Читать книгу: «Человек, упавший с балкона. Детектив, мистика, любовный роман», страница 3

…Но это в сказках с хорошим концом все гладко, а в жизни – попробуй. Заработал непосильным трудом квартиру, машину, дачу, выплатил кредиты, глядишь, а тебе уже за восемьдесят! И младшие родственники твои ждут – не дождутся, когда ты покинешь эту грешную землю!

Я нащупал и снова открыл дверку холодильника. Ощупав его внутренности, бросил в нижний ящик пустую бутылку. Затем взял новую бутылку с верхней полки. Бутылок там было много, но воды в них было грамм двести – на стакан. Тяжело переводя дыхание, еще хлебнул водички. Хорошо запомнив, что прямо напротив холодильника, практически в трех метрах от него, находится кровать, я повернулся на сто восемьдесят градусов и решительно шагнул по направлению к ней.

На втором шаге я наступил на ранее потерянную мной бутылку, и, не удержав равновесия, грохнулся навзничь на пупырчатый пластик пола.

глава 8

– Ну и как там этот толстяк? Жив еще?

Директор научного центра «Psiho-Psiho» зашел в кабинет к своему заму, который выполнял по совместительству обязанности и заместителя директора и администратора – короче, был, как сейчас говорят, главным менеджером. Администратор сидел спиной к единственному окну, за большим офисным столом. На мониторе, стоящем перед ним, была видна комната с испытуемым. Цвет картинки был не ярким, зеленовато-мутным – прибор ночного видения не дает идеального качества изображения, но рассмотреть происходящее было можно. Директор обошел стол, протер краем халата очки, встал перед монитором и стал смотреть, как испытуемый в полной темноте ползет вдоль стены на карачках.

– Смешно.

– Да нормально все пока. – Администратор отрвался от экрана и посмотрел на директора – Привыкает. Я думаю, что если бы мы сказали ему об условиях, тоже не согласился бы. Видно, что ему деньги нужны: так торопился, что даже договор толком не прочитал! – Администратор потер ладонью свой блестящий лоб и продолжил: – Охрана предупреждена и если с ним что-то случится, вытащим и вылечим. Так что наш новый эксперимент начался! – повернувшись к дверям кабинета, радостно произнес: – А вот и Томочка! Что привело Вас к нам, чудесная леди?

В кабинет, покачиваясь на стройных, длинных ногах, вошла секретарша. Она шла, как модель по подиуму, зная, что равных нет. Села на диван, закинула ногу на ногу – раскрывшиеся полы халатика и чулочки-сеточки подчеркнули прелесть ее прекрасных бедер. Она было очень красива – высокая грудь, покатые плечи, чувственные губы, жемчужные зубки, чуть вздернутый носик, рыжие кудряшки – не девушка, а ожившая эромечта!

Томочка засунула ладошки в карманчики халатика, и, опустив томный взгляд на свои коленки, спросила:

– Зарплата когда? Мне надо маме послать. Дайте сегодня. Я у вас тут побуду, не прикалывает в приемнике вашем одной по полдня сидеть. Скучно.

Администратор перевел взгляд на нее и рассеяно ответил:

– Всем нам всегда что-то надо. Завтра, завтра, дорогая моя!

Томочка встала, цокая длинными каблучками, подошла к окну. Посмотрела на улицу. Не увидев за окном ничего интересного, она повернулась к своим начальникам:

– Завтра? Шутишь! Не гони! Завтра суббота! Поворачиваясь, она, как бы случайно, задела своей крепкой грудью директора. Затем шутливо хлопнула изящной ладошкой администратора по спине и нагнувшись, поцеловала его в лысину.

Администратор автоматически потер ладонью место поцелуя и проговорил через плечо:

– Тома! Опять помада на голове останется! Прошлый раз ты мне вот также поцелуйчиков наставила, а я в магазин без кепки пошел! Весь народ насмешил!

– Любовь не спрятать занавесью лжи и кепкой поцелуй ты мой не скроешь! – отшутилась Тамара. Увидев изображение в мониторе, широко открыла глаза, приподняла очки и, в удивлении отпрянув от экрана, спросила:

– Что за порнуха? Ретро, что ли? Вы что тут оба делаете?! На мужиков потянуло? Мама моя! Дорогой, тебе меня мало? – Снова приблизившись к монитору, присмотрелась – А! Да это же вчерашний мужик! Он в пирамиде уже? Сколько продержите? Он стишки пишет. Прикольный. И мне стишок оставил! – Томочка звонко рассмеялась, цокнула языком: – И по кайфу! «Хлопушка» называется!

Администратор снял очки, сложил их, и, близоруко щурясь, улыбнулся змеиной улыбкой:

– «Хлопушка», говоришь? Я у тебя сегодня утром в руках видел томик Николая Гумилева. – он громко и с выражением процитировал строки: – «Я знаю веселые сказки таинственных стран, про черную деву, про страсть молодого вождя. Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман, и верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя!» Правильно я прочел? – после секундной паузы продолжил: – Вчера ты читала Зинаиду Гиппиус. А позавчера, если помнишь, весь рабочий день очень внимательно изучала «Нерв» Высоцкого – как к экзаменам готовилась. Дома у тебя собралась целая библиотека из таких книжек. А твой e- book…

– Не выражаться тут здесь при мне! – откуда-то сбоку прогрохотал директор.

– Твой е-бук, – администратор продолжил, не обратив никакого внимания на директорское возмущение, – переполнен классикой. Мне, конечно, понятна тяга красивых женщин к высокому искусству. Но объясни нам пожалуйста, как можно читать прозу Андре Моруа или стихи Блока, и одновременно с этим калякать, как наркоманка в морфинилке? Ты что вчера ему сказала? Этому поэту, ты что сказала? Я, Тома, все слышал!

– Да, ничего, просто пообщались мал-мал… Потарахтели об исскустве жанра…

– Какого жанра? Жанра декларации эротических стихов обнаженным массажистом в женской сауне? О том, какое полотенце должно висеть у него на энергированном члене? Другой темы не нашлось?

Тамара покраснела, надулась:

– Значит ты за мной шпионишь? Он мне «Хлопушка» на листочке написал, подарил автограф, я сказала, что не все женщины такие, как в стихотворении, потом как-то само завязалось…

Павел Петрович нахмурился и глядя сверху вниз на администратора, произнес:

– Вот она молодежь! На уме только сиськи и цацки, причем у обоих половых гендеров!

– Павел Петрович! – Администратор молитвенно сложил руки – Ну не надо твоих замечаний! Тома, а можно ты не будешь употреблять всяких разных некрасивых и нецензурных слов? Они тебе не идут, ты этим показываешь, что ты любому доступна! Понимаешь, когда женщина матерится у меня возникает ощущение, что ее прилюдно стошнило… Должна же быть хоть какая-то женская скромность! Ну, разве можно так, да еще с посторонними!

– Вот, Тамара! Слушайте теперь! – Возбужденно заговорил Петрович – А я Вам предлагал со мной дружить! Даже готов был квартиру Вам снять, для наших деловых встреч! Двухкомнатную! И в обществе выражаться не запретил бы!

– Павел Петрович! Какой дешевый понт! И Вас не парит?! У Вас жена, дети. Вы с тещей живете! И потом, мне Сашек нравится! А что такое морфинилка? А слова «парикмахер» и «застрахуйся» тоже матерные? А «употреблять»? – это слово Сашек сейчас сам сказал!

Петрович аж крякнул, повернулся к Томочке:

– Тома, а откуда у Вас имя такое интересное взялось? С-А-А-А-шек!

– А как мне его называть? – ответила Тамара: – Саша – скучно! Александр – больно уж официально! Сашок, что ли? Сашун? Са-щ-щ-щ? Сащунидзе? Фу! Как дракона! Это все унизительно! – Томочка закрыла глазки, подняла свой прекрасный лик к небу, и сделав бровки домиком, томно протянула: – С-а-а-а-ашек! Благородно, красиво, необычно, поэтично – прям, как запах цветущего пиона в горной долине!

– Ну, ну! Как саше от моли в шкафу! – Петрович заложил руки за спину и менторским тоном продолжил: – Морфинилка, уважаемая, есть притон. Практически на убогом реперском сленге вякаете, а элементарного не знаете! – не сдержавшись, добавил: – Я бы Вам, Тамара, и оклад повысил! – Он покраснел, резко махнул рукой, как будто шашкой воздух рубанул и добавил: – И… И замяли!

– Конечно! – Тамара чуть не задохнулась от возмущения. – А как Вы со Светой обошлись! Как с козой, которая молоко давать перестала! А Света – сама прелесть!

Тома от возмущения не смогла остановиться. Снова закатила глазки и прижав руки к груди, совсем как театральная актриса во вдохновенном монологе, страстно произнесла:

– Вся гладкая, как шелк! Светленькая! Нежная! Ножки от плеча! Губки! Глазки! – обидевшись за подругу, резко прекратила разговор и, громко цокая каблучками по блестящему ламинату, вышла из кабинета, грубо бросив на прощание: – Короче! Деньги давайте!

Павла Петровича заколотило. Он резко наклонился к администратору:

– Откуда она про Светку знает? Кто ей сказал? Ты сказал? Ты? Кому еще сказал? Мои если узнают, теща узнает – уволю, убью, со света сживу! – Павел Петрович топнул ножкой.

– Да никому, Паша! Успокойся ты. Светлана к нам часто приходит, иногда даже ночует. Они же с Тамарой сокурсницы! Забыл? Она часто на своего нынешнего сожителя, Кирилла, жалуется – ссорятся. Светлана замуж хочет, а он ей отвечает, что не дорос еще. И хватит вспоминать, как ты к Тамаре приставал, я, в конце концов, обижусь! И Тома тебя отшила и Светка! Живи в семье, Паша!

– Тьфу! Сокурсницы, блин! Правильно я Светлану выпер! Нам и одного настоящего врача много! Тамара что целыми днями делает? То матерится, то стихи читает! Литературовед, блин! Если бы не хозяева и не отчеты, я бы и ее выставил. – Павел Петрович потер ладони и неожиданно спокойно произнес: – Ладно, скажи бухгалтеру, пусть ей за прошлый месяц на карту перечислят, до четырех успеют. Сейчас еще только двенадцать, в принципе, в три можете быть свободны.

Петрович в задумчивости почесал затылок и продолжил:

– Так, теперь докладывай, что там у нас? По плану все? Поэт, я вижу, к обстановке привыкает. Другие как? В других пирамидах что? Вчера, после прилета, мне некогда было, ты давай, коротко и по делу.

Сашек улыбнулся:

– Как там, Америка? Стоит еще?

– Стоит Америка, стоит. Нам бы научиться, чтоб и тут все так же, как там стояло! Давай, давай по делу!

– Научимся, если Бог даст! – Сашек обиделся за Россию. – Как бы их там стояк не замучил! Ладно! Значит так: начнем с нового жильца – сказать что-либо за три часа, проведенные поэтом в пирамиде, рано. Первые поведенческие изменения, думаю, должны появиться через пару дней, когда зеркала включим. Другие и «Отец семейства», что живет при постоянно включенном свете, и «Холостяк», у которого свет включают и выключают каждые два часа, – никакого эффекта. Зря время и деньги потратили. На них ни зеркала, ни пирамиды не действуют. Иногда, правда, оба пытались с кем-то общаться, но является ли это психическим отклонением или эффектом от зеркал – непонятно. Обросли оба, как ежи. Грязные, немытые. Я боюсь, что недалека та грань, за которой они уже не смогут вернуться в нормальный человеческий облик. За два месяца так опуститься! Неужели и я так же смог бы?

– А ты попробуй, никто не мешает! – Павел Петрович теперь был деловит и строг. – Давай, давай дальше – про молодых давай!

– Хорошо. Молодые артисты быстро сообразили: до пояса моются под краном, что пониже – над унитазом. А эти же двое – и «Отец», и «Холостяк», только и делают, что жрут и спят. Сморкаются в одеяло. Одни сопли и онанизм – до тошноты противно. Я после них неделю буду помещения и кровати стерилизовать. «Отец семейства» еще шоколадки жрет и поет с набитым ртом, сидя на унитазе. Как он своих детей воспитывает?

– Чего ты прицепился? В принципе, это и было по- ставленной задачей. Как там написано? «…За сколько дней лишение общения с обществом отразится на внутреннем облике подопытных». А что ты сказал про молодежь? Как там эти, наши студенты? Договор был подписан в день моего отъезда, я этих артистов толком и не видел. Спектаклей, надеюсь, не было? – Директор весело заржал. – Киношкольники! Выпускники! Я в самолете наткнулся на статью: «Новое эстрадно-поэтическое мышление, как феномен современной кино-культуры». Читать смешно, смотреть плачевно. От актерского искусства одно название оставалось! Вот Никулин или Демьяненко – четыре поколения их фильмы смотрят! И пятое будет смотреть, и шестое, и седьмое, и все последующие! И смешно, и понятно, и не обидно! И евреям, и мусульманам, и христианам приятно! А нынешние артисты? Куда им всем до Вицина с Куравлевым! – Петрович резко рубанул воздух ладонью. – Ладно, оставим лирику. – повернулся к администратору: – Докладывай. Пока я к хозяевам летал, ничего с ними не произошло? Это важно.

– Нет, не произошло. Стеклянную стенку, которая их пирамиду разделяет, разбить не пытались. Друг к другу они за эти сорок пять дней привыкли, и обитают сейчас, так сказать, не скрывая подробностей. Парню, правда, тяжко. Девчонка совсем стесняться перестала. За кроватью уже не сидит. А им ведь даже простыней и подушек не дали. И свет уже пятнадцать дней не выключают. Они очень прилично себя ведут, например, когда один справляет нужду, другой отворачивается. Мне кажется, что это очень жестоко по отношению к людям – у парня по нескольку часов кряду эрекция. Он хоть и отворачивается, чтоб девчонку не видеть, но толку мало – молодость свое берет. Терпит. Часами на животе лежит или за кроватью прячется. А девчонка наоборот – стала садиться и ложиться так, чтоб эротично выглядеть. Она явно специально его заводит. Думаю, что ей ситуация даже нравится. Женщины всегда хотят быть одновременно и соблазненными и соблазнительницами. Они иногда садятся друг напротив друга, одной рукой прикроются, а дру гой что-то на стекле пальцами пишут. Жестами разговаривают. У меня такое ощущение, что парень ей стихи читает. Никогда не думал, что движения, жесты и мимика могут быть настолько выразительными. Он точно влюбился! Целые пантомимы стал разыгрывать. Встанет на коленки за кроватью, и жестикулирует. А она смотрит на него, улыбается и горло себе рукой сжимает. Артисты, хоть и неопытные – они жестами умеют. Хорошо их там во ВГИКе научили. Интересно, кто их педагог? Далее что у нас? Так… Зеркала во всех трех пирамидах включали по плану… в четвертой поэт поселился… Тома отчет составила. Отчет готов к отправке. Тебе только подписать. И кто тебе такие унизительные эксперименты над людьми заказал? Почему у нас по пирамидам все голыми и лысыми сидят? Не то, что мне – охране уже смотреть на это противно!

– Кто заказал, тот заказал. – Петрович заложил руки за спину и посмотрел в потолок. – Обезболивающие средства тоже были не в лабораториях разработаны. Молодым полячкам, например, когда контрацептивы изобретались, врачи-фашисты за жуткие страдания даже спасибо не сказали. У этих фашистов, кстати, тоже были заказчики и эти заказчики прекрасно понимали, что делают! А тут – светло! Тепло! Пей, ешь, драч.. извиняюсь! Спи – не хочу! Полной деградации подопытных никто не допустит. Кормят прилично и бесплатно! Надо бы, все-таки за еду вычеты делать… Денег мы платим – четверть однокомнатной квартиры в дальнем Подмосковье можно купить! Короче! С поэта глаз не спускать. Запись его поведения будем отправлять заказчикам каждые сутки. Остальные пирамиды освободи – выпусти всех. Извинись. Скажи, что эксперимент закончили раньше из-за того, что все необходимые данные получены. Пока больше никого нанимать не будем: – Петрович налил себе из графина, стоящего на столе, стакан воды. Выпил половину. Продолжил: – Да, чуть не забыл – разнополых артистов этих, выпусти вместе. Сделай так, чтоб они меж собой познакомились: посмотрим, что у них выйдет. Хозяева заказали. Не забудь: у каждого испытуемого в контракте есть пункт о том, чтобы подробно описать свои ощущения, испытанные в ходе эксперимента, и оплата строго только после отчета. Вот и посади этих артистов вместе за один стол, об своих ощущениях написать!

Петрович громко захохотал и вышел из кабинета.

– Разнополых… – Сашек чуть не плюнул в след своему брату-директору.

глава 9

О том, что стало с «Отцом семейства» и с «Холостяком», я не знаю. Да это и не важно. Надеюсь, что они все-таки вернулись в человеческий облик. А молодые люди, прошедшие столь унизительный эксперимент, поженились. Как мне, после всех событий и переживаний, рассказали Сашек с Тамарой, с которыми я здорово сдружился, полученные деньги, по обоюдному согласию, они использовали очень разумно: взяли в ипотеку квартиру на первой фазе строительства в одном из городков близкого Подмосковья. По профессии работать не стали. Она страховой агент. Он работает в городской администрации в отделе культуры. Есть дети – погодки, два мальчика. Они, наверное, единственные, которым такой жестокий, издевательский эксперимент не смог изранить психику и принес кроме денег еще что-то хорошее.

…Я лежал на теплом полу, бездумно глядя в обволакивающие меня тишину и темноту.

Вспомнилось детство. Мой родной северный город. Мне десять лет. Теплый июльский вечер.

Соседний двор. Сарай для дров. У сарая скамейка, на которой, как непоседливые воробышки на проводе, что-то громко обсуждая, сидят пацаны – мои дворовые друзья. Я же сижу напротив них, на краю бетонного кольца, огораживающего чугунную крышку люка водопроводного колодца. Всем весело. Я качаюсь на краю кольца, не держась за него руками. Упершись пятками в бетонную стенку кольца, я сильно наклоняюсь назад, потом вытягиваю ноги и их вес возвращает меня в исходное состояние. С каждым разом отклоняюсь все больше и больше. Вдруг – сильнейший удар по темени! Я опешил! В глазах потемнело! Кто посмел! Хотел рвануться вперед, соскочить с этого бетонного кольца, и, поймав обидчика. Надавать ему, куда кулак попадет! Но не получилось! Что-то меня не пускало! Потом, через пару секунд, когда зрачки перестали вращаться в глазах и зрение вернулось на место, я увидел на фоне еще светлого вечернего неба собственные ноги в черных вельветовых брюках, заправленные в резиновые литые сапоги с завернутыми голенищами – по тогдашней мальчишеской моде. Я осознал, что упал внутрь кольца, ударившись затылком о чугунную крышку! Самое досадное было то, что из пацанов никто ничего не понял! Только кто-то спросил, зачем я туда лазил? Досадно. Никто не помог, никто не заметил, как мне больно и трудно. Никто не пожалел. Именно тогда, здорово треснувшись башкой, я понял, что каждый из нас больше занят проблемами своего собственного тела и своей души. Сострадание и желание помочь есть далеко не у всех.

Сейчас, много лет спустя, когда я вспоминаю этот случай, меня каждый раз прошибает холодный пот:. А если бы колодец не был закрыт? Например, пьяный сантехник забыл бы закрыть, и что тогда? Там огромные вентили, насаженные на такие же огромные, острые, как пики, винты! Я бы упал туда вниз головой. Один удар о такой вентиль и по поверхности жарких, ржавых труб запросто могла растечься моя красная кровь вместе с розоватым, цвета бедра испуганной нимфы, дымящимся мозгом! А без мозга я думать не смогу, а тот, кто думать не может – тому и жить незачем.

…Память моя вдруг переключилась на другой случай. Я по молодости занимался и греко-римской борьбой, и акробатикой. Продвинулся в спорте я не особо сильно – никак, проще говоря, не продвинулся. Но переднее сальто в спортзале на матах сделать мог! Вспомнилось же мне не мое спортивное прошлое. Как-то, встречая Новый год в компании друзей, я подключился к игре в фанты. Дело было в одном из дальних северных городов, где я тогда работал. Были мы молоды, сильно выпивши, каждому попадалась какая-то хрень, но всем было весело. Были там фанты «Кукареку», «Изобрази таракана», «Помни грудь друга». Мне попался фант «Зайчик». Я, не долго думая, прямо около елки решил изобразить сальто. Зайчики – они же прыгают! Тем более что, среди гостей была одна свежеразведенная девушка, которой я очень сильно хотел понравиться. А тут и случай, и сама судьба давали мне возможность обратить на себя внимание не только умением складывать стишки и петь их под гитарку. Я очень хотел поразить своей неотразимой ловкостью и грацией нежное женское сердце! Картинно встав у елки, я громко, пьяным голосом, произнес:

– Зайчик-попрыгунчик сейчас покажет вам смертельный прыжок! Затем резво, и, как мне казалось, необыкновенно ловко и грациозно, подпрыгнул. Но, к сожалению, ловкость у меня была уже далеко не спортивная – не докрутившись в воздухе, я, со всего маху, врезался лбом в пол! Не сальто сделал, а нырнул в дубовый паркет, как пловец в бассейн! Пол загудел и со стоном содрогнулся. Из глаз моих посыпались искры и потекли слезы! Мне показалось, что я сломал себе шею! Но самое обидное было не это – мои пьяные друзья и та, которой я очень хотел понравиться, решили, что все прошло, так как надо! Что лбом в пол – это нормально! Никто ни глазом, ни ухом не повел! Посмеялись, похлопали из уважения, и ведущий объявил следующий фант! Обидевшись на всех я очень здорово надрался. А когда проснулся в сугробе, в котором спал после столь замечательной встречи Нового года, (видимо меня кто-то сначала пожалел и тащил, как медсестра на фронте раненого солдата, а потом, когда тащить надоело, просто бросил недалеко от дверей моего подъезда), – то очень долго не мог сообразить, откуда у меня на лбу взялась такая огромная шишка, и почему так сильно болит голова и шея. Чтоб я с кем-то дрался – не помнил. Но, обидно было не это – обидно было то, что к вечеру, похмеляясь в той же компании, я узнал: тащила меня та, которой я так хотел понравиться, тащила она меня со своей подругой, такой же обалденной и тоже свежеразведенной красавицей, а потом, когда они обе поняли, что этой ночью толку от меня не будет, бросили, обидевшись, в первый попавшийся сугроб!

Не зря говорят, что алкоголь разрушает мечты и надежды!

…Лежать на теплом полу мне было удобно, но в голове шевельнулась мысль: не перебраться ли мне на кровать? Я думаю, что у всех, без исключения бывает такое ощущение, что мозг как будто раздваивается, и в нем начинают течь две мысли одновременно. Сейчас у меня было именно такое состояние. Одна половина мозга лениво обдумывала вопрос: «Не перебраться ли на кровать?». Другая в это же время лениво советовала: «Какая разница, где тебе триста часов лежать?» Но, на кровати было мягче и как-то удобнее, чем на пупырчатом полу. Поддавшись на уговоры левой половины мозга, я повернулся на живот. Снова встал на карачки и снова – уже в обеих половинах моего воспаленного мозга, ярко вспыхнул вопрос: куда мне ползти? Внезапно на меня, второй раз за столь короткий промежуток времени, нахлынул страх. Стало как-то холодно. Стало казаться, что что-то страшное смотрит на меня из темноты, что стен нет, что я оказался на чьей-то огромной ладони, что меня, как назойливое насекомое, сейчас прихлопнут, размажут, разотрут. Я ничего не мог поделать, мой разум отключился. Стало нечем дышать. Безотчетный страх сжал тисками мозг. Заставил бешено колотиться сердце. Я торопливо пополз куда попало. Страх, превращаясь, перерождаясь в панический ужас, требовал света, который разгонит, растворит мрак, убьет тьму, прогонит темные силуэты, жадно глядящие на меня из кошмара черной мглы. Они, ненасытные, липкие, гибкие и тупые, как черви, желают только одного: съесть, разодрав на куски, мои тело и душу! И я, после этого пира, стану такой же ужасной мертвой сущностью, жаждущей человеческой крови! Буду мечтать сожрать кусок чьей-то горячей души, желая восстановить утраченное! Стану жуткой дрянью, боящейся света, как человек тьмы, и вечно живущей в холоде мрака!

Я не помню, как и сколько я полз, как оказался на кровати, как, трясясь, закутался с головой в одеяло – будто ткань, набитая синтепоном, могла противостоять тем, кто легко проникает сквозь время, железные решетки и бетонные стены. С большим трудом, утихомирив разыгравшуюся фантазию и успокоившись, я уснул.