Записки охотника

И наступила неделя томительного ожидания следующей субботы. Побывав один раз в тайге, я уже не мог усидеть дома, хотелось снова в тайгу, в мир новых приключений. Каждый день уходил утром на работу, старался занять каждую минуту чем угодно, лишь бы быстрей шло время. Вечером, придя домой, доставал свой заветный чемодан, чистил ружьё, заряжал патроны, готовился к новому походу, и уже к пятнице у меня всё было готово.

Идти нам предстояло за ягодой – сезон есть сезон. Валерий, мать, отец и я примкнули к огромной компании ягодников, и в пятницу вечером на машинах отправились в тайгу. Кроме ружья со мной снова был фотоаппарат и фотоэкспонометр.

Погода на этот раз была не важная, шёл мелкий нудный дождь. Однако это нас не остановило, прежде чем расположиться на первую ночёвку, мы пошли искать грибы. Шумной толпой, с криками и смехом, шли мы по тайге то спускаясь в распадок, то поднимаясь в сосновый бор. Грибов было мало, наши кошёвки наполнялись медленно и надо бы возвращаться к стану, но вот беда, мы потеряли ориентир. Я был в этой тайге впервые, к тому же ещё слишком плохо ориентировался, вся надежда была на Валерку. Он долго собирался с мыслями, выбирал нужное направление и, наконец, уверенно пошёл вперёд. На этот раз всё обошлось благополучно. Уже в сумерках мы добрались до стана, попили чай и, кто где мог, устроились на ночлег.

Утром, лишь только солнце осветило верхушки деревьев, освободившись за ночь от туч, мы всей гурьбой, полусонные, лениво переговариваясь, отправились к ягодному месту. Для меня здесь всё было ново – незнакомая тайга, какие-то просеки, лесные дороги. Мы шли долго, часто выходили на перекрёстки дорог, сворачивали то вправо, то влево, и я никак не мог запомнить дорогу, чтобы пройти по ней самостоятельно. Наша компания распалась, самые быстрые ушли вперёд, женщины и старики, разогнав ходьбой сон, шумно переговаривались и смеялись. И вот, наконец, ягодники остановились.

– Пришли. – послышались возгласы, толпа загомонила, зашумела, зазвенели котелки, вёдра, совки, начали доставать из рюкзаков продукты. Женщины накрывали лесной стол и когда всё было готово, по кругу, образовавшемуся вокруг «стола», пошли кружки с водкой. Мужики пили не задерживаясь, громко крякали, закусывали варёным яйцом или огурцами, иные занюхивали хлебом. Бабы долго не могли решиться опорожнить свою кружку, а выпив, морщились, крутили в стороны головами, махали перед ртом руками и, наконец, хватали что-нибудь съестное и совали в рот, успокоившись. Когда водка была выпита, за «столом» завязались жаркие споры. Люди громко чавкали, разговаривали о том, о сём, и долго никто не мог оторваться от лесной компании.

Наконец, остатки продуктов полетели в рюкзаки, скатерть, расстеленная на траве, убрана, и ягодники, разбившись на компании в три-четыре человека, стали разбредаться по лесу в поисках ягод.

Мы с Валерием прихватили с собой турсук, ружьё и отправились искать бруснику. Нам хотелось поскорей покинуть шумную толпу ягодников, хотелось остаться наедине с тайгой, и мы уходили от звона котелков всё дальше и дальше. Скоро наш путь пересекла какая-то старая лесная дорога, заросшая травой. Заваленная подгнившими деревьями.

– Куда она идёт? – спрашиваю я у брата.

– Не знаю, я её впервые вижу. – ответил тот.

Тем не менее мы смело идём по дороге. Я спокоен – не заблудимся, ведь Валерий здесь работает, он должен знать здешнюю тайгу как свои пять пальцев, да и заблудиться здесь трудно, ведь это участок леспромхоза. Здесь ведётся заготовка леса.

– Скоро пойдут наши деляны. – говорит мой брат. Он работает раскряжёвщиком в бригаде заготовителей.

Я как-то не призадумывался над тем, как безжалостно вырубается тайга. «Тайги хватит. – думал я. – Вон её сколько, поди, выруби всю. Вырубят здесь, уйду в другие края». Меня радовало то, что тропа к нашему зимовью идёт по такой прекрасной, такой могучей и стройной тайге. Меня и не тревожила мысль о том, может ли туда добраться человек с пилой и топором.

Между тем, дорога уводила нас всё дальше и дальше в неизвестный мне мир. Валерий шёл впереди, он был за проводника. Вдруг, что-то остановило брата, он пригнулся к земле, взял у меня ружьё, прицелился и выстрелил. В ту же секунду из травы вылетел целый выводок рябчиков, и птицы расселись вокруг нас на деревьях.

«Как он его увидел? – удивился я. – Обычно птица первой замечает человека». Это говорила во мне неопытность, скоро мне предстоит убедиться в обратном, но пока, я, охваченный азартом, беру у брата ружьё и ищу свою добычу. Вот он, мой рябчик. Он сидит высоко на лиственнице. Я прицеливаюсь тщательно, но моё возбуждение слишком велико, руки трясутся, и мушка поминутно уплывает от рябчика. Гремит выстрел. Птица срывается с ветки, и раненная опускается всё ниже и ниже.

Однако находит в себе силы выровняться в воздухе и улететь восвояси. Я расстроен, во мне кипит негодование и обода, Валерий просит у меня ружьё, но мне хочется подстрелить самому. В сильном возбуждении я отыскиваю очередного рябчика, тщательно, настолько тщательно, сколько позволяет моё волнение, прицеливаюсь и стреляю. Раненый рябчик срывается с ветки и медленно, трепыхаясь, падает в траву. Мы долго ищем мой трофей, второй в моей жизни, а потом, передавая друг другу трофей, фотографируемся.

В эту минуту для меня не существовало ничего прекрасней тайги, старой лесной дороги, ружья и двух рябчиков, которые теперь добавились в наш турсук. Уже одна мысль о том, что сегодня нас ждёт прекрасный, ароматный птичий суп, вселяла в меня заряд силы и бодрости. В эту минуту я чувствую себя самым счастливым человеком на земле. И как тут не вспомнить дядю Толю, кадрового охотника, заядлого рыбака, ведь если бы не он, как знать, может и не довелось бы мне испытать это прекрасное чувство – охотничью страсть.

В дальнейшем мы не встречали птиц, так волновавших меня, мы нашли ягодное место, но время было на исходе, надо было возвращаться к общему костру. По дороге назад мы едва не заплутали, я в этих краях впервые, а Валерий – любитель ходить напрямую, вот и получилось так, что напрямую мы шли гораздо дольше, чем если бы шли известным путём, к тому же едва не потеряли турсук с ягодой и добычей. К счастью всё обошлось благополучно, к лагерю ягодников мы пришли, словно победители, с гордо поднятой головой, с массой впечатлений, слегка уставшие, но счастливые. Сытно поужинав, я вдоволь помечтал, сидя у костра, и отправился на ночлег, набираться сил для завтрашнего дня.

А назавтра пошёл дождь. Он шёл с самого утра и не переставал идти весь день, и старшее поколение табора, трезво оценив обстановку, решило не мокнуть и возвращаться домой. Так и закончилось моё очередное путешествие в тайгу.

Дома меня ждали не менее интересные дела: по вечерам, в свободное от работы время, я снова чистил ружьё, проявлял плёнки, печатал фотографии и продолжал заполнять свой дневник и мечтал снова окунуться в таёжную глушь, снова испытать охотничью страсть.

Однажды на работе меня взяли в лес отводить деляны, то есть, прорубать те самые визирки, по которым мы ходили с Валерием этим летом. Интересная работа: старший группы по компасу выбирает направление либо на север, либо на восток и идёт строго по этому направлению, а мы должны прорубать визир, следуя строго за старшим и измеряя наш путь рулеткой. Позже мне ещё придётся столкнуться с этим вплотную, профессионально осмыслить весь процесс и даже быть старшим группы, но сейчас меня больше всего завлекало то, что я работаю в тайге. Наряду с топором я неизменно носил с собой ружьё. И однажды мне повезло. Когда мы проходили по уже прорубленному визиру, и я с ружьём шёл впереди, увидел рябчика. Он бегал по траве, искал корм. Я остановился и дал знак своим спутникам. Рябчик по-видимому не видел меня, он пробежал по валёжине и взобрался на торчащий из земли корень. Я испытывал лёгкое волнение, которое, однако не переходило границы. Не торопясь, я взвёл курок, прицелился и нажал спусковой крючок. Осечка! Снова взвожу курок, и снова осечка! Так же не торопясь, без лишних движений, заменяю патрон в стволе и снова целюсь. Гремит выстрел, рябчик срывается с корня, летит, как будто вверх, потом, кувыркнувшись в воздухе, падает в траву. Мне хочется бежать к своему трофею во всю прыть, но, чтобы не показаться мальчишкой в глазах товарищей, я иду как можно спокойней, и лишь душа моя ликует и поёт. Третий рябчик в моей жизни.

Но на следующий день я всё-таки сплоховал, два раза имел возможность отличиться, двух рябчиков брал на мушку и ни разу не попал.

– Ну что же ты? – упрекали меня товарищи. – Кто так стреляет?

А я был в недоумении, неужели патроны неверно зарядил? Как бы то ни было, а насмешки мне пришлось терпеть до самого дома.

24.09.1976. Моя первая встреча с сохатым.

Нет, я вовсе не добыл сохатого, я даже не стрелял в него. Это случилось в тот момент, когда у меня в руках был одноразовый запас продуктов и обыкновенный инструмент геодезиста. Я был на работе. Позади меня, след в след со мной, шёл такой же, как и я рабочий геодезист и в стороне правее нас, шёл инженер-геодезист. Мы искали свой же теодолитный ход и совершенно неожиданно заплутали. Собственно, найти нашу вырубку не составляло труда и потому то мы, потеряв бдительность, слишком самоуверенно действовали, в результате чего обошли прорубку несколько в стороне. Сколько я ни приглядывался к тайге, знакомых черт в ней я не нашёл. Парень же, который шёл следом за мной (его звали, кстати, как и инженера-геодезиста, Юрой), так вот, этот Юра – рабочий, был далёк от таёжника, хоть и родился и всю жизнь прожил в Сибири.

Мы шли по гари, я тщетно пытался понять, куда мы попали. Юра – геодезист по-прежнему шёл в стороне. Моё внимание привлекла тень, промелькнувшая впереди.

– Интересно, кто это здесь ходит? – спросил я скорей сам себя. – Стой! – вдруг вырвалось у меня в надрывном шёпоте. – Сохатые!

Метрах в семидесяти от нас, мелкой рысцой бежали два лося.

– Где, где? – с загоревшимся любопытством спрашивал меня мой спутник, весь путь наблюдавший лишь за моими ногами.

Но звери уже скрылись. Я сделал шаг вперёд, взглянул в ту сторону, куда ушли сохатые, и замер. Метрах в восьмидесяти, задом ко мне, стоял лесной богатырь. Я не видел его головы, я видел лишь зад. Должен сказать, что тут я немного засомневался: зверь не шевелился, и можно было подумать, что это пень, такой же серый. Я обломал маленький сучок, никаких признаков сохатого. Я обломил сучок побольше и тогда отчётливо увидел, как сохатый сделал несколько шагов и скрылся в кустах.

Мой спутник нетерпеливо теребил меня за рукав куртки и всё спрашивал: «Где они? Покажи!»

Я указывал ему в сторону лосей, но слишком плохое зрение было у Юры, слишком мало было у него навыка и наблюдательности. Он так и не увидел зверей.

Во мне загорелась страсть, я хотел было бежать за сохатыми, но вспомнил о работе, о Юре – инженере, о том, что у сохатых наступило время гона и, наконец, о том, что у меня на вооружении лишь портфель с продуктами. Я переборол в себе желание ещё раз увидеть зверей.

Разумеется, впечатление сохатые произвели на меня неизгладимое, как никак первая встреча.

Правы те, кто утверждает, что тайга полна зверей для тех, кто ходит в лес без ружья, и пуста для охотника. Многие в этом убеждались, не один раз и я в том числе. Через каких-то пол часа после случая с сохатыми, мы все трое, два Юры и я, неожиданно вспугнули из хлама зайца. Последний пробежал метров десять, остановился и, отчётливо видимый нами, стал наблюдать за нашими действиями. Что нам оставалось делать, кроме как любоваться им. Увы, нет ни ружья, ни даже фотоаппарата. Юра и тут шарил по кустам и всё спрашивал, где же заяц. Наконец мне надоело смотреть на такое близкое и в то же время такое недоступное мясо. Я громко крикнул, и заяц убежал. Тут наконец-то, Юра – рабочий, разглядел косого впервые в жизни, как признался он потом.

Но заяц пришёл и ушёл, а сохатые долго ещё стояли у меня перед глазами, в своём бесшумном, лёгком и зачарованно красивом беге. Я невольно вспомнил свою последнюю охоту, во время которой видел всего-навсего единственного рябчика, которого и принёс домой. Тогда я мог с любым поспорить о том, что тайга пуста. Сейчас же я любому стал бы доказывать обратное.

Признаться, нынешний охотничий сезон для меня оказался весьма неудачным. Да и в тайгу я уходил очень редко. Вот и послезавтра я уезжаю из Усть-Илимска на месяц. Я женюсь! Пришло время и мне ковать свою семью. Очень жаль будет, если я не сумею разделить свою любовь, свою привязанность к тайге со своей будущей женой, а этого ещё нужно добиться, ведь моя невеста ни разу не видела тайгу своими глазами: она родилась и до сегодняшнего дня живёт в Закарпатье.

30-1-2 Апрель-Май 1977г. Закарпатские «сибиряки» в тайге.

И вот с октября месяца прошедшего года я – семейный человек, не имеющий пока правда, детей, но это дело наживное.

И хотя моя жена не сибирячка, она быстро освоилась здесь, привыкла и полюбила тайгу. Перед Новым годом мы ходили с ней на лыжах за ёлкой, неоднократно, когда мне выпадал случай работать в лесу, я уводил её с собой и знакомил с тайгой. И вот, наконец, сбылась наша с ней общая мечта: сходить на охоту. Весной этого года сюда приехал старший брат жены Пётр, естественно, что желание увидеть тайгу загорелось и в нём. И вот мы втроём в пятницу 29-го апреля, после работы, покидаем тёплый уголок и отправляемся опять же на Грязнуху.

Решено было ночевать все три ночи в зимовье, там, где мы ночевали год назад с Игорем. Пошёл бы я один без жены, я наверняка отказался бы от тёплой таёжной избушки, ночевал бы себе под открытым небом, а тут иначе нельзя поступить: ночи ещё холодные.

В восемь вечера отец добросил нас на своём «запорожце» до бывшего леспромхозовского стана и дальше мы пошли пешком. Мало интересного в том, как мы шли, дорога была для меня знакома, но, когда мы стали подходить к старой тушамской дороге, здесь мы увидели картину, которую встречали с Чёрным Медведем почти четыре года назад на Кедровом ручье: довольно приличная площадь леса была безжалостно вырублена. Расширяет свои владения цивилизационный человек, губит природу, теснит тайгу. Идти по вырубленному участку было трудно. Сучья, ветки, хлам преграждали дорогу. И вот, наконец, мы вышли на Грязнуху. Здесь уже началась настоящая тайга: естественные завалы. Я посматривал на своих спутников и ждал, какое впечатление, особенно на Петра, произведёт встреча с тайгой. По всему видно было, что брат моей жены начинает жалеть о том, что пошёл с нами. Ничего, это поначалу, к тому же уже вечереет, суровей становятся очертания тайги.

По пути нам встретился рябчик, попересвистывались мы с ним немножко, да на том и расстались, необходимо было торопиться к зимовью.

Итак, путешествие началось, и началось оно с первой же неудачи. У места нашего назначения нас ждала довольно печальная картина: через ручеёк то мы перебрались, а вот в зимовье не попали. По самые нары и до половины двери, избушка стояла во льду. Я невольно вспомнил, как мы с Чёрным Медведем, шесть лет назад, увидели почти такую же картину в зимовье «Три зуба». Тогда мы ночевали под открытым небом, сейчас нас ждёт такая же участь. Погоревали таёжники, покручинились и принялись за дело. Соорудили из брёвен двое нар, посередине разложили костёр, вскипятили чай, поужинали и принялись устраиваться на ночлег.

Должен сказать, первая ночь выдалась довольно тёплая для конца апреля. Во всяком случае я проспал неплохо, а вот закарпатцы Пётр и Анюта…, впрочем, это было понятно: для них наступила первая таёжная ночь. Петя кочегарил всю ночь у костра, а Аня задремала лишь под утро.

Ну что-ж, для них этот таёжный поход – своего рода экзамен. Ещё с вечера я предупредил своих спутников о том, что за ночь кто-то, что-то спалит. Так оно и случилось. Среди ночи меня разбудил голос Аннушки:

– Петя, горишь! – кричала она.

Бедные ватники, что только им не предстояло вынести. Они в буквальном смысле взялись огнём. Я схватил всё что горит, убежал к ручью и затушил в воде огонь. В воздухе запахло знакомой палениной. И ведь это только первая ночь.

Наутро мы с Петром будили Аннушку. Бедная, она не могла уснуть всю ночь, а под утро он, известное дело, самый сладкий.

На этот раз я не спешил отправляться пораньше, ведь привёл сюда жену и её брата не для того, чтобы носиться вместе с ними за дичью, а, чтобы показать тайгу, это прежде всего мне следовало не забывать, со мной не Чёрный Медведь.

Наконец, мы были готовы отправиться в путь. В рюкзаке у нас было продуктов на один раз. Мы не наметили маршрут путешествия, решили сначала дойти до Тушамы и там подумать, как быть. Шли не спеша, по пути не встретили ни одной птички, кроме разве что пичуг. По дороге я рассказывал своим спутникам, где я был и показывал места, где разыгрывались те или иные более-менее интересные события. Так мы добрались до Тушамы. Куда идти дальше? Вверх? Там мною уже всё исхожено.

– Пойдём вниз. – предложил я.

Возражений не было.

Идти было трудно, часто приходилось продираться сквозь густые заросли. Мы то выходили на самый берег реки, то углублялись в лес. В один из перекуров мы вышли на бережок, я прислонил ружьё к колодине. Мы стояли, любовались рекой, тайгой. Я высказывал предположения, где должны быть утки, когда растают лужицы. В общем-то Пётр был недоволен началом охоты. Да и не мудрено. Может быть даже он предполагал, что от дичи не будет отбоя, а последней до сих пор нет. Я убеждал его в том, что утки ещё только начинают прилетать, что ещё рано. И вдруг я первым заметил, как из-за поворота вылетели две утки и стремительно несутся в нашу сторону. Я быстро схватил ружьё, взвёл затвор, прицелился в одну из уток и выстрелил. Самый обыкновенный промах, вот и весь результат. Я конечно был недоволен самим собой.

Однако на моих спутников этот случай произвёл огромное впечатление.

– Значит всё-таки есть дичь! – торжествовал Пётр.

В нём одновременно кипели и радость, и возбуждение, и сожаление неудачи. Моя Аннушка всё время повторяла:

– Ух ты, жалко, что не попал!

Я же относил эту неудачу к десяткам и сотням предыдущих. Дальше шли уже все втроём, внимательно высматривая уток, все надеялись на удачу. Скоро мы сделали небольшой привал, достали из рюкзака продукты, немного перекусили, не разводя костра, и отправились дальше.

Должен сказать, что основной нашей целью было найти переход через Тушаму, о котором мне в прошлом году говорил один охотник. Но мы прошли уже довольно приличное расстояние, а перехода всё не было. Я уже отчаялся найти его, к тому же уток не видели, и я предложил уже возвращаться, но Пётр настоял на том, чтобы пройти ещё один поворот и, не дожидаясь нас с Аней, отправился один. Мы же остались вдвоём на берегу реки. Скоро мы услышали крик Петра, он звал нас к себе. Мы не заставили себя ждать, отправились к нему и вышли на высокий утёс. Место было красивое, внизу под утёсом вилась Тушама и, напротив нас, разливалась на два русла, огибая остров с кустарниковой растительностью. Река уже освободилась ото льда почти полностью, лишь иногда встречались огромные льдины, местами на всю ширину реки. Мы вытащили из рюкзака фотоаппарат, сделали несколько снимков.

Неожиданно над Тушамой пронеслась парочка уток, я увидел их уже поздно, поэтому ни чего сделать не успел. Мы продолжали фотографироваться.

Пётр стоял на краю утёса, ему было хорошо видно русло Тушамы. И вдруг он предупреждающе вскрикнул:

– Утки летят!

Меня сдуло с бревна, на котором я сидел, хватаю ружьё, лихорадочно выискиваю птиц, ничего не вижу, во мне кипит возбуждение.

– Вон они! – Пётр указывает рукой на вершины деревьев, тут же оттуда вылетает утка и … ни с того, ни с сего произносится «Карр».

– Тьфу, чтоб тебя! – вырывается у меня, я оборачиваюсь к Петьке, не оправившийся ещё от возбуждения, злой, но тут же разражаюсь громким смехом, хватаясь за живот.

– А я сначала в самом деле подумал, что утка. – смеясь признаётся Пётр, и мы уже трое трясёмся от смеха. До слёз насмеялись. Надо же было так. Ворона вместо утки.

Итак, подошло время возвращаться, но нам очень уж понравилось это место, и мы решили вернуться сюда, чтобы провести здесь остальные две ночи. Я упаковал в рюкзак фотоаппарат, но свист рябчика привлёк наше внимание раньше, чем мы отправились в обратный путь. Я достал манок, посвистел. Откликается. Оставив Аннушку с Петром у рюкзака, сам отошёл немного на свист птицы и укрылся в ямке. Двадцать минут продолжался наш «разговор» с рябчиком, я упорно сидел в своём укрытии и свистел. И судьба одарила меня за усердие удачей. Подозвал я всё-таки рябчика, третий раз в жизни подозвал, стрелял из неудобного положения, ранил птицу. Стрельнул ещё раз, но так подранком и изловил петушка.

Для моих спутников это была величайшая радость, всё-таки есть из чего суп варить.

Рябчик был ещё живым. Я достал из рюкзака фотоаппарат и сделал несколько снимков живой птицы. И вовремя успел. Дробь своё дело сделала, рябчик начал клонить голову. Чтобы ускорить его кончину, чтобы не мучилась наша жертва, я взял петушка за лапки и добил его о дерево. Жестоко, но необходимо. Рябчика взяла Аннушка, и мы отправились в обратный путь, но не берегом Тушамы, а на прямую, по компасу на юг, заворачивая немного на юго-запад. Каково же было наше удивление…, а, впрочем, всё по порядку.

Мы встретили здесь превосходный сосновый бор, чистый, почти без валёжин и снега. Идти было легко. Минут через пятнадцать мы стали подходить к какому-то озерку. Как будто раньше такого не видели. Озеро мне показалось довольно приличным, но оно было ещё во льду, и мы решили просто приблизится к нему и осмотреть повнимательней. Но что такое? Знакомые очертания, тропинка, старая яма на зверя, да и лужа знакомая. Бог ты мой, да это же Грязнуха! Так и есть. Здесь рядом сожжённое зимовье, отсюда до Тушамы рукой подать. Ну надо же, какую петлю делает Тушама, ведь мы по ней шли самое малое два часа, а тут, пятнадцать минут ходу. Теперь мы сможем не только вернуться, но и поохотиться в полюбившемся нам месте. Все были возбуждены, разговаривали много, громко, особенно мои спутники, да и я тоже поддался их возбуждению. А когда мы огибали небольшой мысок, за последним, буквально в десяти метрах от нас, вдруг взлетела копалуха, и пока я приходил в себя, сдёргивал с плеча ружьё, а оно к тому же сорвалось у меня из руки, птица развернулась в воздухе на девяносто градусов и, как вихрь, умчалась прочь, только мы её и видали. И ещё одна моя оплошность. За что себя всегда ругаю, на том и поймался вот уже в который раз.

О Петре с Аннушкой нечего было говорить, их возбуждению не было предела, столько для них открытий было на сегодня.

Дальше, естественно, никто не попадался несмотря на то, что разговоры наши умолкли, шли мы предельно бесшумно, а своё ружьё я не выпускал из рук.

И всё же, когда до зимовья осталось километра полтора, мы распугали парочку рябчиков. Почти сразу же один из них засвистел, подзывая свою пару. Я принялся свистеть в манок, и мы с этим рябчиком «сговорились» довольно быстро. Я подозвал его на расстояние верного выстрела, прицелился и пальнул. Рябчик подранком перелетел на другое дерево, однако мне можно было стрелять и с этого расстояния. И я выстрелил. Рябчик вспорхнул и, постепенно снижаясь, улетел метров на восемьдесят от меня. Я ничего не мог понять, от чего такие промахи. Крупная дробь? Да нет. Ненадёжные заряды? Тоже нет. Так почему же? Ведь я стрелял с вернейшего расстояния и выцеливал тщательно. Непонятно.

Я начал насвистывать другому рябчику, но последний был где-то неподалёку и, видя нас, тревожно верещал. Тогда я медленно пошёл вперёд, обшаривая глазами деревья. И нашёл. Медленно поднял ружьё, чтобы не вспугнуть птицу, тщательно прицелился, выстрелил и промахнулся. Ну уж тут я совсем растерялся. До рябчика было метров двадцать пять, в чём же дело? Если раньше я проклинал себя за промах, то теперь я был в тупике, ничего не понимая.

Естественно, у моих спутников сложилось отрицательное мнение о стрелке. Пётр забрал у меня ружьё.

– В следующего я сам стрелять буду. – сказал он.

«Всё-таки ружьё». – думал я, да, моя старушка выходит из строя – люфт ствола.

По настойчивой просьбе Петра, я снова принялся свистеть в манок, упорно, настойчиво, хотя потерял все надежды на успех. Рябчик откликался мне и перелетел даже поближе к нам, но ни я, ни Пётр, ни Аня не видели птицу. А я всё свистел и свистел, не отступая.

Но вот Пётр как будто бы увидел рябчика, он весь сжался в комок, подхватил ружьё, прицелился и выстрелил. Я не видел, ни как падал рябчик, ни как улетал. Напрасно мы искали свою добычу, оказалось просто-напросто Пётр выпустил заряд в сплетение веток, похожих на рябчика. Ну что-ж, я стрелял из этого ружья впервые тоже в сучок, так простим же Петра. Он тоже впервые стрелял из этого ружья. Мы ещё попытались найти подранка, но потратили время впустую.

Вторая ночь нашего пребывания в тайге была очень холодной. Накануне ночи, мы с Аннушкой пилили дрова, пила сорвалась, и я сильно разрезал палец. С собой у нас не было ни йода, ни бинта, пришлось рвать одеяло, принесённое из дома. Работник из меня стал никудышный, я не мог согнуть палец, поэтому цепкость левой руки резко снизилась.

В тот же вечер Пётр смастерил из кусков брезента, снятых с зимовья, заслон от ветра. Получилось-то это у него неплохо, но от дыма некуда было деться. И снова повторилась предыдущая ночь. Пётр кочегарил костёр, на в силах уснуть в мороз, Аннушка не спала до самого утра и лишь я прокрутился всю ночь, подставляя костру то спину, то лицо, однако согреться так и не смог.

Наступил ещё один день нашей охоты. Мы поднялись, сготовили завтрак, перекусили и стали собираться в путь.

В это утро случилось событие, которое никогда нельзя выбрасывать из памяти. Я вынул из ружья патрон с пулей, заряженный на ночь, затем достал из кармана, найденный Петром вчера, патрон с дробью, примерил его к своему ружью (дело в том, что вчера патрон был размокший и не входил в ствол), убедившись в пригодности, я перезарядил ружьё своим патроном с пулей и, по совершенной случайности, забыл спустить затвор. Я стоял лицом к костру, а ружьё лежало сзади меня на траве. Пётр взял его (это я видел), покрутил в руках и вдруг надумал проверить, заряжено ли оно. В это время я не смотрел на него как вдруг, за моей спиной, громыхнул выстрел. В то же мгновение затрещали сучья на деревьях, и было слышно, как в полуметре от меня, свалилось в траву ружьё. Внезапный холодок пробежал по моему телу. Я обернулся на выстрел и увидел Петра. Он стоял какой-то растерянный, перепуганный. Нет, он никого не зацепил, несчастье не произошло, но факт остаётся фактом – нечаянный выстрел. Не зная, как проверять заряжено ли ружьё, Пётр нажал на курок – вторая страшная ошибка. Ружьё. К счастью, было направленно вверх стволом, и пуля хлестнула лишь по веткам деревьев. Да, случай поучительный, такого со мной не случалось, долго я не забуду его.

Итак, утром этого дня мы отправились снова в сторону Тушамы. Снова я пересвистывался со стреляным рябчиком, снова из этого ничего не получилось. В удаче я разочаровался, поэтому отдал ружьё Петру. Мы не дошли до Тушамы, побродили по Грязнухинскому распадку, попытались было перейти ручей, но последний так разлился, что мы отказались от своей затеи. И тут мои спутники пали духом. Они начали уговаривать меня уйти домой пешком, вернее Пётр разочаровался в охоте, Аннушка всё это время молчала. Это уже мне не нравилось, но я не стал переубеждать Петра. На том мы и порешили. Вернулись к тропе и уже почти дошли до нашего стойбища, но снова рябчик, тот злополучный стреляный рябчик, не давал нам покоя. Мы с Петром по очереди стали опять насвистывать птицу, потеряли не мало времени, но всё бес толку. «Стреляный воробей», так и осталось ему это прозвище. А раз стрелянный, значит голыми руками не возьмёшь.

Мы снова бросили свою добычу неподстрелянной, пришли к стойбищу и хотели уже собираться домой, но у Петра снова сменилось настроение, теперь уже он расхотел идти пешком почти тридцать километров, ему не хотелось больше ночевать у костра, мёрзнуть и не спать как следует, но он смирился с этим. Итак, мы остались ещё на одну ночь, завтра вечером за нами приедет отец.

Времени у нас было предостаточно, погода стояла солнечная, тёплая, и мы, пригреваясь солнцем, уснули прямо на траве, вернее на брусничнике. Спали недолго, потом собирали и ели прошлогоднюю бруснику, а потом решили пойти ещё немного погулять. Петра завлекал наш «стреляный воробей», ему во что бы то ни стало хотелось перехитрить рябчика, и мы снова отправились к злополучному месту. Там, где в Грязнуху впадает маленький родничок, образовался мысок, крутая возвышенность, переходящая в высокую сопку с сосновым бором. Мы взобрались на этот мысок, и едва я просвистел в манок, как где-то недалеко в распадке послышался шум крыльев. Сомнений нет, это рябчик. Мы все трое спрятались за мысок, Пётр – с ружьём, мы с Аннушкой – с манком. И началось. Где-то выше по роднику свистел один рябчик, на своём месте сидел «стреляный воробей» и тоже свистел, откликаясь на мой манок. А за мыском, в распадке, перелетая с ветки на ветку, с дерева на дерево, приближался к нам ещё один рябчик. Вот уже пятнадцать минут продолжается наш концерт – три рябчика и я, мы не сдаёмся, терпеливо сидим в укрытии и ждём.

– Сейчас он нам свинью подстроит. – высказал я Аннушке своё предположение. – Вылезет из-за мыска и столкнётся с нами нос к носу, а ружьё у Петьки.

Сколько времени прошло, не знаю. Какое-то внутреннее чувство подталкивало меня: «вылезь из-за мыска, вылезь повыше, он же здесь». И вдруг… вот он, распроклятущий рябчик. Он вылез из-за холмика в четырёх метрах от нас, мне его отчётливо видно, но шевелиться нельзя. Сказать о нём Аннушке боюсь, вспугну ведь, я успел разглядеть чёрное пятно на подбородке птицы – петушок. Тут рябчика увидела Анюта, она подумала, что я не вижу птицу.

– Аркашка, смотри, вот он. – прошептала она, но шёпота не получилось. Слишком велико было возбуждение, к тому же она указывала на рябчика рукой. Последний конечно же не мог не увидеть нас, он развернулся, тревожно заверещал и улетел. Однако улетел недалеко, я его видел, можно стрелять.

– Петька, ружьё давай. – шепнул я, протягивая руку. Пётр, пригибаясь, подошёл к нам и протянул мне ружьё. Я лёжа выцелил рябчика да так тщательно, что не попасть было просто невозможно, выстрелили и… всё-таки промахнулся. Ну что ты будешь делать, я вскочил, швырнул ружьё на землю, сыпля три тысячи проклятий. Нет, друзья, как вы не браните охотника, не стрелок тут маху дал, всё-таки она, моя старушенция, дряхлая, чахлая одностволка. Пётр не пал духом.