Читать книгу: «Камуфлет», страница 2

– А разве не так?

– Сегодня иначе – всё через экран. Понимаешь?

Пока ясно одно: меня пытаются отвлечь от интересной темы. Вместо шпионских секретов он суёт какую-то тягомотную философию. Не лучшая тема для разговора за бутылкой.

– Вот раньше уклад мыслей от чего зависел? От семьи, от друзей, от улицы, от важных для нас людей, – Белый говорил медленно, и такой темп завораживал. – А сейчас бал правит авторитет по имени Телевизор. Или, больше у молодых, Интернет. Но ведь на экране вовсе не сама жизнь – лишь производная от бытия. А сознание – вторая производная. Понимаешь: вторая производная. И зависит она от того, чем нас пичкают. Вторая производная…

Он явно ждал ответа, но вопроса-то не было. И снова показалось… Ладно, проверим. Только аккуратно, чтобы комар носа не подточил.

– Согласен, правильно. Но односторонне. Да, истинная информация дороже пережёванной. Но настоящую-то получить непросто. Удаётся разве что профи, журналистам да разведчикам. Поэтому они и улетают. Кто из газеты или с канала, а кто, – тут я сделал небольшую паузу, – в грунт, на минус полтора.

Это был пароль Академии метанаук. Теперь выдержать, не меньше трёх секунд. Ноль. Один. Два. Три. Не отозвался. Значит, не из наших. Жаль… Зато можно расслабиться. Хотя нет, ещё рано. Он должен забыть ту фразу.

– Белый, а вот скажи: как надо уходить от вооружённого противника? Я слышал, что от метра до двух – дистанция смерти.

Вроде бы получилось, этак незаметно сменить тему.

– Как уходить? Быстро.

Я хихикнул.

– Ценю твой юмор. Но представь такое. У супостата пистолет, снятый с предохранителя. Ты безоружен и спецприёмами не владеешь. А не оторвёшься – тебе хана. Так вот интересно, может, новые наработки появились? Или безнадёга, как тогда – против атрейского способа?

Белый расцвел. Но главное, он выпустил из памяти ту фразу.

– Я догадался. Тебе нужны детали для новой книги?

– Ну, блин! Ты опасный человек, мысли прямо читаешь.

– Ладно, слушай. Да, ты прав, шанс появляется только на дистанции три метра и более. И коль терять нечего…

– Но как именно, делать‑то надо что? Я правильно понимаю, нужно петлять зигзагами?

Он хохотнул:

– Вот‑вот, хорошо сказал. Зигзагами, да ещё петлять – это круто. А главное, тикай в левую сторону от неприятеля. Но в Израиле лучше удирать вправо.

– Логично: так ближе до канадской границы, да? Издеваешься?

Он снова рассмеялся:

– Ни в коем разе. Психология стрелка – вот в чём секрет. На Западе пишут слева направо, и привычка эта сидит в подкорке. А теперь смотри: ты убегаешь вправо от противника. Но с его стороны это выглядит наоборот, как движение в левую сторону. А значит, стрелку придётся вести ствол и целиться как бы против почерка. Поперёк желания..

Ах, чёрт! И фразочка сильная, поперёк желания.

– Слушай, а вот ещё… Про наших агентов я понял. А как насчёт ихних шпионов – они‑то на чём палятся?

Он улыбнулся.

– Тоже на мелочах. В России вообще трудно работать, если вырос не здесь: менталитет резко отличен.

– А всё‑таки? Семёрку не перечеркивают? Или пить не умеют?

– Не в этом дело. Насчет пить, так их учат, как не пьянеть; ещё пилюлями снабжают особыми. Но опять же… – он задумался. – Вот случай был, уже здесь, в России. Пасли мы двух субчиков, но твёрдой уверенности не было. А те, видать, подозревали насчёт слежки, уж больно грамотно шифровались. И вот как‑то взяли они литровую – и к себе в номер.

– Они в гостинице остановились ? – спросил я.

– Ну да, а комнату мы на прослушку поставили. Поначалу всё шло по‑нашенски: матерки там, окурки в форточку. А потом – во идиоты! – бутылку не прикончили. Костя, там ещё граммов двести – а её, ещё живую – в холодильник. Скажи, ты вот на такое способен?

– Да это же кощунство! Надругательство над национальной святыней! Как можно, поматросить и бросить?

– Точно, – кивнул Белый. – И эта недопитая улика помогла вывести засланных казачков на чистую воду. Кстати, давай выпьем.

– Давай! Чтоб наши дети за трамвай не цеплялись!

Белый вновь рассмеялся: наверняка вспомнил наши трамвайные приколы сорокалетней давности. Он хохотал, явно зная, что я думаю о том же.

Отсмеявшись, Белый махнул стакан, захрустел огурцом.

– Или вот, последний случай на моей памяти. Вели мы одного деятеля. Опытный гад оказался, мы и кличку ему присвоили соответствующую – Пикадор. Вёл он себя ну оч‑чень естественно, даже переигрывал. Душ принимал раз в неделю, не чаще, сморкался на тротуар, и, кстати, регулярно ссал в подъездах. А уж насчёт матюков, так прямо виртуоз. Видать, готовили лучшие спецы по России, из перебежчиков. Мы уж засомневались, мол, всё чисто. С глубоким прискорбием приносим свои извинения. Ан нет, прокололся! И знаешь, на чём?

– Ну‑ну‑ну?

– Подвернулась у нас рыбалка, зимняя. И нашли‑таки повод, Пикадора этого пригласили. Начало марта было, ещё морозило. Мы‑то закалённые, а после двухсот граммов так вообще… Разогрелись, рассупонились. И эта сволочь тоже, даже шапку снял. Чтобы его вражеская морда не отличалась от наших. А закалка-то не та, аж посинел весь. Я ему говорю, нормальным русским языком: «Ты что? Надень нахуй шапку, а то голова замёрзнет». Наш бы отшутился, типа: «Вот уж хрен. В прошлый раз в ушанке был, так водку предлагали, а я не услышал». А этот чудик что сделал? Ну, ты понял?

Ещё бы, анекдот не новый. Но какая аранжировка!

Лишь теперь стало ясно, что так притягивало нас, пацанов, к Белому: его уникальные знания и навыки. Не сочтите за нескромность, взять хоть вашего покорного слугу. Да, эрудирован. Но и только. Да, ребята это ценили, задачку просили решить и так далее. Но такие способности не из разряда особых. При желании почти любой, перелопатив кучку книг, может стать продвинутым. А Белый – это другое. Внутренняя сила, что проявляется через весёлость. Независимость. Мужественная красота, наконец.

Чем‑то напоминает Фиделя. Да, команданте Фидель Кастро Рус. Родной человек из той жизни. Кстати, похожий нюанс обыграл Чак Паланик в книге «Бойцовский клуб». А ещё лучше – в одноимённом фильме. В Голливуде, что ни говори, работать умеют.

Надо бы записать. Ладно, пока узелок в уме завяжу: Фидель, Бойцовский клуб. Лишь бы не потерять, да.

– Костя, а «Коричневую пуговку» не забыл?

В самую точку: песня советских времён. В пятидесятых её распевали в детских садах и младших классах. А в шестидесятых мы, как сейчас помню, в общаге её горланили, хохмы ради.

Слова отложились в памяти слабовато, зато сюжет врезался. Там вражеский диверсант пуговку потерял от штанов. А мальчишки‑пионеры нашли её на дороге. Смекалка сработала, дали знать куда следует. Лазутчика, само собой, изловили – повязали – изобличили. Граница на замке.

Здо́рово в тему.

– Ну что, попробуем?

Мы дружно заблажили:

 
А пуговки-то нету! У заднего кармана!
И сшиты не по-нашему широкие штаны.
А в глубине кармана – патроны от нагана
И карта укреплений советской стороны.
 

Тут у нас вышел спор, как правильно: патроны от нагана или патроны для нагана? Я утверждал, что – от. Ведь если – для нагана, возникает резонный вопрос: а где сам наган для этих патронов?

Белый возражал, настаивая на варианте – для нагана:

– Пойми, если оставить «от», возникает другой вопрос: а где сам наган от этих патронов?

В конце концов нашли компромиссный вариант:

 
А в глубине кармана – патрон и два нагана,
И карта укреплений советской стороны.
 

Так получилось даже лучше… Не забыть бы про Фиделя и Бойцовский клуб. И ещё: поперёк желания.

– Да, Белый, два нагана – это круто.

– Гораздо круче, чем один.

– Целых в два раза.

– Точно. На сто процентов, Костя. Иначе говоря.

– Но одну вещь мы с тобой проморгали: каким образом войдут в его карман два револьвера?

И тут Белый показал высокий профессионализм:

– Ты пропустил важную деталь.

– ?

– «…сшиты не по-нашему широкие штаны».

– И что это значит?

– Спецпошив. Это не простые штаны, а шпионские. Суть не в том, что карман глубокий и штаны широкие. При спецпошиве карман незаметно переходит в гульфик. А туда не то, что наганы – чёрт войдет. С рогами и с копытами.

– Толково! Ты классный аналитик, Белый!

Он, слегка покачиваясь, встал из-за стола, вытянулся и неожиданно грянул троекратное «ура».

– Да, Белый. Но скажи, на кой хер диверсанту два нагана?

– Не въезжаешь? Стрелять по-македонски, с двух рук одновременно.

– Ну конечно! Стрелять по‑македонски и качать маятник.

– Ого! А ты, Костя, не такой простой, каким кажешься. Дурил меня? «Петляя зигзагами».

– Растём над собой. Но только…

– Что?

– По-македонски – с одним-то патроном?

Мы грохнули – в стену застучали соседи.

– Да уж… – Он вытер слёзы тыльной стороной ладони. – Врагу остаётся лишь качать маятник.

– И уходить против почерка. Петляя зигзагами и заметая следы…

– Отмахиваясь спецгульфиком, замаскированным под карман.

Стучали уже в дверь, но мы не открыли.

 
– Кто стучится в дверь моя?
Видишь – дома нет никто.
– Молодой хозяйка дома?
– А зачем тебе его?
 

Похоже, я захмелел. Не опьянел, а именно захмелел, как бывало раньше, в юности. И было весело. Весело, а не смешно. Это разные вещи, близкие, но разные. Рассмеяться можно от похабного анекдота или от щекотки. А веселье – состояние души, оно идёт изнутри, от сердца. И водка здесь ни при чём. Пьяным я не был, ни в одном глазу.

– Белый, давай-ка выпьем за… за нашу единую, могучую, никем не по… никем не победючую. Чтобы всякий, кто посягнёт… или покусится…

– Давай, Костя. Стоя и до дна.

Захотелось продлить вернувшуюся свежесть чувств (не забыть про Фиделя и прочее). К тому же меня осенило стихом.

– Белый, мы с тобой понимаем, что даже безоружный враг опасен. Мало ли что один патрон.

– Да уж. Загнанный зверь ещё злее.

– Однозначно. И мне в голову пришла мысль, в виде поэзии. Надо, чтобы народ, как раньше. Ну, замечал коричневые пуговки. И это самое, куда следует. Прочту, если хочешь.

– Давай, давай. Правильно мыслишь, Шарапов. Раз дело важное, действовать надо превентивно.

О! О-о!

ПРЕВЕНТИВНО…

Какое верное слово… Ещё один самородок, не хуже упреждения. Вот подфартило! Не забыть бы: Фидель, Бойцовский клуб и, главное, превентивно. Чудное слово, звучное, реальное. Ну, Белый, ну титан! Всё, абзац профилактике.

Приятель мой ждал обещанного, и я продекламировал:

 
– Враг хитёр и коварен, как лисица,
Обо всем подозрительном сообщай в милицию.
 

Ну как? Пятёрку хочу, даже с плюсом. Ну, не тяни же.

Он потёр лоб.

– Вот что, Костя. Как поэзия – это гениально. Но вот эффективность… Пока смежники передадут информацию в нашу в контору, то-сё – время потеряем. А враг, сам говоришь, хитёр и коварен. Уйдет, сволочь. Тут надо оперативней, сразу дать знать – кому положено. Чтобы вражина был обречён. И знал бы, гад: остался один патрон – застрелись. По-македонски.

– Логично. Ты меня вдохновляешь, как Анна Керн Пушкина. Слушай тогда:

 
Враг коварен и мерзок, как «бэ».
Обо всем подозрительном сообщай в ФСБ.
 

Ну разве я не гений? А где же аплодисменты?

– Костя, не в обиду будь. Но… Нет, нет и нет! Я знавал таких очаровательных «бэ»… – он закатил глаза. – А ты их – в один ряд со злодеями. Попахивает очернительством прекрасного пола.

Эх! И по рифме, и по смыслу мой шедевр казался не хуже штатных виршей советских времён. Которые висели на стенах режимных помещений. Кто постарше, помнит:

 
У врага звериная злоба – поглядывай в оба.
 

А ведь их сочиняли лучшие государственные умы, профессионалы. М-да. Обидно, понимаешь.

Зато какая попалась крупная дичь – «превентивно». Взять на карандаш! Скорей туда, в санузел совмещенный.

– Сейчас вернусь.

Стул с грохотом опрокинулся – плевать. Вперёд, только вперёд! Выражаясь романтически, графиня с обезумевшим лицом бежит в сортир.

Превентивно! Теперь Фидель. Что там за мысли? А, да. Из уважения запишем полностью: Команданте Фидель Кастро Рус. И в скобочках – (родной).

Кажется, что-то позабыл? Ну конечно: Бойцовский клуб.

Осталось какое-то свежее выражение… во: поперёк желания.

Всё? Свободен, наконец!

Заглянул в зеркало, висевшее над раковиной… Что-то всплывает… А, Косма́. Конечно, Владими́р Косма́ – с ударением на последнем слоге, на французский манер – вот кто автор игривой мелодии к «Высокому блондину».

Спустив из бачка воду, стёр полотенцем отпечатки пальцев с обоих кранов и дверной ручки. Превентивно, да.

Эх, хорошо сидим! А то ведь как часто бывает? Встретятся после долгой разлуки старые приятели, а сказать-то и нечего: разошлись их дорожки за многие годы. А с Белым у нас всё путём.

Вспомнилось прежнее наше развлечение – трамвайчик.

Перво‑наперво мы скидывались на горькую, за два восемьдесят семь. Лишь Белый не платил – за свою будущую добычу.

В громыхающий железом трамвай мы садились в начале проспекта Ленина. Двое из нас фиксировали двери открытыми; водители относились к подобному терпимо: ну, шкодничают пацаны, что с них взять.

Белый изображал поддатого паренька; вскоре поллитровка якобы случайно выскальзывала у него из рук, а он как бы чудом её подхватывал. Через минуту‑другую бутылка снова падала на пол, а Белый едва успевал подвести ступню.

Намеченная жертва, обычно немолодой дядька, начинала волноваться. Белому предлагалось: давай подержу, разобьёшь ведь. Всё, наживка заглочена. С этого момента наш лох глаз не отрывал от сосуда с драгоценной жидкостью. Казалось бы, какая тебе разница, разобьётся или нет: водка‑то не твоя. Ан нет, был интерес. Белый обозначал его мудрёным термином: синдром приобщения. Психолог, блин.

Дальше начиналось главное. Белый, подойдя к самой подножке, упускал‑таки бутылку из рук, и та, в полном соответствии с законом Ньютона, летела к проносящейся внизу брусчатке. Но. Но в эту секунду случалось немыслимое. Белый, скользя рукой по поручню, резко, почти падая, приседал на одной ноге. Вторая лапа выстреливала вниз, вдогонку ускользающему в бездну небытия сосуду; пуляла молниеносно, как язык хамелеона. Раз‑раз – Белый подводил ступню под донышко, и тут же его хитрющая задняя конечность ускорялась вверх. Бутылка, кувыркаясь, взмывала в небо, Белый с ошеломительной небрежностью, не глядя, вынимал её за горлышко. Махом поднимался – раз‑два – и опять неловкий парнишка. Сладчайшие секунды – любование мордой лица пациента. Взрослого дяхана, подло обманутого салагами. Душераздирающее зрелище.

Спустя миг от нашего гогота в трамвае чуть не лопались стекла.

Подобные затеи не всегда сводились к издевательствам над одинокими мужичками. Как‑то раз и взрослых оказалось четверо. И они были не случайные попутчики, а тоже группа, хотя держались, как и мы, не кучно. По всему видно – команда с мощными локальными связями. И нити замыкались на неприметно одетом крепыше с короткой стрижкой.

Он стоял у окна, разминая крепкими пальцами папиросу‑беломорину, и улыбался. Странная улыбка. Чувствовалось: закури он сейчас в полном трамвае, слова никто не скажет. Законное превосходство ощущалось и в ухмылке, и в хозяйской позе, и в том, как остальные трое оглядывались на него.

Едва заметно я кивнул Белому на кряжистого. Белый взглянул мельком; но мимоходом не получилось, взор его задержался. Тот безразлично смотрел на Белого. Необычные переглядки. Эти двое знакомы точно не были, но что‑то общее их связывало. Лёгкой усмешкой дернулся уголок рта у стриженого, и он отвернулся к окну.

Белый кивнул, мол, продолжаем. И операция та прошла успешно: двое из четверых клюнули.

До сих пор удивляюсь, почему нам тогда не навешали да водку не отобрали? Похоже, у этих граждан имелись дела поважнее, чем проучить зарвавшихся фраерков. Или стриженый, глядя на Белого, вспомнил себя в юности – и не дал «фас» корешам.

Возвращённый с того света сосуд оставался у своего спасителя: кесарево – кесарю, а белое – Белому.

И что за потребность была такая? На время мы успокаивались, а потом снова тянуло на трамвайчик. Проходил месяц-другой, и прочие предложения («А не пошершеть ли нам ля фам?» или знаменитое «Из всех искусств для нас важнейшим является вино») единогласного одобрения не получали. Зато трамвайчик звал неудержимо. Откуда это жгучее желание покуражиться?

Как примитивно давалось в юности душевное веселье!

Идея! А спущусь-ка в гастроном да прикуплю ещё пару бутылочек. Одну мы уговорим наверняка, уж больно хорошо сидится. А вторую возьму в руки: «А давай, Белый, прокатимся на трамвайчике?». И рассмеёмся мы, как раньше.

Вернулся в комнату. Стакан мой оказался заполнен на треть, а Белый булькал «Гостиный двор» в свою тару.

– Да не стесняйся, Александр Павлович! Записывай уже без конспирации.

Ослепляющая вспышка.

Испепеляет всё живое.

Тлеющие развалины.

Всё покатилось к чертям. Никаких посиделок-пошумелок, вопросов-ответов, шуточек-приколов. Пусть я был навеселе, но одно-то помнил: визитной карточки я ему не давал. Собирался, но не успел. Не мог Белый знать моего отчества, никак не мог.

Значит, пока я тактично спускал воду из сливного бачка, тут шарили в моём пиджаке, документы разглядывали. Внаглую. Не зря я сомневался – он уже не прежний Белый. Зомбированный слуга системы – вот кто это теперь. Гэбуха и есть гэбуха. Что там нёс голубчик, про вторую производную? Похоже, вербануть меня планировал, втянуть в делишки ихние. «Мы продвигаем один проект». Как же, проект. Знаем, знаем, как нынешние родине служат. Пистолет под мышку, сто грамм на грудь – и по бабам. И стихи мои, видишь ли, херовенькие.

Белый наполнил свой стакан почти доверху, а остатки вылил в мой. Получилось поровну. Миллиметров десять до краёв, хоть линейкой проверяй. Профессионал. В штатском.

– Ну что, на посошок? Костя, а ты можешь, как раньше? Как чай?

Мой сильнейший номер, он и это помнил.

Достав из холодильника чайную заварку, долил стакан доверху. Всплыли строки:

 
По несчастью или к счастью
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места¹.
 

Пил я мелкими глотками, смакуя, с короткими перерывами. Со стороны казалось, что вовсе и не водку.

Нет, ребяты-демократы, – только чай.

Да, возраст и длительное отсутствие практики сказывались. Но я выдержал испытание, растянув процесс минут на пять. Правда, глаза сочились слезами, а горло сжимали спазмы. Понятно, зачем Белому понадобился прикол с «чаем». Для психологии. «Лучше всего запоминается последняя фраза». Штирлиц грёбаный.

Белый, приняв залпом, закусил остатками бутерброда. Я – нет. Чай не закусывают.

– Молодец. Есть ещё порох в пороховницах.

– Легко. – Водка так и просилась назад.

– Хорошо посидели. Ладно, давай прощаться. Может, ещё свидимся? – Он набросил пиджак.

– Может быть. Встретишь кого из пацанов – от меня привет.

Провожаю до дверей. Жмём друг другу руки и долго смотрим глаза в глаза.

По-хорошему бы – вымыть посуду и в душ, – но сил хватило лишь завести будильник.

В беспокойном сне виделся мне Белый. Но не теперешний, а прежний, из золотых шестидесятых.

– Встаём по одному, – говорил он вкрадчиво. – Идём тихо, не привлекая внимания. Через Москву пробиваемся на метро.

– Понял. Так легче затеряться в толпе? – отзывался я.

Белый вздыхал.

– Нет, Костя, не так. Потому что в метро есть эскалатор.

Сон повторялся много раз и вытянул из меня все жилы.

Глава четвёртая. Хмурое утро

Напущу я на вас неотвязные лозы,

И род ваш проклятый джунгли сметут,

Кровли обрушатся, балки падут,

И карелою, горькой карелой дома зарастут.

Аркадий и Борис Стругацкие, «Улитка на склоне»

Голова прямо раскалывается. А каков я в зеркале? М-да… Как там у поэта:

 
Золотая рыбка, жареный…
 

Нет, не так. А, вот:

 
Жареная рыбка,
Дорогой карась,
Где ж ваша улыбка,
Что была вчерась? ²
 

Да ещё ведь на симпозиум переться, потом фуршет. Ох, не хочу, уже нафуршетился. И требует решения неотложная задача: добычу следует разделать.

Где же моя шпаргалка? И что там накануне восхищало?

УПРЕЖДЕНИЕ – это да! Настоящее золото, бегом в записную книжку. А ещё ведь и ПРЕВЕНТИВНО! Я нашёл-таки слово, да не одно!Сладкая парочка сверкает как Эльбрус двойной вершиной. Уже не зря в Москву приехал! Так, а что у нас дальше?

Провалы. Ага, это о провалившихся агентах. Но почему с большой буквы и к тому же с вопросом? Не тормозим, дальше, дальше.

2–5 лет… Хм, за что же нынче столько дают? За провалы? А коль зажопят в метро, срок удваивается? Неясно, однако тут надо как с кроссвордом – вперёд и на одном дыхании.

Продать все $. Не просто доллары, а все доллары. Это что же, снова срок за валюту, как при советской власти? Да нет, сейчас будет проще, баксы отберут без церемоний. А будешь упираться – по фаберже напинают. Или уведут к себе, а там в тиски зажмут. Тут не то что доллары – последние рубли отдашь.

Не, хрень какая‑то получается, похоже здесь другой смысл. Эх, Александр Павлович, тебе важную инфу слили, а ты и закрепить‑то не сумел.

Странно. Вроде и не шифровал особо, лишь сократил немного. Но что же мешает? И не бодун тому виною. Но где тогда барьер?

Ответ пришёл вдруг. Пакостят две вещи. Первая – стакан. Причём не мой, а Белого, с водкой почти доверху. В этой последней порции было что‑то гадкое. Так вот же он стоит, правда, пустой. Стакан как стакан. И две порожние бутылки на полу.

Ладно, позднее разберёмся. Что тормозит ещё? Вторая производная. А этот гондурас с чего бы беспокоил? Господи, башка моя бедная!

Попробовать шпаргалку с обратной стороны?

Три строчки, не считая ПРЕВЕНТИВНО. Но и здесь вопрос: почему Фидель Кастро Рус я записал целиком? Плюс команданте. Да ещё с эпитетом – родной. Хм, полное имя в комплекте с воинским званием… А может, я тем самым хотел зашифровать само слово «полностью»? Но как связать Фиделя с Бойцовским клубом? А хрен его знает… Вернёмся назад, на прежнюю страничку.

Боже милостивый, так вот же оно, недостающее звено! Ну да, тот жуткий эпизод из фильма «Бойцовский клуб»! Полный пипец!

Тут не о тисках уже речь! Они сделают полное кастро моему родному «фиделю». По самое команданте, чтобы уже ничего не выросло. Точно, блин. Ну да, и Путин как-то обронил, мол, есть у нас специалисты и по этому вопросу… Кто бы сомневался. Правда, президент окоротил таким образом какого-то француза. А тут Фидель Кастро Рус. Да кто будет разбираться, рус ты или не рус? Раз уж превентивно, то, как говорится, лес рубят – щепки летят.

И насчёт поперёк желания – умри, лучше не скажешь. А хорошо бы уточнить: процедура коснётся лишь оппозиции? Или беспартийных тоже? Огласите весь список, пжалста.

Я потряс головой: во идиот! Так нафантазировать можно что угодно. Давно замечено: кто неправильно застегнул первую пуговицу, уже не застегнётся как следует.

Ну не то, не то. Не раскрывается по‑быстрому невольный ребус. Мешает долбаный стакан. И хватит себя дурить, всё ты уже понял. Привет из Академии… Надо же, так вляпаться: застрял‑таки в подкорке негативный блок. И оставлять отравленную занозу нельзя. Ни в коем случае. Потому как известно, что будет дальше. Вернее, чего не будет.

Ни одной новой книги. Строки, которые чего‑то стоят, требуют изменённого состояния сознания. Которое именуют вдохновением. А откуда ему, вдохновению, теперь взяться? Вон, собственная бумаженция с дюжиной слов и то не читается.

М-да… Попили водочки, называется. Конечно, «Превентивно» и «Упреждение» – трофеи ценные. Но какой прок от добычи, коль нести её некуда?

Будь я работягой, столяром-слесарем («Возвращаюся с работы, рашпиль ставлю у стены»³), – ничего бы страшного. Ну, запорол пару-тройку деталей – с получки бы возродился. Но здесь, если кураж ухнет, пиши пропало. Не только с книгами, по жизни не поднимешься.

Отлучили меня от источника, вышвырнули из потока. Но сидеть и ждать, как невеста на выданье – себе дороже. Значит, что? По всему выходит, не обойтись без ментальной чистки. Лишь она способна вытащить из моей башки инородный осколок, стакан это зловредный.

А, может, оно и к лучшему? Заодно в Академию загляну, пусть и с чёрного хода. Вот и выясним, стоила ли Москва мессы. Правда, и риск немаленький, проблему невозвращенцев никто не отменял. Как там? «Нам не нужны трупы на скамейках». А, ладно. Где наша не пропадала.

Решено, сегодня же. Но перед серьёзной работой мозгам нужен отдых. Координатору звонить придётся, отпрашиваться: симпозиум никто не отменит.

– Да, слушаю.

– Семён Петрович, привет! Константинов это.

– Утро доброе, Палыч.

– Доброе, да не для всех. Что‑то поплохело мне, командир, нездоровится. Хочу сегодня сачкануть, не возражаешь?

– Это как же? Фуршет лишь намечается, а тебе уже плохо? Ты что, и вечером не появишься?

– Ох, не хотелось бы.

– Ну как знаешь. Давай, выздоравливай.

– Добрая ты душа, Петрович.

Завёл будильник на одиннадцать и упал досыпать.