Записки охотника

Уснул я в эту ночь лишь под утро, когда у добрых людей наступает самый сладкий сон. Уснул как убитый и почти тут же проснулся. За окном уже было светло, в зимовье стало прохладно, наступило утро. Переборов в себе желание уснуть ещё на пять минут, мы с Владимиром выходим из зимовья, разжигаем костёр, греем чай и завтракаем. Всё это проделывается молча, полу лениво, хочется спать, но надо идти, к тому же утренняя прохлада даёт о себе знать. Она пробилась к нам под одежду, и чувствуется, как по телу бегают мурашки.

После завтрака, мы упаковываем рюкзаки, взваливаем их на спины и, сладко позёвывая и поёживаясь от холода, отправляемся в путь. С самого начала заставляем себя идти быстрей, и вскоре мороз отступает, идти сразу становится веселей, и языки сами по себе начинают болтать что попало, лишь бы не молчать. Рэм, отдохнувший за ночь, носится по тайге, появляясь то спереди, то слева, то справа, высунет морду из веток, внимательно посмотрит на нас, фыркнет и снова в кусты. Ему тоже весело. А мы идём и идём по узенькой тропинке, извивающейся между деревьями. Сквозь мохнатые слои сосновых веток, редкими лучиками, пробирается к нам утреннее солнце, и снова я мысленно взвиваюсь в облака.

Но вот Чёрный Медведь, как всегда идущий впереди, сворачивает с тропы и идти становится трудней. Ноги путаются в прошлогодней траве, то и дело приходится перелазить через валёжины, но это нисколько не ухудшает нашего настроения. Здесь мы попадаем в великолепный сосновый бор, стройный, могучий, древний. Нет смысла описывать его великолепие, да я и не смогу. Тот, кто побывал в тайге, поймёт меня. Стоит лишь посмотреть на фотографию, да представить птичье пение, и ты попадёшь в ту сказку, которая, как младенца, убаюкивает тебя и, в то же время, жестоко наказывает того, кто не в меру расслабляется и становится слишком самоуверенным.

Вот, наконец, впереди показывается распадок, и, через несколько минут, мы спускаемся в болото. Идти по нему по-прежнему тяжело, и мы, не тратя силы, идём медленным шагом. Мы перепрыгиваем с кочки на кочку, перелазим через сухие валёжины, огибаем лужи, продираемся через густой мелкий ельник. И вот, в одном из таких ельников, нам улыбнулось счастье. Мы вспугнули двух рябчиков. Один из них быстро перелетел почти весь распадок и скрылся в зарослях ельника. Другой взгромоздился тут же на ветку, но как я ни таращил глаза, увидеть его не мог. Однако мой друг оказался зорче меня. Он вскидывает ружьё и выцеливает добычу. Я замираю, затыкаю уши. Гремит выстрел, и рябчик валится в траву. Удачливый охотник с достоинством поднимает птицу и протягивает мне.

– В суп сразу по приходу к зимовью. – констатирует он.

Я доволен уже тем, что мне оказано такое доверие – варить суп из рябчика. Впервые в жизни! Суп из рябчика!

Наконец мы приходим к зимовью, нашей долгожданной цели. Здесь мне всё знакомо и лишь выглядит иначе, по-весеннему. Вот голова идола, вырезанная Вовкиными друзьями на пне, рядом с зимовьем, вот лежат деревянные лопаты, топор для резания дранки, пила. Всё знакомо мне, но на всё я смотрю по-новому потому что на дворе весна. Я ложу подстреленного рябчика на голову идола и фотографирую.

В моём первом дневнике будет написано, что добычу мы принесли в жертву нашему идолу, однако конечно же это не так. Мы с величайшим аппетитом съели рябчика сами. Эх, и вкусный был рябчик! После обеда мы немного отдохнули и отправились на охоту вдоль ручья. Довольно долго нам не встречались на пути ни рябчики, ни какая-либо другая дичь. День по-прежнему стоял чудесный солнечный, весело щебетали птицы, то здесь, то там попискивали бурундуки, делали свою повседневную работу дятлы, и, под влиянием всего этого, мы стали расслабляться, притупилось наше внимание. Мы громко переговаривались, шли шумно, и, когда впереди взлетел глухарь, конечно же, ничего не могли сделать, лишь оторопело смотрели ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду. Мы подошли к тому месту, откуда взлетела птица. Среди травы виднелся маленький островок земли, перемешанной с мелкими камешками, и на этом островке, глухариная лёжка – маленькая ямка, разрытая птицей, и в ней несколько перьев. Здесь таёжный индюк любит погреться на солнышке, да поклёвывать мелкие камешки. И тут моего друга осенила мысль:

– Завтра с утра сделаем здесь засаду. – сказал он. – Скорей всего, глухарь прилетит сюда ещё раз.

Эта идея мне пришлась по душе. Неплохо конечно лежать на траве и ждать, когда дичь сама прилетит под выстрел.

– Ну что-ж, решено. – произнёс Владимир. – Ты делаешь засаду здесь, а для моей, мы должны найти ещё одно такое место.

С этой целью мы и отправились дальше.

Довольно скоро нам удалось найти ещё один такой же островок с глухариной лёжкой и, довольные результатом, возвращаемся в зимовье, пора готовиться на ночлег. Времени было ещё достаточно, но нам предстояло соорудить какой-нибудь шалаш, спать в зимовье было невозможно, на полу лежал толстый слой льда. Причиной тому была дырявая крыша. Весеннее солнце растопило снег на зимовье, и он весь просочился внутрь избушки, где и был прихвачен ночными морозами. Поэтому сейчас в зимовье был настоящий холодильник, где вполне можно было хранить скоропортящиеся продукты.

Соорудив шалаш, а вернее всего нары и с двух сторон заслон от ветра, мы поужинали и отошли ко сну. Весенние ночи были ещё слишком холодные, нам постоянно приходилось поддерживать огонь, отчего, почти всю ночь, мы не спали. Один лишь непоседа Рэм чувствовал себя в эту ночь превосходно. Его густая шерсть надёжно защищала от холода и никакого костра ему не требовалось. Пёс выспался довольно быстро, а затем, ещё задолго до восхода солнца, принялся бесстрашно шариться по тайге, кого-то искал, фыркал, убегал всё дальше и дальше от костра и однажды видимо потревожил какого-то спящего зверька, или же сову. Он так громко заливисто залаял, что мы с Владимиром хотели уже было броситься к собаке на помощь, а вдруг там медведь или же сохатый. Однако так не хотелось удаляться от тёплого костра, и мы, успокоившись, снова погрузиться в полудрёму. А звонкий лай Рэма далеко разносился по морозному утреннему воздуху.

Рассвело. Стрелка часов указывала на пять утра. Мы нехотя поднялись, разложили потухший костёр, вскипятили чай, позавтракали и, к шести часам, были готовы отправиться в путь. Утро стояло морозное, на небе не единого облачка, по верхушкам деревьев уже бегали солнечные блики. Почти над самым зимовьем пролетел глухарь, издавая своё глухариное кряканье. «Может быть на такую же лёжку, как наши полетел» – подумал я. Мне показалось, что день сегодня должен быть интересным. Только бы скорей согреться, холод становиться невыносимым, он пронизывал до самых костей, и как же не хотелось отходить от костра. Но мой друг был сегодня решителен. Он накинул на плечи полупустой рюкзак, взял ружьё и первым отошёл от костра. Я нехотя последовал за ним.

Добравшись до моей лёжки, мы с Владимиром расстались. Он пошёл дальше, а я, выбрав место для засады, принялся за маскировку. Однако это только называлось маскировкой, я прикрылся двумя-тремя ветками, разложил перед собой несколько патронов с разномастными зарядами и устремил свой взор туда, где по нашим расчётам должен будет приземлиться глухарь. И действительно, минут через десять до меня долетело приближающееся глухариное кряканье. Я насторожился. Перед моей засадой глухарь вдруг оборвал свой крик.

«Садиться!» – подумал я, и сердце моё радостно застучало. – «Только бы не промахнуться.»

Но глухарь или не собирался, или увидел меня, горе-охотника, только прошуршал он своими сильными крыльями надо мной и был таков. Я горестно вздохнул, покручинился с минуту, но всё ещё надеялся на свою удачу, снова устремил свой взор на маленький островок земли, выделяющийся среди травы.

Вскоре у меня начали мёрзнуть ноги.

«Этого только не хватало!» – подумал я. Мне так не хотелось покидать такое замечательное место. Я был почти уверен в своей удаче и, чтобы не думать о холоде, я попытался отвлечься. «Ведь говорил же себе, не ешь масло по утрам, ноги будут мёрзнуть.» – подшучивал я над собой.

И решил молодой охотник, что чтобы не думать о холоде надо напрячь слух, прислушаться к тайге, попытаться понять лесную музыку. Но не знал молодой охотник, что у него слишком много врагов в мире этом. И неожиданно, незаметно к нему подобрался ещё один такой враг – пожалуй самый коварный – страх. Напрягая слух, я уловил множество самых разных шумов и звуков, а за всем этим таилась жуткая, пугающая тишина. Вот шишка с ветки оборвалась и упала, и тишина. Вот птичка прошуршала крыльями, и снова тишина. Все эти, казалось безобидные звуки, рождали в моём воображении страшную картину. У страха глаза и уши велики – говориться в народной пословице. Где-то вдалеке заскрипело дерево, мне же показалось, что это рёв медведя. Скрип дерева повторился и, как мне показалось, ближе, затем ещё и ещё. Я уже был уверен, что это медведь, и идёт он не ко мне, а к Владимиру.

Я сел, зарядил ружьё пулей, теперь уже равнодушно посмотрел на глухариную лёжку и хотел уже было встать и уйти с этого проклятого места. Теперь уже у меня замёрзли руки. Но, неожиданно прилетела небольшая стайка маленьких пичуг. Порхая с ветки на ветку, они приблизились ко мне совсем близко, но не испугались меня, наоборот, с любопытством стали кружить вокруг меня, удивлённо поглядывая на неизвестного пришельца. Птички звонко чирикали, словно спрашивали меня: «Кто ты? Что ты тут делаешь, и зачем пришёл сюда?» Я не мог оторваться от весёлых, пушистых и любопытных пичуг. Я забыл о страхе, о холоде, обо всём на свете. Мои губы невольно расплылись в умилительной улыбке.

«Эх, фотоаппарат у шалаша остался.» – вздохнул я.

А пичуги покружились надо мной, почирикали и всей стайкой полетели дальше вдоль распадка.

И снова я остался один, снова послышались таинственные шорохи, снова этот предательский скрип дерева. Не в силах больше оставаться на этом проклятом месте, я встал и пошёл к Вовке. Думал я, что струсил, убежал с позором из своей засады. Сейчас я не представлял себе, как люди сидят часами в ожидании начала глухариного тока, ведь им тоже холодно и ждать они начинают до восхода солнца.

Я шёл, погруженный в горестные думы. Неожиданно до меня долетели отзвуки недалёкого выстрела, и как раз со стороны Вовкиной засады.

– Вот и Вовкин глухарь. – вздохнул я. – Всё-таки он дождался своего, не струсил, как я.

В том же месте раздался второй выстрел. Тут я подумал, что Владимир либо добивает первого глухаря, либо подстреливает второго. Я остановился в раздумье. Что же делать, вернуться, или идти вперёд? А вдруг и мне посчастливится, всё ведь случается. Но снова страх овладевает мной, и я снова иду вперёд, к Вовке. Теперь уже я ни о чём не думал, скорей бы найти Вовку. Но вот гремит третий выстрел, теперь уже он слышится более приглушенно, дальше.

– Медведь! – невольно вспоминаю я. – Конечно же Вовка погнался за медведем, к тому же Рэм лаял перед выстрелами, как же я сразу не догадался.

Я ускорил было шаг, но четвёртый выстрел, прозвучавший ещё дальше, остановил меня.

– Если Вовка будет бежать такими темпами, – размышлял я. – то мне его никогда не догнать. Здоровьем он не обижен и ноги у него длиннее моих. А что же делать? Вернуться назад?

Охваченный тревожными мыслями, я растеряно стоял на косогоре. Что делать? Этот вопрос настойчиво сверлил мне мозг. Наконец донесло до меня слабые отзвуки пятого выстрела.

– Ого, он что на вертолёте летит? – недоумеваю я, но тут же вспоминаю, ведь у него всего лишь пять пуль, а что если он в самом деле стреляет в медведя? Тогда значит у него осталась одна дробь. Как же быть? А вдруг он и на этот раз не добил зверя? Чем же он будет тогда стрелять?

И надо бы бежать на помощь другу, попавшему может быть в беду, и где теперь его найти, как догнать?

Когда же я услышал шестой выстрел, то как подстёгнутый бросился бежать в погоню. Чтобы скорее найти друга я решил кричать. Набираю полные лёгкие воздуха и во всю глотку ору:

– Во-о-о-вка-а-а!

– Чего тебе? – совсем рядом слышится голос Владимира.

Моим драматическим мыслям пришёл конец, я, словно с головы до ног облитый холодной водой, стою как вкопанный, не в силах произнести ни слова. Как же так? Я мчусь к другу на помощь, а он в ней и не нуждается. Наконец, справившись с собой, я подхожу к ручью. Вовка идёт по противоположному берегу мне навстречу.

– Ты стрелял? – спрашиваю.

– Я.

– В кого?

– В дичь, естественно!

Я вкратце рассказал другу, что со мной случилось. Выслушав меня, Владимир сказал, что он тоже замёрз, поэтому оставил свою засаду и пошёл прогуляться по распадку. Тут-то он и подстрелил двух рябчиков, а остальные выстрелы ему вовсе не принадлежали. Затем он бросил к моим ногам рябчиков и сказал:

– Если ты не хочешь прогуляться со мной, то возвращайся в зимовье и готовь птиц к супу, обоих. Понял?

Как тут не понять. Я взял рябчиков и, глубоко обиженный, направился к зимовью. Собственно, я не понимал причины своей обиды. Всё кончилось благополучно, никакого медведя не было, свою засаду Владимир оставил из-за холода и небезрезультатно. Нам уготован превосходный суп, так в чём же дело? Я был зол на себя, от того и сердился на всех сразу. По пути я едва не потерял дорогу к зимовью, покружился, повертелся и, наконец поняв, что тут заблудиться трудно, уверенно пошёл вперёд.

Когда я подошёл к знакомому пригорку, на котором располагалось зимовье, настроение моё снова сменилось на прекрасное. Я быстро забрался на пригорок, достал фотоаппарат, установил его на голову идола, настроил на автоспуск и сделал этот снимок – Лесной Ястреб с добычей Чёрного Медведя.

Пока я ощипывал рябчиков, мог следить за передвижением Владимира. Он часто стрел и, судя по выстрелам, сделал огромный круг, подойдя к зимовью с западной стороны. Здесь он стрельнул ещё раз, в глухаря, сидящего на огромной лиственнице. Дробь, попадая в ветки и деревья, звонко щёлкала, и я невольно проследил за траекторией её полёта.

Глухарь, по-видимому подраненный, несколько мгновений продолжал сидеть на ветке, но потом взлетел и, с громким кряканьем, перелетел чуть подальше. Видя такое дело, я бросаю свою работу и мчусь с ружьём к птице. Но мой друг опередил меня. Он раньше добежал до глухаря и вспугнул его. Тот снялся с ветки и, лавируя между стволами деревьев, помчался прочь. В сосновом бору видно по крайней мере метров на сто пятьдесят, и я долго наблюдал за глухариным полётом, удивляясь его ловкости.

Владимир был восторжен. Он рассказывал, что видел великое множество глухарей, часто стрелял им влёт, но как ни жаль, всё мимо.

– Пойдём, ещё пройдёмся. – тянул он меня.

И пришлось мне прервать разделку рябчиков и отправиться вслед за Вовкой. Но видимо такой уж я невезучий, как на грех все глухари куда-то пропали, ни один не появился на нашем пути. От скуки мы начали шуметь. Чёрный Медведь подстрелил зачем-то бурундука. Я отодрал у зверька хвост, а самого отдал Рэму. Затем мы начали палить по моей фуражке. Один стоял наготове с ружьём, а другой бросал фуражку вверх. После моего третьего выстрела, попавшего в цель, изрядный кусок козырька был напрочь вырван. Мы вдоволь насмеялись, когда я надел на голову обезображенную фуражку. Для большей забавы я приткнул к фуражке бурундучий хвост, а когда мы вернулись в зимовье, натыкал туда же перьев от рябчика.

За приготовление обеда взялись дружно. Я выпотрошил рябчиков и поставил их вариться, Чёрный Медведь взялся чистить картошку. Работа спорилась, между делом проскакивали шутки, смех, мы делились впечатлениями от сегодняшнего дня. Время перевалило за полдень и нам надо было возвращаться домой. Но прежде всего – аппетитный суп. Рябчиков мы сварили целиком и вообще суп у нас получился изумительный. Мы с большим аппетитом уминали содержимое котелка. А какими были рябчики! Нет, это вам не те дятлы, которых мы с Чёрным Медведем варили и ели зимой, нахваливая мясо. Тогда нам просто дичи захотелось отведать, но её не было, и мы решили сварить суп из дятлов. Разве можно сравнивать тот суп с этим? Мы с аппетитом обгладывали каждую косточку, а затем бросали её Рэму, который громко хрустел, съедая без остатка любую кость.

После обеда мы принялись фотографироваться. Эти дорогие для меня снимки всю жизнь будут напоминать мне о тех прекрасных днях, которые мы с Вовкой провели в тайге, интересно или не интересно, удачно или не удачно – неважно. Для кого-то не интересно и не удачно. Для нас эти дня были одними из самых счастливых.

Напоследок я снова устанавливаю фотоаппарат на голову идола, настраиваю на автоспуск, и мы с Владимиром теперь уже вдвоём фотографируемся у крыльца нашего зимовья. Обрати внимание, читатель, у меня нет за спиной рюкзака. Так я и отправлюсь домой и, лишь преодолев километра два-три, вспоминаю забытое ноше. Тогда мне пришлось возвращаться назад почти бегом весь путь к зимовью и обратно. Больше получаса мы потеряли тогда времени и всё из-за моей оплошности. Вот тебе и чудо в перьях.

Вот и закончилась наша охота. Домой пришли как всегда в полночь, а через несколько дней, мой друг и таёжный брат Чёрный Медведь, отправится служить в Советскую Армию. Я же погрузился в школьные заботы. Через месяц мне предстояло выдержать выпускные экзамены за десятый класс. Я, как и все выпускники, с волнением и тревогой ожидал этого времени. В конце мая мои родители уехали не то на курорт, не то в гости. Сергей уехал в Иркутск поступать в музыкальное училище, а дома остались Валерий с женой, бабушка, Санька и я. Во время экзаменов мне были предоставлены все условия для занятий, и я действительно занимался на совесть, понимая всю ответственность, стоящую передо мной. К одной лишь математике мне не надо было готовиться, я был уверен в своих силах и сдал экзамен на отлично. В остальных предметах, и даже в литературе, я был слаб.

Однако постепенно, экзамен за экзаменом, плохо ли, хорошо ли, сдал я выпускные экзамены и получил довольно неплохой аттестат. Мои родители, вернувшиеся из поездки, были довольны мной.

На выпускном вечере было шумно и весело, но я, не любивший шумных и много модных компаний, ушёл с вечера раньше, чем это следовало бы сделать. Я не умел общаться с людьми даже своего возраста и, стыдясь этого, держался от общества подальше. И ни чего я с собой не мог сделать, так уже была устроена моя натура. Я часто завидовал тем, у кого были развязаны языки, кто легко мог заговорить с любой девчонкой, быстро находить тему для разговора. Я же был в большей степени угрюм и молчалив. Эти качества хороши в тайге, но в обществе я не находил себе места. От того видимо и не было у меня девчонки, нравилась одна, да и та прямая противоположность мне. Большую роль здесь играл мой маленький рост мальчишеское сложение. По сравнению с моими одноклассниками я выглядел пацаном, поэтому конечно же девчонки предпочитали более высоких и широкоплечих, нежели меня. Порой я самому себе казался жалким ничтожеством, не пригодным для того, чтобы меня мог кто-либо заметить. Потому и находился я всегда в стороне.

В середине июля я поехал в Иркутск, поступать в институт. Моя мечта – стать лётчиком, может быть и чересчур наивная, разлетелась в пух и прах на медицинской комиссии. Меня признали дальтоником. И закрылись передо мной пути в авиацию, только может быть это и к лучшему, как знать. Тогда по наставлению матери, присутствовавшей здесь же, я решил поступить куда угодно, лишь бы поступить. После раскола моей мечты я был равнодушен к учёбе в институте, воспринимал её просто как необходимое в жизни и поэтому ничуть не боялся вступительных экзаменов, напротив, даже был уверен, что поступлю. Подал заявление на специальность строительные и дорожные машины и оборудование, и через месяц, после успешной сдачи экзаменов, стал студентом иркутского политехнического института. Мои родители, узнав об этом, переполнились величайшей гордостью за своего сына, ещё бы, исполнилась их заветная мечта – их сын поступил в институт. Они ежемесячно аккуратно высылали мне и Сергею, который учился в музыкально-педагогическом училище, по пятьдесят рублей каждому, исполняя свой родительский долг: дать детям образование. Всю жизнь, про горбатясь на тяжёлой работе, они настойчиво внушали нам, что главное в жизни – диплом. Сколько раз мы получали нагоняй, а иногда и крепкого отцовского ремня, за плохую учёбу, сколько было из-за этого дома скандалов. Старший брат не пошёл дальше десяти классов, второй не закончил и этого – бросил школу и вот, наконец третий – я, стал студентом. В мечтах родители видели уже меня с дипломом в кармане, в достатке, солидным, представительным, без единого мозоля на руке.

Но не оправдал я их надежд. Может быть ветер загулял, а может быть правильно сделал, только бросил я институт, решил пойти поработать. Как же обозлился на меня тогда отец, до сих пор не может простить мне этого. Какой был дома скандал по поводу моего приезда! Старик рвал и метал, он не называл даже меня по имени и как-то, в пылу горячности, заявил:

– Немедленно устраивайся на работу и верни мне всё, что я тебе выслал на учёбу, всё до копейки!

Эти слова глубоко врезались мне в мою память. Я решил всю получку до копейки отдавать ему сразу же, без промедления. Уже через неделю после приезда домой, я устроился на работу в Усть-Илимский леспромхоз плотником-опалубщиком. Так с девятнадцатого апреля 1972-го года, началась моя трудовая деятельность. Дома я снова замкнулся в себе, старался меньше показываться родителям на глаза, больше молчал. На работе изо всей силы старался не отставать от опытных плотников. Больше всего я боялся, что в бригаде будут мной недовольны. А ведь отец с матерью работают здесь же, в леспромхозе, а значит им сразу всё станет известно. А мне так хотелось доказать родителям, что я не последний человек, что могу работать, хоть и выгляжу не внушительно. За неделю я набил на руках десяток мозолей, но продолжал работать, не сбавляя темпа, превозмогая боль и усталость, нервничал, когда что-то не получалось, но делал настойчиво, упрямо, прилагая все усилия.

Этой же весной из Иркутска приехал Сергей, его брали в армию, а значит учёба в училище откладывалась. Но Сергей просто-напросто забрал из училища документы и после армии будет вновь пытаться поступить в училище искусств, куда безуспешно поступал три раза.

Новый взрыв негодования обрушился на нас от отца, снова скандал, снова в доме стало неспокойно. Подливал масло в огонь Валерий, у которого не получалась мирная жизнь с женой. В марте месяце у них родилась дочь Леночка, а между собой они постоянно ссорились, не было у них ни любви, ни согласия, это вконец расстраивало бедных стариков. Нормальные взаимоотношения в семье рушились с каждым днём. Чтобы не видеть всего этого, я старался уйти куда-нибудь или же закрыться в своей комнате, чтобы остаться одному, помечтать о чём-нибудь светлом, хорошем, наконец, чтобы меньше показываться на глаза родителям. Редко встречался со своими одноклассниками, чаще, возвратившись домой с работы уставший, забирался к себе в комнатку и либо перелистывал странички своего дневника, либо читал книжки. Постепенно на работе дела мои стали улучшаться. Я стал меньше уставать, правая рука привыкла весь день стучать молотком. Я не отставал даже от самых опытных и сноровистых плотников, и бригада мной была довольна. После проводов Сергея в армию, домашние страсти постепенно улеглись, родители успокоились, и в доме снова воцарилось бы благополучие, если бы у Валерия с женой всё шло хорошо. Они по-прежнему не мирились между собой, и сам чёрт мог их разобрать. Валерий страстно увлёкся рыбалкой, приобрёл себе лодку, подвесной мотор и, едва не каждый выходной, с пятницы, уезжал по Ангаре за рыбой. Иногда с ним уезжал я, однако рыбалка на хариуса была для меня сплошной загадкой. У меня ничего не получалось, и я сходил на берег, выбирал себе удилище и, на обыкновенного червяка, ловил сорогу, ельца, ерша, пескаря и получал огромное удовольствие от этого занятия.

Увлечение фотографией у меня не прошло, я часто брал с собой на рыбалку фотоаппарат. Однажды Сергею подарили «Зенит-В» – зеркальный фотоаппарат с довольно неплохим объективом. Мой брат, однако, фотографией не увлекался, к тому же сейчас он служит в армии, поэтому фотоаппарат временно принадлежал мне. Я сделал не мало снимков, фотографировал семью, больше всего фотографий осталось от маленькой племянницы, а когда я брал фотоаппарат с собой на рыбалку, то чаще снимал всевозможных насекомых, природу. Новый вид охоты меня порой захватывал, когда я по часу выстаивал в ожидании какого-либо момента. То дятел усядется рядом, то трясогузка приблизится, то начинаю осторожно подкрадываться к бабочке или кузнечику. Не всегда у меня получалось сделать тот или иной снимок, но всегда это занятие доставляло мне удовольствие. Я мечтал приобрести фоторужьё, но когда исполнится эта моя мечта одному чёрту известно – в наше то время попробуй достань такую вещь, не имея великого блата, к тому же где взять столько денег. Но я не отчаивался, как говорится, вся жизнь впереди.

Снимки, которые я здесь публикую, сделаны в разное время. Одни на рыбалке, другие в тайге. Я не на шутку увлёкся фотоохотой, правда в объектив крупнее дятла зверь не попадал.

Фотоаппарат стал моим постоянным спутником, этому интересному занятию уделялось немало времени и средств.

Однако по-прежнему меня тянуло как магнитом в тайгу, побегать с ружьишком. Вот уже больше года прошло с тех пор, как Вовка ушёл служить и мне не с кем было ходить на охоту. Один же идти я побаивался. Поэтому по-настоящему, с рюкзаком за спиной и с ружьём на плече, я не ходил вот уже год. Я звал с собой Валерия, звал одноклассников, но никто не был так привязан к тайге как я. И вот, наконец, уговорил я Валерия пойти со мной в тайгу. Совсем недавно он от леспромхоза ездил тушить пожар и нашёл там тропу, ведущую к Невонке. Недалеко от места пожара, на маленьком ручейке, стояло зимовье, вот туда мы и решили сходить. Мой брат охоте предпочитает рыбалку, поэтому, наряду с ружьём, у нас имелись удочки и небольшая сетка – корчажка.

Из дома вышли рано утром девятнадцатого августа и на месте были уже за полдень. В дороге изрядно устали, кожанка, привязанная к рюкзаку, поминутно цеплялась за ветки и колодины, выматывала все силы. Подходя к зимовью, вспугнули рябчика, но моя погоня оказалась безуспешной. Когда же пришли на Невонку, усталость сразу исчезла. Мы пообедали, приготовили удочки и, продвигаясь вдоль реки, закидывали снасти то здесь, то там. Однако рыба не клевала.

– А может быть её и нет здесь? – думал я, но Валерий был уверен в удаче. Он настойчиво забрасывал в воду леску с крючком, переходил с места на место и всё утешал меня.

– Ничего, на уху всё равно поймаем.

Его настойчивости можно было позавидовать.

Мы потратили не мало времени на это бесполезное занятие, рыба никак не хотела брать нашу наживку. Тогда мы пустили в ход свою корчажку – выбрали удобное место, забросили сетку в воду, а сами, разморённые жарким летним днём, улеглись у костра прямо на траву и незаметно задремали. Рядом с нами журчала Невонка, перекатывая свои родниковые воды, пели птицы, постукивали клювами о деревья дятлы. Я лежал и слушал музыку тайги. В голову лезли всякие мысли, воспоминания и вовсе не хотелось спать. Наверно то же самое творилось и с моим братом. Он вздыхал, переворачивался с боку на бок и, наконец, встал, не в силах больше лежать, однако тут же припал к земле.

– Утки! – надрывным шёпотом произнёс он. – Где ружьё?

В ту же секунду, прямо напротив нас, из воды поднялась парочка уток и, устремившись вдоль русла речки, умчалась прочь.

– Пойдём за ними. – предложил Валерий.

Я беспрекословно следую за ним, теперь уже все мысли устремлены к охоте. Мы осторожно продвигаемся вдоль берега, внимательно всматриваясь вдаль. Невонка в этом месте делает огромную петлю, и мы фактически возвращаемся к тому же месту, откуда пришли. И тут мы обнаруживаем уток. Они. Не подозревая никакой опасности, плавают в заводи. Валерий по лесу подходит к ним поближе, выцеливает одну из них и, метким выстрелом, поражает цель. Вторая утка с громким кряканьем взлетает и уносится прочь. Я беру у брата ружьё и иду вслед за ней. Иду долго, несколько раз вспугиваю птицу, но добыть её мне так и не удаётся. Я возвращаюсь к костру с пустыми руками, огорчённый.

Мой брат уже достал из воды свою добычу и поджидает меня.

– Давай суп варить. – говорит он.

И вот уже над костром висит котелок, и, в весело булькающей воде, варится утка. Пьянящий аромат утиного супа разносится по тайге, и мы, глотая слюну, ждём, когда же он наконец сварится. В нас горит волчий аппетит.

После сытного ужина мы проверяем корчажку. Она пуста. Огорчённые неудачей мы готовимся на ночлег. Я принимаюсь за мытьё посуды, Валерий рубит ветки для таёжной перины. Увлечённый работой, я насвистываю песенку и, то прыгаю с крутого бережка на кочку к воде, то возвращаюсь к костру. Превосходное настроение прибавляет мне бодрости, энергии, я проделываю работу почти бегом и вот, когда мне осталось вымыть последнюю кружку, в очередной раз прыгаю на ту же кочку. Неожиданно мои ноги соскальзывают с кочки, и я, всем телом, падаю в воду. Крупные брызги разлетаются в стороны. Холодная родниковая вода перехватывает дыхание. Я нащупываю ногами дно, отталкиваюсь и карабкаюсь по крутому бережку.

– Ты чего? – спрашивает Валерий, не понимая, что случилось, но, когда видит, как я неуклюже, на четвереньках, выбираюсь на сушу, заливается неудержимым смехом.

Я растерянно поднимаюсь на ноги, не зная, что делать, то ли обижаться, то ли нет. С моей одежды стекает холодная вода, в руке держу кружку, оборачиваюсь на злополучную кочку и громко, заливисто хохочу. Насмеявшись до слёз, отжимаем мою одежду, наскоро сушим её и устраиваемся подле костра на густые, пахучие ветки.

Размороженные дневными похождениями, мы скоро уснули, но проспали недолго. Часа в три ночи начался дождь. Всё небо заволокло тучами, и дождю не было ни конца, ни края. Костёр потух, стало холодно, и, кое как дотянув до утра, мы собрали вещи и отправились в обратный путь. Чтобы сократить расстояние, мы отправились по визирке. Дело в том, что совсем недавно я сделал для себя открытие на карте и обнаружил раздел всего леса на кварталы, каждый из которых равен двум километрам с запада на восток и четырём километрам с севера на юг. Границы этих кварталов, визирки, довольно хорошо видны в лесу. Как я узнал позже, это изыскатели разбивают лес на кварталы, что составляет часть их работы. Многим конечно же это известно, но для меня это новость. Так вот по визирке мы пошли прямо на восток к дому, шли быстро, на ходу собирая грибы. Но вот визир стал исчезать, мы с трудом находили затёски на деревьях и, наконец, потеряли их совсем. К этому времени дождь кончился, небо расчистилось от облаков, и полуденное солнце серебрило росу на траве и листьях и припекало нам головы. Тогда, оставляя солнце позади себя, мы двинулись на север, пересекли распадок, ручей, называемый Верхней речкой, и вышли на тропу. Не задерживаясь больше ни на минуту, мы отправились домой. По тропе идти было легко, воздух после дождя был особенно свеж и чист. Дождь, продолжавшийся половину ночи и полдня, вымочил нашу одежду до нитки, в сапогах неприятно хлюпала вода, и когда мы пришли домой, то прямо с порога начали скидывать с себя всё мокрое и, с великим блаженством, натянули сухую, чистую, мягкую, тёплую одежду.