Рыжий (история одиночки)

Впрочем, диковинные сны перестали являться Рыжему, и когда его изумруды пеленала серая дымка покоя, снисходившее затем на тело оцепенение не нарушалось никакими тревожными толчками изнутри.

Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Нам кажется, что рано. А коты – они, к счастью, не подвержены маниакальному желанию людей вешать таблички на стрелки часов и принимают всё, как есть. И стараются найти лучшее применение своим умственным способностям, чем заниматься рассуждениями о том, что было бы, а если…

Ничего не было бы. Спи, Рыжий.

Глава V. Смерть хозяина

… И вот пришло время, когда картинка за остеклённой лоджией престала казаться милой абстракцией. Пролетающие мимо птицы вызывали томление в крови и непроизвольное расширение зрачков, когти сами просились наружу. Вид снующих на воле котов исторгал дрожащее мяуканье из глотки (один раз Рыжему показалось, что он узнал нарезающего круги по каким-то своим делам Одноухого – правда, с шестого этажа можно было обмануться и при самом бдительном созерцании). Шмоська не на шутку стала раздражать своими регулярными появлениями во дворе, и однажды Рыжий заехал ей лапой по мордочке, чем сильно озадачил собачонку. Наблюдать за детьми надоело. На Сэма и Сёмочку он больше не откликался – даже ушами не вёл. Несколько раз Рыжий устраивал акции (а-а-кии-и!) перед входной дверью, голосом и телом выражая протест против сидения взаперти, но каждый раз всё заканчивалось одинаково – или мама, или Таська гладили его по голове, тащили к плошке с чем-нибудь особенно наваристым и утешали бессмысленными для него словесами, на вроде: «Ну куда ты собрался, а? Чем тебе тут плохо? Давно тебя не кусали?» А один раз он подслушал, как папа проговорился про какие-то таблетки, и это сильно не понравилось Рыжему – никакой химии он больше не признавал.

Ситуация накалялась, на руках членов семьи всё чаще стали появляться царапины. Шмоська вынашивала планы мести, но, как только наступала пора действовать, то по доброте своей попадала впросак, проигрывая раунд за раундом и медленно сатанея. Неизвестно, чем бы это всё закончилось, но тут к хозяйке квартиры заявились ноги. Рыжий в это время как раз лениво перебирал лапами по направлении из кухни в комнату, и наткнулся на них в коридоре. И тут же опознал эти уверенно попирающие землю ноги, мимо которых он прошмыгнул обратно в подъезд после памятной своей самоволки, и, конечно, голос, сопутствующий ногам, узнал тоже. Дородная женщина с простоватым, но непоколебимым лицом удивлённо вскрикнула:

– Ты глянь-ка, Васильевна, кто это у тебя тут шмыгает!

– Да, дети его полуживого с улицы принесли, – улыбаясь, ответила мама. – Еле отходили.

– Ага… – женщина пристально разглядывала Рыжего, который уселся неподалёку и, в свою очередь, пристально разглядывал её. Ощущение грядущих перемен явственно витало в воздухе, и кот, конечно же, почувствовал это первым.

– Так ведь это же Степаныча кошак… – медленно проговорила гостья, вдоволь налюбовавшись Рыжим.

– Это какого-такого Степаныча? – насторожилась мама.

– Да в моём подъезде живёт. С месяц как у него животина пропала. Мужик аж запил от горя, – охотно сообщила женщина.

– А вы уверены, Елизавета Геннадьевна? – осведомилась мама.

– А ты бы его с кем-нибудь смогла перепутать? – ответила та.

Маме ничего не оставалось, как признать правоту Елизаветы Геннадьевны и тут же перейти в атаку:

– Ну и что с того? Кот у него без пригляда чуть не сдох, какой же он хозяин? Пьёт к тому же, говорите?

– Что есть, то есть, – вздохнула гостья. – Один ведь он совсем, вот и без опоры в жизни.

– А мне что теперь прикажете делать? – мама, надышавшись воздухом перемен, начала не на шутку заводиться. – Кота ему вернуть?

Тут из комнаты на шум выглянула Таська, как раз вовремя, чтобы услышать последние слова. Мгновенно оказавшись рядом со взрослыми, она вперила поочерёдно в каждого из них яростный взгляд и выпалила:

– Кого отдать? Сэмку? Рыжего? Кому? Мы его спасли, мы его хозяева – и никто его у нас не заберёт! Слышите – никто!

– Ну-ну, девочка, как тебя… Анастасия, кажется?… успокойся, успокойся, – несколько опешила от такого напора гостья. – Конечно, никто Рыжика у вас не заберёт, ему тут хорошо. Но видишь ли, его… э-э… прежний хозяин очень по нему скучает. Я конечно, могла бы ему сказать, что кот у вас, жив-здоров и всё такое, но… Очень уж он убивается. Я просто тебя хочу попросить – ведь ты же добрая девочка, правда? – возьми с собой котика, да сходи с ним ненадолго к дяде – глядишь, тот и маяться меньше станет.

– Нечего. Сюда пусть приходит и смотрит, – отрезала неостывшая ещё Таська.

Елизавета Геннадьевна вздохнула.

– Так ведь старенький он, и болеет сильно. Не может он сам.

– Погодите-ка, погодите… Куда это вы Таську отправляете? К пьяному – в гости? – вмешалась мама.

– Да не пьёт он пока что, не пьёт – с сердцем у него плохо стало, «Скорая» приезжала… И как успел вызвать?

Гостья помолчала, потом как бы нехотя выговорила:

– Один ведь он. Совсем один. С сердцем своим.

Таська задумалась. Потом, уже стыдясь своей душевной чёрствости, обратилась матери:

– Мамочка, если так… Давай я схожу, а?

… Степаныч открыл не сразу. Сначала за дверью раздались судороги кашля, потом безразличное шарканье, потом усталый голос произнёс:

– Кто?

– Открывай, Степаныч! – бодро ответила Елизавета Петровна. – Давай, давай – сюрприз у нас для тебя! Может, хоть оживёшь маленько.

Дверь ещё немного подумала и открылась. Степаныч выглядел неважно – как-то за этот месяц в облике его отчётливо проступила одинокая старость: взрезали лицо морщины от ночных раздумий, потухли глаза, щетина на лице оттеняла только одно – не ухоженность хозяина. И ростом он стал вроде бы как поменьше, и волосы, хотя и вздымавшиеся спутанной порослью, казались поредевшими… Таське до слёз стало его жалко.

– Здравствуйте, – прямо с порога заговорила она. –Вот… Мы Сёмку, э-э-э… то есть Рыжика вашего принесли.

Степаныч поглядел на кота на руках у девочки. Потом он заплакал, и слёзы начали свой скоротечной бег по фарватерам морщин…

… Рыжий сидел на коленях у захворавшего от жизни мастера и мурлыкал, Таська пристроилась на диване рядом, Елизавета Петровна, вдоволь нахлюпавшись носом, удалилась по своим делам.

– Говоришь, чуть живой был? – подрагивающая рука осторожна гладила кота.

– Да… Его покусали сильно, дядя Степаныч.

Таська отвечала строго и вдумчиво.

А Рыжий впитывал в себя знакомые и незнакомые запахи, и сначала ощущал себя весьма недурственно. На улице, сразу же ошалев от видения полноценной картины мира, он только делал, что вытягивал шею да беззвучно открывал рот. Никуда удирать с Таськиных рук он даже и не пытался – слишком неожиданной стала для него эта прогулка, которая, впрочем, закончилась, едва начавшись. Теперь же, в предвкушении новых событий, он жмурил глаза и жалел вдруг разом постаревшего Хозяина, первого и единственного в жизни Рыжего, и как мог пытался помочь ему набором всяких кошачьих утешений: тёрся мордочкой о живот, выражая умиление от встречи, осторожно поигрывал когтями и добавлял в урчание всё больше и больше мёду. На сердце у Рыжего, однако, становилась всё неспокойнее и неспокойнее: сканирование хозяина данными от природы локаторами явственно показывало, что запас жизненных сил у того находится на пределе. Но что мог сделать Рыжий? Только мурлыкать, показывая, что всё хорошо.

Степаныч и Таська замолчали: он гладил кота, она смотрела на них. Потом сказала:

– Дядя Степаныч, давайте я его вам верну.

Тот улыбнулся, уже не в первый раз за этот вечер:

– Спасибо, девочка, не надо. Захиреет он тут со мной.

Таська зарделась. На самом деле, отдавать Рыжего навсегда ей ужасно как не хотелось, и на радостях она тут же выпалила:

– Ну так, давайте тогда я на сегодня его оставлю, а завтра заберу! А потом снова принесу – да?

Степаныч подумал.

– Да мне и кормить-то его нечем…

– А я схожу в магазин, схожу! – встрепенулась девочка, остро почувствовав свою нужность. – И вам что-нибудь куплю, да?

… Рыжий прилежно лакал сметану, всем своим видом убеждая, что никакие чужие плюшки не заменят ему хозяйских даров. Степаныч наблюдал за ним, а сердце заходилось: «Чужие люди радость несут… Эх, сынок-сынок, неужели так и не зайдёшь?» А кот, очистив миску, уже орлом восседал на краешке унитаза. Степаныч вздохнул:

– Молодец, молодец… Спать-то где будешь?

Рыжий устроился у него в ногах. Хозяин кряхтел и ворочался, так что приходилось терпеть. И, как ни странно, думали они в эту ночь почти об одном и том же: об одинокой жизни в четырёх стенах, о безрадостной борьбе за существование да о телевизоре, который всё бубнил и бубнил, пока наконец Степаныч, чертыхаясь от бесплодных попыток нащупать пульт, не встал и со злостью не выдернул штепсель из розетки. Верный друг человека икнул на полуслове и обиженно замолк, выпустив на напоследок разряд в спёртое пространство… И приснился Рыжему сон: что телевизор вдруг ожил сам по себе и устремил из экрана тёмные щупальца к дивану, а Рыжий, вдруг нащупав под лапой большую круглую кнопку, бьёт и бьёт по ней изо всех вил, но ничего не происходит, и щупальца подступают всё ближе и ближе, и уже начинают рычать… Тут он проснулся и понял, что это храпит хозяин.