Читать книгу: «Жизнь продолжается: сочинение. Часть 5»

«… на большом поле встретились три собрата: волк, мартышка, и корова. Стали рассуждать: кому на этом поле легче и хорошо жить…» (Чуть не по Н.А. Некрасову).

С таким историческим пересказом, он мне встретился после полудня, у вокзала железнодорожного Южного Урала, на нижней оплеванной мраморной лестничной клетке. Билет у меня был уже в кармане. А до отправления поезда, еще у меня было почти час полтора. Ну чем еще мне заняться до отправления моего поезда. Да еще почти в чужом для меня городе. Где скоротать, убить еще отставшее время? Напротив, за небольшой площадью, с неприятным для ушей лязгом, скрипели прибывающие по маршрутам к кольцевой линии, красно – оранжевые трамваи. Они, в каждый раз, как разворачиваться обратно, шумно скрежетали стальными колесами об рельсы. Поэтому, чтобы чуть отдохнуть от их визгливых лязгов, скрипов, я вновь потащился обратно в здание вокзала. Но мне, и там также было монотонно шумно, одиноко. Потоптавшись чуть на месте в сторонке, как неприкаянный, вытащил вновь себя на ветряк и шум, на парадное крыльцо вокзала. Затем, немного привыкнув к этим издающим лязги трамваям, потерянно вздыхая, от медленно тянувшего для меня времени, и от практично нечего делать, полез вновь в карман за сигаретами. Он хоть отвлекал меня, от этой незапланированной скуки. А его я сразу приметил. Окрестил его сразу: «Воробей». От сквозящего холодного ветра, он весь вжался, влез головою, почти в свои худые выпирающие вверх плечи. «Ну, сидит, человечек, ну и пусть сидит»,– подумалось мне в начале. Но немного понаблюдав за ним, я похолодел. Вижу: он сидел на холодной мраморной плите, в одних только тонких штанишках, и, да еще, не по -детски вздыхая, выкрикивал.

– Ага! Допрыгалась. Сколько мне надо было слюны, на тебя потратить?

Я засмеялся – вмешался в его мир.

– Кого ты там так сильно ругаешь? Муравья, что ли?

– Ага,– отвлеченно ленцой, отвечает он мне.

Вы видели бы его глаза? В ней глубина бездонная – со страданием. Лет десяти, не больше – мальчишка.

И зачем я сказал так – сам не понимаю. Но сказал же.

–Хочешь покушать со мною?

– Ты мне после, деньги дашь? – пискляво, недоверчиво говорит он мне. – Я знаю сказку. Вернее, сочинил. Там участвуют у меня: волк, мартышка и корова. Волк, я знаю,– отмахивается он рукою, – сильный и коварный. Мартышка, так себе – хитрющая бестия. А корова – молочка мне хочется. Совсем я ослаб, а денег нет. Просить, это на платформу мне надо идти, корову искать. А так хочется молочка. Только! Пойду с вами, обещаешь, после мне дашь деньги? Деньги нужны. Вокзальные «катки», дых жить не дают, бьют по голове. Видишь, на теме, кровь запекший. Меня он палкой окатил по голове. Денег мало ему насобирал. Дашь, а? Ты, куда ведешь-то меня? Туда же меня не пустят. Стражник – рыло, вон, он стоит. Под зад мне окатит, и вышвырнет обратно на улицу. Не боишься? – И, шевеля продрогшие острые выделяющие плечи, пристально глядит на меня. Видимо, в раздумье: в уме хочет угадать: «А не побоится ли дяденька милиционера?»

– Смешной ты, дядя,– придушенно сдержанно, посмеивается он. – Мне уже привычно подзатыльников получать, а ты как?

– Никак,– говорю ему, с опаской проведя рукою по его грязной, давно не мытой шевелюре. – А сказку ты свою мне потом расскажешь?

– Не обманешь? – и, с надеждой он, смотрит снова на меня. – Кушать хочу, а никто денег мне не бросает, – и вновь не удержался, мальчишка ж, стрельнул слюнями, вроде этому муравью.

Так и есть. Милиционер, сержант, стал приближаться до нас и даже руку поднял, чтобы мы остановились.

–Документ, гражданин,– прошелестел он пискляво, слюны пуская, в одышке.       Толстый сержант, будто он из какого-то мультфильма явился. Потный, жирный, развязан, тяжело дышит.

–Документ,– говорит он, в сильной одышке. – Ваши.

–Мои, вот. А ваши?

Тут он, опешил, пришел в растерянность от моей «наивной» наглости. Не ожидал он, видимо, перепалки, что попрошу у него документ. Но, уверенный правоте своем, он, не обращая на мою реплику, тут же, напором, кидается на мальчишку.

–Руки у меня от тебя, «заборная», устали. Видишь, мозоли от твоих мослов. Сколько можно говорить – в здании ни ногой! Ни ногой!

–Простите,– говорю я ему. – Вот мои документы, а он со мною.

–Депутат? Откуда. Кто таков? Так, так. Все правильно, – смягчается он, заучено растягивая толстые губы, похожие на улыбку. – Честь имею.

– Бить меня, у тебя есть честь? – лукаво, дерзит ему мальчишка, пряча стиснутые немытые кулаки за спину.

Я нарочно молчу, жду, когда он мне вернет мои документы.

–Ладно,– говорит он мне, обиженным голосом. – Но, только осторожно с ним. Он весь вшивый. Сами видите. Заразит.

Этот сержант, не в обиду сказано, был типичный крестьянский сын. Видимо, служил в армии, а после армии, ну куда ему? Обратно в колхоз? Но там в деревне у него, колхоза упростили. Оставалось ему, только идти в милицию. Там сегодня всех желающих брали, после Ельцинского призыва: «Берите, сколько можете». А мальчишка, он есть мальчишка. Скажет тот ему: «пошел, вон». После его слов, ну куда мальчишке идти. Только – на улицу? Летом еще терпимо. Можно и на лавочке поспать. Если еще и деньги есть, можно и в подвале, где кишат обычно крысы. Но можно, и на водопроводных трубах, в колодце, устроить себе ночлег. Господи! Какая жизнь впереди, у этих бездомных мальчиков и девочек? Ведь они никому сейчас не нужны. Да и сколько их сейчас в стране – в стране строящегося нового уродливого капитализма. Тысячи, тысячи. А по сути, они ведь граждане своей земли, страны, под названием – Россия. Я вздыхаю, задыхаясь от негодования, слушаю, глотаю, не скрывая от него свои взрослые слезы. А иногда, где очень смешно, делаю вид, что мне очень смешно, смеюсь сквозь слезы вместе с ним. А он еще, видя, что я хохочу до слез, оттирая машинально грязным рукавом, обильно текшую зеленую соплю, покрикивает еще он на меня.

– Что?! Не правда, что ли?! – это он, о сочинении в своем. – Волк он сильный! Дядя. Он не даст себя обидеть. Еще он, вороватый. А мартышка, она хитрая, коварная, как этот жирный милиционер. А, вот, корова – полезная тварь. Она молоко дает. Бабка здешняя, ну, которая полы на вокзале моет, всегда мне советует пить молоко. У меня оказывается, как это, называется, белокровье…

–Малокровье, что ли?

–Ну, так, наверное. А – а! Качает меня всегда. Иногда, когда вообще не кушаю. Качает и падаю.

–Думаю, наелся? – говорю ему. – Теперь. Давай познакомимся?

– Не – а.

       -Что так? Имя позабыл?

– Не помню я. А так, кто как зовет. Кто, звереныш, а кто подзаборник. А имя? Постой. Кирилл, кажись. Мамка меня так звала: «Кирюша, сынок». Умерла,– вздыхает он тяжело,– в прошлом году. Мы ее за вокзалом, в пустыре, ну, за дальними рельсами, ну, где много товарняки стоят. Ночью зарыли мальчишками.

      Могилка мамки хорошо получилось. Я там даже полевые цветы, васильки посадил. Мамка любила эти цветы. Но больно холодно там. Ветерок, сквозняк со всех сторон, когда я к ней прихожу. Сижу, разговариваю. Я умный. Читать только по газетам умею. А умный. Я газетки часто почитываю. Подберу в урнах, плевки попкой вытру и несу к себе на лежбище. Огарок свечки – читай. Пока не заснешь. А тебя как зовут добрый мой кормилец? Наелся. Ух! Теперь два дня не буду есть. – Вдруг он испуганно дергается, – а денег обещал же? Обещал.

–Дам, конечно. Хочешь знать, как меня зовут?

– Зачем мне это надо. Завтра я тебя все равно забуду.

–Зовут меня,– огорченно нарочно говорю растяжкой,– Василием. А величать полно меня, Василий Матвеевич.

–. Василий Матвеевич. Запомнил. А для чего?

–Резонно,– смеюсь я, сквозь слезы, удивляясь его смекалки. – Правда: для чего? Нет, подожди! – Посмотрел на часы на руке, чтобы на поезд свой не опоздать. – Есть еще время. – И совершенно, наобум, только зовом сердца, сказал.

–Хочешь ли ты, Кирилл, со мною поехать?

– Не – а, – не задумываясь, отвечает он. – А если ты пидар? Я их ненавижу. Шило, вот, собою ношу. Попробуй только! Тут же жопу воткну. Боюсь я их. А – а! Пойдем на улицу, покажу, кому я шилом жопу проткнул. Он сейчас должен сидеть у вокзала представившись безногим. Удивишься. Эх! Кулаки чешутся.

Мы расплатились, то есть, я расплатился. Официант хотя и не олигарх, и не ново русский, от моих денег брезгливо поморщился, и также брезгливо сунул свой карман. Но мы особо на это уже не обращали. Кирилл, мой новый товарищ, на секунду забывшись об опасности, уверенно зашагал к выходу, придерживая руками свой полный живот. Я за ним, поникший, стесненно.

Мы направились к выходу. Сержант, будто ожидал нас, тут как тут, сзади. Шипит грозно, но я его опережаю

–Он со мною. Неприкосновенный.

Слышу вслед.

– Мы подождем.

А я, по ходу следования на улицу, следом за Кириллом, еще с опаской подумал: «Мальчика нельзя одного оставлять».

Выходим на свежак, на главное крыльцо Южное – Уральского вокзала, раскинувший двумя куполами по периметру на привокзальной площади. А напротив: шум, скрип, скрежет от подъезжающих трамваев на кольце.

– Вон он сидит! – перекрикивая этот скрежет, шум, кричит мне мальчишка, преображаясь от предстоящей жуткой картины. – Пидар! Это я ему в жопу воткнул шило. Сидит, разгорячившись. У! – его, нафик. Ноги у него не ходят, будто. Шас лейтенант рысаком примчится – он завсегда сидит в ожидании его, где-то в сторонке на машине. Подбежит и как… раз! Задаст ему, этому педику, по животу, ботинком. Шас, будет представление. Э-э, как… Василий. Как тебя? Вспомнил. Матвеевич. Увидишь. Я от такого зрелища удовольствие только получаю. Жалко, что ли. Бесплатно. А чего его жалеть? Жердь. Жердина. Убегает, как заяц, вихлясто. Увидишь. Эта, мартышка по моей сказке. Хитрый. Вообще-то, он уродец,– презрительно цыгает он, отправляя струю слюны в сторону этого «педика» – Я его призираю. Но, он, сильный. Но, я его все равно не боюсь. Ух, как интересно будет.