Рыжий (история одиночки)

– Мамочка, знаешь, вот тут за нашим домом ещё один дом, большой, а за ним маленький, очень старый… Я и говорю по делу! Так вот, там котята… Да послушай же меня! Там ещё бабушка больная совсем одна, она лежит и ничего не слышит. Меня Сэмка наш, Рыжий который, к ней привёл… Да ничего я не придумываю! Ты когда сможешь подъехать?

Мама, на горе своё и на радость, понимала, что дочь её, хотя и считает себя независимой, всё ещё находится в том возрасте, когда полагает, что взрослые могут решить любую проблему. Конечно, она приехала очень скоро, и не одна. Заработала мобильная связь, подрулила «Скорая», а ещё через какое-то время по дому уже бродили солидные дяди и тёти в небывалом для этого дома за последние лет двадцать количестве и качали головами. Взрослые занимались своими делами, оказывается, иногда очень нужными и полезными, а набежавшие по зову неугомонной Таськи дети – своими, не менее важными. Конечно, они выбирали себе котят. Детей было много, а котят – всего три (Таська, естественно, уже забронировала себе мальчика). Василиса, оказавшись в центре неуёмного внимания, открыто выражала своё беспокойство, шипя на детвору и выделывая замысловатые петли хвостом. Впрочем, когда нешуточные споры и восторги вокруг её семейства поутихли, и дети, быстро сообразив, что от них требуется, принялись таскать из дома продукты, мамаша быстро сменила гнев на милость. Столько снеди за раз она в жизни не видела (хотя нет – один раз видела, когда случайно оказалась в магазине, откуда её, однако, быстро выперли). Сейчас же вся еда предназначалась ей, и только ей! Под носом у Василисы лежали сыры и колбасы, жареная рыба и вытащенное из супа мясо, килька в томате и паштет, в плошке томилось молока, а рядом баночке притулилась сметана. Враз объевшаяся кошка щурила-щурила глаза и наконец уснула; котята, обнявшись, последовали её примеру.

Наступил вечер, и детвора нехотя разошлась по домам; все сошлись на том, что дней десять котята ещё должны побыть с мамой. Будущие счастливые обладатели живности домой особо не спешили, на ходу раздумывая, как бы так сообщить родителям о неизбежном, чтобы те сразу не сказали своё твёрдое и решительное «нет», ну а уж дальше… При любых раскладах сомнения, однако, оставались, и это сильно тревожило юные души, замедляя и замедляя их путь.

Удачи вам, мальчики и девочки!

… Рыжий почти ничего не ел – так, потёрся у сметаны. Он сидел на лестнице и созерцал сквозь неплотно прикрытую дверь буйство молодой листвы на деревьях. За день он порядком устал от суеты и от постоянной необходимости сохранять дистанцию между собой и другими живыми существами, так что теперь просто отдыхал и одновременно чего-то ждал. Внутри него всё словно бы оцепенело. Нечто тоже отдыхало.

– Что с тобой, Рыжик? – раздалось в тяжёлой голове. – Ты не заболел?

Он посмотрел вниз, на Василису. Котята устроили кучу малу, а она сидела чуть поодаль от них.

– Да, – ответил он. Не удержался, добавил:

– Хозяин умер…

И осёкся.

Василиса задумчиво смотрела на него. Заговорила:

– Док, помнится, рассказывал… Что мы стоим на страже двух миров.

– А… как он?

– Да пёс его знает. С месяц уж, как не встречались.

Помолчали.

– Ну и что там… по поводу стражи? – наконец не вытерпел Рыжий.

Ну… – кошка помялась. – Ты же успел пообщаться с Доком – знаешь, как он любит нести всякую чушь про избранных и всё такое. Но тут он очень проникновенно говорил, у меня аж мурашки забегали. Мол, есть такие коты, которые хранят равновесие между тонкими мирами, и ради этого готовы принести себя в жертву. Толком-то он конечно, ничего не сказал – откуда ему что знать про жертву… Да и мне тоже. – Она вздохнула. – Мать из меня никакая. Надоело уже это валяние – мочи нет. Может, я погуляю ночку, а? – Она выжидающе уставилась на Рыжего.

– Нет, – помотал головой тот. – Тебе надо быть с ними. Вон – ешь и спи. А я тут в сторонке вас покараулю.

Василиса вздохнула.

– Понятно… Что, очень муторно?

Рыжий повёл ушами.

– Терпимо пока… Понимаешь, – ему надо было с кем-то этим поделиться, – внутри меня поселилось чужое, и я не знаю, что будет дальше. Я знаю только, что теперь я должен быть совсем один.

– У-у-у… – протянула Василиса. – Док-то дело говорил. Никакой ты, оказывается, не везунчик. Извини уж, не умею я утешать, жертвенный ты наш.

И улеглась рядом с котятами.

… Рыжий не понимал, спит он или нет – тени, сотканные из воздуха, играли с ним в жмурки. Вдруг ему послышался голос, идущий то ли из тёмного снаружи, то ли из ещё более тёмного у него изнутри: «Выпусти меня, стражник… Я погуляю и вернусь. Мы должны помогать друг другу. Выпусти меня…» – «Нет», – ответил Рыжий, обращаясь ко тьме и снаружи, и внутри него, – «Оставайся там, где ты есть». – «Как знаешь, стражник… Смотри, не пожалей». Что-то тяжело заворочалось на вздохе, и волна страха и отчаяния накрыла кота. Дрожа, он выскочил на улицу, увидел в небе ухмыляющуюся щербатую луну, зажмурился и издал дикий вопль, перепугавший всю живность в округе. Затем, не отдавая себе толком отчёт, что делает, бедняга взобрался на дерево, сполз с сука, вцепившись в него когтями передних лап, раскачался, оторвался от сука и сделал сальто, брякнувшись о землю, потом повторил это диковатое упражнение ещё и ещё раз… Нечто внутри злилось и брыкалось, пока, наконец, не сочло за лучшее затаиться. Страх, беспричинный неконтролируемый страх живого перед порождением мира небытия, начал отступать, оставив внутри Рыжего только пульсирующее чувство тревоги, с которым, очевидно, ему предстояло теперь сосуществовать. Он побегал ещё кругами по двору какое-то время, потом присел на крыльце, тяжело дыша и откашливаясь. Затем лёг на живот и положил голову на лапы, прикрыл глаза… Кажется, он задремал; но тут же, вздрогнув, очнулся, отгоняя кружившие рядом тени. Сон стал для него роскошью.

Оторвыш в эту ночь не появился, как и в последующие несколько дней и ночей. Сознание Рыжего за это время окончательно раздвоилось. Одна его часть жила вместе с Василисой и котятами, другая же постоянно боролась с пытавшимся прорваться наружу ужасом. Но, несмотря на эту неравную борьбу, отнимавшую все силы, он, наблюдая издали за опекаемым им семейством, временами ощущал в себе необыкновенную теплоту и лёгкость, которую люди пытаются называть словом «счастье», и тогда «нечто» оставляло его в покое. Совсем ненадолго, но оставляло, давая Рыжему передышку. Ночью он вспоминал эти моменты, и утро приходило быстрее, и измученный кот снова мог радоваться становлению чужих жизней.

Заводилой среди котят была девочка, шустрая и неугомонная. Она первая открыла глазки и первая принялась изучать неведомый для неё мир, отважно отправляясь во всё новые и новые опасные путешествия, увлекая за собой и остальных. Самый большой котёнок – будущее подобие Оторвыша, отобранный Таськой (ох, придётся же с ним повозиться!), постоянно пытался оспорить право сестры на первенство и задирал её, но за ту немедленно вступались другие брат и сестра, безошибочно чующие нешуточную угрозу со стороны здоровяка и для них самих, и начиналась куча мала. Василиса мало обращала внимания на то, а чем, собственно, занимаются её дети, пока она поглощает неиссякаемые запасы еды или отдыхает после этого. Временами, однако, как это бывает с любыми неуравновешенными особами, в ней просыпалась сумасшедшая мать, и тогда она принималась без конца переносить детей из одного угла в другой и вылизывать их без всякой меры, не обращая внимания на писклявые стенания. Потом она также быстро теряла к потомству интерес и занималась исключительно собой, предоставляя право надзирать за их приключениями Рыжему, которого все без исключения котята… боялись. Да-да, именно так. А вы бы не боялись какого-то дядю, который внезапно возникает перед вами, когда вы уже готовы перевалиться через порог и оказаться в мире гомона, света и всевозможных сводящих с ума запахов, и смотрит на вас как бы отрешённо, и при этом не подходит к вам ближе, чем на полметра, и не поиграет, не приласкает? Конечно, вы бы стали его бояться. И то, что он желает вам исключительно добра, не играет при этом никакой роли.

К подъезду стали частенько наведываться усатые гости из семейства кошачьих, незнакомые Рыжему, но не Василисе. Вели они себя хорошо – просто сидели снаружи и ждали, пока им что-нибудь не предложат съесть, после чего независимо исчезали. Под лестницу гости не заглядывали, по ночам тоже не тревожили: наверное, чуяли неладное от присутствия Рыжего. Однажды заглянул общий знакомый – Одноухий. Выглядел он больным и разбитым, со слезящимся глазом и ободранной шкурой. Вяло похлебав молочка, страдалец нехотя умылся и убрался восвояси, даже не пообщавшись ни с Василисой, ни с Рыжим. Те к нему с расспросами тоже не лезли – видели, что не в себе.

Так прошла неделя.

… Оторвыш пришёл перед самым рассветом. Он сильно припадал на заднюю лапу (то ли подшибли, то ли собака цапнула) и, очевидно, всё последнее время был вынужден где-то отлёживаться, по причине чего сильно опаршивел. Желтизна в глазах зашкаливала. На крошки перед подъездом вконец свихнувшийся котяра даже внимания не обратил – он шёл к своим жертвам, путь к которым на пороге преградил ему Рыжий.