Звезды над Ямалом

Февраль 2006 года.

Полуостров Ямал.

Юрка замершими пальцами дернул за шнурок, петля развязалась, и задубевшая на морозе полиэтиленовая пленка волнами размоталась из рулона. Встав на колени, беглец ловко ею укрылся.

– Успел, – нервно улыбнувшись, выдохнул он.

Где-то в ночном морозном небе молотил лопастями вертолет. Его не было видно, и только мигающая лампочка в районе Полярной звезды выдавала расположение винтокрылой машины.

Этот способ уйти от лучей имеющегося на борту тепловизора Юра знал давно. Таким образом укрывались боевики в горах от обнаружения их поисковыми вертолетами. Теперь же капитан испытывал уловку «духов» на себе. В условиях полярной ночи обнаружить в тундре одинокого человека – все равно что найти иголку в стоге сена. Но при наличии современной аппаратуры ничего невозможного нет. Поэтому, лишь только заслышав рокот приближающейся вертушки, он присаживался и, стараясь не дышать, укрывался пленкой. Тепловизор, выдающий на экране даже силуэты мышей, не мог теперь обнаружить человека, укрывшегося пленкой. Как говорится, и на старуху бывает проруха. На любое действие есть противодействие. Даже солдатские шинели времен Советской армии были неуязвимы для приборов ночного видения, потому-то и носили их боевики в первую чеченскую: не потому, как думали генералы, что носить им нечего, а потому как ворс, говорят, специальный был, а наши бойцы, одетые в бушлаты, ловили в темноте пули от снайперов с ночными прицелами.

На этот раз вертолет прошел стороной. Да и судя по характерному свисту винтов – «фить, фить», скорее всего, это был Ми-6. Навряд ли грузовой вертолет будут использовать для поиска одиночного человека. Шибко уж дорогое это удовольствие для прокурорских следователей и оперов службы собственной безопасности.

Другое радовало: ночной вертолет показал путнику направление движения. Запасы еды заканчивались, и нужно было выходить к людям.

Вчера его подвез водитель тягача-трубовоза, но перед КПП частного охранного предприятия Юрику, не имеющему пропуска на объекты «Газпрома», пришлось покинуть теплую кабину и уйти в сторону. В итоге он в потемках сбился с пути и обратно к зимнику не вышел. И вот теперь пролетевший вертолет вселил надежду. Да и на горизонте появилось зарево от горевшего факела.

Капитан двинулся в сторону мерцающего красным цветом горизонта.

Злоключения его начались еще в двухтысячном году: когда их засада задержала в Грозном троих боевиков, устанавливающих фугас на улице Восьмого Марта. Духов доставили во временный Отдел внутренних дел Октябрьского района. Но приехавшие утром «фейсы» всех трех вывезли в Ханкалу. Все бы хорошо, но террористов больше не видели – ни живых, ни мертвых. По заявлению родственников в прокуратуре завели уголовное дело. В ходе расследования всплыл Юркин наградной лист к медали «За отвагу», в котором подробно описывался момент задержания, фамилии задержанных, число и время доставления боевиков в Отдел внутренних дел. Так и стал Юрий Алексеевич подозреваемым и объявленным в розыск. Ко всем несчастьям, через четыре года пришел приказ о его увольнении. Руководство УВД посчитало, что так будет лучше, чем ссориться с прокуратурой Чеченской Республики.

Только вот капитану, не дослужившему полтора года до пенсии, от этого лучше не стало. А четыре недели назад приехавшие сотрудники службы безопасности со следователем чеченской прокуратуры пытались установить место нахождения разыскиваемого. И Юрка, как говорят жулики, встал на лапу.

Добравшись на попутках до Салехарда, он решил затеряться среди вахтовиков. Благо, что трудовая книжка и другие документы на чужую фамилию были сделаны загодя. Об этом он позаботился еще года три назад, когда в Нижневартовске арестовали сотрудника, в одно время бывшего с ним в служебной командировке. Да что Нижневартовск, по всей России прокатилась тогда волна уголовных дел, наскоро сшитых прокуратурой Чечни с одобрения Генеральной прокуратуры Российской Федерации.

От тяжких раздумий беглого капитана отвлекло малозаметное движение. Юрий, остановившись и присмотревшись, тихонечко взял карабин на изготовку. Скинув варежку, которая повисла на резинке под рукавом, он осторожно опустил планку предохранителя.

– Лишь бы не белые медведи, – прошептал он замерзшими губами.

Но темных шевелящихся холмиков было достаточно много. Медведи в таком количестве вместе не собираются.

– Олени, – догадался Юрий Алексеевич, вернув планку предохранителя на место и закинув ремень карабина на плечо.

Стадо на появление человека почти не отреагировало. Снег тут был утоптан животными, и Юра, почти не проваливаясь, пошел на запах дыма.

Вскоре из темноты выплыли и очертания чума.

Капитан, отодвинув шкуру, прикрывающую вход, буквально ввалился в жилище оленевода.

Последние силы покинули человека, и он, нащупав под коленями шкуры, не снимая карабина с плеча, завалился набок.

– Тепло-то, хорошо, как, – засыпая, пробормотал беглец.

– И кто тама-ка пришел к Елейке гащивать? – раздалось из темноты.

Но в ответ Елей услышал только богатырский храп.

Старик поднялся и, подойдя к гостю, осторожно сняв с плеча карабин, укрыл спящего шкурой.

– Пищаль интересная, ствол тонкий, и кремня не видать, – повертев оружие у огня чувала и отложив его в сторону, проворчал старый охотник.

Елей понимал, что находится в ином мире и что здесь все по-другому, не так, как там, где остались его малолетний внук, бояре и дьяки.

– Нынче спокойней как-то. Плетьми не бьют, допросы не чинят. Есть у меня олени, много оленей. Теперь я богач, – рассуждал вслух старый охотник, подбрасывая в чувал куски мха и кирпичики торфа. – Пятнадцать лун назад приезжала сюды железная повозка. Спросили, как зовут меня, давно ли пасу оленей, не брошу ли животных летом. Выдали тут же бумагу с красной тамгой и гербом двухголовым. Очень симпатичная боярыня в собольей шубе принесла красный ящичек, записала в грамотку мое имя и показала пальчиком, куды поставить галочку. Опосля грамотку скинула в щелочку ящичка, потрясла мне, старику, руку и приказала своим холопам кучерить далее. Железная повозка с ревом и грохотом унеслась, распугав рядом пасущихся оленей. А я остался, – подбрасывая хворост в чувал, вслух сам с собой рассуждал Елейка.

Между тем наступало утро.

– Дедушка, дай воды, – раздался за спиной голос проснувшегося гостя, выведя из раздумий Елейку.

– А, проснулся, гость полуношный? Сейчас подам тобе водицы. Куды путь держишь, соколик? Уж больно не похож ты на государева человека. Скорее на вурдалака беглого походишь.

– Я и есть вурдалак, дедушка, беглый. И бегу от государевых слуг куда глаза глядят. Только нагоняют меня. Того и гляди поймают, – вздохнул Юрка, отдавая черпак хозяину чума.

– Я помогу тобе, мил человек, но за одну услугу.

– Исполню, если по силам, – кивнул беглец.

– Приведешь мне сюды из-за колдовского камня моего внука, совсем без молодых рук мне тяжко. А ему там одиноко. Чает, сгинул я в сидухе¹*. Да и он никому без меня не нужен. Пропадет без меня.

– Далеко это?

– Нет, в трехстах саженях от чума – камень колдовской, чуть посветлеет, и пойдем к нему. А по дороге я тобе, мил человек, объясню, как внука моего отыскать на стойбище.

***

1631 год.

Край земли.

Проверив упряжь, Антип обернулся к Яне, сидевшей на нартах.

– Ну што, горемычная, в добрый путь?

– Давай, казачок мой ненаглядный, трогай.

– Куды повелишь кучерить? – улыбнулся десятник.

– На Кудыкину гору, – отозвалась в задумчивости ворожея и, помолчав, добавила: – На Холмогоры нам никак нельзя, в Тобольский острог мне путь закрыт и подавно. Мож, на Дон подадимся?

– Там тоже воли нынче нет, зажали вольный народ. Атаманы ныне, хлебушком прикормленные государевым, беглых более не принимают.

– Так тебе же отставку дали, какой же ты, Антипушка, беглый?

– А ты, Яна?

– Я жена тобе, и весь сказ. Была Яной, стану Анной. И сын при тебе. Кто же заподозрит неладное? А ехать надобно нам на Яик-реку и через Астраханское царство морем к Волге выйти. А там по волоку и до Дона доберемся. Платок-то с чертежом Сибири и всея Руси я хоть и отдала боярину Мезенцеву, но помню его наизусть, чай сама вышивала. Авось не заблудимся.

– На авось надежи мало, но коли помнишь чертежи, тогды трогаем, а то уж полдень, а мы все у колдовского камня на месте топчемся, – согласился Антип и крикнул Емельке: – А ты, сынку, гони вослед нам вторую упряжку, да не отставай.

– Изволь, тату, – озорно рассмеялся Емелька, который слышал разговор взрослых, – сынку, так сынку.

Олени, фыркнув и косясь на погонный шест, рванули нарты так, что ворожея плюхнулась на спину и, если бы не стоящий на полозьях сзади отставной десятник, вывалилась бы под копыта второй упряжки.

– Эй! Не балуй! Анчихрист! – рассмеялась женщина, поправляя юбки.

Вскоре у камня улеглась снежная пыль, и лишь следы от полозьев напоминали о недавнем присутствии людей.

Коснулось земли полярное солнце, давая жизнь зарождающейся ночи. В морозном предзакатном воздухе на некоторое время проявился колдовской чум, перед которым из снега возвышался одинокий камень.

***

Москва

«Царю-государю и великому князю Михаилу Федоровичу всеа Русии бьет челом холоп твой Афонка Мезенцов. По твоему государеву указу в нынешнем во 136 году сентября во второй день в Розряде я, холоп твой, большой чертеж зделал, и мне, холопу твоему, в Розряде твои, государь, дьяки велели чертежей, что я, холоп твой, зделал, против старого чертежу морю, и рекам, и городам зделать роспись и по росписи чертежи справить. Милосердный государь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии, пожалуй меня, холопа своего, вели мне дать корм, покамест напишу всему чертежу роспись, царь-государь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии, смилуйся, пожалуй».

Боярин Мезенцев отложил перо и задумался. Написать ли государю про платок ворожеи? Не вызовет ли это гнев великого князя? Ведь упустил шельму, не доставил душегубку в Воровской приказ. Пожалуй, не стоит этого делать, ведь не всегда правда в пользу, бывает она и во вред.

Афанасий, кряхтя, поднялся с лавки, открыл дорожный сундук и, чуть покопавшись, вынул сверток. Прислушался к звукам постоялого двора, постояльцы которого уже угомонились.

Боярин подошел к печи и, открыв дверцу, сунул на еле мерцающие угли платок ворожеи.

– Чертежи я перенес на бумагу, а платок хранить незачем. Вдруг кто прознает и донесет? Тогда беды точно не миновать, – решил боярин.

Пахнуло расплавленным шелком. Печь на миг загудела и замолкла, курнув в поддувало дымком.

Афанасий приоткрыл душку хайла, выпуская дым в колодец печной трубы. Дождавшись, пока гарь выйдет, снова задвинул заслонку. Дело было сделано, можно и ложиться почивать, ведь утром предстояло идти в приказ и составлять список земли Русской.

В кремлевских палатах не спал и государь всея Руси. Склонившись над чертежами новых часов, он изучал устройство механизмов. Часы должны были установить в нынешний год на Фроловской башне. Главные часы Руси со звонницей. И государь пожелал лично изучить сие творение.

Глава 2

2006 год.

Полуостров Ямал.

– Вот и пришли, мил человек, – остановившись у камня, на котором что-то было написано, объявил старый Елейка.

– Могила что ль? – поморщился Юрка.

– Это для них могила, чтоб не совались сюды, – показал рукой в сторону буровой старый охотник, – а для нас с тобой камень чародейный. Чрез него ты и окажешься в колдовском чуме. Так что сымай свою чужеземную робищу и надевай портки боярские, кафтан и малицу.

Юрка склонился над нартами, которые они приволокли к камню от чума оленевода.

– Из какого театра наряд-то, дедушка? – удивился капитан. – Ты это каких бременских музыкантов раздел?

– Боярина Мезенцева это вещи, когды я от погони утекал, нарты с оленями взял его, спутал в потемках со своими.

Юра, присев на нарты, перебирал вещи:

– Дивно это как-то, ну прям во сне я, ну не может быть, что ты, дед Елей, с другого века сюда заявился.

– Может, мил человек, может. Ты бежишь туды, а я оттуда.

1631 год.

Антип принес из темноты охапку хвороста и бросил ее у костра. Присев на лежащий ствол дерева, он с наслаждением погрел руки над пламенем.

– Дядька Архип, ты давеча байку обещал рассказать про лошадь поповскую и про переполох в Тобольске, – толкнул его в бок Емелька.

Отставной десятник усмехнулся в усы, погладил бороду и, кивнув на спящую на нартах Яну, шепнул подростку:

– Мамка услышит, оба кнута получим. Потому как непристойно сие.

– Да спит она.

– Ну коли спит, тогды слушай. Был у нас в походе жеребец по кличке Ак Байтал, что в переводе с языка кыргызов именуется «белый жеребец». Он и под седлом ходил, и в повозку впрягался. Смирен был, не жеребцового нраву. Ну и годков ему ужо было немало, не до прыти уж. Не было с ним хлопот, окромя как нельзя его было допускать к овсу. Сколько не дай, все сожрет и сызнова добавки требует. Ненасытная тварина был энтот Ак Байтал. А тут в Чиги Туре прибился к нам в ватагу священник. Вот сотник жеребца-то и дал святому отцу. Мол, пользуйся. А про овес-то и запамятовал его упредить. Когда же в Тобольский острог прибыли, все по постоялым дворам разбрелись, а священник, как тому подобает, у церкву поехал. Прибыл, значит, и за стол попал к своим божьим людям. Пировали кои, желая побыстрей попадье разродиться, которая уж второй день маялась на сносях. Коня же у привязи оставил, значится. А там кормушка, полная овса. Наш-то Ак Байтал глазом повел, вдохнул ноздрями, а узда не пускает. Так он, шельмец, мордой узел продвинул по жерди и все ж дотянулся до дармовщины.

Архип подбросил в костерок хворосту и повернулся к Емельке:

– Не спишь, пострел?

– Не, не сплю, сказывай, дядько, далее. Жду, когда смеяться надобно будет.

– Вот шкода, все тобе смеяться нужно. А попу-то нашему не до смеха. Вышел на крыльцо, а конь лежит, объелся, стало быть. Сбежалась тут вся церковная братия, голосят, суетятся. А Байтал наш и голову ужо поднять не может, очи закатил и язык высунул. Подыхат, значится. Нашлись все ж средь братии умные люди, кликнули они отрока-звонаря и заставили его прыгать на животе у жеребца. Прыгал малец, прыгал, мял живот Байталу, мял. И вдруг как пукнет наш Байтал, да так звонко, ако из «Единорога» пальнули. Тут же из окна крик роженицы и детский писк раздался. Наш Байтал попадью так шибко напужал, что разродилась сердешная.

Емелька звонко рассмеялся.

– Да погодь ты, это пока еще сурьезно, далее слушай, – толкнул в бок пасынка Антип. – Курьез-то впереди.

– Ведет под узды поп Байтала на постоялый двор, а тот через шаг – бах да трах, стрельцы из изб в исподнем на улицу выбегают с пищалями, татар высматривают да вверх для острастки палят, думают, что царевич Алей напал. Бабенка какая-то заверещала, пожар, мол. Другая: «Ховайся кто может!»

А наш поп знай себе ведет под узды жеребца, токмо под ноги взгляд от стыда потупил. Один только Ак Байтал, гордо морду задрав, пердит себе, да пердит на весь ночной острог.

Даже воевода Чулков и тот спросонья велел с крепостных стен залп дать из всех пушек для острастки, но пушкари – народ сурьезный, вовремя разобрались, в чем суть переполоха, да не стали порох жечь.

Утром же караул доложил, что обнаружены свежие следы конного отряда со стороны сожжённой крепости Сузгун, но перед Иртышем отряд татар развернулся и ушел в степи. Видимо, напужал наш Байтал и татарский разъезд, который тайком хотел на посад напасть.

– Вот что мелешь-то! Ну не было ж такого! – рассмеялась Яна, которая давно уже слушала треп десятника, стоя за его спиной.

– Каюсь, про татарский разъезд сбрехнул, а про Байтала – сущая правда, – повернувшись к ворожее, улыбнулся Антип и, прижав к себе Емельку, уже серьезно наказал: – Ты меня на людях таткой называй, а то погубишь мамку, себя, ну и меня пристежкой. Лады?

– Лады! – перестав смеяться, твердо, по-взрослому заверил Антипа Емелька.

***

2006 год.

Юрка прислушался. Вдалеке послышался рев работающего двигателя судна на воздушной подушке.

«Это по мою душу», – догадался беглый капитан.

– Они долго еще не подъедут, между нами овраг, его объехать можно только у шайтан-факела, – показал старик рукой на мерцающее зарево.

– Скидавай скорей свое рубище заморское. Бери кафтан и портки в руки, – приказал Елейка. – Оденешься в чуме колдовском, не забудь моего внука найти в старом мире, – скороговоркой напутствовал капитана старый охотник.

И действительно, как и предполагал Елейка, свет фар повернул вдоль глубокого оврага, и невидимое в темноте судно двинулось в сторону кустовой площадки.

– Ну, мне еще в чум надобно возвратится поспеть, да твое рубище надеть. Пущай на первых порах спутают. Прощай, мил человек! – крикнул охотник и с силой толкнул в грудь Юрку. Капитан попятился и, потеряв равновесие, кувыркнулся через камень.

Судно на воздушной подушке остановилось у чума.

Сбросились обороты винта, и из открытой двери выпали по очереди на снег бойцы группы захвата.

Попарно, перебежками бойцы ринулись к жилищу оленевода.

– Лежать! Руки! – раздалось вскоре из чума.

– Пусти! Я новокрещен Елей! У меня грамота от самого царя Михаила! – донеслось до слуха вышедшего из кабины следователя прокуратуры.

Глава 3

Полуостров Ямал.

– Мой внук Тухтач каждый раз в последнюю ночь полной луны приходит к чародейному камню, он ищет меня, я знаю. И ты, мил человек, покажешь ему, как попасть в колдовской чум. Потому как, сколько не прыгай через камень, ничего не выйдет. Надобно задом кувыркнуться чрез его, – услышал вдогонку голос Елейки, кувыркаясь, Юрка.

Много ли прошло времени или мало, Юрка очнулся, лежа на спине. Осмотревшись, капитан разглядел над собой жерди чума. Поднявшись, он увидел в проем, как к чуму оленевода подъехало судно на воздушной подушке и из него, как горох, посыпались вооруженные люди. Нужно было уходить.

И он смело шагнул в другой проем.

Юрий огляделся. Все было по-прежнему. Снежная тундра, овражек, только не горел факел и исчезли очертания чума оленевода Елея. Светало.

Вдалеке появилась черная точка, и она неумолимо приближалась.

– Опять за мной? Да что ж это такое! Ну нигде не укрыться, – прошептал Юрий Алексеевич, хлопнув себя по бедрам.

Что-то брякнуло на поясе, больно отдавшись по тазовой кости. Капитан распахнул полы шубы, сунул руку под кушак на кафтане. Достав кремневый пистолет, он осмотрел его.

– Вот блин! – усмехнулся беглец. – Калибр-то как у ракетницы. Подранков тут не будет.

Темное пятно увеличивалось, но звука работающего двигателя не было слышно.

– Странно, – удивился Юрка, присматриваясь вдаль.

И только когда точка повернула вдоль оврага, капитан разглядел в предрассветном тумане упряжку из двух оленей.

У Юрки отпустило на сердце.

– Ну и хорошо, чему быть, того не миновать. Уж, поди, лучше, чем сидеть в Чернокозово в одной камере с боевиками. Эх, мать Родина! Пошто ты гнешь родного сына! – рассмеялся капитан, окая и подражая старому говору, который он помнил по историческим фильмам.

Упряжка остановилась у камня. Ей управлял подросток.

– Боялин, ты откель здеся взялся? – настороженно спросил мальчик, спрыгнув с нарт и оглядев снежную пустыню.

– От деда твоего, Елея, поклон принес из-за чародейного камня.

– А сам-то дед пошто не явился? Худо мне одному тут. Заедают все, кто ни попадя. Кажный норовит покуражиться, а заступиться-то некому, – промолвил отрок, печально потупив голову.

Юра взял мальчика за плечи, развернул спиной к камню.

– Сходи до деда да ворочайся побыстрей, нам еще ехать надобно к жилью какому-нибудь. Но про меня ни слова другим людям. Хорошо?

– Хорошо, хорошо, боялин, – обрадовался мальчонка.

Капитан толкнул внука Елея, и тот, запнувшись о камень, кубарем залетел в колдовской чум.

2006 год.

Следователь прокуратуры Багаутдин Точиев, пройдясь по следам до торчавшего из снега камня, обошел его вокруг, внимательно разглядывая следы. Огляделся. Вокруг расстилалась безмолвная снежная пустыня, и только изредка ветер волнами доносил гул факела.

Подняв окурок, припорошенный снегом, он аккуратно положил его в пакетик, где уже лежало штук пять таких же чинариков-близнецов.

Следак медленно пошел по следам обратно к чуму, и тут его неожиданно обогнал мальчик, который, не останавливаясь, с криками: «Дедушка! Дедушка!» – ринулся к оленеводу.

– Тухтачик! Тухтачик! Внучек мой! – отозвался было, поднимаясь с корточек, Елей, но тяжелая рука человека в маске жестко осадила его,

– Сидеть! – клацнул железными челюстями спецназовец.

Следователь обернулся, мальчик взялся из ниоткуда.

Пройдя назад к камню, прокурорский работник обошел его вокруг.

– Не трогай камень! Это могила шамана! Сам камнем станешь! – раздался крик старого оленевода.

Багаутдин, уже протянувший руку, чтобы стереть снег со знаков, нанесенных на валуне, резко её одернул.

– Уважаемый, ехать обратно надо, вот-вот темнеть начнет, – тронул его за рукав водитель судна на воздушной подушке.

– Да, да, поехали, нам еще на буровую заехать нужно, – согласился следователь и быстрым шагом пошел к вездеходу.

– А с этими что делать? – щелкнул челюстями гоблин в маске, кивнув в сторону Елея и Тухтачика.

– Они мне не нужны, поехали…

Вскоре, подняв облако пыли, судно на воздушной подушке двинулось в сторону мерцающего факела.

1631 год.

Русский царь встретил степных послов сухо.

А как приветить-то?

Негоже к царю-батюшке являться с пустыми руками. И если бы не ходатайство Мезенцева, не сдержал бы он гнева.

Ваулихан же, отбив поклоны, сказал, что дары от хана находятся в Тобольском приказе. А сам он шел Сибирью, тайно, чтоб не попасть в руки черемисам, кои смуту затеяли. Поблагодарив русского царя за гостеприимный приют, Ваулихан не забыл подметить, что поселили его в той же избе, что и когда-то при царе Борисе Годунове: с его сыном, малым царевичем, они список Сибири когда-то правили.

Михаил Федорович потеплел. Велел принести обед и предложил разделить с ним трапезу.

Многое обсудил с молодым царем Ваулихан. Передал просьбу хана поставить еще острожки на Ионесси, чтоб упредить джунгар в их намерении расселиться в восточной степи. Пообещал ходатайствовать пред ногайским мурзой о согласии на строительство русского острога у реки Самарки, дабы защищать степной народ от вольных воровских людишек.

Постепенно разговор пошел об общем минувшем времени. И Гаджи-Ата приступил к повествованию о далеком прошлом, когда было одно царствие и люди от моря до моря разговаривали на одном языке.

– Неуж пребывало такое, почтенный аксакал? – удивился государь Михаил Федорович. – Мыслимо ли такое, чтоб от моря до моря люди на одном языке молвили и понимали друг друга?

– Так и слова общие до сей поры имеются, токмо многие им значения не придают, государь, – поклонившись, ответил Гаджи-Ата и продолжил: – Вот замыслил ты, государь, на речке Самарке острог строить, а что такое Самар, поди, и не ведаешь.

– Ну-ка, ну-ка, просвети неуча, – улыбнулся государь, – я ведь, ей-богу, не ведаю.

– Есть на востоке город древний, Самаркандом называется.

– Ведаю про такой.

– Так вот, самар – это камень, канд – город. Речка же Самарка есть и на Волге, и на Иртыше и переводится, стало быть, как речка Каменка на ваш ляд, – улыбнулся Гаджи-Ата и, пригладив седую бородку, подвел итог беседе, – а знамо, и вот он, один язык, от моря до моря.

– Значит, и правильное место подобрано для основания крепости: раз речка Каменка, то и камень весьма имеется для нужд строительства, – подал голос с лавки скромно сидевший все это время боярин Морозов. – Главное – мурзу склонить, чтоб дал согласие.

– Я позабочусь об этом, государь, – заверил Ваулихан, поднимаясь, – благодарствуем за теплый прием, и позволь нам откланяться. Домой поспешать надобно, ведьм вскоре дороги развезет так, что и верхом не проехать будет.

– Да, весна нынче ранняя, поспешайте, а боярин Морозов поможет вам собраться и дары хану соберет, – согласился Михаил Федорович, отпуская посла.

Сибирь.

Обдорский острог.

Яна подала полушку хозяйке постоялого двора:

– Нам бы баньку истопить, а то почитай месяц в дороге, все снежком да снежком умываемся.

– Откель же вы добираетесь, сердешные? – охнув, поинтересовалась хозяйка.

– Из Мангазеи, матушка. Мужу моему, десятнику Сибирского войска Антипушке, отставку дали, вот на Дон и возвращаемся.

Хозяйка испуганно прикрыла Яне рот ладошкой.

– Ты про Дон-то поменьше сказывай, неспокойно там ныне. Всем, кто туды подался, сыск и дознание чинят приказные дьяки. И мне ты ничего не сказывала, так как упредить я должна немедля дьяка, если что прознаю. А вы семья дружная, видно, и муж у тебя степенный, и дите смышленое, негоже вам на дыбах висеть.

– Благодарствую, хозяюшка, за упреждение, – поклонилась Яна и, сунув еще одну полушку в ладошку хозяйки постоялого двора, повернулась к сыну: – Ну-ка, беги к батюшке в избу съездную, упреди, чтоб тот лишнего не сказал. Баня затоплена, я, мол, мыться зову.

– Понял матушка, сейчас сбегаю.

Но тут с облаком пара из сеней в избу ввалился Антип. Обметя с кисов снег веником и поставив его к стенке, он подошел к печи и прислонил ладони к теплым кирпичам.

– Продал я оленей, купил две гужевые лошадки, двое саней и пристяжного коня в придачу. У всех подковы зимние, по три шипа на каждой. Лошадки хоть и ростом не вышли, но тягловые, а конь – огонь, пока удило ему вставлял, два раза за руку тяпнул. Поколе распутица не началась, надобно торопиться.

– Вот в баньку сходим, я портки вам постираю, высушу, через день и тронемся до Тобольского острога.

– Ты что, Яна… – повернулся к ворожее казак, но, получив в бок локтем, осекся.

– Аня я на людях, Анна.

Хозяйка, улыбнувшись, вышла, при этом напомнив, что баня через час будет готова.

Яна закрыла дверь на крючок, сняла платок и, разгладив свои белокурые волосы, попросила.

– Емелюшка, там во дворе ель растет, сходи, сынок, коры рубани кусочек. Волосы мне надобно перекрасить, уж слишком приметная я для сих мест.

***

Дьяк Воровского приказа рвал и метал. Ревела белугой и побитая посохом хозяйка постоялого двора.

– Была в острожке ворожея, была, да сплыла. Ищи теперь ветра в поле. Но ведь как всех провела шельма! – сетовал царский служка.

– Пришли из бани, дверь на крючок – и до полудня тишина. Все думали, спят с дороги постояльцы, умаялись, – оправдывалась побитая хозяйка постоялого двора.

Упрежденный хозяйкой дьяк заявился только к обедне. Стрельцы ножичком поддели крючок, а изба-то пустая.

Вернувшийся с дальнего дозора стрелецкий десятник доложил, что прошло через кресты² два обоза, один – на Холмогоры, другой – до Тобольского острога. Белокурых баб не было. Была одна татарка – черная, как смоль, да еще с грудничком. А ворожеи и след простыл.

***

Когда стрелецкий разъезд скрылся из виду, Антип повернулся к Яне:

– Ты топор-то из одеяльца вынь, а то и впрямь как ребенок укутанный, ну прям запищит вот-вот.

Яна отложила на сено свернутое пакетом одеяло, заправила черную прядь волос под шаль и, улыбнувшись, прижалась к спине Антипа:

– Нехай теперь белокурую бабу сыщут, ротозеи, вона как еловая кора волос-то мне очернила.

Глава 4

Никитий открыл глаза, поежился и вновь попытался уснуть. Но сон не шел. Ведун встал с лавки и, сунувши ноги в чуни, прошел к печи.

Печь почти прогорела, и только несколько угольков, изредка багровея, подавали признаки жизни. Кинув на еще тлеющие угли горсточку мха и сложив поверх обрывки березовой коры, старец подул в печь. Слабое пламя озарило лицо отшельника.

Подождав, когда кора займется, Никитий уложил по бокам пламени два полена, а третье и четвертое возложил поверх этих двух. Получился колодец, в котором сразу же загудел разгорающийся огонь. Прислонив откованную еще Архипом заслонку, он дополнительно выдвинул задвижку в дымоходе. Глинобитная печь ожила, заохав и заурчав, наполнила приятным жизненным уютом спящую еще, остывшую за ночь избу.

В оконце через бычий пузырь пробивался слабый свет утреннего восходящего солнца. Солнечный лучик бил в противоположную стену, и в нем вилась и роилась поднятая Никитием пыль.

– Надобно перед приездом гостей уборку навести, – пробурчал старец себе под нос и, взяв с полочки гусиное крылышко, обмотанное дерюжкой, сунул его в деревянную колоду с водой. Намочив и стряхнув лишнюю жидкость, ведун прошел по углам, собирая тенету и пыль.

Сегодня отшельнику явился во сне князь Гостомысл, сообщив, что на подъезде к нему человек из другого мира и что надобно ему, Никитию, обучить данного мужа премудростям нынешнего времени.

Долго напутствовал Гостомысл старца и в окончании разговора предупредил, что этот человек прибыл с особой миссией, о которой князь поведает позже.

Никитий, накинув на плечи овчинную безрукавку, вышел на крыльцо. Где-то внизу, в пойме Оби, застрекотали сороки, подавая знак старцу о чужом присутствии.

Вскоре послышался звон бубенцов, и две оленьих упряжки поднялись по оврагу к избе. В одних нартах спал человек, а на полозьях погонщиком стоял мальчик. Вторая упряжка со скарбом была пристяжной. Олени, тяжело дыша, завертели мордами в поисках еды.

Никитий сходил под навес и принес охапку веток, покрытых ягелем.

– Опосля, как отдышатся, воды им дашь, колодец вон там, – показал мальчику рукой старец и, погладив его по капюшону малицы, поинтересовался: – Как величать-то тебя, чадо?

– Тухтач меня звать, деда.

– Путник твой на нартах, это человек с другого мира?

– Да, отче, он всю ночь правил упряжками, умаялся шибко, спит тапереча.

– Будить всяко нужно, поднимай его, и айда в избу харчеваться, проголодались небось дорогой-то. Только оленей в загон загони, мишка у меня тут в яме спит ручной, они-то не ведают, что он добрый, разбегутся с перепугу, коли проснется.

– А что, просыпаются медведи ужо? – удивился подросток.

– Нет, дикие еще спят, а мой чуткий, надолго не уложишь. Ты же его должен помнить, вы его всем стойбищем на лесину загнали, да только убег он от вас.

– Это тот, что коготь оставил?

– Он самый.

– Ищут тобя, отче, дьяковы люди, именно по следу медведя твоего и на тебя сыск учинили.

– Ведаю, Тухтачик, ведаю, что ищут, но не знал я, что примета у них опричная на моего Хвому имеется, спасибо тобе за упреждение.

***

Урочище Белого Табуна, Зауралье.

(ныне Курганская область)

Отряд боярина Афанасия Пашкова окончательно сбился с пути. Провожатый татарин, пользуясь неразберихой в буране, прихватив пристяжную лошадь, сбежал.

Молодой воевода приказал загнать обоз на поляну в березовый лесок, там ветер был слабее, где в закутке и разбили бивак. Стан решили строить основательно – с избами и частоколом для защиты от кочевого народа. Необходимо было ждать начала лета и по первой траве, когда подножного корма лошадям будет вдоволь, двинуться далее на восток.