В тине адвокатуры

XXI
Меткий выстрел

– Мечтаете! – раздался около нее голос.

Княжна вздрогнула.

Перед ней стоял Николай Леопольдович.

Побеседовав несколько времени с княгиней, и уверив ее, что злоупотреблять позволением князя Александра Павловича занимать ее было бы с их стороны опрометчиво для будущего, он оставил ее за любимым ее занятием – раскладыванием пасьянса, а сам поспешил на террасу, оканчивать свой разговор с княжной, который он решил сегодня же довести до благополучного конца, так как почва, по его мнению, была подготовлена.

Не застав княжну на террасе, зная ее привычки, пошел искать ее по аллеям «старого парка» и, как мы видели, предстал перед нею в ту минуту, когда она пришла к роковому решению.

– Ну-с, – начал он, подсаживаясь к ней, – на чем мы с вами остановились? Давайте продолжать, если ваши мечты, в которых я застал вас, не заставили вас позабыть наш разговор.

– Ничуть! – ответила княжна. – Я именно и думала о нашем разговоре, думала о вас.

Он встал и поклонился с комическою важностью.

– Весьма признателен вашему сиятельству, что вы в минуты досуга иногда вспоминаете в своих мечтах такое ничтожное существо, как ваш преданный и покорный слуга.

– Перестаньте балаганить! Это совсем к вам не идет, а преданы ли вы мне – это я еще увижу, но что не будете покорны, я это знаю, на это не рассчитываю и даже этого не желаю.

– Преклоняюсь перед вашею прозорливостью и способностью не желать недостижимого. Что же касается моей преданности, то предан я буду тому, кто меня оценит по достоинству.

– А можно спросить, какая будет цена? – улыбнулась она.

– Это относительно. Вы, собственно говоря, спрашиваете об этом из сиятельного любопытства вообще, или же для себя? – серьезным тоном спросил он в свою очередь.

– А если бы для себя.

– Для вас – вы сами безусловно и бесповоротно! – не сморгнув, в упор отвечал он ей.

Она смутилась.

– Это значит… вы делаете мне… предложение? – с расстановкой спросила она.

– Нет, не значит! – цинично улыбнулся он.

– Я вас в таком случае отказываюсь понимать.

– Как будет угодно вашему сиятельству.

– Но если бы я согласилась быть вашей женой? – глухим голосом с трудом вымолвила она.

– Увы! При настоящем положении вещей я принужден был бы отказаться от этой высокой чести. Отказаться в ваших и даже в наших общих интересах, если бы вы, понятно, пожелали, чтобы они были общие, – невозмутимо продолжал он.

– Я вас опять не понимаю.

– А, между тем, это так понятно. Что приобретаю я, женясь на вас? Красавицу девушку, которая из княжны Шестовой превращается в жену кандидата прав Маргариту Дмитриевну Гиршфельд, и более ничего. Еще менее приобретаете вы, жертвуя даже своим титулом. Вы получаете мужа, только что вступившего на скользкое адвокатское поприще, без средств, а следовательно без возможности с честью и славою идти по этому пути. Образуется из нас бедная семья, которая может приращаться. Природа не справляется с родительским бюджетом! Я – муж, бегающий за грошовыми заработками, чтобы что-нибудь дать голодающей семье, вы – жена, обмывающая и пеленающая своих детей и ведущая грошовое хозяйство! Вам нравится такая перспектива? Мне – нет.

– Но у моего отца есть тысяч тридцать. Картина немного не верна! – попробовала возразить она.

– Значит, на вашу долю придется пятнадцать. Разве это деньги? Мы с вами еще не жили, нам хочется жить. На сколько нам их хватит? А между тем, жизнь манит своими соблазнами. Ими пользуются другие под нашим носом. Почему же не мы? Деньги эти пройдут быстро, наступит безденежье, и картина окажется верна.

– Умрет дядя… – заикнулась она.

– Вы сделаетесь обладательницей его деревенской библиотеки.

– Что? – вскочила Маргарита Дмитриевна.

– Такова его единственная, относительно вас, воля, высказанная в завещании, которое я читал несколько раз.

Княжна остолбенела.

– Это злая насмешка! – сквозь зубы прошептала она, и ее глаза загорелись зеленым огнем.

– Похоже на это, особенно сопоставив, что вашей сестре Лидии завещано двести тысяч.

– Ей? – простонала княжна.

– В нашей воле все изменить… – пошептал Гиршфельд.

– Как? – схватила она его за руку.

– Позвольте, не торопитесь, вами еще не приняты мои условия.

– Какие? Говорите! – снова простонала она.

– Я люблю вас! – задыхаясь от страсти, подвинулся он к ней.

Она не отодвинулась.

– За обладание вами, я готов отдать вам себя на всю жизнь – это не фраза. Получая вас, я приобретаю себе полезного союзника и помощника, сохранить которого будет в моих интересах. Для людей, для света княжна Шестова и помощник присяжного поверенного Гиршфельда будут только хорошими знакомыми. К нам, у меня уже составлен план, перейдут все капиталы князя Александр Павловича Шестова. Красавица княжна Шестова поможет мне приобрести капиталы и из других рук по моим указаниям, деля добычу, по-братски, пополам.

– Это значит продавать себя! – в ужасе прошептала она.

– Ничуть! Женщина, продающая себя, разменивается на мелочи и не ценится вовсе. Умная, красивая женщина должна только брать, ничего не отдавая или отдавая очень мало.

– Это как же?

– Я объясню вам это впоследствии, но если вы с предубеждением, то, значит, я в вас ошибся, и нам лучше прекратить этот разговор.

– Продолжайте, продолжайте! – настойчиво повторила она.

– Когда мы достигнем главного – богатства, тогда от нас будет зависеть пойти под венец или нет. Быть может, поделив добычу, мы захотим разойтись, вы или я, мы будем свободны.

– Но средства к достижению этого богатства – преступления? – робко задала она вопрос.

– Вас пугают страшные слова, – усмехнулся он. – Не открытые преступления – не преступления.

– А если откроют?

– Значит, мы глупы и нам поделом.

– Страшно.

– Волков бояться – в лес не ходить. Впрочем, это зависит от вашей воли, вы можете остаться при перспективе читать книги из вашей собственной библиотеки и няньчить детей вашей богатой сестры.

– Я ваша! – порывисто склонилась она к нему.

В его глазах блеснул огонек неудержимой страсти и он заключил ее в свои объятия.

Раздался первый поцелуй.

Он был печатью заключенного договора.

Столетние дубы и вязы «старого парка» были одни немыми свидетелями тайного союза потомка немецкого жида с отпрыском древнего русского княжеского рода.

XXII
Адский замысел

Прошло несколько дней. Истинный и верный путь, к достижению желанных целей, открытие которого было куплено княжной Маргаритой Дмитриевной такою дорогою ценою при последнем свидании ее с Гиршфельдом в «старом парке», был пока известен ей лишь в общих чертах.

Николай Леопольдович не успел еще посвятить ее в отдельные детали.

Она знала лишь одно, что на этом пути ей не следует смущаться препятствиями, именуемыми на языке «пошляков», как говорил Гиршфельд, совестью, честью, стыдом, правдой, нравственностью, пороком, грехом и преступлением.

Она догадывалась также, что она должна будет вести подпольную борьбу со всем родом князей Шестовых, начиная со старика дяди и кончая, быть может, сестрой и двоюродным братом.

Это ее не смущало, тем более, что она была уверена, что выйдет с помощью ее друга и руководителя, из этой борьбы победительницей.

Она, несомненно, сделает зло всей этой семье, она составит ее несчастье, но зато она отомстит.

Сладкое удовлетворение своего дьявольского самолюбия находила она в этой мысли.

Отец, бросивший ее, как ей казалось, на произвол судьбы и няньчащяйся с этой «глупой Лидкой», дядя, неудовлетворяющийся мелкими уколами и оскорблениями ее, при жизни, а наносящий ей страшное оскорбление после своей смерти насмешкой в духовном завещании – не стоили пощады с ее стороны.

Они не оценили ее, и будут за это жестоко наказаны.

Поскорее бы только начать.

Она с нетерпением ждала удобного времени для второго свидания, когда она узнает все подробно.

Давнишняя злоба ее к дяде, князю Александру Павловичу, дошедшая до своего апогея, когда она узнала относящийся к ней пункт его завещания, еще более укрепилась в ней через день после свидания с Гиршфельдом.

Княжна получила телеграмму от одной своей подруги по курсам, что та проездом будет на станции Ломовис, куда и просила княжну выехать повидаться с ней минутку.

Маргарита Дмитриевна переговорила с княгиней и отдала приказание приготовить к утру следующего дня лошадей.

Проснувшись рано, она оделась и совсем готовая вышла садиться, но у подъезда экипажа не было.

– Узнай, скоро ли подадут! – обратилась она к проходившему через залу лакею.

– Его сиятельство приказали распречь! – почтительно отвечал тот.

– Как распречь? – вспыхнула она. – В чем же я поеду?

– А можете и не ездить, такая же будете, – вышел в это время из кабинета князь, находившийся с самого раннего утра в дурном расположении духа. – Стану ли я для всяких ваших проходимиц или, как они теперь называются, курсисток дорогих лошадей гонять. Заведите своих да и катайтесь сколько угодно.

– А! – могла только прошипеть сквозь зубы вся побагровевшая княжна и быстро ушла в свою комнату.

Князь уже кого-то распекал во дворе. Его голос был слышен в комнате княжны.

«Жестоко поплатишься ты мне за это, негодный старикашка, с тебя первого начну я уничтожение захудалого рода аристократов-тунеядцев!» – со страшною, непримиримою ненавистью думала она.

Наконец, давно желанное второе свидание с Гиршфельдом состоялось.

Во время ее обычной прогулки, между вечерним чаем и ужином, по задним аллеям «старого парка», на дорожке, ведущей к «проклятому дубу», показался Николай Леопольдович.

Маргарита Дмитриевна бросилась ему навстречу.

– Наконец-то! – прошептала она. – Я уже думала, что ты никогда не выберешь время.

– Напрасно думала, о чем думать не следует… – улыбнулся он. – В нашем положении осторожность – первое условие успеха.

Они опустились на «скамейку старого князя».

Была чудная тихая ночь. Луна с безоблачнного, усыпанного мириадами звезд неба лила на землю кроткий волшебный свет, таинственно отражавшийся в оконечностях медных крестов на решетке, окружающей старый дуб. Вокруг «проклятого места» царило ужасное безмолвие. Поднявшийся с протекающей невдалеке реки туман окутывал берег и часть старого парка, примыкающего к нему, создавая между стволами и листвой вековых деревьев какие-то фантастические образы.

Нашим собеседникам, впрочем, было, видимо, не до созерцания окружающей их природы.

– Время дорого, приступим прямо к делу, – серьезно начал он. – Необходимо прежде всего уничтожить завещание князя.

– Да, да; но как это сделать?

– Способы есть, но надо выбрать лучший и выгоднейший. Можно уничтожить завещание еще при жизни князя, похитив его, но это рисковано, так как князь может хватиться и не найдя написать новое; можно, наконец, похитить его и уничтожить после смерти, но, во-первых, смерти этой надо ждать, а он, кажется, умирать и не собирается.

– Кажется! – злобно прошептала она.

– Во-вторых, кто нам поручится, что князь не передаст этого завещания при жизни на хранение в верные руки – своему брату, например, твоему отцу…

– Это предположение возможное… – задумчиво произнесла Маргарита Дмитриевна.

– Не это еще не все, нам необходимо, чтобы князь умер как можно скорее, чтобы умер он без завещания, так как кроме того, что из его состояния двести тысяч идут от нас твоей сестре, а она с таким приданым не засидится, и эти деньги, с момента ее замужества, пропадут для нас навсегда, сама княгиня по завещанию является очень ограниченною в своих правах на громадное состояние князя, а я желал бы, чтобы эти права ее были бы обширнее, так как, имею на нее влияние.

– И даже, как я заметила, очень большое! – съязвила княжна.

Гиршфельд посмотрел на нее.

– Ревность, кажется, не предусмотрена ни одним пунктом нашего договора.

– С чего это ты взял, что я буду ревновать к этой красивой развалине?

– В таком случае и предоставь этой развалине взять свою долю жизненного счастья. Поверь, она дорого поплатится за это.

– Не не могу же я уверить тебя, что мне приятно это видеть.

– Что делать, нет пути без терний. Я постараюсь, чтобы тебе реже все напоминало об этом. Вот единственная уступка, которую я могу сделать твоим пылким чувствам! – улыбнулся он.

– Хорошо, хорошо. Ведь я же понимаю, что не можешь же ты предпочесть меня ей для нее лично.

– Что правильно, то правильно. Я знал, что ты меня поймешь. Ты умная, рассудительная женщина. В наше время они, к сожалению, редкость.

Он привлек ее к себе.

– Что же делать, чтобы осуществить все, что ты говоришь? – начала она.

– Надо, чтобы князь окончил жизнь самоубийством, или, по крайней мере, был признан самоубийцей. Тогда, на основании 1472 ст. Уложения о наказаниях, духовное завещание его будет сочтено ничтожным. Этого только нам и надо.

– Значит, надо убить его? – резко спросила Маргарита Дмитриевна.

Она вспомнила все, вспомнила недавнее оскорбление и злобная радость прозвучала в тоне ее вопроса.

– Да, отравить; это очень удобно, так как он принимает опиум. Почтенный Август Карлович прописал, как он сам выразился, лошадиный раствор. Несколько десятков капель и князь уснет на веки. Положим, на самоубийство будет похоже мало, но, приняв во внимание, что Сергей Павлович Карамышев так же много смыслит по следственной части, как я в китайском языке, да и остальные ваши местные жрецы Фемиды довольно убоги – я полагаю, что они, за отсутствием мотивов для отравления князя посторонним лицом, поспешат покончить это дело именно в этом смысле.

Надо сознаться, что сам Николай Леопольдович плохо верил в то, что говорил княжне, но ему необходимо было как можно скорее устранить князя и сделать княгиню распорядительницей шестовских богатств. Он даже готов был поступиться двумя стами тысяч в пользу Лиды, надеясь и на них, впрочем, наложить впоследствии свою загребистую лапу, а потому ему было безразлично: умрет ли князь с завещанием, или же без него.

Говорил же он все это для княжны Маргариты, желавшей всеми силами души своей лишить сестру наследства, которое являлось смертельным для нее оскорблением.

Он надеялся таким образом добыть ее согласие. И он не ошибся.

– Кто же должен исполнить это, то есть влить опиум? – после некоторый паузы спросила княжна.

– Ты.

– Я! Но как?

– Камердинер князя приготовляет лекарство во время нашего обеда; после обеда князь идет на террасу, где курит трубку, которую ему приносит тот же камердинер из кабинета. Ты, будто бы идя в свою комнату, зайдешь в всегда отворенный кабинет и вольешь опиум, который стоит на письменном столе, около крайнего шкапчика, в коричневом пузырьке, в приготовленную на ночном столике рюмку, а затем пройдешь к себе. Это дело одной минуты. Князь уже впился в опиум. Он принимает его целый год. Он проглотит и не заметив количества. Принимающие опиум даже любят увеличение доз. Я уеду на это время для того, чтобы, как посторонний человек, не навлечь на себя подозрения.

– Ты уедешь? Куда? – тревожно спросила она.

– В Т. дня на два. Я уж устрою. До этого времени ты присмотрись к кабинету и к месту на столе, где стоит пузырек. Смотри, чтобы только никто не заметил.

Княжна молчала. В ней происходила борьба, но злоба против князя одержала верх.

– И так, решено? – спросил Гиршфельд.

– Хорошо, я делаю. Решено! – глухим голосом ответила она.

XXIII
В разлуке

Наступили первые числа августа.

Время мчалось для княжны Маргариты Дмитриевны с ужасающею быстротою.

Вступив на новый жизненный путь, связав на всю жизнь, как ей по крайней мере казалось, свою судьбу с избранным ею человеком, она зажила какою-то двойною жизнью. Ум ее лихорадочно работал, нервная система, доведенная до высшего напряжения, как бы закалилась; неведомая доселе страсть охватила все ее существо, а между тем, в душе царил какой-то страшный покой.

Она чувствовала себя далеко не самостоятельной, чувствовала, что находится в полном подчинении воле этого железного человека, но это самое подчинение доставляло ей величайшее наслаждение.

Ей казалось, что рука этого человека настолько твердая, непоколебимая опора, что она, княжна, может теперь спокойно и безмятежно смотреть в будущее, отдохнуть от пережитых треволнений, что он один доведет ее до цели, выведет ее на широкую желанную дорогу.

Она сознавала, что она не идет, а ее ведут, но, по крайней мере, она была уверена, что не собьется с дороги.

Этот относительный покой ее организма разливал в нем какую-то сладостную негу и истому.

Так заблудившийся в дремучем лесу в зимнюю стужу путник покойно вверяет себя первому встречному и следует за ним, с наслаждением предвкушая теплую комнату и мягкое ложе.

Встречный же для заблудившейся в жизненном лесу княжны не только ведет ее, но рассказал ей заранее дорогу, поручил даже расчищать путь по его указанию, то есть действовать самой для себя и даже для него в благодарность за то, что он ведет ее.

Без нее, быть может, и сам он не так скоро вышел бы на дорогу, к жилью. Она, следовательно, помогает ему, она ему необходима. Друг без друга они – ничто, вместе – сила. Это вполне удовлетворяло ее самолюбие.

Еще более странное чувство стало охватывать ее с некоторого времени.

Ей стало казаться, что если бы даже она убедилась, что помогает этому человеку в начертанном им плане исключительно для него, то и тогда бы она не постаралась разорвать приковывающую ее к нему цепь, лишь бы быть с ним, около него.

Она без ужаса не могла представить себя без него. Холодный пот выступал у ней на лбу при одной мысли о возможности остаться снова одной. Она поняла, что безумно, страстно любит его. Она полюбила его прежде всего за смелость, с которой он взял ее. Эта любовь, в течение каких-нибудь двух недель со дня рокового свиданья в «старом парке», возросла до самоотречения.

С трепетом ожидала она коротких с ним свиданий в самом отдаленном месте «старого парка», на «скамейке старого князя», между вечерним чаем и ужином. Там, на этом «проклятом месте», развивал он перед нею свои страшные планы, там предавалась она первым восторгам любви.

Опьяненная этими восторгами, благоговейно внимала она своему кумиру.

Даже страх перед опасностью раскрытия его страшного плана совершенно исчез из души княжны Маргариты Дмитриевны – так велика была в ней уверенность в уме, дальновидности и рассчетливости ее нового друга, союзника и соучастника.

Она была в каком-то чаду, а между тем в нем, как в чистом воздухе, дышала полною грудью.

Такая картина ее нравственного состояния, – последствия роковой для нее встречи, – предстала перед ней с полною ясностью во всех мельчайших деталях во дни первой, хотя и кратковременной разлуки.

Гиршфельд уехал.

Он поехал дня на два в Т. с какими-то поручениями от князя Александра Павловича.

Княжна сидела одна в комнате у окна, выходящего в парк.

Комната племянницы князя Александра Павловича находилась на одной линии с его кабинетом, комнаты через две, и была угловая, в два окна. Одно из них выходило в парк, а другое – во двор. Убрана она была сравнительно с другими княжескими апартаментами весьма скромно.

Штофная темно-синяя мягкая мебель и такие же занавески на окнах, темные обои придавали ей мрачный вид, и единственным светлым пятном на этом темном фоне выделялась постель княжны, покрытая белоснежным тканьевым одеялом с целою горою подушек.

Княжна спала почти сидя, иначе чувствовала страшные приливы к голове.

В углу, между окнами, стоял косяком большой письменный стол на шкафчиках. Он был завален книгами и тетрадями. Посредине лежала какая-то неоконченная рукопись.

Прислуге было отдано княжной строгое приказание не касаться ее письменного стола, который она убирала сама.

Судя по его настоящему внешнему виду, можно было сразу догадаться, что за ним не сидели давно. Довольно густой слой пыли на книгах и неоконченной рукописи указывал, что к ним не прикасались, по крайней мере, несколько дней.

Да и на самом деле, занятая совершенно иным, княжна бросила с некоторого времени свои научные работы.

Зная, что сегодня утром Николай Леопольдович уехал и должен вернуться лишь послезавтра, она накануне еще решила, что проведет эти дни за работой и таким образом не заметит двух дней горькой, как она почувствовала, для нее разлуки.

В эту ночь ей не спалось, она задремала лишь под утро и сквозь сон слышала, как, звеня колокольчиками, подъехала к крыльцу коляска, как уселся Гиршфельд, сопровождаемый громкими пожеланиями приятного препровождения времени со стороны князя Александра Павловича.

– Удастся ли тебе узнать, как он проводил время? – злобно подумала она с просонья, и с этою мыслью заснула крепче.

Было почти уже два часа, когда ее разбудил раздавшийся под самым ее окном резкий голос того же Александра Павловича, распекавшего возвратившегося со станции железной дороги кучера за то, что он дал слишком незначительный отдых лошадям.

– Загнал, негодяй, лошадей; хозяйское добро жалеть не ваше дело! – кричал князь.

Послышались звуки ударов нагайкой.

Она вздрогнула, точно ударили по ней самой, и проснулась. Быстро вскочила она с постели, оделась, распахнула окно, выходящее в сад, села у него и задумалась.

О предполагаемой работе она совершенно забыла.

Она просидела бы, быть может, очень долго, если бы дверь ее комнаты не отворилась и на ее пороге не появилась Стеши.

– Пожалуйте к княгине, наверх, – отрывисто обратилась она к ней.

– Сейчас, – отвечала та, вздрогнув и встала. Стеша ушла.

Она также была, видимо, не в своей тарелке. Грустила ли она также об отъезде Николая Леопольдовича, или же ее тревожила мысль – привезет, или не привезет он из города обещанный им дорогой подарок – неизвестно.