Первый удар (сборник)

Прислуга у пушек, скорее угадывавшая, чем видевшая в небе серую рябь, нервничала. Солдаты удивлялись тому, что командир позволяет врагу беспрепятственно миновать зону наиболее действенного огня. А командир, видя, что пока идут разведчики, и предупрежденный о движении колонн бомбардировщиков, спокойно ждал, пока в небе на фоне редких облаков не покажутся главные силы.

Справа также терпеливо ждала вторая батарея, слева – третья; орудия настороженно молчали, выжидая наиболее благоприятного момента для открытия огня.

О грозящей колоннам опасности не смогли на этот раз предупредить и разведчики Старуна. Даже зоркие фотоаппараты не обнаружили пушек, спрятанных в густой листве деревьев.

Склоняясь время от времени к окуляру трубы, Сафар видел все тот же зеленый лес. Сафару отлично думалось под ровное гудение винтов, когда внезапно, сразу с нескольких сторон, сверкнули блески разрывов и брызнули черные клочья дыма зенитных снарядов. Автопилот выключен, рука на штурвале. Ухо улавливает приказ флагмана:

«Маневрировать по высоте, не меняя курса». Руки сами дают штурвал от себя на висящие еще в воздухе клочья черного дыма. Разрывы следующего залпа зениток, покрывшие то место, где только что был самолет, остались над головой. Но прежде чем Сафар снова взял штурвал на себя, совсем рядом сверкнули новые разрывы. Еще и еще. Они были так близко, что на мгновение закрыли переднюю машину, всего на мгновение, но, когда их черные лоскутья остались позади, «двойка» соседа уже не занимала привычного для Сафара положения на пятьдесят метров впереди и сорок метров ниже. Круто заворачивая влево, без виража, она стремительно уходила в сторону. Вражеский снаряд сделал свое дело. Не ожидая приказаний, Сафар дал обороты и вышел на ее место. Оглядевшись, он уже не нашел товарища среди хлопьев разрывов.

Скоро разрывы зениток остались сзади. Колонны прошли зону огня. Батареи послали еще залп вслед замыкающим патрулям и умолкли. Собрав донесения частей, Дорохов суммировал потери: во второй и третьей колоннах восемь самолетов сбиты; двадцать один получили легкие повреждения, исправляемые в полете; в первой колонне – один имеет серьезное повреждение органов управления. Это был самолет командира первой колонны. За несколько минут до того как противник начал обстрел эскадры, у его самолета заело трос управления рулем направления. Пока его исправляли, летчику пришлось поневоле оставить строй и делать непрерывный круг. Тут начался обстрел. Кружащийся самолет был выгодной мишенью для зениток. Прежде чем на нем исправили повреждение, он был подбит. Волков, летевший в соседней с командиром колонны машине, успел еще заметить, как поврежденный самолет командира, потеряв управление, беспорядочными кривыми пошел к земле. Безнадежность его положения Волков понял потому, что тот сбросил сразу все свои бомбы. На земле вспыхнули огоньки кучных разрывов, и взлетело темное облачко дыма и земли. Волков занял место командира первой колонны и донес об этом флагману. Таким образом, командирский самолет был единственным погибшим в первой колонне. Она вся успела пролететь зону зениток, прежде чем их огонь стал поражающим.

Радиослужба противника пыталась мешать работе наших раций, посыла ложные приказания и донесения. Сафар получил циркулярное радио флагмана об этой мешающей работе противника и перестал тратить время на расшифровку явно ложных передач. Но все же эта служба помех сыграла свою роль: флагман принужден был дважды менять шифр. Кто мог поручиться, что противник не знает нашего кода? Нужно было проявить большое чутье и хорошо разбираться в обстановке, чтобы с уверенностью отбрасывать то, что не внушало доверия.

И нет ничего удивительного в том, что Сафар отнесся с недоверием к одной радиограмме, содержавшей неразборчивые слова, хотя под нею и была условная подпись Дорохова. Смысл следующей за нею, полученной Сафаром, радиограммы флагмана сводился к тому, что без крайней надобности и без атаки со стороны противника самолетам эскадры в бой не вступать, ни при каких обстоятельствах не уклоняясь с маршрута. В заключение следовал приказ первой колонне Волкова принять на себя роль охранения; разбившись на две группы, отойти на фланги главных сил с превышением до тысячи метров и следовать так до тех пор, пока противник не выйдет из поля зрения.

Сафар решил, что это относится к предстоящим встречам с врагом, и спокойно продолжал полет.

Если бы он не принял плохо понятую радиограмму за фальшивку германо-поляков, то знал бы, что разведкой эскадры обнаружена колонна автожиров противника числом до ста машин, идущая на высоте, несколько превышающей высоту СБД и под углом к курсу эскадры…

Зная, что боеспособность автожиров ничтожна, Дорохов мог допустить лишь два варианта: или это наблюдение, или автожиры имеют целью бомбометание по колоннам его эскадры. Но расчет скоростей показал флагману, что курс автожиров пересечется с курсом эскадры только в арьергардной части последней. Лишь самый хвост колонны могут зацепить автожиры. В случае отсутствия у автожиров каких-либо агрессивных намерений, присутствие их никак не повредит эскадре, напротив, противник убедится в том, что она движется прямым курсом на Варшаву. Это может сыграть лишь положительную роль в развитии дальнейшей операции: командование противника будет дезориентировано собственной разведкой. Если же автожиры захотят произвести бомбометание по самолетам эскадры, им придется снижаться. Тогда СБД первой колонны атакуют автожиры. Для них не составит труда отогнать тихоходные и неповоротливые аппараты. Отвлекаться же на предупредительный бой с противником, присутствие которого может и не принести никакого вреда, командир эскадры не хотел. Было дорого время и каждый грамм горючего в баках СБД.

Ничего этого Сафар не знал. Он не мог видеть и перестроения колонн, когда СБД Волкова разошлись на фланги эскадры. Эскадрилья Сафара шла в замке левого крыла своей части. Именно Сафару могла угрожать бомбардировка автожиров, если бы они ее начали. Но для Сафара появление их слева и сверху было неожиданностью.

Это было нечто совершенно новое и удивительное, заслуживающее того, чтобы передать флагману. Сафар поспешно послал в эфир позывные флагмана и стал передавать голосом, не шифруя, сообщение о замеченных автожирах.

В наушниках Косых звучал знакомый голос приятеля. Но вдруг он умолк. Передача оборвалась. На повторные вызовы флагманского радиста Сафар не откликался.

В самый разгар передачи Сафар вдруг почувствовал толчок, и машина стала резко заворачивать влево. При этом весь самолет вибрировал так, что стрелки приборов прыгали, как в лихорадке. Две из них, показывающие обороты правого винта, совершали странные движения: они то стремительно подскакивали на критическую красную черточку, то резко падали до нерабочего минимума.

Сафар немедленно выключил передачу к правому винту, и через секунду перед ним уже вспыхнуло на коммутаторе гнездо бортового техника. Пришло донесение: правый винт выбыл из строя. Совершенно оборвана одна лопасть. Это сделала маленькая бомба с автожира. Сафар был единственным, пострадавшим от их нападения.

Лишившись винта, Сафар не мог продолжать полет. Несущая полную нагрузку машина шла со снижением, резко забирая вправо. Сафар лихорадочно обдумывал положение. Заставить машину идти прямо он может, выключив и левый винт. Можно сбросить бомбы, и планирование будет более пологим. Но без бомб какой же смысл в полете, целью которого было бомбометание? Бомбы должны быть сохранены. Однако было совершенно ясно, что маневрирование и даже сохранение направления полета и высоты немыслимы.

Радиостанция Сафара приняла приказ Дорохова: «Колоннам расходиться согласно боевому заданию». Это значило, что эскадра достигла Плешени. Отсюда первая колонна ляжет на курс к Берлину. Вторая и третья должны взять к юго-западу, то есть влево. Со второй колонной должен был взять влево и Сафар. Должен был… Он прикусил себе губу так, что невольно вскрикнул. В ответ на послышавшийся в наушниках удивленный вопрос радиста приказал донести флагману о случившемся.

Пока идущие впереди части выполняли маневр, пришел приказ Сафару, оставив строй, по собственному усмотрению найти место для посадки. Дальше действовать по инструкции.

Сафар знал, что это значит: посадка на вражеской территории влекла за собой уничтожение самолета. Сафар хорошо помнил инструкцию, но никакие параграфы не могли сделать простым и легким уничтожение собственной машины. Однако нужно было выходить из строя, чтобы не задерживать перестроение эскадрильи и маневр всей части.

Попрощавшись с эскадрильей, Сафар оставил строй.

Он с тоскою смотрел, как исчезает на юго-западе вторая и треть колонны Дорохова. Где-то там в голове второй колонны, на флагманском самолете, сидит Сандро Косых. Он, наверно, уже вычеркнул из состава эскадрильи его «тройку». Может быть, он даже и не подумал о том, что на этой «тройке» летит Сафар. Ну нет, Косых не мог забыть о нем! Разве Сафар не был его другом?

Тут он поймал себя на том, что думает о себе в прошедшем времени, точно о покойнике. Дудки! Он еще посмотрит, что из всего этого получится. Не удастся ли Сафару выбраться? Вдруг возьмет да и не утонет бывший амбал? Даром, что ли, он плавает как пробка?

Между тем первая колонна Волкова быстро уходила на северо-запад. Скоро последние черточки ее машин исчезли в затянувшемся облаками небе.

Сафар был уже много ниже этих облаков, скрывших его товарищей. Самолет Сафара остался один. Совершенно один над чужой страной. Стрелка высотомера шла вниз. Больше не было надобности так старательно удерживать направление. Сафар принял затекшую ногу, и самолет плавно заскользил к земле.

Теряя высоту, Сафар мог уже без помощи трубы видеть землю. Темно-синий массив леса перешел в серую рябь кустарника. Дальше тянулись гряды невысоких холмов. Холмы были пустынны. Никаких объектов для использования своих бомб Сафар не видел. А он твердо решил не садиться, не истратив с пользой бомб. Поэтому, придав машине минимальный угол снижения, на каком она тянула, не проваливаясь, Сафар снова повел ее по прямой.

Отсутствие пронзительного свиста пропеллеров и монотонного гудения турбины создавало теперь, при свободном планировании, иллюзию полной тишины. Мягко шуршали крылья, да тоненьким голоском пел саф. Если летчик давал штурвал от себя, голос сафа делался смелей, переходил на дискант; подбирал на себя – и саф снова возвращался к робкому альту.

В узкий люк штурманской рубки просунулся бесформенный ком из кожи и меха. Сквозь запотевшие стекла очков Сафар увидел глаза штурмана.

Покосившись на альтиметр, Сафар увидел, что высота уже всего около четырех с половиной тысяч. Он отодвинул намордник респиратора. Штурман сделал то же и застенчиво улыбнулся. Точно он был виноват в случившемся. Сафар поманил его к себе:

– Глянем на карту.

Штурман с трудом втиснул неуклюжее от громоздкой одежды тело в командирский отсек и протянул планшет:

– Как скверно получилось, а?.. Надо искать хорошую посадку.

Сафар сердито вырвал планшет:

– А я вас, товарищ штурман, комсомольцем считал.

Штурман поднял на него удивленные глаза и обиженно спросил:

– Вы к чему, товарищ командир?

– Нас сюда для хорошей посадки посылали?

– Так у нас же бомбы… тысяча килограммов. С ними на незнакомой местности…

– Знаю. Еще что?

– Да… все.

– Миша, – вдруг тепло сказал Сафар, – ты не помнишь, какой это парень однажды говорил на собрании: «Нам партия потому и доверила высокую честь нести знамя передового комсомольского экипажа, что мы сумели использовать нашу замечательную советскую технику до дна, как Сталин учил. Овладевайте ею, и вы увидите, что для советских летчиков невозможное не существует». Я вот забыл, кто это говорил, а?

Штурман отвел глаза.

Сафар протянул ему планшет:

– Где мы?

Штурман пометил карандашом место. Сафар глянул вниз. Действительно, по ним узкой ленточкой вилась река Проста. Ее долина уходила на юго-восток к Калишу. Далеко к северо-западу была станция Яроцин. Логика говорила о том, что если экипаж ищет безопасной посадки на ровном поле, подальше от населенных мест, то под самолетом для этого самое подходящее место. Но Сафар спросил штурмана:

– Миша, мы до Яроцина дотянем? Может, там что-нибудь найдется для ворошиловских наших ягодок? Посчитай-ка.

Штурман вооружился счетной линейкой. Белая целлулоидная дощечка казалась до смешного маленькой и неуместной в меховых лапищах перчаток. Но умелые пальцы ловко оперировали движком. Сафар с нетерпением следил за расчетом. Штурман замешкался. Он о чем-то думал, глядя на карту.

– Товарищ командир, Гиго, погляди. До Калиша немногим дальше, чем до Яроцина, может быть, дотянем? А ведь Калиш это же вещь… большой узел… Вон сколько путей сходится. Может, там склады или что…

Глаза Сафара заблестели.

– На худой конец, там этих эшелонов сейчас видимо-невидимо, – мечтательно проговорил он. – А в эшелонах немцев-то, немцев…

Сафар старательно вел машину по линии, прочерченной штурманом. Линия шла прямо к Калишу, срезая излучины Просны. Справа белела на земле такая же строгая линейка шоссе.

– Эх, ты, птичка комсомольская! – радостно крикнул Сафар. – И летуча же ты у нас.

21 ч. 00 м. – 21 ч. 14 м. 18/VIII

Темно-синей полоской тянется по гребням пологих холмов лес. Размашистой дугой опоясал он извилистую долину Просны. Равнина, будто устланная лоскутным ковром, пестрит клочьями полей. Зеленые, подчас почти бирюзовые, желтые, как золото, буро-серые, красные, черные; клиньями, квадратами, трапециями и ромбами слепились эти клочья в одну неразрывную пестрядь. Беспорядочно разбросаны по ней деревеньки. Домики в деревеньках убогие. С глиняными стенами, с кровлями из темной гнилой соломы. Неправильными рядами разбежались домики вдоль просторных улиц. На задах деревень зелеными грядами легли огороды. Капустные кочны с тугими голубыми листами, ровная темная зелень картофеля. Дальше, за картофелем, красные от ягод кусты смородины и малины. Среди малинника чучело в истрепанном военном мундире, со стальной каской вместо головы. В тихом предвечернем воздухе безжизненно повисли рукава мундира. Привыкшие к чучелу воробьи безбоязненно лакомятся смородиной. Поближе к дому, между грядками и забором, протянул свою длинную шею к небу журавль колодца.

Вечереет. Густая тень плетня ложится на белую стену домика. Низкое солнце багровым заревом зажигает стекла крошечного оконца. Лучи насквозь просвечивают дом. Нет в нем ни перегородок, ни мебели; нет и людей. Сквозь тонкие подрешетины видна солома крыши. Стены дома изнутри неприглядные, желтые. По желтому картону идут тонкие планки остова. И весь-то домик оказывается сделанным из картона на тонком каркасе.

Второй дом, третий, пятый, десятый – вся деревня картонная. Даже вот этот на пригорке в центре деревни, украшенный полосатой вывеской казенного кабака, и он из картона. Напрасно любитель выпить стал бы искать в нем стойку и за нею толстопузого сидельца в засаленном фартуке. Он увидел бы в центре кабака стальную трубу, выходящую из пола и упирающуюся в крышу. На крыше, над трубою, стеклянное полушарие. В его линзах отражается купол вечернего неба. У подножья трубы широкий провал люка с ведущими вниз железными ступенями. Там, где они кончаются, решетчатая дверь подъемной шахты. А внизу, на глубине двадцати метров, на дне шахты, спокойно стоят лифты. У освещенных электричеством кабинок дремлют лифтеры в форме германских солдат. Прямо против лифтов дверь с белой эмалированной дощечкой «Дежурный офицер». Написано по-немецки.

Дежурный обер-лейтенант сидел перед большим матовым стеклом панорамы. В стекле ничего, кроме голубого неба и редких белых неторопливых облачков, но обер-лейтенант смотрит внимательно, посасывая сигаретку. Когда сигаретка кончается, офицер на миг отрывается от наблюдения, чтобы взять новую. И опять смотрит внимательно, не отрываясь.

На столике рядом с ним звякнул телефон. Привычным движением офицер протянул руку:

– Обер-лейтенант Штилль.

Громко и раздельно звучало в трубке:

– Пост номер шесть слышит самолеты.

Прежде чем лейтенант положил трубку, задребезжал новый звонок, и вспыхнуло другое гнездо коммутатора.

Наверху оживала деревня.

Из труб, как по команде, хлопотливыми хозяйственными клубами повалил дымок. Ворота домов открывались, выезжали двуколки, возы, аккуратно нагруженные и увязанные, все как один. В поле, откуда ни возьмись, замахала длинными руками лобогрейка. Вся округа ожила как по мановению чародейской палочки. На широких улицах, до того совершенно пустынных, появились люди. Они ритмическим солдатским шагом ходили до околицы и обратно.

Странные жители. И костюм на них необыкновенный: форменные брюки и военная куртка, а на головах шляпы польских крестьян. Но сверху они казались такими же, как и по всей юго-западной Польше, – пленка «маршрутного разведчика» фиксировала только микроскопические точки крестьянских шляп.

К тому времени как ожила округа, разведчики Старуна были уже над мирными деревнями. Хозяйственный полковник отметил отсутствие пустошей в полях, движение сельскохозяйственных машин. Видимо, край спешил покончить с полевыми работами, пока сюда не перекинулось пламя войны.

Полковник Старун и не подозревал, что вместе с темнеющим польским небом, вместе с разорванными клочьями облаков все его разведчики собраны линзами купола над «казенным трактиром» и четким изображением отброшены на подземную панораму. Вокруг нее столпились офицеры. В их взглядах было нетерпение. Но командир подземной зоны смотрел на черточки самолетов подчеркнуто равнодушно.

Чтобы успокоить офицеров, он сказал:

– Терпение, господа, это разведчики. Их главные силы проходят в пятидесяти километрах к западу. Мы должны ударить им в хвост. – Он оглядел затаивших дыхание офицеров: – Итак, задача ясна? Противник должен быть задержан во что бы то ни стало. Прошу разъяснить это всем офицерам. По секторам, господа. Командирам отрядов задержаться.

Командиры звеньев поспешно разбежались. Командиры отрядов стояли перед капитан-лейтенантом.

– Поближе, господа.

Они сошлись плотным кольцом.

Он понизил голос до шипящего шепота:

– Все, решительно все проверять лично. На нижних чинов не полагаться ни в чем. Понятно?.. Вы свободны.

Он опустился на табурет перед панорамой. Адъютант надвинул на лампу темный экран. Ярче выступило на матовом стекле панорамы озаренное багрянцем заката небо. Разведчики прошли. Ничего, кроме облаков, не осталось на небосводе. Капитан-лейтенант сидел у пульта, положив палец на небольшую панель с кнопками сигналов. Розовел в отсвете панорамы гладко выбритый подбородок. На воротнике яркая желтизна петлиц с серебряным шитьем дубовых листков и между петлицами тяжелый крест – Pour le merite^[15] – память покойного императора.

– Господин капитан-лейтенант, одиночный бомбардировщик над зоной, – негромко проговорил адъютант.

Действительно, в поле зрения панорамы входил одинокий большой самолет.

На крыльях и оперении ясно были видны советские звезды. Он шел необычайно низко.

Командир, не оборачиваясь, бросил адъютанту:

– Третий сектор. Одно звено. Снять!

Сафару приходилось туго. Машина дотягивала последние километры. Высоты осталось пятьсот метров, до Калиша не дотянуть. Подходящей цели все нет как нет. Не сбрасывать же бомбы на копошащиеся под ним мирные деревушки! Жители даже не прятались при его приближении, по-видимому, ничего не понимая в опознавательных знаках.

Ничего не оставалось, как садиться. Благо места для посадки было кругом сколько угодно: не угодить бы только поперек борозд пахоты, остальное неважно. Тормозные колеса дают возможность обойтись минимальным пробегом. С этой стороны все почти спокойно. Почти! Вот именно – почти. Но мало ли случайностей скрыто в самом факте посадки на неизвестное поле с тонной бомб на борту? Инструкция ясно говорит: «Если имеется возможность, то перед совершением вынужденной посадки на незнакомой местности командир должен сбросить на парашютах весь экипаж самолета и садиться один». Смысл инструкции ясен, пояснений не требует.

Высота подходила уже к пределу, дальше которого экипаж не сумеет воспользоваться парашютами. Как ни тяжело было Сафару расставаться с товарищами, он отдал приказ:

– Прыгать всем.

Из люка показалась голова штурмана. Сафар сделал свирепое лицо и жестом показал: «Прыгать!» Глянув сквозь застекленный пол, он увидел, как из-под фюзеляжа падают его товарищи. Миг – и над падающими, как язык пламени, взвивается хвост парашюта, расцветает упругим пузырем шелковое полушарие. Сафар считал прыгающих. Два! Он подождал. Третьего не было. Сафар обернулся к штурманской рубке. Подняв расширенные глаза на командира, Миша молча указал на землю. И тут Сафар увидел: зады деревушки, над которой шел самолет, стали быстро отъезжать от домов. Чучело на огороде весело замахало руками. Вместе с усыпанными ягодой кустами оно стремительно удалялось от оставшегося на месте колодца. Огород раскололся пополам. Кочны капусты удалялись от неподвижной картошки.