Читать книгу: «Мадина», страница 6

Глава 8

Мадина

Отец стоит напротив и смотрит на меня с превосходством. Ухмыляется, сложив руки на груди:

– Скажи, чего ты добилась, Мадина? Неужели твой побег стоил мучений твоей матери? Посмотри на нее. Посмотри, что ты натворила.

Он отодвигается, и я вижу свою мамочку. Она вся в синяках и крови, ее руки трясутся.

– Мама…мамочка, – шепчу я, отчаянно желая подбежать к ней, обнять и пожалеть, но что-то меня держит, не пускает.

Она в ответ медленно поднимает голову, смотрит на меня и пытается улыбнуться пересохшими и потрескавшимися губами.

– Мадиночка…доченька…, – только и может прошептать она. И вдруг она падает на бок, истекая кровью, и, не мигая, смотрит в одну точку.

Крик боли и отчаяния вырывается из меня. Я кричу, надрывая голосовые связки и легкие. Пытаюсь двинуться с места, побежать, но что-то удерживает меня, и я стою, словно пригвожденная к полу.

– Мамочка! Мама! Помогите!! Пожалуйста, кто-нибудь…

И тут же слышу торжествующий голос отца:

– Это ты виновата, Мадина, ты виновата, что твоей матери больше нет.

Я снова кричу, плачу, в легких не хватает кислорода, их жжет, словно огнем.

– Мадина, проснись! Хорошая моя, открой глаза, – слышу до боли знакомый голос. Слышу и не могу вспомнить, кому он принадлежит, но я иду на него, потому что чувствую в нем уверенность, защиту.

Чувствую, что меня трясут за плечо и утирают слезы. Открываю глаза и медленно прихожу в себя, осознавая, где нахожусь.

– Тише, успокойся, Мадина. Это сон. Это всего лишь сон.

Я сажусь в кровати, натягиваю одеяло до подбородка, кутаюсь в него, как в кокон, пытаясь согреться. Меня трясет, и я не могу успокоиться. Я думала, что сбежала от кошмара, оставив все дурное в отцовском доме, но на деле этот кошмар переехал вместе со мной, поселившись в моей голове.

Неделю я наслаждалась спокойной, умиротворенной жизнью: мои синяки и ссадины почти зажили, что радовало Льва; готовила для любимого мужчины, радуясь тому, что могла ему угодить, ждала его с работы, а вечером не могла на него насмотреться, с жадностью впитывая в себя каждую черточку его образа. Мне было хорошо и уютно.

Единственное, что огорчало меня в этом добровольном заточении и беспокоило – отсутствие возможности связаться с мамой. Каждый мой день начинался с мыслями о ней, ими же и заканчивался. Каждый миг я молила Бога, чтобы с ней все было хорошо. Но я понимала, что сейчас не время раскрывать свое местоположение, иначе все наши старания пойдут прахом.

Почему же так холодно? И страшно…

Лев аккуратно садится рядом со мной на кровать и приобнимает меня за плечи, от чего я вздрагиваю.

– Тихо, тихо, малышка, я просто хочу тебя согреть, – успокаивает мужчина, поглаживая меня по спине.

– Мне не холодно. Мне страшно.

Лев тяжело вздыхает и какое-то время молчит. Вдруг резко поднимается на ноги и тянет меня за собой.

– Пойдем, – лишь коротко произносит он.

– Куда?

– Бороться с твоими страхами.

Хороший мой, если бы против них было средство…В моем случае надо убивать причину, а не следствие. Но все же я кутаюсь в одеяло и, придерживая края, бреду за мужчиной.

Лев приводит меня на кухню, сажает на стул и достает из холодильника…пакет молока. Наливает его в большую кружку, кладет пару ложек меда и ставит греться в микроволновку.

– Моя мама всегда грела мне молоко с медом, когда в детстве я просыпался ночью и не мог уснуть, потому что боялся монстров под кроватью, – вдруг произносит он, стоя ко мне спиной и глядя в окно на ночной город.

– Я, наверно, тебе причиняю столько неудобств своим ночными криками. Прости, пожалуйста, – извиняюсь. – Я не знаю, как с этим бороться. Я хотела бы вылечить голову, но, кажется, ОНО пустило корни в мою душу, намереваясь задушить меня, – уже тише, сильнее кутаясь в одеяло и продолжая дрожать.

– Не говори глупостей, Мадина. Я- взрослый мальчик и, если бы меня что-то не устраивало, поверь, я нашел бы сто и один способ вернуть себе комфорт. Решив тогда, на улице, помочь тебе, я взял всю ответственность на себя за твою дальнейшую судьбу. Не потому, чтобы тебя чем-то обязать, а потому, что я так захотел. И я отдавал себе отчет, что могут возникнуть какие-то трудности, но это все – херня. Гораздо больше меня волнует твое душевное состояние.

Я не знала, что ему ответить на такое честное признание, но когда хотела возразить что-то, пропищала микроволновка. Лев подал мне стакан со словами:

– Пей, это должно помочь тебе успокоиться.

Я беру кружку двумя руками, грея об нее ладони, и осторожно делаю первый глоток. Лев открывает окно и прикуривает сигарету. Так мы и проводим время посреди ночи: я, укутанная в одеяло, пью молоко с медом, Лев, нахмурившись, курит, задумавшись о чем-то своем.

И неожиданно он начинает говорить и, чем дольше он говорит, тем сложнее мне понять: он рассказывает все это для меня или для себя.

– Мы расстались резко и очень давно. Я совсем тебя не знаю и не помню, потому что мы были тогда детьми, да и у нас довольно внушительная разница в возрасте. Но меня тянет к тебе. Тянет в эту квартиру, которую я никогда не считал домом. Тянет, потому что тут стало уютно, каждый вечер пахнет домашней едой, заботливо тобой приготовленной, несмотря на все мои запреты. И потому что тут ты. Такая чистая, добрая, доверчивая и беззащитная. Ты создана для того, чтобы тебя защищали, Мадина, – на этих словах безумно смущаюсь и краснею. Не знаю, куда себя деть, поэтому делаю большой глоток молока, чтобы мне не пришлось что-либо говорить. А Лев не видит и не чувствует моего замешательства, он словно ушел в себя, в свои воспоминания, и, судя по его напряженным плечам и глубоким затяжкам, это совсем не радужные мысли.

– Шестнадцать лет назад я жил в обычной семье. Хорошо, обычной для того района, где мы с тобой жили. Ты наверно, помнишь моих родных, – киваю, позабыв о том, что Лев сейчас меня не видит. Пусть. В данный момент я даже дышала через раз, боясь спугнуть момент его откровения. Потому что все предыдущие разы, когда мы заговаривали о нашем прошлом, он закрывался от меня, возводил каменную стену, а в глазах поселялась тоска. Но он быстро брал себя в руки, надевал маску серьезности или безразличия, и мы делали вид, что ничего не произошло. Сейчас же он заговорил сам. Лев хотел показать мне, что доверяет. Что открывает душу. А я не могла оттолкнуть его в такой момент, потому что мне было очень важно знать, что творится в его голове.

– Тот день, когда ты подарила мне этот медальон, – по движениям другой руки я понимаю, что он сжимает его в ладони, – стал для меня последним беззаботным днем. Тогда мое детство закончилось. На следующее утро машина с моими родителями и Ирочкой, направлявшимися на дачу, попала под КАМАЗ. Только знаешь, что странно: оказалось, что отец якобы был мертвецки пьян. В восемь утра. С учетом того, что он не пил ни грамма вот уже много лет. У него была страшнейшая язва и строжайшая диета. Да и дача наша была в другой стороне. А я…я остался дома, потому что играл за школьную команду по футболу, как раз должен был состояться матч с другой школой. Я уверен, что их убили, но только понять не могу, кому это понадобилось, и, главное, за что. Несмотря на то, что за последние годы работы в клинике я обзавелся связями, даже они не смогли мне помочь узнать заказчика и исполнителя. Он очень ловко замел все следы. Ты как-то спрашивала, как я жил все эти годы? Херово жил, Мадина. Спасибо дяде – он забрал меня к себе, терпел мои выходки и несносный характер. Я пошел по стопам родителей – выбрал медицину. После окончания ординатуры и работы в больнице я решил, что пора бы пробиться в этой жизни – горько усмехается. – Денег у меня не было, и я решил продать дом, в котором мы жили, я все равно так и не смог вернуться туда, переступить порог. Слишком больно, слишком тяжело. Я открыл свою клинику, казалось бы, вот оно счастье. Но кто-то там наверху, если он там есть, решил, что испытаний на мою голову выпало очень мало: фирма шла ко дну. Но в один момент на меня неожиданно вышел мой нынешний партнер, ты его видела в тот день в клинике, Арсений. Он предложил инвестировать в мое детище, но взамен попросил об одном «одолжении». Моя жизнь ничего не значила для меня тогда, мне нечего было терять. И я подписался на добровольное рабство. Меня все устраивало до определенного момента. До того самого, когда я встретил тебя.

Я молчу и, не отрываясь, смотрю в кружку с остывшим молоком. Я чувствовала, что прошлое для Льва – больная тема. Но он переступил через себя, через свою боль и доверился мне. Не какой-то другой женщине, которые у него наверняка есть, я более чем уверена, не психологу или кому-то еще, а мне. Девочке из его прошлого. И это понимание подтолкнуло меня сделать то, чего я боялась: рассказать о своих страхах и кошмарах. Потому что только после откровенного монолога Льва я поняла – доверие дорого стоит. И я начинаю говорить, глядя лишь в кружку с молоком, как Гарри Поттер смотрел в омут памяти, воскрешая воспоминания:

– Мой отец – лицемер и тиран. И так было всегда. Конечно, ни за что не поверишь, что он такой: он же так высоко ценит ислам, не пропускает ни один пятничный намаз. Но это только игра для окружающих, на публику. Театр, а мы в нем марионетки, которыми он ловко управляет. Моя мать поседела, когда ей не было и тридцати. Потому что она столько всего натерпелась от этого тирана: он убил мою сестренку, пусть и не прямо, но косвенно этому поспособствовал, он поднимал на нее руку, да так, что довел дело до внутренних травм и кровотечения, и моя мамочка лишилась возможности иметь детей, в чем он в последующем ее и обвинял. Я видела все это собственными глазами. Он не хранил верность моей матери и не потрудился даже этого скрывать, хотя он клялся моему деду уважать его дочь. Мурат Алиев – хозяин своему слову: захотел – дал, захотел – забрал обратно, – горько усмехаюсь, вытирая набежавшие слезы. – А когда я подросла, он добрался и до меня. Все эти травмы, Лев, его рук дело. А все потому, что я впервые в жизни сказала против слова отца. Я отказалась выходить замуж за человека вдвое старше меня. Отец договорился о браке, потому что, породнившись с Амирханом, он получит выгоду в бизнесе. Я всего лишь разменная монета в жизни собственного отца. Инструмент для достижения цели. А моя мать просто для статуса. Я могла бы согласиться на его условия в другой ситуации, чтобы сбежать от гнета и тирании в отцовском доме, но я слышала, что творит Амирхан с молодыми девушками. Я не знакома с ним лично, но просто так слухи среди прислуги не появятся. А я не хочу повторить судьбу своей матери. Ты спрашивал, кого я боюсь до ужаса, Лев? Кто живет в моих кошмарах, избивая меня или мою маму? Это мой отец. Я боюсь мужчину, который должен беречь и любить меня. Говорят, так ведут себя настоящие отцы по отношению к дочерям.

Я настолько ушла в собственные мысли, пока изливала душу мужчине, что не заметила, как он оказался напротив меня, присев на корточки. Я поднимаю на него растерянный взгляд, а он обхватывает мои ладони, которые все еще держат кружку, слегка сжимает их и тихо произносит, глядя своим гипнотизирующим взглядом прямо мне в душу:

– Ничего не бойся, Мадина. Я буду тебя беречь.

И я снова не могу сдержать слез. Потому что слова «Я буду тебя беречь» важнее пресловутых «Я тебя люблю». Любить можно все, что угодно: хорошую музыку, кино, свою собаку или что-то еще, тут список ничем не ограничен. А берегут обычно самое дорогое сердцу.

– Спасибо, Лев. Я…не знаю, как словами выразить все, что сейчас творится у меня на душе. И спасибо за доверие. Я очень ценю.

– И тебе спасибо, малышка. Но надо что-то делать с твоими кошмарами, так ты загонишь себя. У меня есть хороший психолог, она считается одним из лучших в городе, я могу договориться, и она будет приходить домой, когда меня нет.

Отчаянно мотаю головой. Доверять, Лев негласно просил довериться ему…

– Лев, могу я попросить тебя?

– Да, конечно.

– У тебя же есть связи…ты говорил, что благодаря работе ты завел полезные знакомства…Пожалуйста, ты не мог бы что-то узнать о моей маме? Я очень волнуюсь за нее, она осталась один на один с этим чудовищем. И если я узнаю, что с ней все в порядке, я, возможно, немного смогу успокоиться.

Он, не сводя с меня глаз, подносит мою руку к губам и аккуратно целует тыльную сторону ладони. Я снова смущаюсь, чувствую, как краснею до корней волос, но взгляда так и не отвожу.

– Я все сделаю, малышка, не беспокойся. А сейчас пойдем, тебе надо отдыхать, попробуй уснуть.

Глава 9

Лев

Я привык сдерживать свои обещания. Именно поэтому я, с утра отпросившись у Арсения и предупредив, что меня не будет сегодня первую половину дня, еду туда, где прошло мое детство и юношество. Где будут душить воспоминания. Но я справлюсь. Ради моей девочки я смогу договориться с демонами прошлого.

Она просила все узнать через мои связи. И я действительно мог бы, есть у меня среди бывших пациентов парочка, к кому я бы мог обратиться с таким щепетильным вопросом. Мне бы это ничего не стоило. А вот для Мадины такой интерес к ее семье с моей стороны грозит огромными проблемами. В частности, встает вопрос ее безопасности. Несложно будет выяснить, что она попала в мою клинику с моей же подачи, а на следующий день бесследно оттуда исчезла. И обязательно найдутся те, кто что-то видел и слышал. А эти слухи в конечном итоге приведут к тому, что ее отец узнает о том, где она скрывается. Именно поэтому, чтобы не подвергать такому риску свою девочку, я лично попробую узнать о ее матери.

Прошло шестнадцать лет, а на улице, где я вырос, ничего не изменилось, за исключением нашего дома. Вернее, уже давно не нашего. Судя по тому, что мне удалось увидеть за забором, а именно: заброшенный сад, грязные и мрачные окна, разбитый фонарь над верандой, здесь давно никто не жил. Такое ощущение, что счастье ушло из этого дома вместе со смертью моих родителей.

Я постоял еще какое-то время, предаваясь счастливым воспоминаниям, но все же я приехал сюда не за этим. Оборачиваюсь и внимательно смотрю на дом напротив. Странно, живя здесь столько лет, никто и предположить не мог, что в нем творятся такие ужасы, о которых говорила Мадина. Однако сейчас, глядя на этот строгий стиль во всем, начиная от забора, заканчивая лужайкой у дома, хочется скорее уйти отсюда, не возникает никакого желания зайти на чай и поболтать по душам. Но я не могу отступить. Я обещал.

Собираюсь с духом и с силой жму звонок. Долгое время никто не отвечает, но, когда я уже расстроился, что дома никого нет, и хотел уйти, неожиданно дверь приоткрыла невысокая женщина, вся в черном.

– Добрый день! Вам кого? – тихо интересуется она, не глядя на меня. И только я хотел рассказать заранее придуманную легенду моего появления, как позади раздался громкий грозный голос:

– Дина, кто там? – на лице женщины промелькнул испуг, она вся сжалась и как будто стала меньше ростом.

– Тут…мужчина…я не знаю..,– бормочет она, заметно побледнев. Она определенно боится своего хозяина. А в том, что этот голос принадлежит Мурату Алиеву, сомневаться не приходилось.

– Кто вы и что вам нужно? – властно и строго спрашивает отец Мадины. Я не ошибся, это определенно был он: черты лица моей девочки похожи на отцовские. А вот глаза, видимо, ей достались от матери: несмотря на ясный голубой цвет, глаза этого мужчины источали холод и злость. Даже мне, привыкшему к такому властному, снисходительному взгляду со стороны авторитетов, захотелось поскорее распрощаться с этим мужчиной. Но я не могу. Моя девочка дома ждет новостей, ее мучают кошмары, и я в силах помочь ей от них избавиться.

– Здравствуйте! Я – Лев, я жил в том доме напротив, – кивком головы указываю на наш коттедж, – давно, правда, вы наверно меня уже не помните. Был проездом по делам в поселке, ностальгия замучила, решил заехать, вспомнить детские годы. Все же больше пятнадцати лет прошло. В свое время моя сестренка дружила с девочкой напротив, вашей дочерью, кажется, ее…Мадина зовут. Я не ошибся? – и смотрю в упор на Алиева.

Он же в свою очередь внимательно, с подозрением меня осматривает с ног до головы, прищурив глаза, сканирует своим взглядом, словно рентгеном, и лишь потом соизволил со мной заговорить:

– Помню, помню. Лев, кажется, да? – киваю. Надо же, какая хорошая память у мужика, запомнил имя пацана, с которым здоровался-то от силы пару раз. – Да, много времени прошло, – уже более расслабленно заговаривает, но глаз с меня не сводит, как будто пытается считать мою реакцию. Но благодаря врачебной практике и практически каждодневному общению с бандитами, я научился сохранять хладнокровное выражение лица. – Я помню вашу семью: спокойная, интеллигентная. Твои родители, кажется, были врачами?

– Да, верно. И я тоже пошел по их стопам, – зачем-то добавляю я.

А Мурат Алиев лишь усмехается.

– Молодец, Лев, врач – очень достойная профессия, но тяжелая и опасная, – загадочно сообщает мне Алиев. И этот обмен фразами, словно мы ходим по минному полю, проверяя реакцию друг друга, начинает меня напрягать.

– Согласен, но я уже привык. Как Мадина? Она наверно выросла такой красавицей, – прощупываю я почву.

А лицо ее отца вмиг стало злым и раздраженным, он весь напрягся, видно было, что это больной вопрос для него.

– У нее все хорошо. Замуж собирается, скоро свадьба, – отстраненно произносит Алиев.

– Я рад за нее. Счастья девочке, – также равнодушно отвечаю. Ага, как же выйдет она замуж, если живет у меня?

– Извини, в дом не приглашаю, у нас большой траур, не до гостей сейчас.

Я напрягся, моля высшие силы, чтобы это было не то, о чем я только что подумал. Но я не был услышан.

– Моя супруга, Далия, скоропостижно скончалась. Вчера похоронили.

Я окаменел от услышанного. Какого черта?.. Как? Как мне теперь сказать об этом Мадине?! Как переживет это событие моя девочка?!

– Мои соболезнования. Извините, что побеспокоил, я не знал, – только и смог пробормотать я.

– Спасибо. Аллах уберег ее от долгих страданий: она упала с лестницы, получила травмы, несовместимые с жизнью и скончалась на месте. Не мучилась бедняжка.

Стою в ступоре, не зная, что и ответить.

– Всего тебе хорошего, Лев.

Не помню, что произнес в ответ, я постарался поскорее уйти, чтобы не выдать своих эмоций. Было бы странно, если посторонний человек смерть незнакомой женщины воспринял так близко к сердцу.

Сев в машину, я глубоко затянулся, выдохнул дым в открытое окно. Раньше сигареты всегда приносили мне успокоение, сейчас же я просто травил легкие никотином. Выкидываю сигарету в окно и с силой бью по рулю.

– Твою мать! За что?!

Все же беру себя в руки и трогаюсь с места, направляясь в клинику. По дороге стараюсь отодвинуть мысли обо всем, что удалось узнать на задний план, все же мне предстоит сегодня операция и довольно непростая, я не могу себе позволить ошибку, все же в моих руках жизнь человека, и я не вправе решать его судьбу, допустив халатность.

К клинике подъезжаю, если и не взяв себя в руки, то хотя бы успокоившись. Прошу медсестру готовить пациента к операции, на автомате переодеваюсь и просматриваю карту болезни, обрабатываю руки и вхожу в операционную. И снова перед глазами образ любимой в слезах. Я еще не знаю, как она отреагирует на эту новость, но я не жду ничего хорошего.

В таком состоянии мне было невероятно сложно оперировать. Это первая операция, когда я работал, не отдавая себе отчета, делая все четко только благодаря многолетней практике. В конце операции я даже задумался и впал в ступор, из которого меня вывел обеспокоенный голос медсестры:

– Лев Романович, с вами все в порядке?

– Что? – перевожу на нее растерянный взгляд. – А, да-да, извините…Шьем, – и вышел из операционной.

Впервые я не хотел показываться на глаза Мадине. Впервые я не хотел возвращаться домой. Я не хотел стать тем гонцом, которого казнит боль моей девочки от услышанной новости.

Я паркуюсь во дворе, стараюсь взять себя в руки, глубоко вздыхаю и иду домой. В замочную скважину мне удалось попасть лишь со второго раза. Едва переступив порог, встречаюсь взглядом с Мадиной. Какое-то время мы стоим молча и неподвижно, лишь глядя глаза в глаза, словно ведем немой диалог. По тому, как она бледнеет, а ее руки начинают трястись, я понимаю, что мне и не надо ничего произносить вслух: она увидела ответ в моем взгляде.

– Ты что-то узнал, – не спрашивает, а утверждает она, произнося фразу лишь одними губами, но мне кажется, что Мадина оглушительно кричит, разрывая мое сердце на части. – Она в плохом состоянии? Отец избил ее?

А я молчу, хмурюсь, сжимаю кулаки от бессилия и не могу собраться с силами, чтобы сказать своей девочке, что ее матери больше нет. Казалось бы, я и сам был когда-то в такой ситуации, должен суметь подобрать слова, но я не представляю, как могу сделать больно той, кого люблю, за кого страдает моя душа.

Мадина трясет головой, постоянно повторяя:

– Нет, нет. Этого не может быть! Ты не так спросил… тебя обманули…они ошиблись, – и пятится назад, словно я прокаженный. А я аккуратно, шаг за шагом приближаюсь к малышке, желая обнять ее и успокоить, дать ей понять, что она не одна в своем горе.

– Мадина, тут нет ошибки.

– Почему ты так уверен?! Попроси узнать других людей, пусть перепроверят, – повышает она голос, и я понимаю, что еще чуть-чуть, и она впадет в истерику.

– Мадина, я лично ездил к твоему отцу. Он сам мне об этом сказал. Моя хорошая, твоей мамы больше нет.

Я говорил, что боялся, что малышка впадет в истерику? Вранье. Меня испугала ее реакция. Она, простояв с минуту или две неподвижно, словно под гипнозом, медленно прошла в гостиную, села на диван, выпрямив спину, сложив руки на коленях, как примерная ученица, и уставилась в одну точку. Я пытался поначалу вывести ее на разговор, просто утешить, но она не реагировала ни на один внешний раздражитель. Как будто со мной осталась лишь ее оболочка. И меня это до чертиков пугало. Все, что я мог сделать в этот момент: быть рядом. Я присел на диван, прижал к себе безучастную девочку и просто гладил по волосам, ничего не говоря. Не знаю, что этому поспособствовало: мои действия или шок, но спустя какое-то время она уснула. Я отнес ее в кровать и накрыл пледом. Может, оно и к лучшему: сейчас ей надо отдохнуть. В последнее время на хрупкие плечи моей девочки слишком много всего навалилось.

Однако, откровенно говоря, как врача, меня пугало ее состояние и реакция. Ничего хорошего я не ждал и готовился к худшему.

***

Я отправился к себе, уверенный, что не смогу уснуть, но стоило прилечь ненадолго, как я задремал. Понятия не имею, сколько прошло времени, но проснулся я как от толчка, не понимая, что же меня разбудило. Какое-то время я полежал на спине, прислушиваясь к своим ощущениям, как из соседней комнаты послышались тихие стоны, и я тут же сорвался к Мадине.

Она бредила, это было очевидно: одеяло валялось на полу, она металась по кровати, тихо постанывая. Коснувшись ее, я понял, что она вся горит. Черт!

– Мадина, – зову я, пытаясь ее разбудить. Она лишь ненадолго приоткрывает глаза, не в силах сфокусировать взгляд, и снова их закрывает. Меня самого начинает колотить, но я не могу себе позволить такую роскошь, как отчаяние. Черт, Лев, возьми себя в руки, ты сейчас ей нужен!

Быстро несусь на кухню за аптечкой. Хватаю термометр, жаропонижающее, наливаю воды в стакан, но потом, подумав, все же беру с собой весь графин, и спешу обратно в спальню. Растворяю лекарство в воде, помогаю ничего не понимающей малышке сесть и подношу стакан к пересохшим губам.

– Мадина, девочка моя, выпей, это поможет тебе.

Она немного отпивает, и обессиленно повисает на моей руке.

– Нет, девочка, до дна. Давай-давай, – умоляю ее, чуть ли не насильно вливая лекарство.

Она допивает и со стоном откидывается на подушки. Последующие несколько часов я замерял ей температуру, которая, несмотря на все мои усилия и медикаменты, не сбивалась больше, чем на полградуса.

К семи утра я, глядя на бледную Мадину с лихорадочным румянцем на щеках, постоянно повторяющую «Мама, не уходи, вернись!», чувствуя себя никчемным врачом, решил, что одна голова – хорошо, а две – еще лучше. Я позвонил своему давнему приятелю и одногруппнику, который работал терапевтом при обычной городской больнице, но еще в университете показал себя как отличный врач.

– Жень, привет.

– Доброе утро, Лёва. Кто ходит в гости по утрам…? – весело шутит надо мной товарищ, но мне сейчас не до его юмора, надо спасать малышку.

– Жень, мне нужен твой профессиональный взгляд со стороны на больного. Ты сможешь подъехать?

– Лёва, я в хирургии же не силен, ты же знаешь. Немного не по адресу, – серьезно и растерянно отвечает друг.

– В том-то и дело, что мне нужен диагноз от терапевта, который знает сове дело. Здесь проблема по твоей части, я думаю.

– Понял. Жди, скоро буду. Адрес, надеюсь, тот же?

– Да, жду. Поторопись.

Все время, пока не приехал Женя, я снова замеряю температуру, отпаиваю Мадину, переживая за ее состояние все сильнее.

Наконец, раздается звонок в домофон, и я несусь открывать дверь.

– Здорово, – протягивает мне руку. – Ну, кто у тебя заболел?

– Невеста, – не задумываясь, отвечаю я. Но у меня и мысли не возникает исправиться, потому что я не ошибся. Мадина – моя девочка. И я все сделаю, чтобы это было так.

– Ну, веди что ли, посмотрим, что это за чудо, которой удалось сломать убежденного холостяка и переманить на темную сторону, – хохотнул Женька, проходя в ванну, чтобы помыть руки.

А я лишь скрипнул зубами и сжал кулаки. Вдох – выдох. Если бы я не нуждался в помощи Жени, хрен бы я позволил ему говорить о Мадине в таком тоне, да еще и показать при этом свою девочку постороннему мужчине. Пусть даже и врачу.

Мысленно усмехаюсь. Никогда бы не подумал, что в тридцать два года во мне проснется собственник и ревнивец. А ведь я действительно ревную! Моему мозгу не объяснишь, что Женя – отец двух чудесных малышей и давно и прочно женат.

Женя тщательно осмотрел Мадину, изучил мои записи, динамику и какие препараты я ей давал. Послушал легкие, осмотрел горло, прощупал лимфоузлы.

– Вообще никаких признаков вируса и инфекции я не заметил. На первый взгляд она здорова. Я рекомендую тебе сдать анализы, могу оставить контакты лаборатории, они выезжают на дом, и к вечеру ты получишь результат на почту. Перешлешь его мне, я посмотрю, и, если понадобится, назначу дополнительное лечение. Сейчас я сделаю ей укол, температура должна снизиться.

– Договорились, спасибо огромное, Жень, – от души пожимаю руку товарищу.

– И еще: у нее стрессы были какие-нибудь в последние дни? Обычно организм так реагирует, когда бывают сильные потрясения, – внимательно рассматривая меня, интересуется друг. Я напрягаюсь, но все же отвечаю:

– У нее мать умерла позавчера.

– Вот ты же вроде бы врач, а всю информацию сразу не выдаешь! – сердито восклицает друг.

– Извини, когда дело касается Мадины, мой мозг напрочь отключается.

– Мадина? Интересное имя, как и внешность девочки. Красивая, кстати,– небрежно бросает Женька, а я снова напрягаюсь. Не хочу, чтобы ее кто-то оценивал, даже если это и хороший друг. Он, видимо, чувствует напряжение и снова возвращается к теме. – Купи это успокоительное, пить строго по рецепту. И смотри на ее поведение, если будет что-то беспокоить, я бы рекомендовал все же обратиться к психологу.

– Я понял тебя, Жень. Буду должен.

– Конечно, будешь. Я очень «Хеннесси» люблю, если что, – весело добавляет друг и покидает квартиру.

Я смотрю на часы. Арсений уже должен быть на пути к клинике. Конечно, мне придется выслушать кучу всего в свой адрес, но это последнее, что меня волнует в данный момент.

– Если ты хочешь сказать, что тебя сегодня не будет, я тебя уволю нахрен, Ворошинский, – вместо приветствия недовольно начинает Арсений. Он знает, если я звоню ему, да еще и с утра, то ничего хорошего не жди.

– Я тебе больше хочу сказать: я беру отгулы. Сначала на неделю, а там как пойдет. И да, можешь смело меня увольнять, хоть работать начну, как белый человек – с девяти до шести и только бумаги подписывать, никаких тебе пулевых, ножевых и криминальных авторитетов!

Петренко крепко выругался.

– Что на это раз? – успокоившись, процедил сквозь зубы партнер.

– Невеста заболела, – просто ответил я, пожав плечами.

– Не знал, что у тебя кто-то есть.

– Я просто не трепался.

– Ну-ну, а месяц назад драл у себя в кабинете операционную медсестру. Хорошо, между прочим так, качественно, я аж курить пошел.

– До связи, Арсений, – оставляю без внимания его последнее замечание, отключаюсь и иду проверить Мадину.

Она лежала, забывшись тревожным сном. Температура заметно спала, что меня радовало, и я смог выдохнуть хотя бы на короткое время.

Все следующие дни я не отходил от Мадины. Я ложился спать с ней рядом, зная, что если она придет в себя, она будет здорово смущаться, но мне было по барабану. Я боялся упустить момент, если вдруг температура снова скакнет вверх, и она начнет бредить. Но все же, чтобы не смущать девчонку, я спал прямо в одежде. Правда, спал – это очень громко сказано. Так, дремал пару часов в сутки. Хорошо, что кто-то придумал доставку продуктов на дом. Потому что, несмотря на то, что ее физическое состояние не вызывало опасений, оставить девочку в одиночестве было страшно: она ушла в себя, за три дня не произнесла ни слова, как бы я не старался ее разговорить. Малышка меня не слышала, потому что была не здесь, не со мной. Она отказывалась от еды и просто лежала и смотрела в одну точку. Я знал, что Мадине нужно побыть одной, но не мог себя заставить уйти.

В одну из ночей, когда я не мог уснуть, обуреваемый различными мыслями, я в очередной раз аккуратно, стараясь не потревожить мирно спящую девочку, ушел на кухню. Открыл окно, запуская в дом прохладный ночной воздух. Выдыхаю сигаретный дым, стараясь вместе с ним отпустить из головы часть мыслей.

– Ты много куришь, – неожиданно раздался тихий голос за моей спиной.

Резко оборачиваюсь, а передо мной стоит Мадина: бледная, пошатывающаяся, осунувшаяся, с огромными кругами под глазами и впалыми щеками. Она такая маленькая, босая и завернутая в это огромное одеяло. Но все равно моя.

Я посмотрел на сигарету, которую продолжал сжимать в руке.

– Я давно пытаюсь бросить, но обстоятельства складываются так, что не получается, – оправдываюсь я.

–Это из-за меня? – тихо и печально спрашивает Мадина.

– Иди сюда, малышка. Ты тут не при чем, – обнимаю ее, крепко прижимая к груди, целуя в макушку. – Я рядом, поговори со мной. Раздели свое горе. Я представляю, как тебе непросто сейчас. В свое время я прошел через этот ад. Я знаю, что такое, в одночасье потерять близкого человека. Знаю, как никто другой. Но тогда мне не с кем было поделиться, я прошел все круги ада в одиночестве. А у тебя есть я. Раздели свое горе со мной.