно… А со своим милосердным умыслом.

Серафим облизнул пересохшие от волнения губы:

– Вы меня выходили бескорыстно и себя не жалеючи… Можно сказать, с того света вернули! Опять ходить научили. Да вы сами не ведаете, каким мне близким и дорогим сердцу человеком сделались! Я, может быть, и живу-то на белом свете только благодаря Господу и вашей заботе… Даже не знаю теперь, как и отплатить вам за доброту!

Серафим огладил мозолистой пятернёй свою седую бороду… И завершил откровенную речь несчастным голосом:

– Позвольте мне, любезная Степанида Гавриловна, оставаться при вас всегда… Если не супружником венчанным, то хотя бы холопом! Я ещё мужик крепкий и в хозяйстве буду вам полезен. Не сочтите слова сии за нахальство и дерзость… Долго держал в себе. Но теперь они сами вырвались… Простите старого дурака!

Степанида подошла вплотную к Серафиму и остановилась перед ним, глядя ему прямо в глаза. Несколько секунд оба напряжённо молчали.

– А может и правда ваша, Серафим Родионович, – произнесла, наконец, женщина, теребя нервно пальцами мелкие пуговицы на груди застёгнутого наглухо, по самое горло, длинного платья, почти касающегося пола. А потом вздохнув, добавила тихо и нерешительно:

– Нехорошо быть бабе одной в миру… Неправильно это.

Степанида потупила глаза и опустила руки. Она вдруг сделалась такой слабой и беззащитной. Совершенно непохожей на себя! Женщина даже как-то съёжилась вся… И словно стала меньше росточком.

А Серафим, изумившись в душе удивительному преображению Степаниды и чувствуя, как заколотилось бешено сердце в груди, непроизвольно поднял и протянул руку к замершей казачке… Он осторожно коснулся кончиками подрагивавших заскорузлых пальцев посеребрённой прядки чёрных женских волос, выбившихся из-под платка. Взор старого солдата затуманился, а в горле встал колючий, болезненный ком.

От этого бережного прикосновения Степанида, давно отвыкшая уже от любых проявлений мужской нежности, напряглась всем телом… Но не сдвинулась с места.

– А у меня ведь ни девки, ни бабы отродясь не было, – стыдясь, глухо проговорил Серафим. – Только и делал, что людей всю жизнь убивал. Штыком, пулей, даже голыми руками душегубствовал в бою… А если и не отправлял никого на тот свет, то постоянно упражнялся в столь богопротивном деле с товарищами на плацу. Оттачивал кровавое ремесло. Даже не знаю теперь, каково это – давать жизнь!

Степанида понятливо и горько усмехнулась:

– Поздно мне уже деток рожать! Больно стара я… Уж не обессудьте, Серафим Родионович!

– Коли Господь устроил, чтобы мы всё-таки встретились, – тихо и убеждённо сказал отставной солдат, – значит и дальше он нас не оставит в печали.

***

В 1765 году Степаниде уже исполнилось пятьдесят пять лет, а Серафим доживал свой седьмой десяток. По сравнению с другими переселенцами в урочище они считались стариками. Особенно Серафим, активный участник двух русско-турецких войн, умудрившийся дотянуть в рядовом звании до отставки… И столь преклонного возраста.

В то время средняя продолжительность жизни в Российской империи исчислялась всего тридцатью пятью годами. И Северный Кавказ отнюдь не являлся исключительным регионом.

Люди рано умирали не только из-за частых военных конфликтов. Больших и малых… Настоящим бичом, например, были для строителей новой крепости на Тереке и первых переселенцев в урочище Мез-догу вспышки всевозможных смертельных заболеваний – чумы, оспы, холеры. Люди прибывали сюда с разных мест. И приносили, случалось, опасную заразу с собой.

Через два года после начала возведения цитадели здесь уже проживали представители многих национальностей. Большинство гражданских колонистов составляли грузины с семьями – 134 человека. Половина их, до своего переезда в урочище, трудилась на шёлковом производстве известного в то время кавказского заводчика Сарафанова…

Несколько десятков человек, входивших в грузинскую диаспору, бежали под стены строящейся Моздокской крепости из рабства. Это были, в основном, невольники, принадлежавшие крымскотатарским и черкесским владельцам. Кстати, именно бывшие рабы разных национальностей составляли значительную часть гражданских колонистов.

Велика была здесь и кабардинская диаспора. Крещённые представители этого кавказского народа селились вблизи и вокруг просторного, двухэтажного дома-особняка своего князя Кургоко Кончокина. Жилище кабардинского владельца появилось на территории строящейся цитадели одним из первых. И уже к августу 1765 года община соплеменников князя образовала внутри крепости несколько малых улочек из огороженных дворов и сараев.

Также, в возводимой крепости обосновались зажиточные армяне, осетины, греки и прочие переселенцы-христиане. Удостоившиеся особого доверия местного военного командования.

А главное руководство в урочище осуществляли тогда две важные персоны… Представленные старшими офицерами Российской армии на Кавказе – кабардинцем Кургоко Кончокиным и русским Петром Ивановичем Гаком.

Остальные колонисты разных национальностей, не получившие дозволения селиться непосредственно в стенах крепости, образовали пёстрое жилое предместье за её границами. На отведённых начальством землях, сразу за ближним рвом. Тут, с северной стороны, тоже возникли целые улицы с турлучными и саманными домами, огородами, сараями, виноградниками…