Достоевский. Энциклопедия

Гаврила Игнатьевич

«Село Степанчиково и его обитатели»

Камердинер Егора Павловича Ростанева, бывший «дядька» Сергея Александровича. Последний, встретив впервые Гаврилу после долгой разлуки, застал его за странным занятием: «Старик был в очках и держал в руке тетрадку, которую читал с необыкновенным вниманием…» Оказалось, Фома Фомич Опискин лично «за грубость и в наказание» обучает старого слугу, «как скворца», французскому языку и строго экзаменует. В одной из сцен, не выдержав, Гаврила «бунтует»: «– Нет, Фома Фомич, – с достоинством отвечал Гаврила, – не грубиянство слова мои, и не след мне, холопу, перед тобой, природным господином, грубиянить. Но всяк человек образ Божий на себе носит, образ его и подобие. Мне уже шестьдесят третий год от роду. Отец мой Пугачева-изверга помнит, а деда моего вместе с барином, Матвеем Никитичем, – дай Бог им царство небесное – Пугач на одной осине повесил, за что родитель мой от покойного барина, Афанасья Матвеича, не в пример другим был почтён: камардином служил и дворецким свою жизнь скончал. Я же, сударь, Фома Фомич, хотя и господский холоп, а такого сраму, как теперь, отродясь над собой не видывал!..» Однако ж, бунт старика был недолог и он опять «с благоговением» потом смотрел на Фому, особенно после его временного изгнания. В финале повести сообщается, что «Гаврила очень постарел и совершенно разучился говорить по-французски».

Гаврилка

«Записки из Мёртвого дома»

Арестант – «известный плут и бродяга, малый весёлый и бойкий», которого «все любили за весёлый и складный характер». Гаврилка пришёл в острог, где уже отбывали срок Ломов и его племянник за преступление, совершённое как раз Гаврилкой – убийство нескольких ломовских работников-киргизов. Ломов пырнул в драке Гаврилку шилом, но, как оказалось, не за это, а просто приревновал его то ли к Чекунде, то ли к Двугрошовой.

Прототип Гаврилки – Г. Евдокимов.

Гаганов Артемий Павлович

«Бесы»

Помещик, владелец «славного» поместья Духово с «хорошим» домом (эпитеты Петра Верховенского), отставной капитан гвардии; сын Павла Павловича Гаганова. Он специально бросил и гвардию, и Петербург, дабы отомстить Ставрогину за отца. Ставрогин, приглашая в секунданты Кириллова, поясняет суть дела: «– Этого Гаганова, – начал объяснять Николай Всеволодович, – как вы знаете, я встретил месяц тому, в Петербурге, в первый раз в жизни. Мы столкнулись раза три в людях. Не знакомясь со мной и не заговаривая, он нашёл-таки возможность быть очень дерзким. Я вам тогда говорил; но вот чего вы не знаете: уезжая тогда из Петербурга раньше меня, он вдруг прислал мне письмо, хотя и не такое, как это, но однако неприличное в высшей степени и уже тем странное, что в нём совсем не объяснено было повода, по которому оно писано. Я ответил ему тотчас же, тоже письмом, и совершенно откровенно высказал, что вероятно он на меня сердится за происшествие с его отцом, четыре года назад, здесь в клубе, и что я с моей стороны готов принести ему всевозможные извинения, на том основании, что поступок мой был неумышленный и произошёл в болезни. Я просил его взять мои извинения в соображение. Он не ответил и уехал; но вот теперь я застаю его здесь уже совсем в бешенстве. Мне передали несколько публичных отзывов его обо мне, совершенно ругательных и с удивительными обвинениями. Наконец сегодня приходит это письмо, какого верно никто никогда не получал, с ругательствами и с выражениями: “ваша битая рожа”. Я пришёл, надеясь, что вы не откажетесь в секунданты…»

На дуэли, превратившейся, благодаря хладнокровию Ставрогина и его нежеланию стрелять в противника, почти в фарс, в пародию на поединок из лермонтовского «Героя нашего времени», Гаганов-младший ведёт себя очень достойно, но бешенство мешает ему в полной мере насладиться мщением – он стреляет трижды и мажет: ещё бы, ведь он ещё перед началом «вышел из своего шарабана весь жёлтый от злости и почувствовал, что у него дрожат руки».

Характерно, что с Артемием Павловичем коротко сошёлся Пётр Верховенский и всласть пользовался его гостеприимством.

Гаганов Павел Павлович

«Бесы»

Помещик; отец Артемия Павловича Гаганова. Персонаж этот интересен тем, что попал однажды в неприятную историю, показавшую Николая Всеволодовича Ставрогина со странной стороны: «Один из почтеннейших старшин нашего клуба, Павел Павлович Гаганов, человек пожилой и даже заслуженный, взял невинную привычку ко всякому слову с азартом приговаривать: “Нет-с, меня не проведут за нос!” Оно и пусть бы. Но однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу, проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей (и всё людей не последних), Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и к которому никто и не обращался, вдруг подошёл к Павлу Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по зале два-три шага. Злобы он не мог иметь никакой на господина Гаганова…» Ставрогин сразу же небрежно извинился, чем только усилил оскорбление, сатисфакцию за которое потребовал от него через четыре года, уже после смерти Павла Павловича, его сын – Артемий Павлович.

Газин (Газин Фейдулла)

«Записки из Мёртвого дома», «Мужик Марей»

Арестант, один из самых страшных острожных типов. «Этот Газин был ужасное существо. Он производил на всех страшное, мучительное впечатление. Мне всегда казалось, что ничего не могло быть свирепее, чудовищнее его. Я видел в Тобольске знаменитого своими злодеяниями разбойника Каменева; видел потом Соколова, подсудимого арестанта, из беглых солдат, страшного убийцу. Но ни один из них не производил на меня такого отвратительного впечатления, как Газин. Мне иногда представлялось, что я вижу перед собой огромного, исполинского паука, с человека величиною. Он был татарин; ужасно силён, сильнее всех в остроге; росту выше среднего, сложения геркулесовского, с безобразной, непропорционально огромной головой; ходил сутуловато, смотрел исподлобья. В остроге носились об нём странные слухи: знали, что он был из военных; но арестанты толковали меж собой, не знаю, правда ли, что он беглый из Нерчинска; в Сибирь сослан был уже не раз, бегал не раз, переменял имя и наконец-то попал в наш острог, в особое отделение. Рассказывали тоже про него, что он любил прежде резать маленьких детей, единственно из удовольствия: заведёт ребёнка куда-нибудь в удобное место; сначала напугает его, измучает и, уже вполне насладившись ужасом и трепетом бедной маленькой жертвы, зарежет её тихо, медленно, с наслаждением. Всё это, может быть, и выдумывали, вследствие тяжёлого впечатления, которое производил собою на всех Газин, но всё эти выдумки как-то шли к нему, были к лицу. А между тем в остроге он вёл себя, не пьяный, в обыкновенное время, очень благоразумно. Был всегда тих, ни с кем никогда не ссорился и избегал ссор, но как будто от презрения к другим, как будто считая себя выше всех остальных; говорил очень мало и был как-то преднамеренно несообщителен. Все движения его были медленные, спокойные, самоуверенные. По глазам его было видно, что он очень неглуп и чрезвычайно хитёр; но что-то высокомерно-насмешливое и жестокое было всегда в лице его и в улыбке. Он торговал вином и был в остроге одним из самых зажиточных целовальников. Но в год раза два ему приходилось напиваться самому пьяным, и вот тут-то высказывалось всё зверство его натуры. Хмелея постепенно, он сначала начинал задирать людей насмешками, самыми злыми, рассчитанными и как будто давно заготовленными; наконец, охмелев совершенно, он приходил в страшную ярость, схватывал нож и бросался на людей. Арестанты, зная его ужасную силу, разбегались от него и прятались; он бросался на всякого встречного. Но скоро нашли способ справляться с ним. Человек десять из его казармы бросались вдруг на него все разом и начинали бить. Невозможно представить себе ничего жесточе этого битья: его били в грудь, под сердце, под ложечку, в живот; били много и долго и переставали только тогда, когда он терял все свои чувства и становился как мёртвый. Другого бы не решились так бить: так бить – значило убить, но только не Газина. После битья его, совершенно бесчувственного, завертывали в полушубок и относили на нары. “Отлежится, мол!” И действительно, наутро он вставал почти здоровый и молча и угрюмо выходил на работу. И каждый раз, когда Газин напивался пьян, в остроге все уже знали, что день кончится для него непременно побоями. Да и сам он знал это и все-таки напивался. Так шло несколько лет. Наконец, заметили, что и Газин начинает поддаваться. Он стал жаловаться на разные боли, стал заметно хиреть; всё чаще и чаще ходил в госпиталь… “Поддался-таки!” – говорили про себя арестанты…»

В «Дневнике писателя» за 1876 г., в рассказе «Мужик Марей», Достоевский вспоминал: «Я воротился в казарму, несмотря на то, что четверть часа тому выбежал из неё как полоумный, когда шесть человек здоровых мужиков бросились, все разом, на пьяного татарина Газина усмирять его и стали его бить; били они его нелепо, верблюда можно было убить такими побоями; но знали, что этого Геркулеса трудно убить, а потому били без опаски…»

Этот Газин в первый день по прибытии в Омский острог Достоевского и его товарища-петрашевца С. Ф. Дурова как раз находился в начале очередного запоя и чуть не убил их, придравшись, что они «как баре» пьют чай в столовой.

Газин Фейдулла (1816—?) – реальное лицо, арестант Омского острога. Прибыл на каторгу из Сибирского линейного батальона № 3 8 марта 1848 г. (почти за 2 года до Достоевского) на шесть лет (плюс 1000 ударов шпицрутенами) за нарушение воинской дисциплины и кражи.

Генерал («Двойник»)

Начальник департамента, в котором служит Яков Петрович Голядкин – важный господин в чёрном фраке со звездой и с ослепительным бликом на лакированных сапогах. К «его превосходительству» Голядкин пробился, несмотря на сопротивление лакеев, довольно поздним вечером, надеясь найти защиту от агрессии Голядкина-второго, но с удивлением и горечью обнаружил, что его двойник уже находится среди гостей генерала и с ним уже на весьма короткой ноге.

Генерал («Игрок»)

Отставной русский генерал, 55-ти лет, вдовец, живущий в отеле на немецком курорте Рулетенбурге со своим семейством – сестрой Марьей Филипповной, падчерицей Полиной, малолетними детьми Мишей и Надей, и в доме которого Алексей Иванович служит учителем. Генерала все считают «богатейшим русским вельможей», но на самом деле имение его разорено, он живёт займами и вместе с окружающими его французами-авантюристами красавицей Бланш и маркизом Де-Грие, ожидает наследства от якобы смертельно больной московской «бабушки» – Тарасевичевой. Генерал полностью во власти Де-Грие, который «действительно выручил прошлого года генерала и дал ему тридцать тысяч для пополнения недостающего в казённой сумме при сдаче должности», и «генерал весь у него в закладе, всё имение – его, и если бабушка не умрёт, то француз немедленно войдёт во владение всем, что у него в закладе». Кроме того генерал безумно влюблён в mademoiselle Blanche и, получив-таки наследство, женится на ней, окончательно забывает и Россию, и детей родных, уезжает в Париж, где вскоре и умирает, подарив-отписав предварительно француженке всё своё состояние.

Герценштубе

«Братья Карамазовы»

Скотопригоньевский доктор. «Это был семидесятилетний старик, седой и плешивый, среднего роста, крепкого сложения. Его все у нас в городе очень ценили и уважали. Был он врач добросовестный, человек прекрасный и благочестивый, какой-то гернгутер или “моравский брат” (Религиозные секты, ориентированные на нравственное усовершенствование людей, всеобщее примирение. – Н. Н.) – уж не знаю наверно. Жил у нас уже очень давно и держал себя с чрезвычайным достоинством. Он был добр и человеколюбив, лечил бедных больных и крестьян даром, сам ходил в их конуры и избы и оставлял деньги на лекарство, но при том был и упрям как мул. Сбить его с его идеи, если она засела у него в голове, было невозможно. <…> Надо прибавить, что он говорил по-русски много и охотно, но как-то у него каждая фраза выходила на немецкий манер, что впрочем никогда не смущало его, ибо он всю жизнь имел слабость считать свою русскую речь за образцовую, “за лучшую, чем даже у русских”, и даже очень любил прибегать к русским пословицам, уверяя каждый раз, что русские пословицы лучшие и выразительнейшие изо всех пословиц в мире. Замечу ещё, что он, в разговоре, от рассеянности ли какой, часто забывал слова самые обычные, которые отлично знал, но которые вдруг почему-то у него из ума выскакивали. То же самое впрочем бывало, когда он говорил по-немецки, и при этом всегда махал рукой пред лицом своим, как бы ища ухватить потерянное словечко, и уж никто не мог бы принудить его продолжать начатую речь, прежде чем он не отыщет пропавшего слова…»

Герценштубе лечит Лизу Хохлакову, Смердякова, Илюшечку Снегирёва, Ивана Карамазова, да и всех других жителей Скотопригоньевска, нуждающихся в лечении (а таковых в этом городке было большинство). Кроме того он был вместе с приезжим знаменитым доктором и молодым врачом Варвинским приглашён на суд по делу Дмитрия Карамазова в качестве эксперта и одновременно свидетеля, что, к слову, являлось судебной ошибкой (по мнению исследователей, специально допущенной Достоевским): «Впрочем доктор Герценштубе, спрошенный уже как свидетель, совершенно неожиданно вдруг послужил в пользу Мити. Как старожил города, издавна знающий семейство Карамазовых, он дал несколько показаний весьма интересных для “обвинения”, и вдруг, как бы что-то сообразив, присовокупил:

– И однако бедный молодой человек мог получить без сравнения лучшую участь, ибо был хорошего сердца и в детстве и после детства, ибо я знаю это. Но русская пословица говорит: “Если есть у кого один ум, то это хорошо, а если придет в гости ещё умный человек, то будет ещё лучше, ибо тогда будет два ума, а не один только”…

– Ум хорошо, а два – лучше, – в нетерпении подсказал прокурор, давно уже знавший обычай старичка говорить медленно, растянуто, не смущаясь производимым впечатлением и тем, что заставляет себя ждать, а напротив, ещё весьма ценя своё тугое, картофельное и всегда радостно-самодовольное немецкое остроумие. Старичок же любил острить…» И далее чувствительный старичок доктор рассказывает умилительную историю о том, как однажды, когда он сам ещё был «молодым человеком сорока пяти лет», он купил маленькому Мите Карамазову, «заброшенному ребёнку», фунт орехов, а тот на всю жизнь запомнил этот «фунт орехов»: «И вот прошло двадцать три года, я сижу в одно утро в моём кабинете, уже с белою головой, и вдруг входит цветущий молодой человек, которого я никак не могу узнать, но он поднял палец и смеясь говорит: “<…> Я сейчас приехал и пришёл вас благодарить за фунт орехов; ибо мне никто никогда не покупал тогда фунт орехов, а вы один купили мне фунт орехов”. И тогда я вспомнил мою счастливую молодость и бедного мальчика на дворе без сапожек, и у меня повернулось сердце, и я сказал: “Ты благодарный молодой человек, ибо всю жизнь помнил тот фунт орехов, который я тебе принёс в твоём детстве. И я обнял его и благословил. И я заплакал. Он смеялся, но он и плакал… ибо русский весьма часто смеется там, где надо плакать. Но он и плакал, я видел это…» И повествователь констатирует: «Как бы там ни было, а анекдотик произвёл в публике некоторое благоприятное впечатление…»

 Фамилия добряка доктора забавно перекликается с фамилией А. И. Герцена и произведена от немецких слов «Herz» (сердце) и «Stube» (комната): по смыслу что-то вроде – домашний, ласковый (сердечный) человек.

Гимназист

«Бесы»

Один из «наших». Хроникёр, перечислив участников сходки-собрания «заговорщиков» в главе «У наших», об этом персонаже сообщает: «И, наконец, в заключение один гимназист, очень горячий и взъерошенный мальчик лет восемнадцати, сидевший с мрачным видом оскорблённого в своём достоинстве молодого человека и видимо страдая за свои восемнадцать лет. Этот крошка был уже начальником самостоятельной кучки заговорщиков, образовавшейся в высшем классе гимназии, что и обнаружилось, ко всеобщему удивлению, впоследствии…» Во время собрания амбициозный Гимназист постоянно пикируется с девицей Виргинской, и даже, как сказано, «возненавидел её с первого взгляда почти до кровомщения, хотя и видел её в первый раз в жизни, а она равномерно его». Это у нормальных молодых людей с первого взгляда вспыхивает любовь, у юных же горячих «нигилистов» – ненависть «до кровомщения».

Гнедко (конь)

«Записки из Мёртвого дома»

Один из главных «героев» главы «Каторжные животные». В каторге были «все уверены, что к острогу идет гнедая масть» и для хозяйственных нужд покупали непременно коня гнедой масти, причём продавцы приводили товар в острог и сами каторжные делали выбор, и соответственно все они носили имя Гнедко. В «Записках…» описано, как купили нового Гнедка взамен павшего от старости. «Скоро Гнедко сделался любимцем острога. Арестанты хоть и суровый народ, но подходили часто ласкать его. <…> И кто-нибудь непременно тут же вынесет ему хлеба с солью. <…> Я тоже любил подносить Гнедку хлеба. Как-то приятно было смотреть в его красивую морду и чувствовать на ладони его мягкие, тёплые губы, проворно подбиравшие подачку.

Вообще наши арестантики могли бы любить животных, и если б им это позволили, они с охотою развели бы в остроге множество домашней скотины и птицы. И, кажется, что бы больше могло смягчить, облагородить суровый и зверский характер арестантов, как не такое, например, занятие? Но этого не позволяли. Ни порядки наши, ни место этого не допускали.

В остроге во всё время перебывало, однако же, случайно несколько животных. Кроме Гнедка, были у нас собаки, гуси, козёл Васька, да жил ещё некоторое время орёл…»

Голубчиков Дмитрий (Митенька)

«Вечный муж»

Улан; дальний родственник Павла Павловича Трусоцкого и «друг» его новой семьи. Вельчанинов через два года после основных событий случайно встретил в дороге на одной из станций даму, оказавшуюся новой супругой Трусоцкого Олимпиадой Семёновной, которая «почти тащила обеими руками за собой улана, очень молоденького и красивого офицерика, который вырывался у неё из рук». Это и был Митенька Голубчиков, напившийся так, что не смог защитить свою «родственницу» от оскорблений подгулявшего купчика. Роль защитника взял на себя Вельчанинов, узнавший затем и от «Липочки», и от подскочившего Тусоцкого, и из бормотаний пьяного улана, что они всей семьёй едут теперь из О., где служит Павел Павлович, на два месяца в деревню. Вельчанинов понял, что ничего в жизни Трусоцкого не изменилось, и улан Митенька играет ту же роль, что и он, Алексей Иванович, играл когда-то при прежней супруге Трусоцкого в городе Т.

Голядкин Яков Петрович

«Двойник»

Главный герой, титулярный советник. Повествование начинается с пробуждения Голядкина и описания его квартиры: «Знакомо глянули на него зелено-грязноватые, закоптелые, пыльные стены его маленькой комнатки, его комод красного дерева, стулья под красное дерево, стол, окрашенный красною краской, клеёнчатый турецкий диван красноватого цвета, с зелёненькими цветочками и, наконец, вчера впопыхах снятое платье и брошенное комком на диване. Наконец, серый осенний день, мутный и грязный, так сердито и с такой кислой гримасою заглянул к нему сквозь тусклое окно и комнату, что господин Голядкин никаким уже образом не мог более сомневаться, что он находился не в тридесятом царстве каком-нибудь, а в городе Петербурге, в столице, в Шестилавочной улице, в четвёртом этаже одного весьма большого, капитального дома, в собственной квартире своей…» Далее дополняет эту характеристику героя его самооценка внешности: «Хотя отразившаяся в зеркале заспанная, подслеповатая и довольно оплешивевшая фигура была именно такого незначительного свойства, что с первого взгляда не останавливала на себе решительно ничьёго исключительного внимания, но, по-видимому, обладатель её остался совершенно доволен всем тем, что увидел в зеркале…» Ну и дополняет портрет героя его «жениховский» наряд, начиная с новых сапог: «Изъявив своё удовольствие, что сапоги пришлись хорошо, господин Голядкин спросил чаю, умываться и бриться. Обрился он весьма тщательно и таким же образом вымылся, хлебнул чаю наскоро и приступил в своему главному, окончательному облачению: надел панталоны почти совершенно новые; потом манишку с бронзовыми пуговками, жилетку с весьма яркими и приятными цветочками; на шею повязал пёстрый шёлковый галстук и, наконец, натянул вицмундир тоже новёхонький и тщательно вычищенный. Одеваясь, он несколько раз с любовью взглядывал на свои сапоги, поминутно приподымал то ту, то другую ногу, любовался фасоном и что-то всё шептал себе под нос, изредка подмигивая своей думке выразительною гримаскою…»

Читателю суждено вместе с героем, который пробудился в своей квартире, полный радужных надежд на возможный брак с дочерью статского советника Кларой Олсуфьевной Берендеевой и взлёт по служебной лестнице, пережить череду горьких обид, унижений, разочарований и очутиться, по словам доктора Крестьяна Ивановича Рутеншпица, в «казённый квартир, с дровами, с лихт и с прислугой», то есть – в сумасшедшем доме. А виной всему – вдруг возникший откуда-то наглый и удачливый двойник Якова Петровича, господин Голядкин-младший.

Фамилия героя образована от «голяд, голядка», что, по Далю, значит: голь, нищета. Герой этот, вероятно, не случайно носит имя-отчество нищего литератора Якова Петровича Буткова.

^{Голядкин на вечере у Олсуфия Ивановича.}

^{Художник Е. П. Самокиш-Судковская.}