В тине адвокатуры

XXIV
В дороге

Княгиню Зинаиду Павловну княжна застала пьющей чай у себя наверху. Ссылаясь на мигрень, она не сошла даже вниз.

– Почитайте мне, ma chère, только потише. Я совсем больна, сама не могу.

Княжна взяла раскрытый французский роман, лежавший на столе, и принялась за чтение.

Княгиня почти не слушала. Мысли ее вертелись на Николае Леопольдовиче.

«Зачем он уехал? Зачем его услали? Противный князь!»

В перспективе, менее чем через две недели, была еще более долгая разлука. Сын уезжал в Москву. Пребывание Гиршфельда в усадьбе теряло свое raison d'être, и из последних нескольких дней вырвать целых два дня – это ужасно!

Княжна тоже читала машинально. Почти одинаковые с княгиней мысли бродили в ее голове, осложненные еще другим серьезным делом – предстоящим исполнением начертанного Гиршфельдом замысла.

Чтение, между тем, продолжалось.

Одна старалась сделать вид, что внимательно читает, другая – что внимательно слушает.

Виновник же тревоги и печали этих трех совершенно разнородных женщин был уже далеко и думал о них, но совершенно иначе, нежели они, каждая порознь, об этом воображали.

Николай Леопольдович с неделю, как замыслил уехать денька на два в Т.

Ему было необходимо обратить скопленные от великих милостей княгини Зинаиды Павловны деньжонки, в размере более двух тысяч рублей, в какие-нибудь бумаги, чтобы деньги не лежали без милых сердцу Гиршфельда процентов и занимали в бумажнике менее места.

Сделать это поблизости можно было только в одном Т.

Хотелось ему также познакомиться с отцом и сестрой княжны Маргариты Дмитриевны. С последней в особенности, так как она являлась наследницей двухсоттысячного капитала и, пока что, до сих пор состояла ею.

Княжна Маргарита, как он и не ошибся, дала на это свое согласие и даже благовидное поручение в форме письма к отцу и сестре.

Кроме того, как мы уже знаем, ему надо было провести дня два в отсутствии из княжеской усадьбы.

Задумав такую отлучку, Гиршфельд стал исподволь подготовлять к ней Александра Павловича, мельком роняя в разговоре с ним о своем желании посмотреть Т., исполнить, если было бы нужно, кстати, какие-нибудь его княжеские поручения.

Князь, исполняя желание своего любимца, придумал несколько таких, якобы неотложных поручений, в числе которых было отвезти письмо брату, а племяннице несколько снятых недавно приглашенным фотографом видов с усадьбы и окружающих ее живописных мест.

– Познакомьтесь, хороший, прямой человек, старый вояка! – аттестовал Александр Павлович брата.

Николай Леопольдович хотя и обрадовался возможности уехать, но поморщился от этого поручения.

– Впрочем, все равно, эти пустяки не помешают! – подумал он и согласился.

Князь выдал ему, в счет жалованья, двести рублей.

Сообщив княгине о желании князя, чтобы он ехал в Т. по делам, что подтвердил и сам князь, Николай Леопольдович успел у нее утянуть радужную на дорогу и укатил.

Полуразваляеь в покойной дорожной коляске, оставив быстро позади себя усадьбу, он не переставал думать о ее обитателях или, лучше сказать, обитательницах.

Княгиней он был недоволен. Она оказалась далеко не такой тароватой, как он надеялся, и старалась избегать денежных вопросов.

Быть может это происходило оттого, что она сама не располагала большими деньгами, глядя из рук мужа, но только ему приходилось прибегать к вымышленным рассказам о бедственном положении его семьи, о старых студенческих, его беспокоящих, долгах, о чем будто бы ему сообщают и напоминают в получаемых им из Москвы письмах, и только тогда княгиня, желая его утешить, раскошеливалась, но при этом, – он это заметил, – на ее лицо всегда набегала какая-то тень.

«Ужасная вещь иметь дело с этими стареющими красавицами, они уж чересчур щепетильны в финансовых вопросах, тревожась возникающим, вероятно, в их уме сознанием, что их любят не за увядшую красоту, а за деньги…» – рассуждая про себя Николай Леопольдович.

Мысль его переносилась к молодой княжне.

Ею до сих пор он был чрезвичайно доволен. Он чувствовал, что она была вся в его руках, что она на самом деле отдалась ему беззаветно и бесповоротно, что она полюбила его со всею страстью молодого, нетронутого организма. Он глубоко верил только в такое плотское чувство и оно служило, по его мнению, верным залогом, что она не будет в будущем перечить его планам и не выдаст, если попадется.

«Ну, а как попадется?» – мелькнуло в его уме.

Ему пока все-таки еще было жаль ее: она не потеряла для него еще обаяния новизны.

– Какова-то она, как исполнительница?

– Вернусь, увижу! – сказал он сам себе.

Кто давненько приелся ему и изрядно таки надоел, так это Стеша.

«С этой расправа коротка. Я уж несколько раз прогонял ее, дуется, ну и пусть… Привезу ей из города серьги и брошку… и баста!» – решил он в своем уме.

– В усадьбе-то у нас, барин, опять нечисто стало! – обернулся к нему кучер Степан, молодой парень с лунообразным лицом, опушенным жидкою белокурою бородкою.

Уставших лошадей он пустил пройтись шагом.

– Как, нечисто стало? – встрепенулся пробужденный от своих дум Николай Леопольдович.

– Старый-то князь опять стал посиживать на своей скамеечке. Посмотрите, барин, быть беде.

– Ты откуда это знаешь? – спросил он.

Александр Павлович давно рассказал ему легенду проклятого места.

– Парни из деревни на рыбной ловле были и опозднились, мимо ехали, так его видели и не одного даже.

Николай Леопольдович побледнел. Он понял, что это видели его с княжной. Вдруг у него мелькнула мысль. Он улыбнулся.

– Все вздор, бабьи сказки! – оборвал он Степана.

Тот посмотрел на него с нескрываемым удивлением, но замолчал.

– Эй вы, пошевеливайтесь! – тронул он вожжами лошадей.

Вдали виднелась уже железнодорожная станция.

Среди княжеской дворни, действительно, за последнее время ходили слухи о появлении вновь старого князя на его скамейке.

– Стрясется, наверное, какая ни на есть беда! – решили все в один голос.

В день отъезда Гиршфельда с горькими слезами явился на кухне Степан, избитый князем под окном комнаты княжны Маргариты Дмитриевны.

Там он застал молодого франтоватого камердинера князя, всегда одевавшегося «по моде» и любившего ужасно цветные галстуки, Яков, так звали камердинера, считался среди дворни большим сердцеедом, и не одно женское сердце людской и деревни страдало по нем. Он всегда тщательно расчесывал свои черные кудри и красивые усы.

– Нашего сердцегрыза-то почище тебя угостили… – указал на Якова клубский повар, Коропат Иванович, выслушав рассказ Степана о барской с ним расправе.

Последний посмотрел на Якова и увидал на лице его три свежих красных рубца.

– Кто это вас, Яков Петрович? – участливо обратился он к нему.

– Кто? Известно кто, кто и вас… – злобно ответил Яков.

– Зачто?

– Трубка из рук, подлая, выскочила, янтарь отлетел, он меня и давай арапником полосовать, насилу убег. К барыне явился, пятишницу пожаловала, да разве этим залечишь! Долго не пройдут, проклятые, – отвечал тот, рассматривая свое лицо в снятое им со стены зеркало.

– Под колодцем умываться почаще, первое дело, – посоветовал другой повар, Сакердон Николаевич.

– И с чего это он таким зверем ходит? Прежде, кажись, на него реже находило! – недоумевал Степан.

– Перед смертью, смерть чует, мухи, вон, и те злее становятся, как дохнуть им приходится! – раздражительно заметил Яков, под впечатлением ходивших слухов о появлении «старого князя».

– Ну, кажись, смерти-то его еще не видать: гоголем ходит. Смотри, парень, тебя переживет и не раз еще разукрасит! – подзадорил Якова Коропат Иванович.

– Издохнет скоро, помяните мое слово, издохнет! – озлился Яков и, повесив зеркало на место, вышел из кухни, сильно хлопнув дверью.

– Ишь как его разобрало! – усмехнулся Сакердон Николаевич.

– Красоты поубавили, а это ему перед бабами зарез! – серьезно заметил Коропат Иванович.

Бывшие в кухне расхохотались.

XXV
В гостинице

Приехав на станцию Т., Николай Леопольдович, по получении железнодорожным сторожем багажа, приказал нанять ему извозчика в гостиницу «Гранд-Отель».

Эту гостиницу указал ему перед его поездкой князь Александр Павлович.

Город Т. отстоит от станции железной дороги не более как в полуверстном расстоянии. Это пространство занято немощеной площадью с низенькими строениями кругом, в которых помещаются разные лавчонки, портерные, питейные дома и даже ресторации.

Эта площадь, собственно говоря, могла бы считаться за начало города, если бы находящаяся в конце ее застава, состоящая их двух каменных, выкрашенных в белую краску столбов с гербами города, не указывала, где начинается городская черта.

Тотчас за заставою тянется прямая улица, носящая название Дворянская.

Гостиница «Гранд-Отель» находилась на углу Дворянской и Базарной улиц, в каменном трехэтажном доме.

Внизу помещались магазины.

Парадный подъезд ее выходил на Базарную, так как по Дворянской улице домов с парадными подъездами не было.

Все дома ее обнесены палисадниками с довольно густой растительностью, что летом придает, ей весьма красивый вид.

– Номер получше! – кинул Гиршфельд швейцару гостиницы, стоявшему у подъезда, быстро соскочив с пролетки подвезшего его извозчика.

– Вы не из усадьбы князя Шестова? – обратился к нему швейцар.

– Да, так что же?

– Пожалуйте-с! Для вас готов номер первый! – бросился швейцар вынимать из пролетки чемодан.

Николай Леопольдович остановился в недоумении.

– Мне приготовлен? Почему?

– Его сиятельство князь Шестов нарочного в контору изволили присылать с приказанием.

Такое внимание приятно поразило его.

– Добрый, бедный старик! – прошептал он, поднимаясь по лестнице в сопровождении несшего чемодан швейцара, и нечто вроде угрызения совести зашевелилось в его душе.

– Извозчику прикажете заплатить? – уничтожил это мимолетное настроение вопросом швейцар.

– Да, отдай там сколько следует… – отвечал Николай Леопольдович.

– Слушаю-с. Проводи в первый номер, – сдал швейцар чемодан выбежавшему на встречу нового постояльца коридорному и быстро спустился вниз.

– Пожалуйте! – распахнул коридорный двери одного из номеров коридора бельэтажа.

Николай Леопольдович вошел.

Это был лучший номер в гостинице. Он был угловой и состоял из двух больших комнат и передней.

Четыре окна приемной выходили: два на Дворянскую и два на Базарную улицы. На них были повешены традиционные белые шторы с фестонами и тюлевыми драпри.

В спальне было одно окно с репсовыми коричневого цвета, уже изрядно полинявшими гардинами.

Малиновая триповая мебель приемной тоже не отличалась свежестью и сильно потертый бархатный ковер под преддиванным столом оканчивал убранство.

Лакей поставил чемодан Николая Леопольдовича у входных дверей в передней, вынул затем из входной двери ключ с наружной стороны и воткнул его с внутренней.

– Развяжи чемодан и открой его, – приказал Гиршфельд, подавая лакею ключ.

Тот начал исполнять приказание.

Чемодан был открыт.

Тем временем Николай Леопольдович подошел к окну, противоположному двери, распахнул его, так как воздух в номере показался ему спертым.

– Приготовь мне умыться, я выну сам, что мне нужно, – обратился он к слуге. Тот быстро поднялся с пола и исчез за дверью.

От сквозного ветра дверь сильно, с каким-то звоном хлопнула. Николай Леопольдович вздрогнул.

– Фи, как я разнервничался! – обозлился он сам на себя.

Вынув из чемодана необходимое платье, белье и привезенные фотографии, Николай Леопольдович запер его и приказал вернувшемуся с водой лакею перенести в спальню. Когда все это было исполнено, он, совершив свой туалет, взглянул на часы.

Было без десяти минут четыре.

Он приказал подать себе обед, решив, что после обеда отправится к Шестовым, прогулявшись предварительно по городу.

Обед оказался превосходным.

За чашкой кофе, Николай Леопольдович закурил дорогую сигару, из данных ему на дорогу князем Александром Павловичем, и обратился к убиравшему со стола лакею.

– Далеко, братец, отсюда дом князя Дмитрия Павловича Шестова?

– Никак нет-с. Два шага по Дворянской. Сейчас, как выйдете из подъезда, повернете налево, за угол, дойдете до бульварчика, что у Собрания, по правой стороне против бульварчика, второй дом будет, одноэтажный, в пять окон, окрашенный в дикую краску.

– Дворянская-то улица у вас, конечно, лучшая? Далеко они тянется?

– Никак нет-с, не лучшая, – осклабился лакей. – Лучшая – Дворцовая. Как бульварчик пройдете, в нее и упретесь.

– Городской сад есть?

– Как же-с, около дворца.

– Какого дворца?

– Так у нас губернаторский дом называется.

Докурив сигару и получив эти топографические сведения, он взял шляпу, захватил пакет с фотографиями и приказал подать себе пальто.

– Где же ключ? – посмотрел он на дверь, выходя. Лакей вернулся в номер.

На внутренней стороне двери ключа не оказалось. Лакей бросился искать на полу передней, в приемной, забежал даже в спальню, но бесполезно. Ключ исчез.

– Куда он мог запропаститься? – недоумевал слуга. – Я сам его вставлял в замок.

Он начал снова поиски, но снова безуспешно.

– Надо будет доложить хозяину, может у него найдется запасной, – решил он.

– Иди, докладывай, только поскорей! – сказал Николай Леопольдович. – Мне некогда.

Лакей побежал и через несколько времени возвратился с другим ключом, который и вручил Гиршфельду.

Тот запер дверь, положил ключ в карман и удалился.

– И куда он мог деваться? – продолжал рассуждать сам с собою лакей о пропавшем ключе, осматривая внимательно пол коридора, возле двери.

Поиски ключа отняли немало времени, а потому когда Николай Леопольдович дошел до указанного лакеем гостиницы бульварчика и посмотрел на часы, то оказалось, что было без четверти семь.

«Посижу четверть часика, а ровно в семь пойду», – подумал он, опускаясь на одну из скамеек бульвара. В воздухе было жарко.

Небольшой бульварчик был обсажен густыми липами, дававшими прохладную тень, и Гиршфельд с наслаждением вдыхал распространяемую ими свежесть.

XXVI
Будущая наследница

Дом князя Дмитрия Павловича был весь виден с этой скамейки. Он выделялся среди других строений, несмотря на мрачную дикую окраску, своим уютным, приветливым видом. Стекла его пяти окон с зелеными ставнями были замечательно чисты и ярко блестели на солнце. За большими, окрашенными в такую же, как и дом, краску, отворенными настежь воротами виднелся усыпанный песком двор, содержавшийся в идеальной чистоте. Со двора направо, в дом вело парадное крыльцо, обтянутое чистой парусиной.

Каким-то теплом, радушием и гостеприимством веет от таких домиков, все реже и реже встречающихся на святой Руси, не только в столицах, но и в губернских городах. Они год за годом уступают место домам другого типа, – большим и красивым, но, увы, ни величина новых, ни вычурная красота их архитектурного стиля не могут скрыть от глаз наблюдателя, что в основу их постройки положен не комфорт отжившего старого барства, а гешефт новых народившихся дельцов.

Чувство какого-то покоя, чувство предвкушения приветливой встречи охватывает приближающегося к такому жилищу, непременно, так и кажется, добрых, бесхитростных, простого закала людей.

Такое же, или почти такое же чувство шевельнулось в душе Николая Леопольдовича, когда он подошел к парадному крыльцу и дернул за блестевшую, как золото, медную ручку звонка.

– Дома? – спросил он отворившего ему дверь казачка. Тот с недоумением посмотрел на него, видимо не привык к подобного рода вопросам.

– Пожалуйте-с. Вы не из усадьбы? – спросил он, оглядывая с любопытством нового гостя.

– Да, из усадьбы. От князя Александра Павловича. Доложи.

«И здесь уже ждут!» – подумал он про себя.

– Пожалуйте-с в гостиную, – произнес снова казачок, сняв с него пальто и указав на дверь, ведущую в залу.

Николай Леопольдович последовал его указанию.

Зала, в которую он вступил из передней, была большая.

Три окна выходили на улицу и два на двор. Убрана она была по-старинному. Два громадных зеркала в рамах из красного дерева висели в простенках. Под ними стояли ломберные столы. Слева, от входной двери, находилось старинное фортепиано, с потолка спускалась небольшая бронзовая люстра с хрустальными подвесками; на стенах было несколько бронзовых бра. На окнах с подъемными шторами ослепительной белизны стояла масса цветов. Пол, прочно выкрашенный под паркет, блестел как лакированный. Старинные стулья с высокими спинками и две старинных лампы, на высоких витых деревянных подставках, стоявшие в углах, дополняли меблировку.

Гостиная, убранная так же, как и зала, по-старинному, мебелью красного дерева, с лакированными спинками и мягкими подушками, обитыми коричневым сафьяном, атласными такого же цвета гардинами на окнах, заставленных жардиньерками, полными цветов, была бы мрачна, если бы не вышитые подушки на диване, скамеечки и разбросанные там и сям на столиках и креслах белоснежные вязаные салфеточки, придававшие ей уютный и приветливый вид и указывавшие, как и чистота залы, на заботливую аккуратную женскую руку. Старинный персидский ковер покрывал пол, а на преддиванном столе, покрытом бархатною скатертью, стояла дорогая касельская лампа.

«Ого! – подумал Николай Леопольдович. – Эта старина стоит и теперь хорошие деньги».

Не успел он прикинуть в уме приблизительно стоимость окружающей его обстановки, как дверь, ведущая во внутренние комнаты, бесшумно отворилась и на ее пороге появилась грациозная, худенькая блондинка, с заплетенными в одну роскошную косу золотисто-льняными волосами, видимо, оттягивавшими назад ее миловидную миниатюрную головку.

Она была одета в простенькое светло-голубое платье из легкой бумажной летней материи.

Это была княжна Лидия Дмитриевна.

– Вы Николай Леопольдович Гиршфельд, из Шестова? – с детской простотой подошла она к гостю, только что хотевшему представиться, и протянула ему руку.

– К вашим услугам! – отвечал он.

– А я Лида, сестра Марго, которую вы знаете. Она, вероятно, вам говорила обо мне, а может и нет? – наивно вопросительно поглядела она на Николая Леопольдовича.

– Очень часто, и с восторгом! – поспешил успокоить ее Гиршфельд.

Княжна улыбнулась довольной улыбкой.

– Это и сделало то, что я с большим нетерпением ожидал удобной минуты вам представиться! – продолжал он.

Княжна покраснела.

– Что же это я говорю с вами, а не прошу сесть! Садитесь, пожалуйста!

Они уселись около преддиванного стола.

– Князь Александр Павлович просил меня передать вам вот эти фотографии, – подал Николай Леопольдович ей пакет.

– Фотографии? – переспросила она.

– Да, виды, снятые нынешним летом с усадьбы и живописных мест Шестова.

– А, очень рада, очень рада, я так люблю Шестово, но папа болен, и я уже три года как не была там. Это баловник дядя для меня и задумал снять виды. Я уж знаю. Я ему как-то раз выразила желание… – затараторила Лидия Дмитриевна, развернув фотографии и любуясь ими.

– Вот и проклятый дуб, там никогда не бывала: страшно, а вы? – обратилась она к Гиршфельду.

– Я бывал! – усмехнулся тот.

– Ночью?

– И ночью.

– И ничего?

– Ничего.

Княжна посмотрела на него с каким-то суеверным страхом.

– Я сейчас скажу папе, его вам вывезут. Он ведь теперь совсем не может ходить… – с грустью сказала она и вышла в ту же дверь, оставив ее полуоткрытой.

«Заманчивая штучка, особенно для сластолюбивых старичков! Грезовская головка – выражение невинности и глупости на лице!» – подумал Николай Леопольдович, провожая ее глазами.

– Очень рад, очень рад, проси сюда к чаю, запросто! – послышался из соседней комнаты добрый старческий голос.

Княжна Лидия быстро впорхнула в гостиную.

– Папа просит вас в столовую, вы застали нас за чаем, так не хотите ли, запросто.

– С большим удовольствием! – поклонился Гиршфельд и последовал за княжной.

В небольшой столовой за столом, уставленным разного рода домашним печеньем, с кипевшим прекрасно вычищенным томпаковым самоваром-вазой, в кресле на колесах, сидел князь Дмитрий Павлович Шестов и какой-то молодой, скромно одетый, выразительный брюнет.

Князь Дмитрий Павлович был чрезвычайно симпатичный старик, с открытым, добродушным, чисто русским лицом. Остатки седых волос были тщательно причесаны по-старинному, на виски, густые седые брови, нависшие на добрых, юношески-свежих глазах, были бессильны придать им суровый вид. Длинные седые усы с подусниками сразу выдавали в нем старую военную складку, если бы даже он не был одет в серую форменную тужурку с светлыми пуговицами – его обыкновенный домашний костюм. Ноги старика были закрыты пледом.

В столовой было прохладно. Два окна, выходившие в сад, были открыты.

Николай Леопольдович представился князю и передал ему письма его брата и дочери.

– Очень рад познакомиться… – с чувством пожал князь ему руку.

– Вы позволите? – указал он на письма.

– Помилуйте, пожалуйста! – отвечал Гиршфельд. Князь распечатал письма и принялся за чтение.

– Антон Михайлович Шатов, Николай Леопольдович Гиршфельд! – представила княжна молодых людей и заняла свое место за самоваром.

Новые знакомые пожали друг другу руки. Княжна подала Гиршфельду стакан чаю, тот взял его, поклонившись, и присел к столу.